Текст книги "Настоящая любовь"

Автор книги: Сара Данн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Глава седьмая

Не знаю, может быть, вы думаете, что я прыгнула в постель к Генри слишком быстро для женщины, которая, как предполагается, до сих пор любит другого. Я имею в виду, что и сама думаю, что прыгнула к нему в постель ужасно быстро, так что вполне могу себе представить, что думаете вы. Мне кажется, я должна вам объяснить: я совершила поступок, совершенно мне несвойственный. Если задуматься, то он настолько не свойствен моей натуре, что, может быть, неким обратным образом открывает истинное мое лицо. Пожалуй, самое трудное наследие религиозного воспитания, подобного тому, какое получила я, состоит в трудности определить, какая часть вашего поведения – это действительно вы, а какая – нет. И вот здесь мои одиннадцать лет психотерапии за тринадцать долларов в час натолкнулись на каменную стену. Стоило мне оказаться нос к носу с моральной дилеммой, как мой тогдашний терапевт неизменно внушал мне: «Доверьтесь себе!» Это звучало как мантра. Доверьтесь себе. Доверьтесь себе. Вот поэтому и сидела на оранжевом пластиковом стуле клиники, пытаясь проникнуть в суть вопроса, действительно пытаясь, но всегда возвращалась к одному и тому же постулату, который мне вбили в голову в церкви: себе доверять нельзя.

Я вовсе не собираюсь обвинять церковь в том, что жизнь моя пошла не так, как мне хотелось бы. Даже понимаю, что у вас может создаться впечатление, словно я только тем и занимаюсь. На самом же деле я тот человек, которому вовсе не хочется этого делать. Мне и так частенько кажется, что остальной мир визжит от восторга, проклиная христиан-евангелистов. Поэтому я не собираюсь присоединяться к общему хору. Я имею в виду, что некоторое помешательство на сексе – это совсем небольшая цена, которую придется заплатить за то, чтобы пройти по жизни с непоколебимым убеждением, что после смерти окажешься в раю. Но проблема воспитания с таким резко полярным, дуалистическим взглядом на мир состоит в том, что если вы решаете сойти с пути истинного и поступать по-своему, то на вашу долю остаются одни синяки и шишки. Если я правильно помню, то уже говорила, что первой мыслью, которая пришла мне в тот день, когда мы устраивали вечеринку, была вот какая: с кольцом, похоже, я сделала большую ошибку. На самом деле это была вторая мысль. А в самое первое мгновение подумала: «Значит, вот как Господь решил покарать меня». Это выглядело так, словно Господь выделил минутку из своего перегруженного графика по спасению жертв наводнения с крыш домов и заживлению ран в сердцах новорожденных младенцев и решил покарать меня, отправив Тома за горчицей, чтобы тот не вернулся. Я отдаю себе отчет в том, что мои слова звучат очень прозаично, почти банально, а ведь я говорю о вещах, которые существуют, если, конечно, существуют вообще, в виде метафизической реальности, но это еще одна наша, евангелистов, странность. Мы очень буквальны и точны. Просто попробуйте в разговоре с евангелистом предположить, что иногда символ – это просто символ, и вы поймете, что я имею в виду.

Гил-гомосексуалист был христианином-евангелистом, когда я встретила его. Теперь, когда он голубой, я уже не уверена, что он им остался. А в то время он был таким рьяным христианином, что мы встретились с ним в подвале церкви, где он обучал детей, чьи права были ущемлены. Наша церковь осуществляла социально-ориентированную программу по оказанию помощи нуждающимся, в соответствии с которой каждый вторник по вечерам туда привозили окрестных детишек, на которых мы должны были оказывать влияние. Мы распевали для них псалмы, пока они швыряли друг в друга чем попало, а потом помогали им делать домашнюю работу. Фокус заключался в том, чтобы заполучить семилетнего несмышленыша, которого можно было поразить подарками типа книжек-раскрасок, стакерами или наборами карандашей, вместо нахального и хамовитого четырнадцатилетнего подростка, который встречал вас фразой: «Ну, и че ты мне приволок?» Зачем и почему мы занимались этим неделя за неделей, я не знаю. Детишкам, я полагаю, нужны были пачки стикеров. Мне нужен был парень. Мне нужен был такой парень, который был бы христианином, но не помешанным христианином. Который был бы симпатичным и интеллигентным, у которого была бы интересная работа и чувство юмора, который мог бы употребить слово «трахаться», если того требовала ситуация. Кто пытался прочесть, но так и не закончил книгу святого Августина «Град Господень». Того, который мог поспорить о политике с моей матерью и поговорить о бизнесе с моим отцом. Которому нравилась бы индийская кухня, у которого были бы приятные друзья, который умел бы хорошо одеваться и который однажды захотел бы жить за границей. Я оглядела церковный подвал, и взгляд мой наткнулся на Гила.

Я только что сообразила, что так и не назвала вам фамилию Гила. А это означает, что большая часть связанной с ним истории осталась для вас неизвестной. Фамилия Гила была Чанг. Гил Чанг, однако, не был азиатом – что заставляет меня начать рассказ о еще неизвестной для вас части моих отношений с Гилом. Гил учился в крошечном баптистском колледже где-то в Алабаме, в котором, помимо прочих анахронизмов, студентам и студенткам не разрешалось целоваться, если они не были обручены. Ну, естественно, все обручались. Все обручались, большая часть потом сочетались браком, а потом целых шестьдесят процентов разводились в течение трех лет после окончания колледжа. Как бы то ни было (по его словам), но не успел Гил воспылать желанием поцеловать милую девочку из класса по изучению Нового Завета, как оказался женат на ней. Ее звали Лили Чанг, она была китаянкой, и Гил решил, что их детям будет легче жить, если у них будет этнически соответствующая фамилия, поэтому взял себе фамилию Лили. Это был чертовски прогрессивный шаг с его стороны, если вы попытаетесь задуматься над этим. Лили оказалась тоже очень прогрессивной, правда, по-своему: через восемь месяцев после того, как они поженились, она оставила его ради учителя танго. Гил сохранил друзей, и мебель, и свадебные подарки, и – очень эксцентричный поступок, объяснения которому я так и не добилась – фамилию Лили.

Это была одна из мыслей, за которую я уцепилась, столкнувшись с доказательствами латентного гомосексуализма Гила: он однажды уже был женат. «Голубые не женятся», – думала я, когда он говорил «противная», откручивая лампочку. Позже, к тому времени, когда заблуждение по поводу женитьбы начало рассеиваться, мы с Гилом перешли к занятиям сексом. «Голубые не занимаются сексом с женщинами», – думала я каждый раз, когда он вставал с постели посреди ночи и принимался разглаживать складочки на простыне. Мне каким-то образом удалось внушить себе, что они биологически неспособны на отношения с женщинами – что у них просто не срабатывает гидравлика. Впрочем, тот факт, что Гил уже был женат, многое объяснял о нем. Собственно, именно поэтому у него была королевских размеров кровать вишневого дерева – родители Лили подарили ее им на свадьбу. Она занимала половину его квартирки. Вторую половину оккупировали плоские серебряные блюда, медные подсвечники и хрустальные вазы, а в стеклянном комоде был любовно расставлен фарфоровый сервиз на четырнадцать персон, да еще на каждом предмете мебели красовались разные безделушки, отполированные и натертые до блеска.

Мне следовало бы лучше разобраться в Гиле. Мне следовало бы разбираться в нем, как вы разбираетесь, скажем, в смятых консервных банках. Но в этом все дело: все знают о банках со вмятинами, но ведь не каждая из них плоха, иначе их не разрешили бы продавать вообще, правильно? Кто-то же покупает эти консервы. Кто-то же приносит их домой, вскрывает, проверяет содержимое, а потом держит пари, безопасно его есть или нет. И должна сказать, что когда вам двадцать пять лет и вы – девственница, и вы отказываетесь встречаться с кем-либо, кто не является христианином – и не просто христианином, а особым христианином – ваш выбор ограничен смятыми консервными банками. Когда мы с Гилом наконец расстались, я снова обвела взглядом церковный подвал, и моим глазам предстало самое что ни на есть настоящие видение. Там сидел Брайан Берримен. Холостяк. Тридцать два года. Адвокат. Кронпринц церковного подвала. Он придерживался правил такой строгой морали, что не верил в свидания; он верил в молитву. Он молил о ниспослании ему жены с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать. Он составил целый список качеств, которыми она должна была обладать, список, в который он постоянно вносил исправления и дополнения, и на который потом молился, а затем снова исправлял и дополнял, и который неофициально распространял среди незамужних женщин в церкви. Список начинался следующей характеристикой: женщина с чистым сердцем. С нежным и спокойным характером. Покорная и смиренная. «Разве не этого вы хотите от мужа?» – услышала я внутренний голос. Ну, не то чтобы голос, но это было и так ясно как день. Я поняла, что если и дальше буду продолжать искать мужа в церковных подвалах, то найду лишь консервную банку с серьезными повреждениями. А Гил, несмотря на все свои недостатки, по крайней мере, освободил меня от девственности. Это означало, что отныне я могла без опаски выйти в открытый мир и встречаться с нормальными мужчинами, которым захочется – и которые будут полагать это само собой разумеющимся – спать со мной.

Что бы вы делали на моем месте, позвольте поинтересоваться? Что бы вы сделали? Невозможно передать, против чего мне пришлось восстать и с чем бороться. Годы ужасных банальностей, которые преподносились мне как откровение. «Никому не нужна бывшая в употреблении одежда, которую перебирают на столе для распродаж. Никому не нужен цветок, сорванный до того, как он успел расцвести». И долгое время мне все это представлялось совершенно очевидным. Разумеется, никому не нужна подержанная одежда. Разумеется, никому не нужен цветок, который уже был сорван. Однако в один прекрасный день меня осенило: но я не цветок и не одежда. Я вообще не предмет. Было так здорово наконец во всем разобраться, так что я считаю это откровение началом моей предположительно пробуждающейся женственности. Том всегда говорил, что я придерживаюсь традиций, когда они помогают мне достичь своей цели, и что чувствую себя раскованной, когда раскованность идет мне на пользу, и хотя он не пытался сделать мне комплимент этими словами, я всегда считала их именно похвалой. Тем не менее я часто задавала себе вопрос: почему же мне не удалось превратиться в настоящую, стопроцентную феминистку? Иногда мне кажется, что, покинув ряды одной разновидности фарисейской ортодоксальности, я не захотела сразу присоединяться к другой, но вполне возможно, что я просто дурочка. О Боже. Но я уже в достаточной степени феминистка, чтобы меня приводили в бешенство некоторые вещи. Я имею в виду, что одно дело – жить в обществе, которое рассматривает женщин как неодушевленные предметы, и совсем другое – когда в церкви молодым девушкам именно такой взгляд вдалбливается в голову. От этого мне очень захотелось, чтобы меня лапали, просто чтобы досадить им. Я так и делала, это было классно, а какое-то время мне казалось, что мне удалось освободиться от своего прошлого. На самом деле, конечно, ни от чего я не освободилась, во всяком случае, далеко не в полной мере. Потому что стоило мне задуматься о том, что произошло между Томом и мной, как часть меня не могла примириться с тем, что настоящий ответ очень прост: Том потерял интерес к резинке, которую уже пожевал. Он получал молоко даром, поэтому ему не было надобности покупать корову, а теперь ему пришла блажь найти себе новую. Какое право я имела удивляться? В конце концов, именно от этого меня предостерегали всю мою сознательную жизнь. Мне совершенно определенно дали понять, в чем будут заключаться плоды сексуальной свободы. Стало ясно, что закончу я свои дни в одиночестве, нелюбимая, не замужем и не имеющая детей, объектом презрения и жалости, лишенная даже утешения в своей вере. И вот, лежа в своей постели на следующее утро после того, как я занималась сексом с Генри, в одиночестве (потому что он ушел), нелюбимая (я думаю, безопаснее считать, что я чувствовала себя нелюбимой), я была вынуждена спросить себя: что же из того, о чем мне говорили, оказалось правдой?

Я вижу, что, пытаясь разобраться в вопросах своей веры, я сосредоточилась почти исключительно на сексе. Вероятно, вы думаете, что духовные традиции святого Павла, Фомы Аквинского и Мартина Лютера этим не ограничиваются. Так оно и есть. Однако я больше не буду надоедать вам своими переживаниями. На самом деле я испытываю сложные чувства ко всему, что произошло со мной. Без сомнения, некоторые из них резко отрицательные, а те, что не являются отрицательными, трудно выразить словами. И, я полагаю, если бы меня воспитали в духе «Христианской науки» [13]13
  «Христианская наука» – протестантская секта, основанная на вере в духовное излечение с помощью Слова Христова от всех физических и духовных грехов и недугов. (Прим. ред.)


[Закрыть], я бы сходила с ума совершенно по другому поводу, например, из-за визита к врачу. И непременно случилось бы вот что: в течение долгого времени я не могла бы собраться с духом сходить к врачу, а когда наконец пошла бы, то это стало бы результатом сомнений, любопытства и отчаянной нужды в медицинской помощи, а когда мир не перевернулся бы после моего похода к врачу, меня стали бы одолевать еще большие сомнения, и очень скоро я просто не выходила бы из врачебных кабинетов и перестала быть «научной христианкой». Разумеется, я вижу всю несерьезность и смехотворность своих рассуждений. Однако от них не всегда легко избавиться.

Глава восьмая

Когда я проснулась утром в ту субботу, Генри уже ушел. Какое-то время я еще повалялась в постели, пытаясь разобраться в своих чувствах. Это была одна из тех вещей, которым я научилась за годы своего лечения. Беда в том, что в последнее время стоило мне сесть и приняться в них разбираться, как меня начинало страшно тошнить. Я старалась вспомнить, что говорила по этому поводу Дженис Финкль. Пусть они прокатываются через тебя, подобно волнам. Наблюдай за ними так, как ты смотришь на проплывающие в небе облака.

Я села на постели, решив, что больше не буду изводить себя размышлениями. Это был ничего не значащий секс. Я и не буду придавать ему никакого значения. Поэтому я встала с постели и направилась в ванную, где нашла записку. Она была прислонена к зеркалу над раковиной. Я тут же схватилась за телефон и позвонила Корделии. (В таких случаях в роли моей советчицы выступает Корделия, а не Бонни.)

– Что там написано? – спросила Корделия, когда в своем рассказе я добралась до записки.

– Имей в виду, что он – мой босс, – сказала я. – Так что, я полагаю, это что-то вроде шутки на рабочем месте.

– Что там написано? – повторила она.

– Классная работа.

– Классная работа?

– Да, – ответила я. – Тут написано: «Алисон. Отличная работа. Генри».

– О'кей, я вижу, что он постарался быть смешным, – сказала Корделия. – Остроумно. Это совсем не похоже на оскорбление.

– Мне тоже так кажется.

– Тем не менее…

– Я знаю.

– Но ты не должна беспокоиться.

Но я была обеспокоена.

– Мне кажется, если у тебя был восхитительный секс с кем-то, причем не один, а два раза, ты просто обязан дождаться утра, правильно? – сказала я. – Мне это представляется логичным.

– Вы сделали это два раза? – поинтересовалась она.

– Да.

– Два раза один за другим или два раза с перерывом?

– Два раза с перерывом, – ответила я. – Он заснул в промежутке. Это имеет значение?

– Не совсем, – откликнулась Корделия. – Мне просто нужна вся информация.

– Ну, и что ты думаешь?

– Ну что ж, – сказала Корделия и глубоко вздохнула. – Вполне возможно, что у тебя был восхитительный секс, а он просто… ну, ты понимаешь, занимался сексом.

Какое-то мгновение я помолчала.

– Такое бывает?

– Когда я была с Джонатаном, мне было так хорошо, как никогда в жизни, – сказала Корделия. – Он же просто лежал, мечтая, чтобы я оказалась моделью с показа мод нижнего белья.

– Это он тебе так сказал?

– У нас были очень честные отношения, – сказала Корделия. – Слишком честные. Придурок.

Джонатан был настоящим придурком, и с Корделией он поступил по-свински, а она всегда говорила, что оставалась с ним так долго только из-за секса. Для Корделии секс очень важен. Она занимается им много и часто, и у нее есть несколько интересных теорий по этому поводу. Собственно говоря, я знала, что одной из причин, почему секс с Томом оказался не столь замечательным, как секс с Генри, была как раз одна из теорий Корделии. И заключается она вот в чем. По-настоящему замечательный секс – это как секс в кино. Если вы смотрите, как люди занимаются сексом на экране, и говорите себе: «А-а, такого секса в жизни не бывает. Он бывает только в кино», то это значит, что сами вы не занимаетесь великолепным сексом. Я как-то попыталась разговорить Корделию на эту тему, еще в те времена, когда только начала спать с Гилом-гомосексуалистом. «А как насчет фильма «Роковое влечение»? – помнится, поинтересовалась я у нее. – Помнишь, когда вода течет из крана? А в раковине гора посуды?» В ответ Корделия лишь приподняла бровь так, как только она умеет делать, и, увидев это, я поняла – кое-что это да должно бы значить.

– Ну, хорошо, я замечательно провела время, – сказала я. – Два раза. У меня было два замечательных раза. А сейчас я лежу в постели, глядя в потолок, и знаешь, о чем я думаю?

– И о чем ты думаешь?

– Сколько пройдет времени, прежде чем мы дойдем до такой точки в наших отношениях, что после этого я буду ходить в ванную и наносить увлажнитель.

– Ты больна, – сказала Корделия. – И ты это сама понимаешь.

– Понимаю.

– Этот парень – не тот парень, – заявила Корделия. – Поверь мне.

– Я знаю.

– Потребуется много чего, чтобы этот парень превратился в того парня, – сказала она. – Но, может быть, он станет твоим сальным блином.

– Моим кем? – спросила я.

– Когда ты печешь блины, первый из них впитывает в себя весь лишний жир со сковородки так сильно, что тебе остается только выбросить его, – сказала Корделия. – Генри может впитать в себя всю грязь, что осталась после Тома. Тогда твоя сковородка будет готова к настоящей работе.

– Не думаю, что это очень хорошая метафора, – сказала я, – но мне она нравится.

– Так говорила моя мать, – сообщила Корделия. – Вот только она вышла замуж за свой сальный блин. «Не повторяй моей ошибки», – говорила она мне всякий раз, когда мы ссорились. «Выбрасывай свои сальные блины».

– Ну, и что мне теперь делать? – спросила я.

– Все просто, – отозвалась Корделия. – Наслаждайся своим сальным блином. А потом выбрось его.

Мне не дает покоя вот что: может статься, у вас сложилось впечатление, что я расстроена тем, что произошло между мной и Генри, тогда мне стоит попытаться исправить это впечатление. Я вовсе не расстроена. Мне было понятно, что с объективной точки зрения я должна чувствовать себя оскорбленной – тем, что Генри удрал посреди ночи, его запиской со словами «классная работа», тем, что он не позвонил мне ни в субботу, ни даже в воскресенье – но также я должна признаться в том, что испытывала определенное возбуждение. Я имею в виду, что он совершенно меня не знал, не знал даже моего второго имени! Все было так, как будто я наконец начала вести такую жизнь, о которой пишут только в книгах, словно однажды утром я проснулась и ощутила себя ковбоем на родео, или португальским конкистадором шестнадцатого века, или гейшей. Вот как все было здорово. Прожив большую часть своей жизни под грузом ограничений, ожиданий и предостережений – большинство из которых сводилось к тому, что секс следует использовать только как инструмент для того, чтобы привязать к себе мужчину на всю жизнь, а все остальное считается тактическим поражением женщины с самыми печальными последствиями – я наконец наплевала на все условности и отбросила всякую осторожность. После всех тех долгих лет, когда хотела и не могла решиться на это. Что бы вы теперь ни говорили мне об опасностях сексуальной свободы. Никто и никогда не сказал мне правды. А правда заключается в том, что сексуальная свобода чертовски похожа на свободу настоящую.

В воскресенье после обеда я написала статью о китайских ресторанчиках и тирамису. Я понимаю, что это лишь незначительный шаг вперед. Но, когда вы пытаетесь рассказать подобную историю, трудность как раз и состоит в том, что вам нужно слишком много переходов, отступлений и ремарок. Я привыкла писать статьи, обычно очень короткие, поэтому пространные объяснения даются мне не очень легко. В хорошей статье рассматривается только одна мысль: ее начали читать и быстренько закончили, а потом читатель уже совершает собственный переход – либо начинает другую статью, либо завязывает шнурки, либо выходит из автобуса… Ну, что-то в таком духе. Но я должна продолжать двигаться вперед, и все, что вам нужно знать о финале именно этого уик-энда, – это то, что я дописала свою колонку в воскресенье после обеда, как делаю обычно. А в понедельник утром отправилась пешком в редакцию, тоже как обычно, и на компакт-диске у меня с собой была моя статья о китайских ресторанчиках и тирамису Я выглядела хорошо. В смысле, выглядела лучше обыкновенного, хотя и не понимала насколько, пока не добралась до редакции, где Оливия и Матт мгновенно прокомментировали мой вид. Я полагаю, что выглядела так, как должна выглядеть девушка, которая в пятницу вечером переспала со своим боссом. Но я не хотела, чтобы Оливия догадалась об этом. Поэтому все закончилось тем, что я рассказала им обоим о Томе. У Оливии очень хорошо развит нюх на такие вещи. Она твердо верит в поговорку «нет дыма без огня» применительно к человеческой сексуальности – то есть если вы думаете, что два человека могут спать друг с другом, значит, так оно и есть (и, как следствие, если вы думаете, что мужчина может быть гомосексуалистом, значит, он и в самом деле гей).

– С чего это ты так вырядилась? – поинтересовался Матт.

– Вовсе нет.

– Еще как да. Оливия, – продолжал Матт, – тебе не кажется, что Алисон выглядит исключительно хорошо нынче утром?

Оливия медленно обвела меня взором с головы до пят и кивнула.

– Мы с Томом расстались, – объявила я.

– Что? – спросила Оливия. – Когда это случилось?

– Мне не хотелось бы говорить об этом, – сказала я. – Вы просто хотели знать, почему я хорошо выгляжу, и теперь вы знаете.

– Потому что ты снова вышла на охоту, – заявил Матт.

– Я ни на кого не охочусь, – возразила я. – Мне было плохо, поэтому я решила, что должна постараться выглядеть как можно лучше. Хотя бы для того, чтобы не испугаться девушки, которую увижу в зеркале.

– Что случилось? – спросила Оливия.

– Мне не хотелось бы говорить об этом, – ответила я.

– Конечно, тебе хочется поговорить об этом, – сказала Оливия. – Расскажи нам, что случилось.

Я посмотрела на них. Было очевидно, что просто так отвертеться мне не удастся.

– Он думает, что мы отдаляемся друг от друга.

– Дерьмо собачье, – высказалась Оливия.

– Почему обязательно дерьмо собачье? – возразил Матт. – Может быть, они действительно отдаляются друг от друга.

– Именно эту дерьмовую причину всегда изобретают мужчины, – сказала Оливия. – Это означает, что ему хочется трахаться с другими, вот что это значит.

– Собственно говоря, я совершенно уверена, что он точно знает, с кем ему хочется трахаться, – сказала я.

– С кем? – спросила Оливия.

– Ее зовут Кейт Пирс, – ответила я. – И он уже трахается с ней.

– Откуда ты знаешь? – поинтересовалась Оливия.

– Это продолжается с мая месяца, – сказала я.

– Он тебе так и сказал? – спросила Оливия.

– Он только сказал, что любит другую. Остальное я вычислила сама.

Оливия подошла ближе и пристроила свою ягодицу на моем столе.

– Кто она? – пожелала она узнать.

Пришлось рассказать им кое-что о Кейт. Я сказала, что она костлявая и что у нее прилизанные волосы. Я сказала, что она выглядит хрупкой, как маленькая девочка, отчего мне хочется блевать. Я сказала им, что она подарила лазанью Тому на день рождения и что уже тогда мне следовало бы понять, к чему все идет, но я не поняла. (Меня одолевало искушение пропустить лазанью, поскольку это ненужные подробности, как обычно и бывает с подробностями – Кейт Пирс не из тех, кто любит готовить лазанью – но вся соль в том, что Кейт действительно приготовила Тому лазанью, в самом начале, еще до того, как они начали спать друг с другом, и я скажу вам еще кое-что: это был очень ловкий ход.)

– Что ты имеешь в виду – костлявая? – спросил Матт. – Ты хочешь сказать, худая?

– Она имеет в виду, костлявая, – сказала Оливия. – Существует такое понятие, как костлявость.

– Нет. Он прав. Она худая, – сказала я. – Она красивая. Она худая и красивая.

– Она новая, – сказала Оливия.

– В этом вся штука. Она не новая, – сказала я. – Они встречались три года в колледже, а потом она его бросила. – После чего я познакомила Матта и Оливию со своей теорией, которую разрабатывала на протяжении большей части последней недели. Когда Тому было два года, его мать сбежала в Голливуд, чтобы стать кинозвездой, хотя самое большее, чего ей удалось добиться, это маленькой эпизодической роли медицинской сестры в шоу под названием «Дэниэл Денби, доктор медицины». Бабушка Тома, которой пришлось воспитывать его, надевала на него пижаму и каждый четверг по вечерам усаживала перед телевизором, чтобы он мог хоть мельком полюбоваться на свою мамашу. Правду говоря, подобное развлечение частенько приводило только к разочарованию, поскольку роль в сериале была такой маленькой, что ее нередко попросту вырезали. Все это, как мне кажется, объясняло некоторые черты психологического портрета Тома. В нем накопилось немало ярости по отношению к женщинам. У него было ярко выраженное бессознательное стремление вернуть обратно потерянную мать. Моя теория состояла вот в чем: повторное появление Кейт в его жизни после всех этих лет вновь пробудило это желание, и он оказался бессилен противостоять ему.

– Да, – произнесла Оливия, – он вновь участвует в психологической драме своего детства.

Матт повернулся ко мне и сказал:

– А теперь подробнее о бабушке…

Я уронила голову на руки, сложенные на столе.

Оливия начала расхаживать по кабинету.

– Прекрасно. Он хочет женщину, которая его бросила. Он ничего не может поделать с этим. Это внутри его. Его кажущаяся неспособность найти общий язык с бабушкой…

– Ну пожалуйста, – сказала я.

– На этот раз, однако, мамочка тоже хочет его. У них начинается такой невероятно горячий секс, который бывает только тогда, когда он вызван какими-то другими причинами, примитивными, греховными. Том, к несчастью, не понимает, что происходит. Он всего лишь считает, что нашел родственную душу. Ему кажется, что он нашел недостающий кусочек самого себя.

– Меня сейчас стошнит, – выдавила я.

Оливия посмотрела на меня.

– Но ведь я могу и ошибаться, – сказала она.

– Я убью себя, – сказала я.

– Господь свидетель, я ошибалась и раньше, – продолжала Оливия.

– Парни хотят заниматься сексом со своими прежними подружками. Конец истории, – подытожил Матт. После чего он обернулся к Оливии. – Не могу поверить, что тебе платят за то, что ты ведешь колонку советов.

Оливия вышла, чтобы принести стаканчик кофе, и немного спустя Матт подошел ко мне и присел на край моего письменного стола.

– Ты понимаешь, что для тебя так намного лучше, – начал он.

– Что ты имеешь в виду? – сказала я.

– Когда кто-нибудь бросает тебя, всегда лучше, если он оставляет тебя, чтобы уйти к кому-нибудь еще, – сказал Матт.

– Почему? – спросила я.

– Потому что если он уходит от тебя, это означает, что он по-настоящему, на самом деле, терпеть тебя не может.

Я молча смотрела на него.

– Такое пережить легче, – сказал Матт.

– Мне очень тяжело, – призналась я.

– Верь мне, – сказал он.

– Я попытаюсь, – согласилась я.