Текст книги "Кое-что о Васюковых"

Автор книги: Самуил Шатров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Мы провожаем Ляльку

Моей сестренке Ляльке двадцать лет, а она совершенно не приспособленный к жизни человек. Ей и приготовь. Ей и поднеси. Этого она не знает. Того не умеет. Однажды папа попросил ее сварить борщ. Она состряпала такое, что у всех глаза на лоб полезли.

– Судя по этому пойлу, – сказал папа, – в институте нет еще семинара по борщам.

– Дело не в институте, – ответила Лялька. – Вы сами виноваты. Вы воспитывали меня под стеклянным колпаком.

– Прелестно, – сказала мама. – У нее на все всегда готов ответ.

– Как полемист она незаменимый в семье человек, – сказал папа. – Она даст сто очков вперед любому литературному критику.

– Не стоит напирать на Ляльку насчет трудового воспитания, – сказала тетя Настя. – Можно перегнуть палку. Вы слыхали, какой фортель выкинул Славка Остапчук? Он пришел домой и сказал, что твердо решил стать самостоятельным человеком. Индустриальным рабочим.

– Что ж, это толково, – сказал папа. – Будет производить материальные ценности, а не, как мы, копаться в бумагах.

– И он – ушел из школы? – ужаснулась мама.

– Ушел из девятого класса и стал к станку. Дарью Михайловну чуть кондрашка не хватила.

– Еще бы, – сказала мама, – сын таких обеспеченных родителей – и вдруг к станку!

– А что в этом плохого? – спросил папа. – Он станет приспособленным к жизни человеком. Не то, что наша Лялька. Ну скажите, какой из нее выйдет механизатор? Смехота! Картошку она видела только в магазине, да и то в расфасованном виде.

– Правильно, папа, – сказала Лялька. – Нас растили книжниками и барчуками. Но ничего, с оранжереей будет покончено. Скоро твоя дочь сделает первый самостоятельный шаг в жизни.

– Какой шаг? – забеспокоилась мама.

– Наш курс отправляют на практику в совхоз.

– Надеюсь, недалеко?

– Не близко. В Кустанайскую область.

– Что же вы будете там Делать? – спросила мама.

– Убирать хлеб.

– В этом есть экстренная необходимость, – сказал папа. – Без моей дочери страна не соберет казахстанского миллиарда.

– Вы будете жить в степи, в палатках?

– О, нет, – ответил папа. – Им выстроят коттеджи с мусоропроводом й кондиционированным воз-Духом.

– Опять остроты, – сказала мама. – Жить мы не можем без острот. Когда я умру, он, вероятно, будет острить над моей урной.

– Пока еще никто не умер, – сказал я.

– Вот полюбуйтесь, – сказала мама. – Отец растит себе достойную смену.

Папа дал мне по затылку и сказал, чтобы я не строил из себя Ходжу Насреддина.

– Послушай, – сказал он Ляльке, – насколько я помню, тебя оставляли на лето работать в приемной комиссии института.

– Я отказалась от этой нагрузки.

– Отказалась, чтобы поехать в Кустанайские степи?! Вы слышите, Настя?.. Это все ты! – набросилась мама на папу. – Твои разговорчики о трудо-' вом воспитании и самостоятельной жизни.

Мама кинулась искать валериановые капли. Папа начал упрашивать Ляльку остаться летом работать в комиссии. Но Лялька сказала, что она не будет рыться в бумагах. Она хочет производить материальные ценности. Она поедет в совхоз и будет убирать хлеб, картошку, кукурузу, свеклу – все, что попадется под руку.

Мама схватила лекарство и заперлась в своей комнате. Она вышла только к вечеру. Глаза у нее, были сухие и строгие. Она сказала:

– Надо покупать!

– Что покупать? – спросил папа.

– Все! Консервы, макароны, крупу, варенье, печенье – все, чтобы наша девочка ни в чем не нуждалась в дороге. Надо купить сахар, подсолнечное масло…

– Ватник, – вставил папа.

– Копченую колбасу, плавленый сыр, шерстяные, носки….

– Резиновые сапоги, – быстро сказал папа.

– Лапшу, раковые шейки, аспирин, вазелин… Весь следующий день папа, мама и тетя Настя

покупали. Когда продуктами и лекарствами были забиты два чемодана и рюкзак, которые не смог сдвинуть с места даже наш силач дворник, мама и папа передохнули малость.

Через неделю мы поехали провожать Ляльку, захватив с собой силача дворника. Лялька просила его не брать, но мама и слушать не хотела.

Мы приехали на вокзал поздно, здесь уже было полным-полно мам, пап, бабушек. Они стояли перед длинным поездом. На дверях Лялькиного вагона был нарисован мелом здоровенный парень. Он жевал большой каравай хлеба. На груди у парня висели надписи:

УМЕЙ НЕ ТОЛЬКО ЖЕВАТЬ! УЧИСЬ УБИРАТЬ!

НА МАМУ НАДЕЙСЯ, А САМ НЕ ПЛОШАЙ!

НЕ ПИЩАТЬ!

Пока мы читали надписи, выскочили девушки и начали обнимать Ляльку. Парни схватили вещи и мигом забросили их в вагон, так что наш силач дворник только рот разинул.

Мы залезли в вагон. Мама огляделась по сторонам и спросила, где Лялькино место. Никто не знал. Папа вызвал дежурного. Показался высокий пучеглазый парень в очках с толстыми стеклами. Мама начала кричать на парня, что у него беспорядок, – не разбери-поймешь, что к чему. Папа тоже сказал, что парень, видать, уже завалил всю работу и ему не мешало бы влепить строгача по линии профкома.

Пока они кричали, Лялька стояла в сторонке и кусала губы. Я видел, что она здорово злилась.

Парень попросил маму не волноваться. Все получат места, как только поезд отойдет от станции. Мама ответила, что она в этом. не сомневается. Все-то получат, а Лялька не получит. Она будет стоять до самого Кустаная на одной ноге, как цапля. Тут опять вмешался отец. Он сказал, что Лялька несамостоятельный и не приспособленный к жизни человек. Если родители не достанут ей плацкартного места, она пропадет в этом проклятом вагоне.

Парень не выдержал. Он раскидал чужие чемоданы и поставил у стены Лялькины вещи. Мама опять осталась недовольна. Она сказала, что ни за что не разрешит своей дочери спать у стены. Там дует. Дочь нужно положить посередке. А посередке ее затолкают, отозвался папа. А у стены просквозит…

Лялька отозвала маму в сторону и шепотом начала просить ее уйти из вагона.

– Если ты стыдишься своих родителей, – обиженно сказала мама, – мы уйдем,

8Мы пошли к двери. Вдруг мама потянула носом и сказала:

– Пахнет бензином!

– Здесь нет бензина, – сказал пучеглазый парень.

Но мама уже не слушала. Она закружила по вагону, пока не остановилась перед мотоциклом, что стоял в углу, покрытый брезентом.

– Чья это машина? – спросила мама.

– Моя, – ответил парень.

– Выкиньте мотоцикл! – сказала мама.

– Он очень пригодится нашей бригаде в степи, – начал было парень.

– Я не спрашиваю про степь, – отрезала мама. Лялька подошла к папе. На нее было жалко

смотреть.

– Папа, – сказала она, – ну, сделай одолжение, уведи отсюда маму.

– Что я, желаю тебе зла? – рассердилась мама и крикнула на весь загон: – Товарищи мамы, можно везти здесь бензин?

Мамы зашумели.

– Да нет тут бензина! – сказал парень.

– А я говорю – есть. В мотоцикле! Они начнут курить, и вагон вспыхнет как спичка. Ты слышишь, Васюков?

– Слышу, – ответил папа. – Что же ты молчишь?

– Где огнетушитель? – заорал папа.

– К черту огнетушитель! – крикнула мама. – Надо бежать за начальником станции!

Мама бросилась к двери, за ней папа, за папой я. На перроне играла музыка. Студенты, держа руки в боки, танцевали какой-то танец. Вокруг стояли папы и мамы. Здесь мы и нашли начальника – сухонького старичка в широченных железнодорожных штанах. Большая красная фуражка сползала ему на глаза. Он щелкал по козырьку, и фуражка возвращалась на место. Старичок начальник тоже хлопал в ладоши и поднимался на цыпочки, чтобы лучше разглядеть танцующих.

– Чудесная картинка для стенгазеты, – сказал папа. – Человек в служебное время бьет в ладоши.

– Ладушки, ладушки, – пропела мама, – а в вагонах творится что-то ужасное.

– Где, в каких вагонах? – испугался начальник.

– Вы начальник станции или солист ансамбля песни и пляски? Вы разве не знаете, что у вас в вагонах возят бензин?

– Вы бы еще загрузили состав динамитом. Пироксилиновыми шашками. Тринитротолуолом! – сказал папа.

– Каким тритритрол… – запнулся старик. Он не мог выговорить этого слова.

– Тринитротолуолом, – строго повторил папа. – Если уже разучились говорить, ушли бы лучше на пенсию.

Начальник ничего не ответил. Он поспешил за нами. В вагоне опять поднялся крик. Парень клялся и божился, что в мотоциклетном бачке не бензин, а вода. Старичок отвернул пробку и понюхал. За ним было сунулся я, но мама оттащила меня за воротник и понюхала сама.

– Бензин! – сказала она.

Парень разозлился, отлил из бачка в кружку жидкость и отхлебнул немного. Мама тоже сделала здоровый глоток.

– Ну как? – спросил парень. – Бензин? Мама взяла меня за руку, и мы начали уходить

от мотоцикла.

– Буксы еще проверьте, мадам! – крикнул ей кто-то вслед.

Студенты засмеялись.

– Гы-гы-гы! – передразнил папа. – Остряки-самоучки.

Лялька сорвалась с места и выпрыгнула из вагона. Она побежала на самый край платформы. Мы едва нашли ее. Она стояла, прислонившись к железному столбу, и у нее был такой вид, словно она заболела.

– Ну что ты разнюнилась? – спросила мама. – Чего ты стоишь на самом солнцепеке с непокрытой головой?

– Ах, мама, – сказала Лялька, – зачем вы это сделали? Теперь мне совестно в вагон зайти.

– Совестно? Глупенькая, – сказал папа. – Если бы мы не отвоевали места посередке, его бы захватил другой. Так в жизни всегда бывает.

– Уж лучше ты, чем другой, – сказала мама. Лялька покачала головой.

– Чудачка, – сказал папа. – Надо быть самостоятельной, напористой. Иначе в жизненной сутолоке тебя затолкают.

– Я не хочу толкаться, – сказала Лялька.

– Ты должна понять одну вещь, – сказал папа. – Пока на свете существуют боковые места, приходится бороться за места в середине. Вот при коммунизме, наверно, не будет боковых мест и все будут сидеть посередке. Тогда…

– Довольно. Хватит, папа, – сказала Лялька, и мне показалось, что голос у нее стал какой-то самостоятельный. – Будем прощаться!

Мама не стала прощаться. Она начала объяснять Ляльке, на каких станциях ей можно выходить и где нельзя, какие платья надевать в дороге и какие в совхозе, какие продукты есть в первый день, какие во второй никакие на обратном пути.

– Продукты вам придется взять обратно, – сказала Лялька. – Они не нужны мне. С нашим эшелоном едет столовая и вагон-лавка. Есть врач и аптека.

– А не лучше ли их на всякий случай взять? – сказала мама.

– Нет, не лучше, – сказала Лялька.

– Васюков, зачем же я все покупала? – спросила мама.

– Не знаю, – ответила Лялька.

Она обняла папу, маму и меня и, не оглядываясь, пошла к своему вагону.

– Быстро она закруглилась с нами, – сказал папа.

Мы еще постояли немного и потом вышли на вокзальную площадь. У троллейбусной остановки нас нагнали парни из Лялькиного вагона.

– Возврат за ненадобностью, – сказали они и положили перед нами на землю рюкзак и чемодан.

– Это нам назло, – сказал папа. – Самостоятельность свою показывают.

Папа взял силача носильщика, и тот усадил нас в такси. Мама была очень расстроена.

– Вот тебе благодарность за все, – сказала она. – За бессонные ночи, за волнения, за то, что я высунув язык три дня бегала по городу и закупала консервированную колбасу, макароны, крупу, аспирин…

– Стрептомицин, – вспомнил я.

– А тебя не спрашивают! – крикнула мама. – Да, стрептомицин, – и всё понапрасну! Всё впустую! Тебе даже спасибо не сказали.

– Спасибо нам скажут на том свете, – отозвался папа.

Я хотел было сказать, что на этом свете не бывает того света, но побоялся, так как мама может подумать, что я стал слишком самостоятельный. А за это у нас по головке не погладят.

Мы покупаем Жар-Птицу…

Перед Новым годом я и Лешка Селезнев зашли в игрушечный магазин и увидели избушку на курьих ножках. Она стояла вместо стеклянной кассы. В избушке сидела знакомая рыжая кассирша. На голове у нее был кокошник. Сверху падал и никак не мог упасть густой снег. Это потому, что он был привязан ниточками к потолку. Лешка повел носом: пахло еловыми ветками, совсем как в лесу.

Потом мы увидели Снегурочек. На них были красные платья и красные шапочки с белым мехом. Снегурочки продавали дедов-морозов. Еще они продавали жар-птиц и другие игрушки.

Я и Лешка знали всех продавщиц – эту толстую, с большим животом, и добрую тетю Катю, и ту высокую, с шишкой на шее, которую мы звали «Парашютная вышка». Сейчас они были одеты Снегурочками. Только одну новенькую мы не знали. Она была маленькая, совсем как девочка. Из-под красной шапочки у нее виднелись голубые глаза и желтые волосы. Она была такая приятная, что хотелось дотронуться до нее. Лешка Селезнев, он терпеть не может девчонок, и тот вылупил глаза, будто увидел настоящее чудо. Я тоже открыл рот – уж очень она была красивая.

Так мы стояли и молчали. Я хотел было сказать, что она похожа на настоящую Снегурочку, на ту, которая приходит с дедом-морозом, когда в зале тушится свет, но побоялся. Я знаю Лешку, он еще может начать смеяться, а потом всем рассказывать в классе, какой я суеверный.

Мы еще немного постояли, пока нас не заметила «Парашютная вышка».

– Вам чего, ребята? – спросила она.

– Ничего, – пробурчал Лешка, и мы вышли из магазина.

Вечером в постели я снова вспомнил про Снегурочку. Я закрыл глаза и увидел её как живую. Па нятно, она была не настоящая Снегурочка. Настоящие бывают только в театрах. Они говорят стихами. Скажут стишок и уйдут до следующего года. А эта продает дедов-морозов и жар-птиц, но она самая настоящая из всех, что я видел.

Я еще два раза заходил в магазин, чтобы посмотреть на нее. «Парашютная вышка» сказала, что я похож на торгового инспектора: глазею по сторонам и ничего не покупаю.

Все засмеялись, только моя Снегурочка погладила меня но голове и сказала, что я, наверно, хитрющий парень, по глазам видно, какой я хитрец.

Когда я ушел из магазина, мне захотелось прийти туда опять. На следующий день я попросил у мамы денег.

– Зачем тебе деньги? – удивилась мама.

– Я хочу купить себе игрушку.

– У тебя мало игрушек? – спросил папа. – По-моему, ты затоварился. игрушками на целую пятилетку!

– Да-а, у меня нет жар-птицы, – ответил я. Папа был в хорошем настроении. Он вынул бумажник и сказал:

– Ну что ж, отпустим ассигнования на птицу.

– Я не разрешаю давать ребенку деньги, – сказала мама. – Не приучай его к деньгам!

– Ты думаешь, что ему в магазине бесплатно отпустят жар-птицу?

– Сходи с ним сам, – сказала мама.

– Нельзя ли обойтись без меня? – попросил папа. – Заготовка жар-птиц не входила в мои воскресные планы.

– Три часа бесцельно вертеть ручки радиоприемника он может, а вот заняться ребенком у него нет свободного времени.

– Между прочим, – быстро ответил папа, – я не лошадь. Не надо меня загружать до бесчувствия.

– О да! – так же быстро ответила мама. – Ты страшно перегружен по дому. Ты ходишь на базар и моешь посуду. Ты варишь обед и носишь белье в прачечную. Ты…

– Я ничего не делаю, – ответил папа, когда мама остановилась, чтобы немного передохнуть. – Я лишний человек в доме. Пустое место. Белое пятно!

– А много ли ты уделяешь внимания сыну?

– Ну да, я только номинально его отец. Деньги на его воспитание дает нам княжество Монако!

– Деньги в жизни еще не все! Не едиными деньгами жив человек!

Мамд вынула платочек и приложила его к глазам.

Папа сразу прикусил язык.

– Ладно, – сказал он, – не будем устраивать из этого трагедий.

Папа не любит трагедий. Мама жить без них не может. Папа может прожить и без трагедий. Поэтому он сказал:

– Петруха, надевай пальто и калоши, мы идем за жар-птицей.

Мы пришли в магазин, и я потянул папу к прилавку, где стояла моя Снегурочка.

– А ну-ка, покажите мне вашу живность, – сказал папа.

– Какую живность? – спросила Снегурочка.

– Жар-птицу!

Снегурочка начала рыться на полках, под прилавком, – птиц нигде не было. Потом она ушла, вернулась и сказала:

– Вот последняя!

– Сколько она тянет? – спросил папа.

– Двенадцать рублей.

– Дешевле поймать живую, – сострил папа.

– Ну, это только под силу Иванушке-дурачку, – ответила Снегурочка.

– Мы сами дураки, что платим такие деньги за этот далеко не сказочный ширпотреб.

Папа пошел к избушке отдать рыжей кассирше деньги. Снегурочка понесла жар-птицу туда, где выдают покупки. Скоро она вернулась. Она вынула из кармана две «раковые шейки», одну положила себе в – рот, другую дала мне. Потом она перегнулась через прилавок и потрепала меня за чуб.

– Ты симпатяга, – сказала она. – Ты ужасный симпатяга!

– Я учусь во втором классе, – ответил я.

– Это сразу видно, – сказала она.

Я тоже хотел сказать, что она симпатичная Снегурочка. Точно такую я видел в цирке. Мы сидели и ждали Деда-мороза. Вдруг свет потух, и барабан начал бить – та-та-та-та-та-та, будто сейчас должно что-то случиться, а потом свет опять зажегся, и вышел дед-мороз, а за ним Снегурочка. Она подняла руку и начала читать стихи… Все это я не успел сказать, так как пришел папа.

– Получается довольно смешная история, – сказал он. – Жар-птицы уже нет! Она – тю-тю!

– Что значит тю-тю? – спросила Снегурочка.

– А это значит, что она улете^Га. А куда – вы сами разберитесь!

Снегурочка взяла чек и пошла к столу, где выдавали покупки. Она вернулась обратно очень расстроенная.

– Извините, – сказала она, – произошла ошибка. Какой-то гражданин умудрился заплатить раньше вас и получить игрушку.

– Так, умыкнули, говорите, последнюю птицу, – рассердился папа. – Что же нам прикажете теперь делать?

– Я подпишу чек, и вам возвратят деньги,

– Дудки! Без птицы я не уйду! Покопайтесь как следует под прилавком. Может, там залежалась какая-нибудь птаха?

Снегурочка покопалась и ничего не нашла.

– Четко вы обслуживаете покупателей, – сказал папа. – Просто душа радуется, глядя на вас.

– Я очень жалею, что так получилось, – жалобно сказала Снегурочка. – Извините нас, пожалуйста!

– Из ваших извинений шубу не сошьешь, – ответил папа. – Нужны мне ваши извинения как мертвому припарки. Достаньте ребенку где хотите жар-птицу!

– Но где же я ее возьму?

– А вы знаете, – сказал папа, – что за такие штучки-дрючки здорово мылят шею?

– Какие штучки-дрючки? – спросила Снегурочка.

– Я не гарантирован, – сказал папа, – что эту птаху не продали из-под полы. Понятно?

Я посмотрел на Снегурочку. Рот у нее искривился, и губы начали дергаться, и мне показалось, что она вот-вот защгачет. Мне так стало ее жалко, что конфета застряла у меня в горле.

– Идем, папа, – сказал я. – Не надо жар-птицы…

– Золотой ребенок, – сказал папа. – Это он не хочет, чтобы я волновался. Он даже готов пожертвовать любимой игрушкой. Не бойся, сыночек, без птицы мы отсюда не уйдем!

Я подумал, что, если Снегурочка сейчас заплачет, я больше ее никогда не увижу. Я начал >тянуть папу за руку.

– Ну идем, папочка, очень-прошу тебя, идем, ну идем!..

– Вот видите, – сказал он Снегурочке, – до чего вы довели ребенка. Совести у вас нет.

– Но ведь я…

– Я-я-я! – передразнил ее папа. – Вырядилась Снегурочкой и якает. Подумаешь, внучка деда-мороза! Снежное создание! Из молодых, да ранних!

Снегурочка заплакала. Я выбежал из магазина. Папа догнал меня на улице.

– Наплюй, сыночек, – сказал он. – Надо будет, достану тебе дюжину жар-птиц. Были бы деньги, а птицы найдутся!

Он потащил меня в другой магазин. Там мы купили жар-птицу и пришли домой.

– Почему у нас плохое настроение? – спросила мама.

– А-а, не спрашивай, – сказал папа. – Нас подкузьмила одна Снегурка.

– Что еще за Снегурка? – . удивилась мама.

– Из магазина. Любят у нас иногда пыль пустить в глаза. Вырядили всех продавщиц Снегурками и рады. А на покупателей им наплевать!

– Не надо, папочка, – попросил я.

– Ладно, не будем, – сказал он. – Расстроили парня. Сядем лучше обедать. Я здорово проголо. дался…

Мама принесла из кухни бульон, а потом вареную курицу.

Курица лежала на тарелке ножками кверху. Она была желтая, и от нее шел пар.

– Мировая курица! – сказал папа.

Но она мне показалась такой же некрасивой, как жар-птица, которую мы только что принесли из магазина.

Тетя Марфа получает наследство

Тетю Марфу у нас зовут тетя Мина. Она старенькая. Папа говорит, что ей семьдесят пять с гаком. Долголетняя наша тетушка никогда не меняется. Мама уверена, что она законсервировалась. Она проживет двести лет, вот увидите!

Удивительный человек наша тетушка. Она нисколько не заботится о себе. Не следит за своим организмом: не ходит к врачам, не ездит на курорты, не сидит на диете. Мама сама видела, как она ела корейку. Не морковные котлеты, не капустный шницель, не отбивные из гороха, а жирную корейку. И это в ее возрасте!

– Что вы делаете! – закричала мама. – Вы роете себе зубами могилу! Ведь в свинине полным-полно холестерина!

– Холестерин во мне не отлагается, – ответила тетя, не отрываясь от книги.

Тетя всегда ест и читает. Пьет и читает. Спит и тоже читает, наверное, одним глазом. Тетина комната завалена книгами, будто в нее выгрузили целую библиотеку. Недавно тетя выбросила чудный трельяж, дивный трельяж, просто замечательный трельяж и вместо него навесила книжные полки.

Теперь она смотрится в рублевое зеркало. Папа думает, что у тети не все дома. Выбросить в сарай чудный трельяж, дивный трельяж, изумительный трельяж из карельской березы! Нет, определенно у дорогой тетушки ум за разум зашел!

И вот как-то она пришла к нам и сказала:

– Произошло невероятное и смешное событие. Я получила наследство!

– Что же в этом смешного?

– А то, что наследство находится за границей.

– Значит, у нас объявился родственничек из группы Пирпонта Моргана или Джона Рокфеллера-младшего? Мне это необходимо для анкеты, – сказал папа.

– Можешь не тревожиться. Морган тебе анкету не замарает, – сказала тетушка.

– Возможно, тебе оставили престол на Арабском Востоке? Если престол, то лучше не брать. Не успеешь на него сесть, как благодарные подданные голову тебе оторвут.

– Да, чтобы сесть на такой престол, надо быть сумасшедшим, – вмешалась в разговор тетушка Настя. – Вы знали Кухтенкова, плановика артели «Буревестник», выпускающей мужские подвязки? С ним приключилась неприятная история. Как-то он пришел на собрание месткома и говорит: «Това-ращи, прошу срочно разобрать мое дело». И он протянул какую-то бумажку. Все начали ее разглядывать. То был счет за комнату. «Что вы хотите этим сказать?» – удивился председатель. «А то, – ответил Кухтенков, – что это вовсе не счет, именуемый жировкой, а зашифрованный манифест о возведении меня на престол княжества Мусар, что расположено на Аравийском полуострове, у самого Персидского залива. Отныне я буду шейх Кухт бен Али Мусар а ль Тенков». – «Бросьте молоть чепуху», – сказал председатель. – Нашли время для розыгрыша!» – «Какой розыгрыш, – сказал Кухтенков, – когда я уже заключил договор с «Мусар петролеум деволопмент лимитед» на разработку месторождения нефти. Если вы меня не остановите, я разбазарю недра своей страны». – «Идите к черту, Кухтенков, – сказал председатель. – Видите, мы заняты, составляем график летних отпусков, а вы лезете со своими дурацкими шутками». – «Ах, шутки?! – сказал Кухтенков. – И то, что я восточный деспот, это, по-вашему, тоже шутка?» – «Ну какой вы деспот?» – спросил председатель. «А я говорю – деспот!» – заорал Кухтенков, схватил график отпусков, обмакнул в чернильницу и съел на глазах у присутствующих. Бедного плаковика тут же отвезли в психиатрическую больницу…

– Меня не придется отвозить в больницу, – сказала тетя Мина. – Я только что из инюрколлегии, куда меня вызывали по делу о наследстве Эльзы Фишер. Вот повестка!

Папа схватил ее и прочел, не надевая даже очков.

– Кто эта Эльза Фишер? – спросил папа. – И почему она оставила тебе наследство?

– Это длинная история, – ответила тетя Мина. – Когда-то мы были школьными подругами, сидели на одной парте. Ее девичья фамилия Сугоняева. Лиза Сугоняева была милой девочкой, с чудесным голосом. Мы кончили гимназию, и она вышла замуж за учителя черчения Отто Фишера. Еще до первой империалистической войны она уехала с мужем в Германию. Там училась пению. Ее Отто убили где-то под Верденом. Лиза стала актрисой. После прихода Гитлера она эмигрировала в США. Она выступала там с концертами, затем вернулась в Западную Германию.

– Это становится интересным, – сказал папа. – У твоей Эльзы, видимо, водились деньжонки.

– Что ж, нам остается только поздравить Мину от всей души, – сказала тетя Настя, – Вот поистине не знаешь, с какой стороны нагрянет горе и откуда привалит счастье. Примерно такой же случай произошел с Ладо Гогоборешвили…

– Дорогая моя, – . сказал папа, – нельзя ли общественности передохнуть малость от твоих историй? У нас серьезное дело, его следует хорошенько обмозговать, и нам не до художественной прозы.

– Не обращай на него внимания, – сказала мама. – Ты же знаешь, как он воспитан.

Папа замолчал. Тетя Настя рассказала историю про Ладо Гогоборешвили и еще пару историй, и только после этого папа, который все время ерзал на стуле, спросил:

– Скажите, Марфа, у наследователя кроме вас есть еще наследники?

– Я не интересовалась этим, – ответила тетя.

– Напрасно, – сказал папай открыл шкаф. Он достал оттуда книгу и начал читать: Наследниками могут быть только лица, находившиеся в живых к моменту смерти наследователя, а также зачатые при жизни и родившиеся после его смерти…»

– Ничего не понимаю, – сказала мама.-^ Какая-то абракадабра! Момент смерти, момент жизни…

– Все яснее ясного, – ответил папа. – Если ты умрешь, то уже не сможешь стать наследницей.

– Это и без словаря понятно, – сказала мама. – Можно было не писать! ^

– «Наследники по закону делятся на три очереди, – продолжал читать папа. – Наследниками первой очереди являются дети умершего, его усыновленные дети, переживший супругр и так далее. Какой ты очереди наследница?

– Никакой, – сказала тетя.

– А если без шуток?

– Я не люблю очередей.

– А если без кокетства? – не унимался папа.

– Но я не хочу стоять в очереди за наследством, – сердито ответила тетя.

Моя сестренка Лялька, которая сидела в углу дивана, отложила в сторону учебйик и сказала:

– Я преклоняюсь перед вами, тетя Мина!

– Овации отложим на завтра, – сказал папа. – ¦ А сейчас давайте разберемся по-деловому. Скажи по совести – деньги Эльзы Фцшер помешают тебе жить?

– Они мне попросту не нужны, – ответила тетя.

– А дыры?

– Какие дыры? ¦– Бюджетные.

– У меня нет дыр. Я получаю пенсию, и мне хватает на еду, на одежду и даже на книги.

– Тетя, милая, дайте я вас расцелую! – закричала Лялька и бросилась ей на шею.

– Жалко нет фотографа, – сказал папа. – Интереснейший момент. Объятия двух поколений. Трогательное единодушие передовых людей нашей эпохи.

– А ты не шути, папа. Тетя Мина действительно передовой человек. Я горжусь ее поступком, – сказала Лялька.

– На мемориальной доске о таких деяниях не пишут, – сказал папа. – Так что потомкам придется довольствоваться фольклорными записями и изустными рассказами.

– Только в нашей семье могут случаться такие истории, – сказала мама. – Отказаться от шальных денег неизвестно во имя чего.

– В данном случае, – сказал папа, – от денег отказываются для того, чтобы выглядеть нравственно красивой. И это по меньшей мере эгоистично!

– Папа, ты, не смеешь так говорить! – закричала Лялька.

– А я утверждаю, что это эгоизм чистейшей воды, – ответил папа. – Если тете Мине деньги не нужны, она могла бы отдать их кому-нибудь…

– Неужели ты бы взял эти деньги? – ужаснулась Лялька.

– Не обо мне речь, – ответил папа, – хотя мой бюджет не идеально сбалансирован,

– Хорошо бы Пете пошить новое зимнее пальто, – мимоходом вставила мама.

– Это точно, но оставим пальто за скобками, – сказал папа. – » Кроме Пети есть другие дети. Почему бы не пожертвовать деньги детскому саду? Пусть ребяткам купят духовой оркестр, или оборудуют гимнастический зал со шведской стенкой, или, на худой конец, приобретут собрание сочинений Александра Дюма.

Тетя Мина ничего не ответила папе. Лялька тоже призадумалась. Все молчали, пока тетя не сказала:

– Ради детского сада я согласна стать наследницей!

Через неделю мы с папой пришли к тете Мине поглядеть, не получила ли она наследство. Честно говоря, очень уж мне не хотелось, чтобы она стала наследницей. Чего доброго, тетя подарит мне тогда пальто. А я не люблю новых вещей. Терпеть их не могу. Стоит тебе надеть новый костюм, как все пялят на тебя глаза, будто ты стоишь в витрине и на шее у тебя висит бирка с ценой. А мама просто глаз с тебя не спускает. Тут не стой, там не садись, не ходи, не дыши – молись– на новые штаны! Не могу я молиться. Не могу все время думать q новых штанах, – хоть убейте!

Тетю Мину мы застали дома. Дверь с лестницы в коридор была открыта, так что и звонить не пришлось. Папа сказал, что тетя специально так делает. Она не ходит открывать двери, чтобы не отрываться от книги.

Когда мы вошли, тетя сидела в кресле. В одной руке она держала кусок французской булки, в другой – колбасу. На коленях у нее лежала книга. Тетя кушала и читала.

– Ну, чем ты порадуешь семейную общественность? – спросил папа.

– Ничем, – ответила тетя. – Дело застопорилось.

– Воскресла Эльза Фишер?

– Нет, просто юристы потребовали мою метрику.

– А ты потеряла? Это не страшно. Добудем другую.

– Не думаю, архивы города, где я родилась, сожжены.

– Штампованная ситуация, – сказал папа. – Я видел пьесу «Воскресенье в понедельник», так там главный герой чуть не помер, доказывая, что он – это он.

– Оказывается, требуются еще документы, из которых было бы видно, что я законнорожденная дочь. Это, видимо, для зарубежных юристов.

– Актуальное требование, – сказал папа. – В семьдесят пять лет доказывать, что ты законнорожденная. Весьма актуально. Когда вступили в брак твои родители? При Л же Дмитрии или в эпоху освобождения крестьян от крепостного ига?

– Мой отец женился в тысяча восемьсот шестьдесят девятом году.

– Прекрасно, – сказал папа. – Выходит, нужны свидетели с хорошим дореволюционным жизненным стажем. Они все подтвердят. Правда, найти таких свидетелей после двух войн и минимум двадцати эпидемий гриппа будет не так-то легко.

– Не лучше ли оставить эту затею? – сказала тетя. – Бог с ним, с наследством.

– Ни в коем случае, – сказал папа. – Нужны свидетели, – мы их добудем!

– У меня нет сил и охоты заниматься розысками, – сказала тетя.

– А ты вспомни о детишках, – сказал папа. – Это тебя подбодрит.

– Не знаю, – сказала тетя. – Может быть, и наследство какое-нибудь чепуховое. Ну, откуда у покойной Эльзы большие сбережения?

– Ты не знаешь капиталистического образа жизни, – сказал папа. – Там только безработные годами стоят в очереди за похлебкой. Но если человек работает, будь покойна, он обеспечен. Тем более артист. Эльза гастролировала в США. Она поднакопила деньжонок.

– Не убеждена, что это именно так, – сказала тетя.

– А ты почитай в газетах, как живут тенора и разные звезды. Об их причудах пишут по субботам в «Вечёрке». Одна звезда заказала себе автомобиль с горячим душем, другая купила для любимой собачки яхту, третья вместо кожаных набоек подбила каблуки бриллиантами. Так что, сама понимаешь, они просто не знают, куда деньги девать. И все же тетя отказалась искать свидетелей. Папа рассердился. Он сказал, что сам найдет. Он возьмет три дня отпуска за свой счет и достанет свидетелей из-под земли.