Текст книги "Дивизия имени Дзержинского"

Автор книги: Самуил Штутман

Соавторы: Ринад Арибжанов,Евгений Артюхов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

Понемногу стал привыкать ходить на костылях. Сначала около койки, потом по палате. Отказался от посторонней помощи нянь. У нас, раненых красноармейцев, была большая заинтересованность почитать газету, книгу, из газет хотелось узнать, что делается на фронтах, как идет Гражданская война и т.д. Но в госпитале не имели и понятия о книгах и тем более о газетах. И лежали мы, как на далеком острове, от всех оторванные, ни с кем не имея связи. Мысли в голове стали вертеться по-другому; в лечении все как будто налаживалось. Но мы, раненые, боялись одного, самого страшного – эпидемического заболевания, которое многим из нас принесло бы большое несчастье. Вот этого мы боялись теперь больше всего. И как-то чувствовалось – недолго оставаться придется в госпитале, если не заболеем чем-либо.

Лечение мое подходило к концу, да и делать с нами нечего как будто стало. Врачи свое дело выполнили! Опять забегали мысли в моей голове. Я снова вспомнил о деревне, где родился и провел свое детство. Уходя на фронт после ранения в мае 1919 г., я оставил в ней стариков: мать и отца, любимую девушку. И живы ли они сейчас? Ведь в то время в деревнях свирепствовал тиф. Я ничего не знал о них, а они обо мне. Ведь сообщить о себе не мог я с мая 1919 г., как ушел из деревни добровольцем в ЧОН при тарусском горвоенкомате. Забыл про мать, отца, у которых я был самый любимый сын. Они обо мне не имели никаких известий. Все время я был на передовой линии фронта, потом был тяжело ранен и даже находился в тяжелом состоянии, прикованный к постели. Эпидемические болезни продолжали свирепствовать!

Я все же заболел тифом. Эти кошмары остались в моей памяти по сей день. Нас возили из города в город, из госпиталя в госпиталь. Я не хотел писать своим, да и не думал остаться в живых. Долгое время думал, следует ли писать о себе! Да о чем и писать было? Хорошего пока ничего не предвиделось, писать о своем тяжелом ранении не хотелось. Не следует писать и о том, вследствие чего я остался без ноги! Для матери это будет второй тяжелый удар. Этим я ей напомню о ее родном брате, о моем дяде, который вернулся из японского плена без ноги. Поэтому решил не расстраивать до тех пор, пока не окрепну и не привыкну ко всем окружающим трудностям. Не раз задумывался, неужели и мне предстоит такая нехорошая скитальческая жизнь, когда я выйду из госпиталя, как у моего дяди. Думаю, нет, этого не должно быть. Хотя впереди предстоят большие трудности, с которыми надо бороться и затратить много сил и труда. Предстоит ожесточенная борьба, чтобы мы жили лучше, чем жил мой дядя и много других инвалидов, вернувшихся с Первой мировой войны, которые ходили на деревяшках собственного изготовления. Решил о себе ничего не сообщать.

Наступил март 1921 г. Ярко, по-весеннему светило солнце. В Ташкенте наступала уже настоящая весна, обильно цвел миндаль, быстро оживала природа, повсюду зеленела трава. В госпитале, в котором мы находились, смертность продолжалась. Умирали в большинстве случаев молодые бойцы, которым еще было бы положено и они должны были жить. В то время мне исполнилось 27 лет. В конце марта или в начале апреля я написал и отослал письмо в Москву на имя тов. Ф.Э. Дзержинского, в котором коротко изложил обо всем со мной случившемся, написал как доброволец и солдат-пулеметчик автобронеотряда им. Я.М. Свердлова ВЦИКа и ВЧК. После отправления письма я стал думать, дойдет ли оно до Москвы, и передадут ли товарищу Ф.Э. Дзержинскому, и каков же последует ответ. Надежды мои оправдались: в один из дней с нянечкой в палату вошел небольшого роста с седенькой бородкой мужчина в накинутом на плечи белом халате. Я сидел на койке, няня показала на меня. В этот момент сестра нас записывала на эвакуацию. Сестра спрашивает, в чем дело. «Ему принесли телеграмму». Вначале я напугался, но спросил, откуда телеграмма. Старичок ответил, что из Москвы: «Велено вручить вам лично, телеграмма оплачена, с обратным ответом прошу расписаться». В тот момент как я был рад, со мной вместе радовались мои товарищи по палате. Медперсонал госпиталя заинтересовался полученной мною телеграммой. Товарищи мне желали скорейшего возвращения в отряд. Просили сообщать день выезда, номер санпоезда.

Группа нашей палаты была назначена на эвакуацию во вторую очередь. Наутро 1 мая вскоре после обеда началась погрузка, и закончилась она поздно вечером. Ужинали уже мы в вагоне санпоезда. В ночь на 2 мая наш эшелон был отправлен из Ташкента в Москву. В нашем вагоне в пути заболели три товарища. Все признаки на тиф. А всего в поезде – семь человек. По прибытии в Оренбург рано утром наш санпоезд остановился у платформы эвакогоспиталя, у здания бывшего пакгауза. Встали как обычно, ожидали утреннего завтрака. Сестра объявила: «Товарищи, приготовьтесь, скоро пойдем завтракать». Голоса: «Куда? Вот эвакогоспиталь». Сестра обратилась к заболевшим: «Вам принесут, вы лежите. А вы пойдемте со мной». Мы вышли из двери вагона прямо в госпиталь. Завтрак состоял из пшенной каши, кусочка черного хлеба, кружки чая и около двух чайных ложек сахара. Перед началом врач сообщил нам: «Покушайте, и сейчас же все по очереди пойдемте в баню. У кого не сняты повязки, сестра выдаст вам клеенчатые мешочки для прикрытия бинтованных ран». Предварительно побрили, остригли нас, а потом в бане было выдано чистое белье. После бани старую повязку сняли, раны забинтовали новыми бинтами. Из бани поместили нас в большой барак, в котором посредине установлен был большой стол, за которым завтракали, обедали, около стен были установлены заправленные койки. Врач сказал: «Можете до обеда отдохнуть после бани, а после обеда вам будет сделана противотифозная прививка». Голоса: «Зачем она нам, в госпитале нам много делали разных прививок, от которых многие уже умерли». Врач: «От наших прививок никто не умирал и не умрет. В нашем поезде заболели тифом семь человек, которые будут оставлены в Оренбурге до выздоровления». Вскоре после обеда стали нас вызывать в отдельную комнату, в которой много было врачей, производили прививку. После прививок нас задержали на трое суток. Из Оренбурга отправили в Москву другим поездом. От Оренбурга до Москвы продвигались медленно. На каждой большой ж.-д. станции были продолжительные стоянки в связи с получением продовольствия. В большинстве получали вместо продуктов готовую пищу: завтрак, обед, ужин. Для получения питания наш эшелон ставили на запасный путь. В Москву нас привезли на 30-е сутки, 3 июня 1921 г.

Эвакогоспиталь находился в пакгаузе Рязанской ж.-д. между Гавриковым пер. и Красносельской ул. Из вагонов направили нас прямо в санпропускник, который был в этом же пакгаузе. Сначала стали брить, стричь, потом направили в баню. После бани сняли повязки и вновь забинтовали чистыми бинтами. Взамен грязного белья выдали чистое. Здесь же выдали верхнее обмундирование 3-й категории: гимнастерка, брюки в сплошных заплатах и загрязненную шинель, дали один ботинок с двумя обмотками. По окончании санобработки подали обед. После обеда, как положено, «мертвый» час. Все разделись и легли на койки. Я не раздевался и не ложился, сел на койку, стал примерять ботинок и рассматривать шинель. И стал думать: второй раз меня так снаряжают. Но сейчас еще хуже, в первый раз снарядили в полушубок и в два рваных ботинка. А сейчас один, вместо второго – пара костылей. Все это хозяйство приставил к койке, и сразу так стало что-то грустно и тяжело. Что же делать дальше? Вот уже начались третьи сутки, как я нахожусь в московском эвакогоспитале. Из отряда никто не встречает, наверное, телеграмму мою сестра не отправила, и ее не получили, и никто не приходит из товарищей. Но оказалось, что Игнатович, Богданов, доктор Ефимов второй день меня ищут по всем эвакогоспиталям, но в справочной канцелярии этого эвакогоспиталя отвечали: в списках прибывших фамилии Волков нет. В списке значился Крестьянский-Волков Д.Н. За дверью нашей палаты в коридоре послышались мужские голоса и спор с просьбой разрешить им посмотреть, быть может, это и есть Волков. И ответ: «Сейчас нельзя, приходите после „мертвого“ часа». По-видимому, они настояли. Разговор притих, отворилась дверь. В помещении, где мы находились, было так темно, во всем бараке горели только две небольшие электролампочки, что почти не видно, кто вошел.

Вошли четверо мужчин, двое из них были в белых халатах, а двое товарищей в кожаных куртках, прямо идущих в мою сторону. Вначале я перепугался, чувствую, по всему телу пробежала какая-то дрожь и сильно закололо в сердце. Один, в белом халате, спросил: «Кто здесь тов. Крестьянский-Волков?» Я даже вздрогнул, быстро повернулся в сторону приближавшихся. Быстро взял костыли и встал. Товарищ в халате сказал: «Сидите, сидите». Это был тов. Ефимов-Фауст. Игнатович, Богданов сказали в один голос: «Сиди, не вставай, наш дорогой Данилушка, вот наконец-то мы тебя и разыскали». Богданов сказал врачу эвакогоспиталя: «Вот и нашли мы своего дорогого Волкова». Стали крепко обниматься, целоваться. От волнения я в тот момент не смог и слова сказать. Спазмы сдавили горло. От волнения я не мог даже перевести дыхание. Игнатович и Богданов попросили доктора Ефимова заняться моим оформлением на выписку меня из госпиталя. Ефимов ушел оформлять, а Игнатович и Богданов остались со мной. Оформление документов продолжалось до позднего вечера.

В автобоевом отряде, который находился на Садово-Черногрязской, дом 8, все уже давно знали о моем возвращении. Как только машина подошла к воротам, тт. Конопко, Соколовский, Пискунов, Дамбит – собрался, в общем, весь отряд – встретили меня с огромной радостью и восторгом, обнимали, целовали. От такой встречи я забыл обо всем тяжелом, пережитом горе. Конопко, Соколовский, Игнатович для меня создали наилучшие условия, поселили меня в отдельную комнату, прикрепили Ефимова, а товарища Стрункина, моего земляка-калужанина, поселили со мной для оказывания мне какой-либо помощи. За оказанную заботу и внимание я был сердечно благодарен, благодарен и по сей день.

На следующий день, 4 июня, меня зачислили в список отряда на все виды довольствия. Выдали мне новое обмундирование, как говорится, одели с головы до ног, а то, что выдано было мне в госпитале, облито бензином и сожжено. Взамен получил шинель, кожаную куртку, брюки, гимнастерку с малиновыми петлицами, кожаную фуражку, ботинки с кожаными гетрами. И 4 июня я стал не Крестьянский, а Волков. Соколовский, Игнатович повседневно знакомили меня с товарищами из отряда. Несмотря на свою инвалидность, принимал самое активное участие в занятиях, участвовал в проводимых субботниках, в политучебе и т.д., с товарищами вместе выезжал на парады, нес дежурства внутри отряда. Я усиленно старался находить себе работу с тем, чтобы позабыть пережитое свое горе. Во всем мне помогали товарищи всего отряда. Прошло не так много времени, раны постепенно зажили, зарубцевались швы, окрепли. Д-р Ефимов, который каждый день не давал мне покоя разными опросами в отношении ранения, успокаивал: еще недельку подождем, другую и вместо костылей сделаем протезы. А что это такое, я не имел никакого понятия! Что такое протезы? Я не видел и не имел о них никакого представления.

Через неделю меня показали хирургу санчасти ОСНАЗ на предмет протезирования, врач осмотрел, ощупал изуродованную культю и в заключение сказал: «Почему у вас порваны швы, это вторая ампутация? Мне она не нравится». Я спросил: «Почему?» – «Культе вашей требуется необходимая операция: укорачивание кости, она жмет на рваные швы. При хождении на протезе все время будут намины и натирания. Поверхность касается конечности кости, которая вас будет все время беспокоить». И стал быстро что-то писать. От горя я ничего ему не смог сказать, по дороге в отряд спросил Ефимова: что же теперь мне делать? «Протез можно заказывать облегченного типа. С этим письмом завтра поедем в протезную мастерскую заказывать протезы».

Заказ приняли, сняли мерку. Д-р Приоров заявил нам, что для изготовления протеза необходима кожа, сталь для шин и замша для внутренней и наружной оклейки, т. к. мастерская таких материалов не имеет. Ответ зав. мастерской нас озадачил, в особенности опечалил меня. Хозяин мастерской был немец, и мастера-протезисты немцы. Протезная мастерская, находившаяся в Брюсовском пер., была единственная в Москве. Ефимов и я вернулись в отряд ни с чем. Конопко, Соколовский, Игнатович, Пискунов (в то время был секретарем партийной ячейки) меня порадовали: «Волков, это все пустяки! Кожа, замша, шинная сталь будет найдена, и протезы будут сделаны, и ты будешь скоро ходить». Антон Матвеевич Соколовский проявил большую активность, все, что нужно было для изготовления протезов, достал. В течение трех недель протезы были изготовлены, но стоимость их была великая. Я в то время не смог бы их приобрести, у меня не было на это никаких средств, но мне помогли А.М. Соколовский, Юлий Конопко, Виктор Викентьевич Игнатович, Сергей Аверьянович Пискунов и многие другие товарищи. Если бы не оказанная мне помощь, долгое время прыгал бы я на костылях. Еще раз большое им спасибо. В мастерской при получении протезов д-р Приоров примерил их, и один я надел прямо с ботинком. Стал прохаживаться по приемной. Примерно я ходил минут двадцать. Вместо костылей мне дали палочку, доктор сказал, что, если будет больно, придется потерпеть, пока все ткани окрепнут. Из мастерской приехал с одним протезом и перестал держать костыли в руках. Очень трудно было привыкать, были большие кровяные мозоли, а ссадины причиняли страшные боли. Шло время, все пережито, а боли остались до сего времени.

По прибытии в Москву в отряд я никому о себе не писал в течение пяти месяцев: ни матери, ни братьям, которые жили в Москве. Во время празднования Октябрьской годовщины в отряде производили фотографирование. Меня сфотографировали в разных видах. Получившиеся фотокарточки я послал в деревню матери и двум братьям в Москву, сообщил, что я жив и продолжаю служить в автобоевом отряде. В отряде меня поправили, одели, обули и протезы мне изготовили, и я стал похож на солдата, но только без винтовки, а с палочкой. И ходить стал почти как и все, но немного прихрамывая. В один из воскресных дней я попросил своего земляка Стрункина поехать со мной на Каляевскую ул., где проживала мать спасшей мне жизнь медсестры Н.Н., которую я решил повидать и отблагодарить за Н.Н. В квартире матери не оказалось, была дальняя родственница, которая рассказала нам, что мать Н.Н. уехала в Саратов, а Надежда Николаевна, была в полевом госпитале. С большой болью мы выслушали этот рассказ и поблагодарили родственницу за оказанное нам внимание. С Каляевской я попросил Стрункина поехать со мной на Устинскую набережную, где проживали мои братья, которые считали, что меня давно нет в живых. Около двух лет я о себе им не писал, и они давно считали меня погибшим. Подходя к дому, увидел, что навстречу нам идет женщина. Я ее не узнал, но она меня сразу узнала. Это была жена брата. От неожиданной встречи она так и закричала, заплакала и повела нас в квартиру. От неожиданности брат так и не смог встать с кровати, на которой сидел, и тоже заплакал. Через несколько минут уже начались задушевные разговоры. «Хотя мать тебя и записала в поминание и поминала все время за упокой, но мы ей говорили, что ты живой и должен скоро приехать. Вот и сбылось: ты и вернулся хорошим, и самое дорогое для нас это то, что тебя видим живым. Скажи, матери-то о себе сообщил?» – «Еще нет, сначала пришел к вам». – «Скажи же скорей, где тебя так хорошо одели, обули?» Жена брата спросила: «Данила, ты, видимо, много испытал горя, видно, здорово был ранен?» – «Да, Анна Егоровна, очень здорово, ты даже издали меня заметила». – «Как не заметить, смотри, как хромаешь». – «Еще раны болят, да и не привык к ходьбе. Все время лежал, теперь буду хромать всю свою жизнь». Брат приподнялся с кровати, сказал Анне Егоровне: «Довольно расспрашивать, скажи спасибо богу, в живых остался». И наклонился к моим коленям, стал их ощупывать. «Это вместо живой дали». – «А ты же все веселый, как и был всегда. Анна, поди-ка скорей сходи к Егорычу. (Егорыч был братом жены брата и хороший друг их дома.) Скажи ему – Данила воскрес из мертвых!» Вернулись Анна Егоровна и ее брат и другие ее родственники. Все не верили своим глазам: «А мы тебя и перестали ждать, за упокой поминали». Потом, не говоря ни слова, вышли, но вскоре вернулись. Принесли сумку, из которой вынули железную грелку со спиртом, половину буханки хорошего хлеба, большой кусок украинского сала и много кусков сахару. «Мы Данилушку ждали все время, и цыганка нам говорила, и предсказывали карты: Данилушка жив, находится в казенном доме, болен. Его мамаша нам не верила, и картам, и поминала за упокой и за здравие. Вот мы и увидали его с крестами, живым, таким веселым, каким и был раньше. Давайте выпьем за его дальнейшее здоровье, за победу над контрреволюцией и за уничтожение оставшихся саботажников». Я добавил к ее словам: «спекулянтов и им подобных». Егорыч работал проводником на железной дороге. В то трудное время железнодорожники были заядлые спекулянты, они имели всевозможные продукты и спиртные напитки. А труженики не имели в запасе и куска хлеба, не говоря о другом.

И так началось задушевное чаепитие, задушевные разговоры, расспросы, где находился я долгое время! «Дорогой брат и дорогие знакомые, всего сразу не расскажешь, на это надо несколько дней, а у меня остается мало время для рассказа. При следующей встрече постараюсь рассказать обо всем подробнее». И коротенько сказал им, что 8 мая я был выписан из госпиталя, не так давно прибыл в Москву, а 4 июня добровольно поступил на военную службу в свой автобоевой отряд, где и сейчас нахожусь и откуда приехал навестить их со своим товарищем Стрункиным. Мы поблагодарили брата и всех, Егорыча и в особенности Дарью Ивановну за железную грелку со спиртом, которая нас согрела, за украинское сало и за хлеб, чай, сахар. Такой вкусной закуски я давно не видел. За все им большое спасибо.

Через некоторое время я зашел невестить брата, вернее, мать, которая к нему приехала из деревни. Я пришел повидаться со своей матерью. Конечно, при встрече было много слез. Ведь мы не виделись с ней около двух лет, и она не имела обо мне никаких известий. Я попросил брата и Анну Егоровну сходить к Егорычу. Но мне сказали, что Егорыча посадили за спекуляцию на 15 лет. Дарья Ивановна грешит на нас с товарищем, скажи ей, пусть она нас в аресте Егорыча не считает виновными, мы к этому непричастны.

Примерно в конце сентября наш отряд вернулся с Уральского фронта, где заканчивал свою последнюю операцию по ликвидации банд главарей Митрясова и Сарафанкина, орудовавшей в уральских степях. Они грабили населенные пункты, расстреливали ни в чем не повинных мужчин, отказавшихся вступать в их банду. Над женщинами учиняли насилие и т.д. Автобронеотряд быстро расправился с бандитской шайкой главарей Митрясова, Сарафанкина. Во время окружения автобронеотрядом деревни, в которой находился штаб Митрясова и Сарафанкина, был уничтожен сам Сарафанкин, который спрятался в колодце, где его убили бомбами, брошенными в колодец. Главарь шайки Митрясов был убит позже, спустя несколько дней в следующей деревне, где были ранены Лылин и Новиков.

В начале октября 1921 г. автобронеотряд возвратился с окончательной победой в Москву, привезли небольшой трофей – отобранные у митрясовской и сарафанкинской банды несколько верблюдов, лошадей, баранов, военное снаряжение, пулеметы и патроны. На Октябрьские праздники был заколот один молодой верблюжонок и передан на кухню. Какой же был вкусный праздничный обед из двух блюд! Старых четырех верблюдов подарили зоопарку, лошадь-матку темно-рыжей масти подарили Н.И. Несмеянову, огромного барана оставили на следующие праздники.

О событиях по ликвидации этих банд (они были для отряда последними на Уральском фронте) могут более подробно рассказать участники этих боев, товарищи, непосредственно принимавшие активное участие: Дамбит А.К., Пискунов С.А.. Кищук В.С., Несмеянов Н.И., Соколовский А.М. и многие другие бойцы автоброневого отряда. Об уральском фронте в отряд было привезено много фотоснимков, на которых были запечатлены боевые эпизоды сражений в селах и населенных пунктах в степях Уральска.

При возвращении из Уральска по дороге в Москву на одной ж.-д. станции повстречался в грязной, оборванной одежде беспризорный. На вид молодой парень, сидевший у стены вокзала. Он быстро рисовал картинки разноцветными карандашами. Многие из нашего эшелона заинтересовались. В том числе был сам командир отряда, кто-то сказал: «Хорошо бы нам в отряд такого парня, он бы нам нарисовал картины Уральского фронта». Парень был глухонемой, но хорошо умел писать и рисовать. Глухонемой был по специальности художник-самоучка, быстро было принято решение забрать его. Конопко приказал: «Отведите его ко мне в вагон, накормите, напоите его». Глухонемому понравился наш прием и наше отношение к нему. Он согласился ехать с нами в Москву. Конопко дал команду выдать глухонемому обмундирование, одели его в солдатское, а рвань его была выброшена из вагона. Так был привезен глухонемой художник, которому было поручено со снимков и фото писать для автобронеотряда масляными красками на полотне большие картины Уральского фронта и других фронтов. В отряде была создана большая картинная галерея боевых эпизодов отряда. Много картин находилось в музее, в это время находящемся в Безбожном переулке, в здании пограншколы.

Отряд возвратился в Москву с окончательной боевой победой. Война окончена. Отряд стал расквартировываться на зимовку в доме № 8 Садово-Черногрязской ул., бывшем прохоровском особняке. Впервые мы услышали слова командира и военкома тов. Милютина: «Товарищи, нам приказано подготовить весь автобронеотряд к участию в параде на Красной площади в день празднования 5-й годовщины Октябрьской социалистической революции». Это сообщение нами было встречено с огромной радостью. С большим воодушевлением все до единого принялись за подготовку машин к параду. Несмотря на большую неисправность, машины были блестяще подготовлены. Все 15 автомашин и два броневика были в полной боевой готовности. На каждой из машин поставлено по два пулемета. Колеса были чисто промыты, но не покрашены, не было нитрокраски, но они были так чисты, что нигде не осталось ни одной фронтовой грязинки. Все было подготовлено, как и положено, в самый кратчайший срок, по-фронтовому. Самая наилучшая из 15 машин была у водителя Н.И. Несмеянова, проехавшего на ней по фронтовым дорогам более двенадцати тысяч километров без ремонта. Макет этой машины установлен в комнате Славы.

Автобронеотряд на Красную площадь въезжал с Никольской ул. Первой шла машина Несмеянова с Красным боевым знаменем отряда. Две следующие машины вели тт. Игнатович, Пискунов, и дальше шли по две машины в ряд, последними шли два броневика. Все автомашины прошли по Красной площади блестяще. Отряду была объявлена благодарность. Вернувшиеся с парада были в большом восторге. Ком. отряда Конопко и политкомиссар В.И. Милютин поздравили нас с праздником 5-й годовщины Октября, поблагодарили за отличную службу, потом все пошли обедать. Обед был праздничный, из двух блюд. К обеду было выдано по сто граммов спирта. На первое – суп гороховый с верблюжатиной, на второе – каша овсяная с бараниной. Все было приготовлено вкусно, да и такой обед был у нас впервые. Вечером нам была показана кинокартина «Скорбь бесконечная», в которой был показан голод в Поволжье. Это было в годы Гражданской войны. На почве голода возникла сильная эпидемия: тиф, сибирская язва, чума, оспа. Жители Поволжья умирали целыми деревнями. Все было съедено в хозяйстве, ели собак, люди, которые могли передвигаться, бросали свое хозяйство, дома, уходили сами не зная куда. В пути погибали, замерзали в снегу. На безлюдных дорогах их встречали стаи голодных волков, которые загрызали и съедали людей. На дорогах оставалась только растерзанная одежда. «Скорбь бесконечная» запомнилась нам и осталась в моей памяти по сей день. После просмотра кинокартины из зала никто не выходил. Командир отряда сказал: «Товарищи, с переходом нашего отряда на мирную военную службу перед нами стоит большая, ответственная задача: охранять мирный труд нашего советского народа, повышать свое техническое знание, быть технически хорошо образованными водителями, знать технику и части мотора, его взаимодействия. Теперь мы можем спокойно работать, учиться и быть политически грамотными. Нам надо учиться, учиться и учиться».

На следующий день после праздника все приступили к техническому осмотру боевых машин, которым был нужен капитальный ремонт. Стал вопрос: где же производить ремонт машин? Необходима мастерская, но таковой нет. При особняке были конюшни, каретный сарай. Было решено переоборудовать их под слесарную и кузнечную мастерские и теплый гараж. Соколовскому, главному механику Алексееву, Несмеянову, Эпштейну, Игнатовичу, Кищуку поручили достать необходимое оборудование для указанных мастерских. В течение двух недель все оборудование было приобретено, завезено и установлено в намеченный срок. Мастерские оборудованы, и начат ремонт. Машины ставились поочередно на капремонт. По вечерам проводились политзанятия и обучение автотехнике, пулеметоустройству. По вечерам военком Милютин В.И. проводил беседы, воспоминания. Два раза в неделю проводились политзанятия, читали лекции на разные темы по международным вопросам. Аверьянов – начальник политотдела ОСНАЗа – был постоянным лектором, которого мы обычно слушали с большим вниманием и любовью.

Первая послевоенная зима в Москве прошла быстро. Весна была ранняя, снег растаял рано. В начале апреля было уже тепло. В течение зимы автомашины были отремонтированы. Все машины заново покрашены и готовы к любому походу. Все было готово к празднованию 1 мая. В нашем саду на территории прохоровского особняка, который занимал автобронеотряд, стояли столетние липы, которые уже были одеты зеленой листвой. В саду обильно зеленела трава, на которой паслись кролики Соколовского, а в последующие годы он разводил свиней. Территория сада и строения особняка были обнесены высокой кирпичной стеной, около которой под липами были разбиты солдатские лагерные палатки, куда уже перешли жить. В зимних квартирах было решено произвести восстановительный ремонт особняка, как внутри, так и снаружи. Вскоре после майского парада, который прошел прекрасно, автомашины капитально отремонтированы, кузова у всех машин окрашены и выглядели как будто их получили с завода. И так проходило время первого полугодия. То были трудовые будни восстановления автомашин.

В ремонте здания принимали участие бойцы всех специальностей: маляры, штукатуры, лепщики, бетонщики, художники, столяры. Была восстановлена вся художественная живопись. По окончании ремонта командир отрада Конопко ушел в отпуск, военный комиссар Милютин заболел и был отправлен в Кремлевскую больницу. Конопко и Милютин в отряд больше не вернулись. На их места были присланы Харламов – командир отряда, любивший выпить, и Шипов – нач. политчасти отряда, которые в начале своего пребывания, не познакомившись с народом отряда, показали свое гордое высокомерие. Они отменили пропуска, увольнительные записки в город, показав себя политическими и техническими слепцами. Их не интересовали ни техническое оборудование, ни мастерские, ни проведенная колоссальная работа по восстановительному ремонту всего особняка, на который было любо посмотреть, ни восстановленная живопись, произведенная руками солдат отряда. Они даже не поинтересовались такой большой работой, сколько в эту работу было вложено солдатского труда бойцов автобронеотряда. После отмены увольнительных пропусков в город в отряде создались большие неприятности во взаимоотношениях. Вот пример. Зиль [45]45
  Правильно – Зилль.


[Закрыть] долгое время разыскивал свою семью: мать, отца, жену, сына. После долгих поисков он получил извещение о месте нахождения семьи, которая находилась в Поволжье. Из Поволжья была переброшена в Севастополь, где находилась в ужасных условиях. Зиль просил отпуск на десять дней для устройства семьи. Командир отряда отказал. Второй отказ для Зиля послужил смертью. Зиль вернулся в комнату, где была его койка, написал записку и покончил свою жизнь самоубийством выстрелом в правый висок из нагана. Но на Харламова и Шилова это не подействовало, они готовили списки для увольнения из отряда старых солдат не по возрасту, а добровольцев – основателей 1-го автобронеотряда, пришедших в Петроград в 1918 г. О массовом увольнении кадрового состава узнал Кобелев и начальник политотдела ОСНАЗа тов. Аверьянов. Увольнение было отменено, разрешены и выдачи увольнительных пропусков. Вскоре после отмены их распоряжений Харламов и Шипов из отряда подались на учебу. На их место был прислан Гумелевский, который не изжил своих старых замашек офицера царской армии. Он, как командир, был черствой души по отношению к своим подчиненным, не знал автотехники, а самое главное, людей, с которыми пришел работать. А нас, коммунистов, было около 80%, которые любили свое дело, отлично знали всю автотехнику, все, что должен знать солдат учебной команды. Командир отряда этого не знал. Иногда высказывал: «Довольно, отпартизанились, надо забыть свою партизанщину, это вам не 18—19-е годы, а 1922 год».

Коллектив отряда был дисциплинированным во всех отношениях, не терял звания высокой сознательности воина Красной Армии. В то же время мы сами были примером в труде, политучебе и технике. Показывали пример молодым воинам, прибывшим в автобронеотряд, своим бережным отношением к автотехнике, которую доверили нам. Строго сохраняли дисциплину, порядок общежития. Так, был произведен ремонт здания, где помещалось общежитие. Во время капитального ремонта одно из больших помещений второго этажа переоборудовали под кинозал для проведения культурных мероприятий отряда. Клубу присвоили имя М.И. Калинина. Командование отряда по воскресным дням разрешило демонстрировать платные кинокартины, изредка устраивать концерты. В первые дни открытия клуба граждане, посетившие наш клуб, впервые поднимаясь по мраморной лестнице на второй этаж, были очарованы изумительной красотой, не видевшие такого блеска за все годы военной разрухи. Мраморные стены блестели своей белизной в фойе (он же – читальный зал), по углам были установлены торшеры с большими золотистыми абажурами, на потолке висели многорожковые люстры, на стенах были бронзовые бра. Все это озаряло зал сверкающим хрусталем. Красота помещения привлекла большое количество посетителей в наш киноклуб, они задавали множество вопросов, писали свои отзывы. Один из них: «Дорогие наши воины, приносим вам наше большое спасибо за всю красоту, сделанную трудом ваших рук». Дежурившие без конца отвечали на множество вопросов: кто производил восстановительный ремонт, неужели сохранились у вас такие специалисты, художники своего дела? Игнатович, который дежурил, отвечал: «Мы народ боевой, на все способны, сумели победить наших врагов и сумеем восстановить разрушенное. Можете любоваться восстановленным. Наши слова с делом не расходятся: это сделано руками солдат нашего отряда».