Текст книги "Кое-что о Васюковых"

Автор книги: Самуил Шатров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Дядя Тиша – веселый человек…

Я лежал с папой на диване, голова к голове, и мы слушали по радио про хоккейный матч Польша – Швеция. Из репродуктора неслись страшные крики; кричали болельщики, кричали игроки, но больше всех кричал радиорепортер:

«Удар! Еще удар! Мимо! Штанга! За шайбой трудно уследить! Какой штурм! Вот могучий Ларе Бьерн, капитан шведской команды, устремляется к воротам…»

– Этот могучий Ларе Бьерн, – сказал папа, – еще наделает полякам делов.

– У «его могучий рывок, – сказал я.

– Ладно, вы, могучие, – сказала мама, – оторвитесь на минутку от радио… Ты серую безрукавку брать будешь?

– Буду, – буркнул папа.

Мама стояла у раскрытого чемодана и укладывала вещи. Папа через несколько часов уезжал в командировку.

Запонки я положила в коробочку, – сказала мама. – Рубашки лежат сверху. Пожалуйста, не забудь их менять.

– Не забуду, – отозвался папа.

– Дай честное слово!

Папа дал слово, и мы снова начали слушать, как этот Ларе Бьерн прорывается к воротам. Но тут к нам позвонили. Я пошел открывать дверь. В коридор вошел папин знакомый – дядя Тиша, веселый человек. Он был круглый, совсем коротышка, только голова у него была длинная, вытянутая вверх, словно кабачок. Дядя снял пальто, посмотрел на меня своими маленькими голубенькими глазками и спросил:

– Как живете, караси?

– Ничего себе, мерси, – ответил я в рифму, как учил меня дядя.

– Твои старики дома?

– Они не старики, – ответил я.

– Точно! Не давай в обиду своих родителей, – сказал дядя, входя в комнату. – Они не старики. Они молодые. Особенно наша Ольга Ивановна.

Дядя Тиша – кабачковая голова – хотел поцеловать мамину руку, но она спрятала ее за спину. – Она пахнет луком, – сказала мама. – Я готовила своему муженьку в дорогу котлеты.

– Счастливый ты человек, – сказал дядя. – Как о тебе заботятся. И ты не боишься оставлять такую женщину одну?

– Он этого не боится, – улыбнулась мама.

– На этот счет я спокоен, – сказал папа и выключил радио.

Мы сели за стол, и дядя Тиша начал рассказывать новые анекдоты. Он знает, наверное, миллион анекдотов. Он может рассказывать их целый вечер, без передышки. Мне «нельзя слушать анекдоты. Мне не следует развешивать уши. У дяди Тиши бывают такие анекдоты, что и маме нельзя слушать. Тогда мы оба выходим из комнаты. Но сейчас услали толь. ко меня. Меня послали за спичками, потом за газетой, потом посмотреть, не потух ли на кухне газ. Когда они не знали, что еще выдумать, дядя Тиша просто сказал:

– А ну-ка, молодой человек, выкатывайся отсюда, я расскажу, как попали в ад француз, итальянец, русский и еврей.

Я вышел из комнаты и, понятно, сразу приложил ухо к двери. Дядя Тиша зашептал:

– Значит, спрашивает черт у француза: «Пардон, мосье, в какой вам желательно жить ванне – серной, сернокислой или щелочной?»

Дальше я не расслышал, потому что папа начал громко смеяться. Когда дядя кончил, все хором закричали: «Можно!» Я вошел в комнату. Мама вытирала платочком глаза, а папа все еще смеялся, только дядя сидел серьезный, будто он «ничего нег рассказывал.

После того как все попили. чай, папа сказал, что ему пора на вокзал. Он попрощался со мной. Мама и дядя Тиша пошли его провожать.

Я включил радио, чтобы еще немного послушать про могучего Ларса Бьерна, но о нем уже не рассказывали. Пришлось взяться за телевизор. Сначала я просмотрел картину про опорос свиней, потом послушал испанский разговорник: «Здравствуйте, сеньор, есть ли у вас родители?» – «Спасибо, у меня есть родители и маленькая сестренка». «Как проехать на Зацепу?» – «На Зацепу, сеньорина, лучше проехать на автобусе». Потом показалась дикторша с большим бантом на плече. Дикторша посмотрела на меня и сказала, что сейчас будут показывать картину «Я и моя жена» и детям до шестнадцати лет ее смотреть нельзя.

Я уселся поудобнее в папино кресло, но тут услышал, как в передней кто-то начал открывать ключом дверь. Это была мама. Я поскорей выключил телевизор, побежал в спальню и спрятался в углу, за шкафом, чтобы испугать ее, когда она войдет.

Мама вошла и за ней… дядя Тиша – кабачковая голова. Мама подошла к зеркалу и стала снимать шляпу. Дядя Тиша стал за ее спиной и начал во все глаза смотреть на маму, будто он видит ее в первый Раз в жизни,

– Вы прекрасно выглядите, – сказал он.

– Вы так думаете?;– спросила мама.

– Так думает весь город, – ответил дядя.

– Это из старого анекдота, – сказала мама.

– Нет, я серьезно, – ответил дядя.

– Бросьте, – сказала мама. – Скоро я буду бабкой. Старенькой бабушкой.

– Знаем мы этих бабушек, – ответил дядя. – «Побольше бы таких бабушек», – говорили, расходясь, трудящиеся.

– Вы невозможный человек, – сказала мама.

Теперь у нее был совсем другой голос, не тот голос, которым она разговаривала с папой. И у дяди Тиши был другой голос. У обоих были другие голоса.

– Неужели вы не видите, что я уже старуха? – спросила мама.

– Убейте, не вижу, – ответил дядя.

– А это что? – показала мама на голову. Коротышке дяде пришлось стать на цыпочки,

чтобы увидеть то, что показывала мама.

– Одна-единственная прядка, – сказал дядя. – Она вам к лицу.

– Я не нахожу, – ответила мама.

– А я нахожу, – опять заспорил дядя.

– Вы ко мне слишком хорошо относитесь, – улыбнулась мама.

– Дайте, я посчитаю, сколько у вас серебряных лучиков, – сказал вдруг дядя и снова стал на цыпочки.

– Ну еще чего!

– А почему нельзя?

– Это ни к чему.

– Ну дайте я посчитаю, – захныкал дядя,

– Я сказала: нельзя – и точка!

– Вы диктатор, – сказал дядя.

Мама посмотрела на дядю блестящими глазами. В горле у нее что-то забулькало, будто она полоскала его шалфеем. Она рассмеялась.

– Я рассержусь, – сказала мама. – Идемте лучше ужинать.

– Я не хочу ужинать, – ответил дядя.

_ Глупости, – сказала мама. – Есть надо три

раза в день. Я вас угощу угрем.

_ Не надо мне угря, – ответил дядя. – Я на диете.

– Ладно, – сказала мама, – отойдите от меня.

– Легко сказать – отойдите, – ответил дядя.

– Вы ненормальный, – сердито сказала мама. – Вы просто ненормальный!

В это время в передней кто-то отпер дверь. Потом раздался папин голос:

– Чемоданы поставь здесь!

– Недурно все получилось, – сказал дяди, который пришел с папой.

Мама хотела выйти в столовую, но дядя Тиша остановил ее рукой. Так они и остались стоять. На лбу у дяди Тиши выступили капельки, и одна из них покатилась вниз и повисла на самом кончике носа, но он даже не вытер ее.

Папа и чужой дядя вошли в столовую.

– Располагайся как дома, – сказал папа. – Сейчас мы отпразднуем нашу встречу.

– А женка твоя где? – спросил дядя.

– Она, наверно, пошла к тете Насте. Так что придется по-холостяцки. Ты водку пьешь?

– Это правда, что она расширяет сосуды?

– Правда, – ответил папа. – Только боюсь, что ее не хватит.

– Хватит, – сказал дядя.

Было слышно, как папа полез в шкаф и начал вынимать оттуда рюмки, вилки, тарелки.

– Закуска будет, понятно, без оформления, – сказал папа. – Сам понимаешь, старухи нет.

– Обойдемся и без оформления. Огурец найдется, и ладно.

Найдем что-нибудь и получше огурца. Папа вышел на кухню, вернулся и спросил:

– Будем разогревать или как?

– Сойдет и холодное.

– Прямо из кастрюли?

– Валяй из кастрюли.

– За кастрюлю меня бы старуха убила, – сказал папа, – Насчет сервировки у нас строго.

– А помнишь, какая сервировка была у нас в общежитии? – спросил дядя. – А форшмак в нашей столовой? Его подавали на бумажках!

– Хорошее было время, – сказал папа. – Мы были совсем другие,

– Это точно, – ответил дядя.

– Мы были какие-то чистые, – сказал папа. – На нас совсем было мало пятен и пятнышек.

– А теперь они проступили, как на старом костюме. Носишь, носишь костюм, и вдруг на нем проступают пятна. Даже не припомнишь, где и когда их посадил.

– Что и говорить, – сказал папа. – Дай мне мои двадцать лет и взамен получай всю эту обстановку и сервировку.

– Так не бывает, – сказал дядя.

– В том-то и дело! За нашу встречу! Трень-трень, – стукнулись рюмки. Папа и дядя

замолчали. Потом папа сказал:

– Что ни говори, а есть в ней что-то такое..

– Она антибиотик, – ответил дядя.

Я посмотрел на маму. Она стояла, прислонившись к двери. Глаза ее были закрыты. Она стояла так, будто у нее что-то болело внутри. Дядя Тиша больше не смеялся и не поднимался на цыпочки. Он тоже стоял у двери, и мне показалось, что коротышка дядя стал еще меньше, еще короче, может быть оттого, что втянул свои ручки в рукава пиджака, будто ему было холодно.

– А у тебя не будут «неприятности из-за того, что ты сегодня не выехал в командировку? – спросил дядя,

– Опоздаю ла день, подумаешь, важность! – ответил папа. – Потеряю на билете тридцатку,

.– Деньги – тлен, – сказал дядя. – Махнем еще по одной.

Опять послышалось трень-трень, и папа сказал, что соленый огурец самый лучший овощ на свете и горчичка тоже хороша.

– Ну, выкладывай, как ты живешь? – спросил

дядя.

– Как кум королю и сват министру.

– А если без шуток?

– Жалованье не ахти, но жить можно,

– А женка?

– Женка у меня хорошая, – сказал папа. – Тут-то, брат, я не ошибся.

– Красивая?

– Очень интересная.

– Моя тоже фигурная женщина, – вздохнул дядя. – Вот из-за этого у нас <не ладится.

– Нет, на этот счет я спокоен, – сказал папа.

– Тогда это большое счастье, – еще раз вздохнул дядя.

– Главное, что я спокоен, – сказал папа. – Других из-за этого в командировку не выгонишь. А я спокоен. Мы живем со своей старухой душа в душу. Просто замечательная у меня женка. И сын у меня парень что – надо. И дочь институт кончает. Но женка у меня замечательная.

– А ты сам на сторону не поглядываешь? – спросил дядя.

– Это исключается, – сказал папа. – Аусге-шлоссен! Я, может быть, не такой уж хороший человек, есть у меня разные пятнышки, могу, где надо, словчить, а тут нет. Тут исключается. Тут у меня чисто. Стерильно! Это потому, что женка у меня замечательная. Выпьем за ее здоровье!

– Пусть она живет тысячу лет! – сказал дядя. Я посмотрел на маму. "' Вид у нее был такой,

будто она упала лицом вниз в крапиву. На лице у нее были красные пятна. Дядя Тиша тоже стоял красный, словно ему в лицо плеснули горячую воду.

Опять тренькнули рюмки. Я уже устал стоять в своем углу. Папа и дядя все говорили. Они никак не могли наговориться. Папа не слыхал, что Сенька стал профессором, а дядя не знал, что Петра Ивановича реабилитировали. Папа свистнул, когда дядя сказал, что Савка уже консул, зато дядя заохал, когда узнал, что Лешку проработали. Потом они начали перебивать друг друга: а Гошку повысили, а Яшку перебросили, а Танька растет, а Данила далеко не пойдет, а Мйшка свое возьмет, а Сема уже не подымется, а Митя держится за свою жену, а Пашка за свой «ЗИЛ».

Потом они немного помолчали, и папа сказал:

– А водки все же не хватило! Придется сбегать за подкреплением!

– Я с тобой! – сказал дядя.

Они вышли из комнаты. В передней хлопнула дверь. Тут мама очнулась.

– Слава богу, – сказал дядя Тиша.

– Слава богу, с Лава богу, – передразнила мама. – Нужны мне были ваши ухаживания! Ах, эта прядка! Эх, эти лучики! Идиот! Сексуальный тип!

Дядя Тиша не ответил маме. Он выбежал из комнаты. Он побежал, высоко поднимая коротенькие свои ножки, как бегун на гаревой дорожке. Мама вышла за ним. Я выбрался из-за шкафа. Я начал думать, что мне теперь делать, но так ничего и не придумал. Пока я думал, вернулся папа с дядей. Они опять сели за стол. Я залез на кровать.

– Между прочим, – сказал папа, – куда девался мой сын? Неужели он уже спит?

Когда папа вошел в ком<нату, я закрыл глаза.

– Что с тобой, сыночек? – тихо спросил папа. – Ты не заболел? Почему ты спишь одетый?

Я ничего не ответил/Раздался звонок. Это вернулась мама. Папа рассказал ей про мой сон. Мама испуганно посмотрела на меня. Я молчал. Молчала и мама. А вечером, когда я лежалГ в своей кровати, она подсела ко мне и тихо спросила:

– Где ты был тогда, сыночек?

Я показал глазами на угол за шкафом.

Мама ничего не сказала. На глазах ее показались слезы. Она приложилась щекой к моему лбу и прошептала:

– Хороший мой мальчик! Умница!

Я натянул одеяло на голову. Я не мог заснуть. Передо мной стоял дядя Тиша. Он стоял на цыпочках, вытягивая голову. Мама смеялась таким смехом, будто полоскала горло шалфеем. Тренькали рюмки, и дядя Тиша вздрагивал, словно его били линейкой по коленкам. Лицо у мамы было виноватое. И я подумал, что люблю маму, очень люблю свою маму, но с этого дня, быть может, я буду любить ее чуть меньше, чем раньше.

У меня нет внутреннего мира…

Мы сидели в классе и писали под диктовку слово «корова», Лешка Селезнев не знал, как его писать, и вертелся на парте, будто ворона на заборе, Я бросил ему записочку, а она не долетела. Лешка ногой начал потихоньку придвигать ее к себе, пока это не заметила Клавдия Николаевна. Она всегда все замечает, будто у нее три глаз^ как у бога, которого я видел на снимке в учебнике,

– Кто это бросил? – спросила она и подняла записку.

Тут Танька Сабантеева начала смотреть на меня и хихикать, и фыркать в передник, и давиться от смеха, и это опять заметила Клавдия Николаевна. Я показал Таньке под партой кулак и сказал!

– Это я бросил!

Клавдия Николаевна прочла записку.

– Что ж, Петя, – сказала она. – Ты написал правильно. Но зачем ты помогаешь товарищу исподтишка? Разве это хорошо? Пойди к нему домой, позанимайся с ним. Вот это будет настоящая помощь!

– Он не позанимается, – запищала Танька, – Он такой же лентяй, как и Лешка!

– А я полагаю, – сказала Клавдия Николаевна, – что Петя хороший товарищ.

– Пусть даст пионерское обещание! – еще раз пискнула Танька.

– Я приду без обещания, – сказал я.

Во время перемены я решил побить Таньку. Но Лешка сказал, что с такой ябедой лучше не связываться. И вообще с девчонками не надо иметь никакого дела. На «их и так смотреть противно.

Я тоже сказал, что мне противно, когда я смотрю на всех этих чистеньких, красивеньких девчонок, на их переднички, ленточки, бантики и разные там косички,

– Не надо с ними связываться, – сказал Лешка. – Просто мы назло Таньке начнем заниматься вместе и будем каждый день готовить уроки, и станем отвечать лучше всех девчонок, и они перемрут от зависти, как мухи,

.– Это мы обязательно сделаем, – сказал я. – Пусть не задаются, задаваки несчастные!

– Все говорят, что я способный, – сказал Лешка. – Если бы я хотел, я мог бы учиться лучше всех!

– Я тоже способный. Таких способных надо еще поискать!

– Мы оба способные, – сказал Лешка. – И мы будем заниматься по расписанию и готовить все уроки, пока не станем самыми первыми отличниками.

После школы я пошел домой. Мне хотелось поскорей пообедать и пойти к Лешке заниматься. Я быстро съел суп и начал ждать второе.

– Чего ты давишься? – спросила Лялька.

– Он опаздывает на поезд, – сказала мама.

– У него важные дела, – отозвался папа.

– Ты никогда не покушаешь по-человечески, – сказала мама. – Ты даже не прожевываешь пищи. Ты заглатываешь ее, как удав. В конце концов ты наживешь себе катар желудка.

– У удавов не бывает катаров желудка, – сказал я.

– Он все знает про удавов, – сказал папа. – Что же касается арифметики, то здесь дела у него обстоят не так блестяще.

– Нет, ты все же скажи – куда ты спешишь? – спросила мама.

– Мне надо пойти к Лешке.

– Ему необходимо пойти к Лешке, – отозвался папа. – У них свидание. Они давно не виделись.

– А вот и не свидание. Я иду заниматься. Я должен помочь ему по русскому.

– Он должен взять Лешку на буксир, – сказал папа. – Он ведь у нас большой активист.

– Знаем мы эти буксиры! – рассердилась мама. – Он идет гонять мяч.

– А может быть, он не врет? – спросила Лялька.

– Утка, – сказал папа. – Явная утка!

– Честное слово, не утка… Я дал обещание перед всем классом.

– Он дал социалистическое обязательство, – сказал папа. – Если он его не выполнит, в гороно будут крупные неприятности.

Когда папа в плохом настроении, он всегда так разговаривает. И я сразу понял, что меня никуда не пустят. Я вспомнил про Таньку. Теперь она будет еще больше хихикать и всем говорить, что я лодырь царя небесного. И Клавдия Николаевна начнет меня ругать. И мне стало так обидно, что большая слеза выкатилась из моего глаза и упала прямо в тарелку. Когда мама увидела эту слезу, она сказала, что ей надо еще подумать, – может быть, меня и отпустят к Лешке. Но папа закричал, что он не станет менять своих решений. Слезы капают у меня от усталости. Я переутомился. Я, наверное, все перемены гонял мяч. Я гонял его как сумасшедший. Я гонял мяч и не думал о ботинках. А ботинок на меня не напасешься. Если бы папа был директором фабрики «Скороход», меня можно было бы обеспечить обувью. Но папа не директор. Он не знает, где взять денег. Он не ворует, не берет взяток. Он живет на заработную плату. А сегодня у него вычли четыреста рублей за командировку. Он думал, что вычтут двести, а вычли четыреста, потому что бухгалтерия что хочет, то и делает. А тут еще я лезу со своими глупостями!

Папа еще долго кричал. Я остался дома. Меня не пускали к Лешке целую неделю. Когда мы опять начали писать слова, Клавдия Николаевна опросила:

– Ну как, ты помог товарищу?

– Я не помог… Меня папа не пускает.

Танька начала хихикать и строить мне рожи, она думала, что Клавдия Николаевна рассердится, но учительница ничего не сказала.

Прошло еще два дня. Я, мама и тетя Настя-сидели за столом и ждали папу. Он опоздал на целый час.

– Угадай, откуда я иду? – сказал папа. – Никогда не угадаешь! Я был в школе.

– Петя опять отличился? – испугалась мама.

– На этот раз ничего не случилось, – ответил папа. – Клавдия Николаевна вызывала меня, чтобы поговорить о внутреннем мире.

– О каком внутреннем мире? – спросила тетя Настя.

– О Петином.

– Я что-то ничего не понимаю, – сказала мама.

– А кто понимает? – ответил папа. – Прихожу я в школу, и Клавдия Николаевна начинает разводить антимонию насчет Петиного внутреннего мира и о том, что в него надо почаще заглядывать.

– В кого заглядывать?

– Ну, во внутренний мир!

– Ты шутишь! – сказала мама. – Только для этого тебя и вызывали?

– Представь себе!

– Это просто уму непостижимо, – сказала ма-ма. Что только люди не выдумывают!

– Делать им нечего, – ответил папа, – вот они и выдумывают.

о Я знаю од^у интересную байку про внутренний мир, – сказала тетя Настя.

Может быть, ты расскажешь ее за обедом, – попросил папа, – Я проголодался, как бенгальский тигр!

Мама принесла обед, и тетя Настя начала рассказывать.

– У моего первого мужа был сотрудник, некто Саложенков, арап, каких свет не видывал. Как-то приходит он на работу и говорит, что к нему приехала бабушка из Махачкалы, «Небольшая это радость, – сказал мой бывший муж, – заполучить на свои двадцать Семь метров еще периферийную родственницу», – «Как сказать, – Ответил Саложенков, – эта старуха до некоторой степени наша семейная гордость. Ей как-никак сто сорок пять лет». Тут все стали ахать и охать и просить показать такое чудо. А культработник месткома начал даже втихомолку записывать желающих на негласную экскурсию. Вскоре в газете появилась заметка «Редкое долголетие».

После этой заметки к Саложенковым валом повалили репортеры, и бабка всем рассказывала примерно одно и то же. Дескать, родилась в год наполеоновского нашествия, и что отец у «ее был крепостной, и что у нее сохранились все зубы, и что из пищи она больше всего любит зеленый горошек и цветную капусту. Когда у Саложенкова скопился с десяток заметок, он «наклеил их в тетрадку и пошел к председателю райисполкома просить изолированную квартиру с мусоропроводом. Председатель проглядел тетрадку и сказал, что он очень рад, что у него в районе будет жить такая уникальная старуха. По счастливому стечению обстоятельств, в район переехал автор песни «Умирать нам рановато», так что вместе со старухой это будет неплохая пара знатных людей. Словом. он обещал обеспечив бабку квартирой, чтобы она могла дотянуть до нового рекорда долголетия.

Итак, все шло хорошо, пока на горизонте не появился аспирант Голубецкий. Он сказал, что пишет диссертацию о долголетии и поэтому такая старуха для него просто находка, тем более что он живет в трех кварталах от Саложенкова, Голубецкий допрашивал бабку строже, чем репортёры. Все его интересовало! и были ли у нее дети, и какое у нее образование, и болела ли она в детстве дифтеритом, и любит ли она кино? Он беседовал с ней часа четыре, пока бабка не притомилась. Но он сказал, что это только первый заход. Он учёный, и для него важно как можно глубже проникнуть во внутренний мир старухи. В этом, так сказать, вся соль. Он должен раскрыть в диссертации ее внутренний мир, все ее вкусы, запросы, чаяния, надежды и мечты.

С тех пор он приходил к Саложенковым каждый день и даже приносил с собой завтрак, чтобы зря не бегать в столовую и не терять драгоценного времени. Он сразу же приступал к работе – выпытывал у старухи, как она относилась к крепостному праву и питала ли она классовую ненависть к своему помещику, и какое впечатление произвела на нее Крымская война, и что она думала о Портсмутском мире, и помнит ли о<на Родзянко.

Так он мытарил ее изо дня в день, пока старуха не послала его к черту. Но Голубецкий не обиделся, а только сказал, что ученым и не то приходилось терпеть во имя науки, и он продолжал тянуть из нее душу. Тут старуха не выдержала и призналась, что ей всего шестьдесят пять лет и что она не знает, кто такой Родзянко, и что всю жизнь она торговала рыбой. Голубецкий как пуля вылетел из комнаты. Сгоряча он побежал к прокурору: дескать, его обманули, он зря написал половину диссертации и требует, чтобы саложенковскую старуху привлекли к уголовной ответственности. Прокурор подумал и сказал, что это редкий случай, когда женщина добровольно завышает себе возраст. Дескать, под такой случай даже не подберешь статьи…

Так или иначе, из-за Голубецкого и его диссертации Саложенков потерял квартиру. Вот что бывает, когда без спроса заглядываешь во внутренний мир человека.

Тетя Настя замолчала, а папа сказал

– Все это похоже на правду. Но я не аспирант, и мне не нужно писать диссертацию.

– Все же объясни, – спросила мама, – почему вдруг сыр-бор загорелся из-за Петиного внутреннего мира?

– Я думаю, – ответил папа, – что у них сейчас такая кампания. РОНО дало команду заглядывать во внутренний мир, вот они й заглядывают! Но мне это не нужно. Я как-нибудь и без гороно разберусь, что к чему.

– Еще бы! – сказала мама. – Не хватало еще изучать Петин внутренний мир.

– Я и без изучения знаю, что в нем творится.

– Вы всегда все знаете, – вдруг заговорила Лялька. – Вам всегда все ясно. Вы все прекрасно знаете!

– Какая муха тебя укусила? – спросил папа.

– Да, да, да! Вы все знаете! – закричала Лялька со слезами на глазах. – Вы знаете, что у каждого творится внутри, о чем он думает, о чем мечтает, к чему стремится! Вы всегда все знаете!

– Вот так теперь разговаривают с родителями, – сказала мама тете Насте. – Это теперь принято.

Лялька заплакала.

– Ничего не понимаю, – развел руками папа. – Что происходит? Я ее обидел, оскорбил?

– Это возрастное, – ответила тетя Настя. – У девушек это бывает.

– Не дом, а филиал канатчиковой дачи, – сказал папа. – Так и хочется надеть серый халат.

– Дня нельзя прожить без неприятностей, – вздохнула мама. – Не то, так другое!

Я тихонько вылез из-за стола. Когда мама начинает говорить про неприятности, это надолго. Во; дворе меня ждал Лешка.

– Мы начнем когда-нибудь заниматься? – спросил он.

– Не знаю, – ответил я.

– Ты что, раздумал?

– У меня неприятности…

– А что случилось?

– У меня нет внутреннего мира.

– Брось трепаться! – рассердился Лешка. – Мы будем заниматься или не будем? Знаешь, как нам от Клавы попадет!

– Ничего не попадет!

– А я думал, – сказал Лешка, – что мы станем самыми первыми учениками.

– Ладно, – ответил я, – не канючь. Мы и так способные.

– А я думал, – продолжал Лешка, – что мы будем хорошо заниматься, и все нас будут хвалить, и директор на Первое мая подарит нам книжку с надписью, и мама не будет плакать, когда я принесу табель.

– Я тоже так думал, – сказал я. – Но все думают, что мы хотим только играть в футбол.

Лешка почесал за ухом и сказал:

– А что, если сыграть?

– А мяч есть?

Мы достали мяч и начали играть на один гол. Мы играли до тех пор, пока не разбили в домоуправлении стекло. За нами погнался дворник. Мы перелезли через забор и спрятались в школе. Здесь нам попалась Танька Сабантеева. Мы немного ее побили, и она подняла такой рев, что просто стекла задрожали. Она побежала жаловаться Клавдии Николаевне, и Лешка здорово испугался. Я сказал, чтобы он не боялся. Первыми учениками мы все равно не будем, и вообще, когда у человека нет внутреннего мира, ему, как говорит тетя Настя, на все наплевать!