Текст книги "Заставь меня (ЛП)"
Автор книги: Саммер О'Тул
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
Узнал ли он меня? Помнит ли он, как тряслось и билось мое тело, прежде чем я упала на землю? Запомнил ли мое лицо, когда я боролась за сознание, прижавшись щекой к асфальту? Обратил ли он на меня внимание, когда расправлялся с Бет?
Интересно, как долго я смогу простоять здесь, притворяясь, что пишу, прежде чем это вызовет подозрения? Он не смотрит прямо на меня, но постоянно едва заметно сканирует окружающее пространство. Надеюсь, что фонарный столб, к которому я прислонилась, скрывает любые узнаваемые черты.
Он достает сигарету из-за уха, и я прикусываю губу, чтобы не завизжать от удовольствия. Я пришла подготовленной именно к этому моменту.
Все больше волнуюсь, пока сигарета тлеет. Он заканчивает разговор одновременно с тем, как бросает окурок на землю. Затем направляется прямо ко мне.
Я обхожу фонарный столб так, чтобы оказаться к нему спиной, сердце бешено колотится и умоляет меня прыгнуть за одну из машин, припаркованных вдоль улицы. Но я должна держать себя в руках, а играть в прятки на проезжей части – это не совсем нормально. Включаю переднюю камеру на телефоне, чтобы наблюдать через плечо. С облегчением прижимаюсь к столбу, когда вижу, как он садится в черный седан BMW.
Он шел не ко мне, а к своей машине.
Чувствуя себя так, словно только что выиграла в лотерею, я подпрыгиваю на пятках, пока он не уезжает. Как только его машина скрылась из виду, я перебегаю улицу и опускаюсь на колени, словно для того, чтобы завязать шнурки. Но вместо этого накидываю на руку маленький мешочек и подбираю окурок.
Попался, ублюдок.
ГЛАВА 4
История происхождения злодея
Кэш
30 часов назад
На лестничной клетке стоит затхлый запах мокрого цемента, который появляется в старых промышленных зданиях во время дождя. У меня возникает искушение пробежать остаток пути, надеясь, что ублюдок еще не умер. Но мне нужно сдерживаться, если я хочу действовать методично. Нельзя торопить совершенство.
А я приемлю только совершенство, особенно когда речь идет о причинении боли.
Мы доходим до двери на крышу, и я оттаскиваю Роана за шкирку.
– Если снова собираешься блевать, стой подальше. Нельзя, чтобы хоть кто-то видел твои слабости.
– Не буду, – выдавливает он из себя сквозь сжатые челюсти. – Он же не останется жив, и никому не расскажет, – он насмехается, и я бью его в живот.
– Дело не в этом, – я проталкиваюсь мимо него и распахиваю дверь. Холодный ветер хлещет по лицу, а в руках возникает то сладкое покалывание, которое всегда бывает перед казнью. Мои пальцы буквально зудят от желания начать поскорее.
Это кульминация десятилетней охоты.
Я шагаю по крыше к ржавой водонапорной башне, моя кровь гудит, когда я слышу шаги братьев позади. Это не только их месть, но и моя. Наклоняю голову в обе стороны, разминая шею, прежде чем взобраться по перекладинам к люку башни. Лестница такая же ржавая, как и все остальное, металл скрежещет под моими ладонями.
Предвкушение лижет кожу, как спиртовое пламя, когда я отпираю навесной замок, надежно закрывающий люк. Я буду чертовски разочарован, если этот ублюдок сдох до того, как начнется веселье. Я вообще ни о чем не жалею, но, если он умрет, то пожалею, что проткнул отверткой обе коленные чашечки и запер его в водонапорной башне двадцать четыре часа назад. Признаться, это было немного чересчур.
Со вздохом и молитвой я поднимаю крышку, и, как дар Божий, на меня смотрит живое и здоровое лицо Марка Шнайдера, ладно, не здоровое, но живое. Его волосы мокрые и ниспадают на лоб, он отчаянно задыхается при моем появлении.
– Слава Богу, ты вернулся, – его голос дрогнет от слез, и я фыркаю от его жалкого расстройства. – Пожалуйста, не оставляй меня, я не справлюсь. Пожалуйста, я сделаю все, что угодно, если ты меня выпустишь, – он барахтается в воде, и я разочарован, что освещение плохое, не дает разглядеть, стала ли вода красной или коричневой от его крови.
Его руки слабо барахтаются, пока он плывет через резервуар к открытому люку с двумя разбитыми коленями. Этот человек – идиот, если думает, что мы вытащим его из резервуара и просто отпустим.
Но, конечно, он это знает. Он провел последние десять лет, слушая о том, как все его сообщники умирают от самых ужасных травм. Надо отдать ему должное, он чертовски хорошо прятался. Но не идеально, и мы, наконец, поймали его.
Меня тошнит, когда я тянусь в бак, и мне приходится дотрагиваться до него, чтобы вытащить. Я рычу от отвращения, когда вытаскиваю его и тащу за голову по лестнице. Он падает на крышу, воя от боли. Во мне нет ни капли сочувствия. Я знаю, что мой отец выл точно так же, когда медленно сходил с ума в одиночной камере.
Официально он находился там для собственной безопасности. В первую неделю пребывания в тюрьме на него совершили покушение. Но я ни на секунду не сомневался, что это Шнайдер и его дружки заперли его, чтобы он не мог никому рассказать правду.
А правда заключалась в том, что они – подчиненные губернатора Олбрайта – убили губернатора и подставили моего отца. Они хотели сотрудничать с итальянцами, но Олбрайт был предан моей семье. Одним диким махом они устранили и Олбрайта, и моего отца.
Любая боль, которую они испытали от моих рук, объясняется их собственной недальновидностью. Никто не ожидал, что вспыльчивый сын Эйдена Фокса многого добьется. Все полагали, что мы с братьями потухнем, оставшись без матери и отца. Утонем в наркотиках или погибнем в уличных драках.
Конечно, этого не случилось. И вот теперь я стою над сгорбленным, стонущим последним раздавленным тараканом. Я опускаюсь на корточки, чтобы заглянуть в его залитое слезами лицо.
– Мне не хочется опускаться до твоего уровня, но нужно сделать это глаза в глаза.
– По-пожалуйста, – лепечет он, я достаю пистолет с пояса и засовываю ствол ему в рот, чтобы он замолчал.
– Разве ты не знаешь, что перебивать невежливо? – его глаза становятся огромными блюдцами, когда он шатко кивает головой вокруг пистолета. – Но ты здесь не для долбаного урока этикета, – я слышу, как один из моих братьев фыркает позади – вероятно, Финн, извращенный ублюдок.
– Ты слышал про смерть от тысячи порезов? Все думают, что это буквально, представляют тысячу крошечных царапин или еще какую-нибудь хрень. А ты знаешь, что они на самом деле делали? – он бормочет что-то бессвязное с пистолетом, все еще зажатым во рту. – Хм, я не понял. Но расскажу тебе, ага? Палач сдирал небольшие куски кожи, затем ампутировал конечности, а финалом было обезглавливание, – праведный гнев бурлит в нем, когда я смотрю, как он плачет, как его разбитое тело сотрясается от рыданий. – Но не волнуйся, Марк, я не сделаю этого с тобой. Видишь ли, к сожалению, приговоренный обычно умирает или теряет сознание задолго до ампутации. А это не очень весело.
Я щелкаю запястьем, показывая братьям, чтобы те усадили его на скамью для порки, которую они принесли на крышу. Я не буду использовать ее по прямому назначению, но она отлично подойдет для того, что я запланировал. Убираю пистолет, когда мои братья поднимают мужчину. Он кричит между рыданиями и мольбами, когда они кладут его на скамью и скрепляют запястья и лодыжки снизу. Его колени издают ужасный хрустящий звук, когда они сгибают их, чтобы уложить на скамью.
Шнайдер дрожит, и я не знаю, от чего это – от холода из-за мокрой одежды или от боли. Может быть, от страха перед тем, что должно произойти. В любом случае, это прекрасное зрелище. Здесь, на окраине города Джун-Харбор, звезды видны в ясном ночном небе, придавая сцене атмосферу астральной магии.
– Я недавно прочитал об удивительном норвежском ритуале под названием «кровавый орел», ты слышал о нем? – мне отвечают только стонами. Я сжимаю в кулак его волосы и дергаю голову вверх. – Смотри на меня, когда я говорю с тобой, Марк. Блять возьми, на чем я остановился?
– Ты собирался рассказать ему о «кровавом орле», – говорит Роан с моей стороны.
– А, точно. В норвежских преданиях он упоминается всего несколько раз, но каждый раз это происходило в отместку за убийство отца. И я подумал: «Ах, как подходит».
– Я не убивал твоего отца. Я не убивал его, – мешок с дерьмом причитает, как будто это его спасет, как будто я ни хрена не знаю, как именно умер мой отец.
– Ты прав, Марк. Ты не убивал его. Он сам себя убил. Знаешь как?
– Он… стена… – он бормочет что-то неразличимое.
– Я тебя не услышал, – я поднимаю его голову выше, надавливая на шею.
Он говорит медленно и с полным унынием. Наконец-то, блять, он понял, что умрет. Нет другого выхода. – Он поранился.
– Как? – сплевываю я, простота его ответа раздражает сильнее.
Он вздыхает. Я надеюсь, что он собирает дыхание, чтобы сказать правду без лишних слов.
– Он бился головой о стену своей камеры, пока не потерял сознание.
– Ты когда-нибудь слышал, чтобы кто-нибудь бился головой о что-нибудь? Стол, дверца шкафа, что-нибудь в этом роде? – его брови сходятся вместе, он смущен, но бормочет «да». – И это громко, не так ли? Так что можно подумать, что, когда мой отец раз за разом врезается головой в чертову бетонную стену, будет шумно. Нет?
Он снова бормочет, и я, блять, больше не могу терпеть.
– Отвечай, ублюдок! Он бы наделал много шума, не так ли? – кричу я ему в лицо, и он морщится от моей ярости.
Ярость. Я был полон ею уже десять лет.
– Да, да. Он бы поднял шум, – Марк закатывает глаза, и я расстраиваюсь, что он от меня отшатывается. Черт, еще рано.
– Я бы спросил тогда, почему прошло двенадцать часов, прежде чем кто-то проверил его, но мне надоело слышать твой голос. Так что позволь перейти к делу. Чтобы выполнить «кровавого орла», нужно отделить ребра человека от позвоночника. Затем разрезать кости и кожу, чтобы вытащить легкие из тела. Понял, кровавый орел? Легкие выглядят как кровавые крылья – очень умно на самом деле.
Я протягиваю ладонь, и Финн вкладывает в нее скальпель. Все мое тело дрожит от предстоящей мести. Воздух гудит, как живое существо. Я пробираюсь к Шнайдеру, разрезаю его рубашку, открывая спину. Братья стоят рядом, словно мы Аид и три теневые головы Цербера.
Он хнычет.
– О, Боже. Пожалуйста, Господи, помоги мне.
– Надеюсь, ты молишься тому же Богу, который оставил моего отца истекать кровью в одиночестве на долгие двенадцать часов, потому что этот сукин сын никогда не отвечает на зов.
***
Локлан все еще протирает глаза от сна, проходя мимо меня. Счастливый ублюдок смог выкроить несколько часов для сна. Я был слишком возбужден, слишком высоко ценил справедливость, чтобы даже думать о сне.
– Пошли на улицу покурить.
– Ты вылил отбеливатель в канализацию? – спрашиваю я, не отрываясь от телефона.
– Да, я же не идиот.
– Хорошо. Выйду через минуту, – вряд ли в моей квартире когда-нибудь будут проводить обыск в связи с исчезновением Марка Шнайдера. В конце концов, невероятно трудно построить дело без тела, а моя бригада уборщиков – лучшая в своем деле. Тем не менее, ненужный риск – это именно та причина, по которой Шнайдер оказался в этом баке с водой после десяти успешных лет пряток.
Мы разделись на крыше и отдали уборщикам грязную одежду, переодевшись в свежую после душа с хирургическим йодом. Одного этого должно быть более чем достаточно, чтобы уничтожить любые улики, но отбеливатель, спущенный в слив душа, увеличит их количество с 99,9 до 100 процентов. И этот 0,1 процент может стать разницей между свободой или медленной деградацией в оболочку человека, которым вы когда-то были, в цементной коробке размером шесть на девять.
Я сожгу этот мир дотла, чем позволю себе или кому-либо из братьев повторить судьбу отца. Я ему это обещал.
Дописываю сообщение Роману, начальнику моей службы безопасности, и спускаюсь вниз к Локлану. Сигарета не заменит ночь сна, но это хорошее начало.
Я успеваю сделать всего одну затяжку, прежде чем шум на другой стороне улицы нарушает мой покой.
– Вот дерьмо! – я поворачиваюсь от Локлана и вижу белую женщину на другой стороне улицы, которая вскакивает со стула. Коричневая жидкость пачкает ее бледно-розовый топ. Мой взгляд путешествует вниз по пятну. Ее джинсы слишком узкие, из-за чего самая сексуальная часть ее животика выпирает наружу. Я пытаюсь избавиться от мысли о том, как кусаю ее за мягкую плоть, и поднимаю взгляд на ее лицо.
На меня смотрят самые большие, самые яркие, красные солнцезащитные очки в форме сердца, которые я когда-либо видел. Мне не нужно видеть ее глаза, чтобы понимать: они прикованы к моим. Я чувствую это. По позвоночнику пробегает электрический разряд, и я смотрю на нее, как олень на свет фар. Затягиваюсь сигаретой и, когда резкий дым заполняет мои легкие, не могу не задаться вопросом, каково это, если бы вместо никотина мои легкие заполнял ее аромат.
Светло-коричневые волосы собраны на макушке, пряди торчат повсюду. Так неаккуратно. Но когда на них попадает солнце, они светятся красивым красным цветом. Беспокойство накатывает на нее волнами. Я чувствую это так же точно, как ветер уносит мой дым.
Мне хочется быть ближе, чтобы увидеть, как она покраснела.
Официантка выходит, чтобы помочь убрать беспорядок, и та убегает, как маленькая мышка, явно смущенная своими неуклюжими действиями.
Хотя она не должна смущаться. Наблюдать за ней было самым веселым занятием за последние дни.
***
– Ты рано встал, – Локлан зевает и проводит рукой по своим взъерошенным волосам, направляясь на кухню. У меня уже сварен кофе. Я пью вторую чашку, а солнце только-только окрашивает небо. – И переставил мебель?
Я подтащил винтажное кресло к окну, из которого открывается вид на кафе «Июньский жук». Вряд ли это перестановка.
– Она еще здесь? – спрашиваю я, он кивает, присаживаясь на диван из дубленой кожи. – Если собираешься использовать мою квартиру как свой личный бордель, оставайся с девчонкой, пока та не уйдет. Я ей не нянька.
– У меня сегодня утром встреча, – как будто это оправдание.
– Я прекрасно знаю об этом. Я, блять, ее назначил.
Он вздыхает в кружку с кофе, понимая, что облажался. Он самый младший из нас, братьев, и последние десять лет я был единственным родителем в его жизни. Это дало ему большую свободу действий, он ведет себя развязно и небрежно, но ему уже девятнадцать, и он должен начать вести себя соответственно.
Он поднимается и встает позади меня, глядя вниз на внутренний дворик кофейни, усеянный ранними посетителями.
– Только не говори мне… – не оборачиваясь, я слышу, как на его лице расползается забавная ухмылка.
– Осторожнее, – предупреждаю я.
– Ты реально такой сумасшедший, как о тебе говорят, – он смеется, уходя, и, если бы я не хотел отвести взгляд от улицы внизу, я бы встал и ударил его.
– Проверь, что хранилище заперто, не хочу, чтобы спящая красавица из любопытства забрела туда, куда ей не следует, – я доверяю Франческе настолько, что позволил ей трахнуться с моим братом. Она племянница моего лейтенанта и знает мир, в котором мы живем. Но она – жаждет подняться выше. А жаждущие люди – самые отчаянные. – Не опаздывай на встречу.
– Конечно, босс.
***
Блять, долбанная шея затекла.
Я стону и поворачиваю головой, понимая, что на это старинное кресло, на которое я потратил десять тысяч, лучше смотреть, чем сидеть в нем часами.
Заканчиваю растяжку, а затем вскакиваю с этого чертова кресла, потому что…
Вот и она.
Мои затекшие ноги болят от прилива крови, а в животе одолевает новое ощущение.
На ней бордовая толстовка, и я сопротивляюсь желанию прочитать печать университета на лицевой стороне. Я могу узнать все о ком угодно. Мои связи могут сделать то, о чем АНБ5 может только мечтать.
Но по какой-то причине я не хочу читать о ней в досье. Хочу услышать это из ее уст. И чтобы не стать наркоманом, мне нужно медленно и осторожно вливать в себя эту зарождающуюся одержимость.
Дело не в этом. Мне все равно, что я стану наркоманом, если она – мой наркотик.
Я хочу затянуть это, потянуть за ниточку, слабо связывающую нас вместе, пока она не станет такой тугой, что оборвется.
Мне приходится поправлять член в штанах, когда она останавливается возле книжного магазина, берет в руки свои длинные темно-клубничные волосы и убирает их с шеи. Мне всегда нравились шеи. Как они изящно изгибаются, какая кожа мягкая и тонкая. Как слабо трепещет пульс, пока не начнешь сжимать. И чувство, как он бьется под кончиками пальцев.
Она проделывает какой-то фокус, на который способны только девушки, накручивая волосы, пока они не оказываются закрепленными на макушке. Когда она заходит в книжный магазин, я вижу ее круглую попку в черных леггинсах, и сжимаю кулаки, пока ногти не впиваются в ладони.
Внимательно смотрю, как она исчезает из виду. Я хочу знать, какую книгу она ищет. Любит ли она острые ощущения от настоящих преступлений? Может ли она переварить ужасные подробности, или ее начинает тошнить при упоминании крови? Хочет ли она рыцаря в сияющих доспехах, который увезет ее, как принцессу из сказки?
Я не стану ее рыцарем.
Но могу быть ее королем.
ГЛАВА 5
Хищник и добыча
Харлоу
Следующие несколько дней проходят довольно спокойно. В большинство мест он ходит пешком, что облегчает слежку. А у меня все лучше получается оставаться незаметной. В течение дня я меняю очки, шляпу или свитер. То укладываю волосы, то убираю их. Иногда надеваю громоздкие наушники, и даже начала менять чехол для телефона
Хотя я уверена, что он меня не видел, менее уверена, что запомнил. Я следую за ним от его квартиры до сапожной мастерской и магазина сэндвичей. Он останавливается, чтобы поболтать с владельцем буфета, и, кажется, дружит с каждым бариста и барменом в городе. Но даже когда я провожу двенадцать часов, наблюдая за каждым его движением, я не узнаю о нем ничего, кроме того, что он пьет только эспрессо, как напыщенный мудак.
Не то чтобы он гулял весь день. Большую часть времени он находится внутри здания, и только однажды мне хватило смелости последовать за ним внутрь. В книжный магазин, и то, лишь из уверенности, что там хватит полок, за которыми можно остаться незамеченной.
Я жую соломинку от смузи, который взяла в качестве обеда на ходу. Не знаю, чего я ожидала. Что он совершит убийство средь бела дня? Смешно.
Даже окурок сигареты, которому я так радовалась, бесполезен. Мало того, что его достали незаконно, Лео отказывается говорить, была ли вообще обнаружена ДНК убийцы на Бет или на месте преступления. И даже если он был настолько безрассуден, что оставил хоть что-то – а это большое «если» – что мне делать? Стать биохимиком в одночасье? Я ни хрена не могу сделать с окурком, кроме как выбросить его в мусорку.
Сейчас Кэш ждет возле кафе-мороженого уже пять минут. Он не курит и не разговаривает, так что я не знаю, зачем. Его темные солнцезащитные очки скрывают глаза, заставляя гадать, куда он смотрит. Рукава его облегающей белой рубашки закатаны до локтей, а татуировка на руке смотрит на меня, дразня. Его декольте распахнуто, несколько верхних пуговиц расстегнуты, там еще татуировки на груди. Если мне повезет, он отравит себя всеми этими чернилами.
Не думаю, что это возможно, но мысль приятная. Особенно когда абсолютно жестоко и несправедливо, что, пока он не закалывает людей до смерти, он объективно и неоспоримо очень привлекателен. Мне хочется ударить его в челюсть за то, что он смеет выглядеть таким красивым и невозмутимым, когда мой мир перевернулся с ног на голову, жестоко разорвался на части, а затем сгорел. И это сделал он.
Подъезжает старинный «Маслкар», и из него выходят трое белых мужчин. Не знаю, чего я ожидала. Перестрелки на дороге? Доставка наркотиков? Но точно не этого.
Я узнаю одного из них с первого дня возле квартиры. Судя по фамильярному виду, двое других – его братья. И вот они вчетвером, болтая и смеясь, заходят в магазин…
День семейного веселья в магазине с мороженным?
Когда я поднимаю челюсть с пола, мне требуется всего две секунды, чтобы решить идти туда. Это глупо, рискованно и, скорее всего, мой смертный приговор, но шанс подслушать всех четырех братьев Фокс? Я не могу его упустить.
Надеваю одну из трех бейсболок, которые принесла с собой сегодня, и мурашки бегут по моим рукам, когда я вхожу в магазин, дверь звенит, как жуткая музыка в фильмах ужасов перед тем, как глупая девчонка спускается в подвал.
Мне приходится сознательно напоминать себе о необходимости дышать, пока я притворяюсь, что рассматриваю холодильник с мороженым. Это противоречит всем инстинктам выживания, кричащим внутри меня, – повернуться спиной к стае волков – Лисов.
Все мои чувства настолько адаптированы на них, что я не помню свой заказ, и понимаю, что это ванильное, только когда пробую. Черт, я хотела клубничный.
Я не поднимаю головы, пока ем мороженое, но постоянно наблюдаю за их столиком. Пытаюсь разобрать их слова сквозь басовитую попсу, играющую в магазине. Напрягаю слух, чтобы услышать, как они говорят о футболе, машинах и сериале «Офис». Не может быть такого. А если, они говорят на кодовом языке, а Майкл Скотт – это уличное название нового наркотика?
Сомнительно.
Каждые несколько минут по моей коже пробегает дрожь, и я уверена, если подниму голову, увижу глаза Кэша, буравящие меня. Но вместо этого меня встречает его профиль и чертовы солнцезащитные очки. Я не вижу его глаз, но чувствую их на себе. Наверное.
***
Нужно вернуться к своей чертежной доске. Их посиделки за мороженым стали для меня полным провалом. После еды я последовала за Кэшем и одним из его братьев обратно в «Лисье логово», а двое других уехали вместе. Я не получила абсолютно ничего ценного. Ни единого проблеска.
Уже собираюсь совершить двухмильную прогулку от «Лисьего логова» до своей квартиры, чтобы проветрить голову и начать мыслить здраво, когда замечаю, что кто-то приклеивает бумажку к окну изнутри. Я избегала подходить слишком близко к пабу. В каком-то смысле он больше похож на волчье логово, и я просто напрашиваюсь на неприятности, если забуду об этом и стану слишком смелой. Ближе всего я подошла к тротуару, чтобы подобрать окурок.
Но любопытство и отчаяние берут верх.
Требуется помощь
Ищем официантов, опыт работы не требуется.
Я могу сколько угодно играть в частного детектива, но ничего не добьюсь, если не буду делать то, что и не могут копы: подобраться поближе.
Важные разговоры, важные доказательства находятся за закрытыми дверями. Копам приходится беспокоиться о таких вещах, как «основания и ордер». А мне нет.
И это прекрасная возможность.
Кэш Фокс преподносит мне свою собственную гибель на серебряном блюде.
***
Кэш
3 часа назад
Удивительно, насколько она привержена этой дерьмовой маскировке. На самом деле, восхитительно, что она думает, как бейсболка или пара наушников скроют все, что в ней есть.
Узнав, что она не водит машину, я стал везде ходить пешком. Мне нравится знать, что она идет на цыпочках позади меня. Уверен, ее сердце бешено колотится. Я хочу почувствовать это. Хочу положить руку ей на грудь и узнать, так ли сильно оно бьется, как я себе представляю.
Иногда я резко останавливаюсь, чтобы посмотреть, как она замирает на месте, ныряет за столб или достает свой телефон совершенно без причины. Мой член болит от желания узнать, как она пахнет, какова на вкус. Кричит ли она раскованно и дико, когда трахается, или подавляет сладкие, маленькие стоны, пока не сорвется? Вот о чем я думаю, когда засыпаю и просыпаюсь, и каждую вторую гребаную минуту дня. Она. Везде она.
Я не из тех, кто делает что-то наполовину. Я выполняю все свои дела на полную, всем оружием, которое есть в моем арсенале. Именно поэтому смог занять место отца в двадцать четыре года и за последнее десятилетие увеличить его и без того впечатляющую империю в четыре раза. Когда я на что-то решаюсь, это проникает в мою кровь, становится частью меня.
И сейчас она – всепоглощающий вирус, опустошающий меня изнутри.
И мне нужно чертово облегчение.
– Стелла, – я поворачиваюсь на стуле, чтобы поговорить с девушкой, сидящей на диване в моем кабинете.
Она поднимает глаза от телефона, но остается сидеть, закинув одну руку за голову и положив ноги на подлокотник. Она – единственный человек, кто может с обувью залазить на мой диван.
– Да, босс.
– Почему-то, когда ты так говоришь, кажется, что ты насмехаешься надо мной. Знаешь, большинство людей смотрят на меня с уважением.
– Это потому, что я над тобой насмехаюсь. Так в чем дело?
Я смеюсь, потому что, любому на ее месте, я бы отрезал язык. А она знает, что говорить подобное дерьмо можно только в уединении моего офиса. Стелла была моим первым сотрудником, когда я пришел на работу, и, хотя я не верю в дружбу, в ином случае, она была бы моей лучшей подругой. Мне лишь несколько раз удавалось вытащить ее на стрельбище, и она отказывается носить оружие на работе, но теоретически я доверяю ей свою жизнь.
– Я хочу, чтобы ты наняла новую официантку. Вывеси объявление и принеси мне все заявки до собеседования.
– У нас и так слишком много персонала, – она спускает ноги вниз и опирается локтями на колени. – Люди будут злиться, если их часы еще больше сократят.
– Повысь им почасовую оплату на двадцать процентов, – она делает лицо, которое говорит мне: «Так-то лучше». – Хорошо. Распечатай листовку сейчас, но не вывешивай, пока я тебе не позвоню.
Она откидывается назад и сужает свои темно-карие глаза. Я знаю, что буду ненавидеть все, что она скажет дальше.
– Кто она?
Нет смысла отрицать. Стелла понимает меня лучше, чем кто-либо другой. Кроме Финна, у него какие-то странные экстрасенсорные способности, клянусь. И последнее, чего я хочу, это чтобы она начала дразнить о моей влюбленности.
– Без понятия. Думаю, узнаем, когда она подаст заявление.
– Хочешь сказать, ты ее еще не преследовал? – это заставляет меня сухо усмехнуться, меня самого забавляет ирония.
Странное трепещущее чувство внизу живота – которое, как я начинаю понимать, на самом деле является метафорическими бабочками – возникает снова. Я знаю это, потому что погуглил, дабы убедиться, что не заболел.
– Вообще-то, это она меня преследует.
***
– Оставьте себе сдачу, – я кладу купюру на прилавок и наблюдаю, как глаза паренька, работающего в кафе-мороженом, расширяются и нервно мечутся между мной и купюрой, когда он понимает, что это Бенджамин6. – И скажи красотке, которая сейчас зайдет и сделает заказ, что у тебя закончились стаканчики. Проследи, чтобы она заказала рожок.
– Будет сделано, сэр, – он убирает деньги с прилавка в то же время, когда колокольчики над дверью звенят, и она входит. Обычно дверные колокольчики раздражают меня до чертиков, но сегодня это такой прекрасный звук, заставляющий плакать гребаные небеса.
В джинсовой кепке, низко надвинутой на лицо, она рассматривает вкусы, стоя ко мне спиной. Интересно, она вообще читает эти маленькие этикетки? Ее сердце колотится так же, как мое, она тоже слишком отвлечена моей близостью, чтобы нормально читать?
Интересно, чувствует ли она, как мой взгляд пробегает по ее коже так, как я жажду сделать это зубами? Ее бедра выставлены напоказ в джинсовых обрезанных шортах. От целлюлитных ямочек на коже чуть ниже ее задницы, мой член набухает.
– Эй, че творишь, – Роан шлепает меня по руке. Мое клубничное мороженое растеклось по руке и стекает в розовую лужицу на столе.
– Подай гребаную салфетку, – я подталкиваю его в ответ. Он резко вздыхает, но отталкивается от своего места. Я смотрю, как она идет обратно тем же путем, что и пришла, и садится на место у окна. Умно занять столик, ближайший к двери. Глупо, что она сидит спиной к окну. Хотя еще глупее было бы сесть спиной к нам.
Я понял, что она не заинтересована в сексе со мной… пока что. В любом случае, не по этой причине она ходит за мной хвостом. Нет, она хочет держать дистанцию. Ее больше интересует, что я делаю, а не кто я. Мое главное предположение – она думает, что я убил кого-то из ее близких. Отца, брата, парня… праведный гнев обжигает мою кожу при мысли о том, что к ней прикасался другой мужчина. Я радостно надеюсь, что это мертв. Потому что она еще не знает этого, но она стала моей в тот момент, когда пролила кофе.
И я дал ей возможность, перед которой она не смогла устоять. Все четыре брата Фокс. Если она преследует меня ради мести, уверен, что она подумывает о том, как бы напасть на одного из нас. Если люди что-то и знают о Лисах, так это то, что мы чертовски дикие, когда дело касается семьи.
И если честно, я чертовски хотел увидеть, как ее пухлые, розовые губы обхватывают рожок мороженого. Хотел понаблюдать, как двигается ее язык, вылизывая холодное лакомство. Сегодня утром в душе я кончил сильнее, чем за последние месяцы, от одной только фантазии.
И, черт возьми, реальность не разочаровала. У меня чешутся пальцы, чтобы сорвать солнцезащитные очки, дабы получить совершенно беспрепятственный вид.
Когда мы встаем, чтобы уйти, мне приходится почти откусить себе язык, чтобы не встать со стояком.
Часть меня хочет, чтобы она увидела, что делает со мной. Чтобы она представила, как член, стягивающий мои джинсы, натягивает ее киску, растягивает ее, заполняет, трахает так сильно и глубоко, что она никогда не сможет забыть ощущения.
Когда я нахожусь в полуквартале от «Логова», звоню Стелле и говорю, чтобы она вывесила листовку.
