Текст книги "В осколках тумана"

Автор книги: Саманта Хайес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Марри

Знаю, я поступил как мальчишка, заставив Джулию поверить, будто у меня роман с Роуз. Это все проделки Надин: сестрица устроила мне свидание вслепую, надеясь вернуть меня к нормальной жизни. Ничего у нее не вышло. Когда Джулия увидела нас, я слегка запаниковал, но не удержался и забросил-таки наживку, дабы посмотреть, проглотит ли она ее.

Не проглотила. Мне больно от того, что ей все равно.

– Господи, Надин, да все плохо! Ты можешь сказать, в какой области у меня все хорошо?

Лицо у нее усталое и какое-то потерянное, будто долгое дежурство высосало из нее энергию. В больницу я завернул за порцией сестринской ласки.

– А как же твои чудесные дети?

Разумеется, я ждал этого вопроса. Чувство вины сжимает меня тисками.

– Из-за них мне особенно тошно. Карлайл подобрался к ним вплотную. Джулия должна пообещать, что не будет встречаться с ним в присутствии детей.

Сомневаюсь, что она это пообещает.

– Насколько я понимаю, Марри, вариантов у тебя немного. Во-первых, ты можешь каким-то образом вернуть Джулию и умчать ее в прекрасную даль. Во-вторых, ты можешь собрать компромат на доктора – если таковой существует – и ткнуть его Джулии в нос. В-третьих, ты можешь зажить своей жизнью, видеться с детьми каждое воскресенье и навсегда забыть Джулию Маршалл.

Едкость в голосе Надин превышает все санитарные нормы. Имя Джулии она точно выплевывает.

– Ну, насчет куда-то там умчать у нас точно возникнут проблемы. Забыть Джулию… – Я раздумываю, таращась в потолок. – Нет, невозможно.

– Значит, остается второй вариант. Докажи, что он чудовище. – Надин разворачивает шоколадку, купленную в автомате. – Мой обед, – признается она. – А может, завтрак.

Мы идем по больничному коридору. На Надин белые куртка и штаны, туфли на мягкой подошве. Она сливается с белыми стенами. Она словно часть этого здания.

– Хочешь? – спрашивает она.

Я отламываю от шоколадки.

– А как отреагирует Джулия? Если мои подозрения насчет Карлайла оправданны хотя бы отчасти, Джулия никогда не поверит, что я тут ни при чем. И обвинит меня в том, что я разрушил ее счастье. А если он ни в чем не виноват, то смогу ли я спокойно наблюдать за их идиллией?

Надин косится на меня.

– Не сможешь. Зажмуришься. Но сейчас, Марри, смотри в оба. – Так говорила мама в нашем детстве.

– Итак, ты предлагаешь мне переквалифицироваться из адвокатов в сыщики?

– Разве я что-то такое говорила, братишка? – Надин невинно хлопает ресницами. – Не забывай, кто мой муж.

Мы уже у выхода. В дверном проеме сияет голубое небо, асфальт сверкает, точно подернутый россыпью бриллиантов.

– Марри, меня смущает информация Крисси, но, возможно, лишь потому, что Карлайла обвиняют в нападении на эту девочку.

Я хватаюсь за ниточку.

– Ну да, со мной то же самое. Стоит ему чихнуть, и мне кажется, будто у него чума.

– Точно. Я не на его стороне, но ты должен хорошенько изучить факты. Уверена, тебе уже случалось проворачивать достаточно необычные, если посмотреть со стороны, дела. И кто-то запросто мог обвинить тебя в нарушении закона.

Мы молчим, охваченные общим воспоминанием, уводящим нас на несколько лет назад.

Джулия тогда позвонила Надин и попросила срочно приехать, сестре пришлось срываться с работы. Дети уже лежали в своих кроватях, но Флора была еще совсем малышкой, и оставить ее Джулия не могла. Мои воспоминания о том вечере похожи на лоскутное одеяло, сшитое из откровений Джулии, спокойного пересказа событий Надин и последующей консультации у врача, которого я пытался убедить, что еще в своем уме.

– Честное слово, я сорвался всего один раз. Переработал. Всякое бывает.

– Но ты швырнул стулом в свою жену.

– Да нет! – Я смеюсь, всем своим видом показывая, что большей нелепицы не слышал. Вообще-то это так и есть. – Я вовсе не собирался швырять стулом в Джулию.

– Но швырнул.

– Я был пьян.

– А потом ты еще сбил с ног двух медсестер.

– Не нарочно же. Оступился и упал.

– И в результате тебе зашивали руку.

– Да уж, подробный отчет.

Наверное, глупо объяснять то, что произошло давным-давно, но для меня все это случилось будто вчера. Самого припадка ярости я не помню. Позже я был в панике, рвался убедиться, что не причинил вреда Джулии, но на звонки она не отвечала, а входную дверь забаррикадировала. Надин она заявила, что больше не желает меня видеть. Откровенно говоря, тот день и стал началом плохих времен. Прежде Джулия не особо волновалась из-за того, что я люблю зависнуть в пабе. Это было обыденностью, ну как подгузники Флоры или утренние побудки Алекса. Пару месяцев я сидел на антидепрессантах. В моей медицинской карте осталась отметка о происшедшем, и для врачей я с тех пор не просто пациент, а человек, склонный к буйству.

– Но в тюрьму меня, между прочим, не сажали, – говорю я, прежде чем Надин окончательно уничтожит меня своими доводами.

– Да, но нападение на медиков – это очень серьезно. И твоя медицинская карта мало отличается от полицейского досье Карлайла, – деловито замечает Надин.

– Вот спасибо, – бормочу я. Ну надо же, родная сестра сравнивает меня с потенциальным насильником. – Ты же знаешь, это был несчастный случай. Исключительно по пьяни.

– Возможно, у Карлайла имеется похожая отговорка.

– Это вряд ли. Он твердо стоит на том, что ничего не делал. Как скала. И кстати, я не понимаю, чего ты его защищаешь. Ведь наверняка не меньше моего хочешь, чтобы его заперли далеко и надолго.

– Да, хочу. Но надо же кому-то взять на себя роль адвоката дьявола, Марри. Кроме того, думаю, твое желание засадить его все-таки гораздо острее, ведь так у тебя есть шанс вернуть семью. – Надин комкает обертку от шоколадки, сует в карман и смотрит на часы. – Только прошу, будь осторожен. Ты ходишь по краю пропасти, пытаясь быть и адвокатом, и детективом. Смотри не запутайся. А главное, не показывай Джулии своего отчаяния. У тебя оно на лице написано.

– Джулия уже выстроила оригинальную теорию. Она считает, что я подозреваю Дэвида в какой-то неприглядной связи с Мэри. Зловещей, как она выразилась, связи. И если уж честно, то Джулия права. У меня и впрямь есть такие подозрения. – Я жду реакции Надин, однако она молчит. Во взгляде Надин усталое недоумение. – Ладно, топай домой, сестренка.

Я целую ее в щеку. Она и так много для меня сделала. Надин достает из кармана ручку и быстро пишет у меня на руке цифры.

– Крисси Уивер, – напоминает она. – И будь осторожен.

Крисси Уивер моложе, чем я ожидал, но, когда она четко перечисляет свои профессиональные достижения и названия престижных больниц, в которых работала, я проникаюсь уважением и предлагаю поужинать. В каком-нибудь шикарном местечке. Сегодня у нее выходной, и это самое малое, что я могу сделать, дабы оправдать то, что половину его она потратит на меня.

– Мне бы не следовало этого делать, – замечает она, похлопывая по папке. – Во всяком случае, показывать ее постороннему. Но мы с Надин давно дружим, и когда она сказала, что ее брату требуется помощь, я не смогла отказать.

Глаза у Крисси блестят. Должно быть, для нее это волнующее приключение. Интересно, что именно рассказала ей Надин.

Крисси красива и, несомненно, очень умна (она поведала мне о наградах, которые получила за исследования в области психиатрии).

– Мне все ужасно нравится, – говорит она с таким воодушевлением, будто нахваливает своего бойфренда, – даже домой не хочется уходить с работы! Даже в постель прихватываю ноутбук. Большинство девушек в выходной день отправились бы за покупками. А я полдня корпела над статьей.

Неудивительно, что она отказалась от вина. В знак солидарности наливаю себе совсем чуть-чуть. Следующие полчаса я слушаю о ее преданности работе и похвальном трудолюбии и о скором продвижении по службе. Я изображаю интерес, хотя хочется мне одного – поскорее сграбастать папку, на которой написано: Мэри Маршалл. И повышенное слюноотделение вызвано вовсе не тем, что официант принес еды на сорок фунтов.

– А чем ты занимаешься?

Крисси улыбается, с треском вскрывая панцирь лангуста.

– Коммуникацией больных, страдающих деменцией. Начиная от Альцгеймера и Паркинсона и до болезни Кройцфельдта Якоба.

– Потрясающе! – с деланным энтузиазмом восхищаюсь я.

Смотрю на нее поверх края бокала. Вино, кстати, превосходное. Идея, пришедшая в голову, мне не нравится. Совсем не нравится. Я не умею флиртовать, если только речь не идет о Джулии.

– Столь прекрасная молодая женщина – и занимается столь серьезными и скорбными делами.

– Ну, не такая уж и молодая, – смеется она и сует в рот розовое мясо. – Просто слежу за собой.

Похоже, Крисси в восторге. Как раз то, что мне нужно.

– И все-таки слишком молодая для такого старика, как я. – Хорошо, что надел эту рубашку. Намек на хороший вкус. – Шучу, – добавляю я поспешно, а то еще решит, что я совсем уж козел.

– Что за ерунда! – Взгляд у нее становится оценивающим. И на несколько секунд мне кажется, что я ничем не хуже проклятого Карлайла: сильный, импозантный, респектабельный джентльмен.

И тут меня осеняет.

– А твои исследования касаются… – Господи, как же эта штука называется? – Ну, болезни, что у Мэри Маршалл?

Крисси кладет на тарелку еще одного лангустина.

– Они восхитительны! Боюсь только, от меня будет вонять чесноком.

– Будем вместе вонять, – замечаю я и тут же жалею об этом. – Так болезнь Мэри попадает в сферу твоих интересов?

Крисси вскрывает лангустина и облизывает пальцы.

– Прости, – говорит она и смотрит на меня поверх огромных очков – слишком огромных для ее лица. – Я внимательно изучила медицинскую карту Мэри, но не нашла никаких следов какой-либо патологии.

– Э-э… мульти… что-то там… Ведь результаты МРТ показали, что у нее прогрессирующая деменция.

И мы хором, нараспев произносим:

– Но нет никаких результатов МРТ.

– Может, ты имеешь в виду мультиинфарктную деменцию? – Крисси вонзает вилку в горку из колец кальмара под каплями огненного перечного соуса, от которого во рту происходит извержение вулкана. – Обожаю тайскую еду, а ты?

– О да! – Если бы у меня не горели губы, я бы наклонился через стол и поцеловал ее. – Да – на оба твоих вопроса. Еда чудесная, а деменция мультиинфарктная. Именно так. Этим Карлайл объяснил, что Мэри надо госпитализировать.

Крисси куда больше интересует халявное угощение, чем мои загадки.

– Тебе не кажется странным, что он оплачивает лечение Мэри? Ведь «Лонс» – очень дорогая клиника.

Я пожимаю плечами. Крисси ведь не знает об отношениях Джулии и Дэвида.

– Да, верно, и все же дело обстоит именно так.

– Но счета оплачивает не Дэвид Карлайл, насколько я понимаю? В счетах нет его имени. (Я уже знаю об этом от Надин.) Кроме того, нет никаких оснований лечить ее от мультиинфарктной деменции. Во-первых, Мэри Маршалл ничем не больна, а во-вторых, не имеет смысла делать это в «Лонсе», потому что, как всем известно, это психиатрическая лечебница. Может, стоит еще разок сделать МРТ? И выслушать мнение другого врача?

Тут она, конечно, права. По пальцам течет чесночный соус. Я беру салфетку.

– И опять все сначала.

– Лучше оближи, – советует Крисси, глаза за толстыми стеклами похожи на больших моллюсков.

Лодка воняет. Дизельное топливо, речной ил и вчерашние спагетти под соусом болоньезе из микроволновки создают неповторимый аромат, как раз под стать моему настроению. Спустил деньги на дорогущий обед, но Крисси до сих пор так и не отдала папку.

– Ничего особенного, конечно. – Я холостяк, и она должна понимать, что холостяцкие берлоги обычно не напоминают фотографии из журнала по интерьерам. – Но я здесь живу.

– Поразительно, – замечает она. – Видел бы ты мою квартиру! Четыре прямых стены, а внутри четырех прямых стен еще четыре… в общем, ты понял. Тут так…

– Гнусно?

– Романтично.

Нужно помнить об осторожности, как советовала Надин. Держать ушки на макушке. Смотреть в оба.

– Хочешь чаю?

Джулия бы не отказалась.

– Пожалуй, но я надолго не останусь. Можешь просмотреть папку, пока я пью чай, но потом мне надо идти. – У нее такой тон, будто я напроказивший первоклашка, которому добрая тетя разрешила залезть в вазу с конфетами. Но только всего две штучки, имей в виду!

Встряхиваю чайник. Воды хватит. Пытаюсь разжечь плиту.

– Прости. Газа нет. Хочешь сока?

Но потянуть время не удается.

– Да нет, не надо. Быстренько посмотри что хотел, и я пойду.

Ясно, нервничает из-за того, что разрешила заглянуть в папку постороннему человеку.

– Может, оставишь ее мне? Я бы утром завез в больницу. Мне можно доверять, я же адвокат. – Улыбаюсь в надежде, что Крисси поймет шутку, но она лишь хмурится.

– Я подожду. – Она садится на единственный стул рядом со складным столом и достает мобильник.

Пока гостья занята, я пристраиваюсь на кушетку и открываю медицинскую карту Мэри Маршалл. Интересно, как разобраться в этой абракадабре? За обедом я все-таки выдул всю бутылку вина, и, хотя по части выпивки я давно профессионал, в голове гуляет легкий туман. Что совершенно не мешает мне придумать, как заполучить содержимое папки в личное пользование. Обычная бумажная папка. На моей лодке такого добра завались, вечно таскаю с работы всякую бумажную ерунду. У адвокатов, как известно, ненормированный график.

– Сейчас вернусь, – говорю я и поясняю: – Зов природы.

Крисси уткнулась в телефон и не видит, что я прихватываю папку в крохотную уборную, вместе с бумагами по делу мистера А. Барретта (уверен, он его проиграет). Быстро меняю начинку папок и документы Мэри прячу на полке, прикрыв полотенцем. Возвращаюсь в каюту.

– Знаешь, мне бы хотелось подышать свежим воздухом. Может, посидишь со мной на палубе, пока я буду читать? – Держу папку так, чтобы Крисси видела надпись.

– Отлично! Полюбуюсь на красоты.

Крисси повязывает шарф, и я веду ее наружу. Вскарабкавшись на скользкую палубу, я нелепо взмахиваю руками и медленно валюсь за борт. Последнее, что я вижу, – раззявленный в крике рот Крисси. Меня окружает темная вода, и я зажмуриваюсь, вопреки совету Надин.

Мэри

Открыв глаза, я прямо перед собой увидела лицо Дэвида. Он приглашал меня на танец. Наслаждение. И возбуждение. Он был запретным плодом, и танец – все, на что я могу рассчитывать.

– А где Джонатан? – спросила я.

За те секунды, что я стояла закрыв глаза, вся моя жизнь словно переменилась. С губ моих срывается нервный смех. Мы с Дэвидом наедине. Его тело огромно, нависает надо мной, искажено, точно в «комнате смеха». Виной тому таблетки, но мне до этого дела нет.

– Решил вернуться в шатер, – ответил Дэвид. Или мне только показалось, что ответил.

– Умеешь танцевать квикстеп? – Одни предметы я видела отчетливо, другие точно обмакнули в расплавленную карамель. И удивительное ощущение, будто в теле не осталось костей. – Это ты их забрал?

– Что? – нахмурился Дэвид.

– Мои кости.

Глупые слова эхом множатся в длинном коридоре, который протянется через всю мою жизнь. Дэвид обнимает меня, и мы танцуем. Без музыки.

– Меня тошнит.

– Ты перепила, – прошептал Дэвид, но передал мне фляжку.

Я хотела пожурить его, что он плохо за мной присматривал, но слова куда-то подевались. Я неслась на карусели, и мир несся мимо все быстрее и быстрее. А рядом, набирая ход, мчался Дэвид. Я люблю его, стучало в голове, я люблю его.

– Знаешь, что тебе нужно сделать? – Темные глаза Дэвида налились непонятной тяжестью. – Принять еще одну таблетку. Она блокирует алкоголь. – Он вытащил из конверта таблетку и вставил между моих зубов. – Готова, малыш? Ну, глотай!

Я без сил осела на диван. Дэвид позаботится обо мне. Он же врач.

Минуты превращались в часы. Или наоборот. Дождь стучал и стучал. Я помню это, потому что в такт ему стучало у меня в голове. Все казалось нереальным и в то же время невероятно отчетливым, от яркости нестерпимо жгло глаза. Мягкая ткань платья царапала кожу.

– Раздень меня, – пробормотала я.

Дэвид посмотрел на меня так, словно я заговорила на иностранном языке.

Раздень меня! – крикнула я. – Мне больно!

Но не услышала ничего. Крик раздавался лишь во мне, закупоренный и раздирающий внутренности. Комкая новое платье, я принялась стягивать его. Потом замерла и расхохоталась. Я ведь раздета. Совершенно голая. Разве нет?

Мэри, как ты себя чувствуешь?

Со мной кто-то говорит… Может, это мама? Склонилась надо мной, гладит лоб… Как она узнала, что я здесь?

Хорошо, – ответила я, не уверенная, что она меня слышит. – Просто немного объелась таблетками, и теперь я далеко-далеко.

Дэвид не солгал. Так чудесно мне не было никогда. Меня разрывало на куски, и я наслаждалась этим ощущением. Я знала, всегда знала, что могу летать. Я больше не Мэри Маршалл, я была особенной, ни на кого не похожей.

Мэри, ты уверена, что все в порядке?

Наверное, это папа, с ума сходит от радости, что я в такой изысканной компании. Врач, Мэри! Ого, да ты неплохо устроилась… Но это не мой отец.

Папа? – спросила я в пустоту. Вокруг волчками вращались знакомые лица, выписывая пестрые узоры. Лица из альбома моей жизни заполняли пространство, они улыбались, танцевали под монотонную мелодию дождя, что-то говорили.

Нас смыло дождем? – услышала я свой голос, но никто не ответил.

И вдруг на меня обрушилась боль. Через мгновение я уже корчилась от невыносимых мук. Сначала боль укусила в щеку. Клюнула стремительным жалом и тут же исчезла. И снова клюнула. Я коснулась лица. Кто-то ударил меня еще раз.

– Дэвид? – спросила я.

Страх пришел не сразу. Я не верила в происходящее. Внезапно меня толкнули назад, я упала на диван, голова резко запрокинулась, и я испугалась, что натянувшаяся на шее кожа лопнет. Я кричала и не слышала своего крика.

– Дэ… вид… нет…

Умелые руки Дэвида, руки врача разорвали шелк, и прохладный воздух коснулся обнаженного живота. Я ничего не понимала. Время и реальность ускользали. Я попыталась оттолкнуть его, но не могла пошевелиться. Я рассмеялась. Я не чувствовала своих рук. Мне был виден лишь деревянный, весь в паутине, потолок. В центре балки висела одинокая тусклая лампочка. Свет в моем мире исходил только от таблеток Дэвида.

– Джонатан, Джонатан, – позвала я на помощь, пытаясь поднять голову, но и это мне не удалось. – Помоги мне, Джонатан.

Не ответил никто, но воздух наполнился гулом голосов. Я растерялась. Джонатан ушел…

Меня вырвало, я зашлась в судорожном, разрывающем легкие кашле. Вдруг оказалось, что я лежу на животе, прижимаясь лицом к заплесневелым доскам в сгустках рвоты. Дэвид бил меня по спине. Он хочет мне помочь. Увидел, что я задыхаюсь, и хочет мне помочь. Мгновенное прозрение. Возможно, он вовсе не собирался причинять мне боль.

– Пожалуйста, хватит! – взмолилась я сквозь пыль и запах рвоты.

Но что-то придавило меня к полу с такой силой, что щека расплющилась о грязные доски.

Кто-нибудь, помогите…

Моя жизнь разделилась на две половины. Тело разорвалось на части, и аккуратные стежки в душе разошлись, и нитки торчали в разные стороны. Его тяжесть, жар его тела, запах, когда он снова и снова входил в меня, его естество, огнем взорвавшееся внутри меня… Я то теряла сознание, то вновь приходила в себя. Я снова и снова порывалась крикнуть, позвать на помощь, но тщетно. Я царапала ногтями пол, и занозы впивались под кожу, пока Дэвид уничтожал мою жизнь: один толчок – один год долой.

Дэвид. Мой врач. Мой друг. Я думала, он меня любит. Вдруг стало тихо, наступило облегчение – он скатился с моего тела. Раздался раскат грома, завибрировал в досках пола, в моих костях. Все было кончено. Прошло лишь несколько секунд и целая вечность.

Это какая-то ошибка.

Меня снова вырвало, и мерзкий вкус показался приятным, потому что избавил от вкуса пыли и гнилого дерева.

Но кончено было не все. Меня снова пронзил страх. Еще сильнее прежнего. На полу, совсем рядом, я увидела нож. Нож Дэвида. Блеск стали, призывная гладкость металла. Меня затрясло. Я снова попыталась что-то сказать, и снова не удалось.

– Ш-ш-ш. – Дэвид прижался ко мне, глядя, как умирает если не мое тело, то душа. – Молчи. Просто молчи. Ш-ш. Ничего не говори, Мэри…

Темнота.

Джулия

– Звонил мой отец?

Смеюсь, чтобы скрыть неизгладимую печаль. Я всю жизнь придумывала объяснения для школьных друзей. Но теперь меня это не волнует. Никто не станет терзаться из-за того, чего никогда не было, верно?

– Вряд ли это он, – добавляю я, смятенная, охваченная страхом.

А если он?

Снова нервно смеюсь. Он ушел из-за меня? В детстве я всегда так думала – из-за маминого отказа говорить о нем. Я была уверена, что отец ненавидел меня и потому бросил нас с мамой. А она не находила в себе сил, чтобы рассказать об этом.

– Ну, может, это был не твой отец, но какой-то пожилой мужчина. Он попросил передать, чтобы ты срочно ему позвонила. Это не Марри. И уж точно не Алекс. – Али вгрызается в яблоко, и не подозревая, какой всполох боли вызывают ее слова. Она кладет передо мной листок с наспех записанными цифрами. – Ладно. Мне пора приниматься за дело. Как насчет вечеринки в пятницу?

Али возглавляет школьную администрацию. Без нее нам пришлось бы туго.

– А почему бы и нет? – говорю я. – Мне уж точно не помешает немного развеяться. Оставлю детей ночевать у Марри, и на славу покутим! – От собственных слов чувствую себя последней дурой.

– Да, судя по твоему виду, веселье тебе пойдет на пользу. Сначала поедим, а потом…

Но я уже не слышу, что сулит нам вечер пятницы. Увидев на бумажке номер Дэвида, хватаю сумку и стремглав выскакиваю из кабинета Али.

Укрывшись в дальнем углу игровой площадки, вслушиваюсь в гудки. Мне кажется, их не меньше пятисот, хотя на самом деле вряд ли больше пяти.

– Дэвид? – Я почти не дышу, изо всех сил стараюсь сдержать дрожь, но ничего не получается, меня так и трясет. – Что… что нового? – Я не смею спросить, выпустили ли его из тюрьмы.

– Джулия.

Голос гладкий и стремительный, точно птица. Я поднимаю глаза к небу.

– Ты… ты правда… – Нет, не могу этого произнести.

На какое-то мгновение меня опаляет сумасшедшая надежда. Если только я не ошибаюсь, если… то моя жизнь наладится, все развернется в обратную сторону. Мама обязательно выздоровеет, Алекс и Флора обретут наконец стабильность, а я… а я получу шанс начать все заново.

– Дэвид, где ты? Тебя выпустили? – Скрещиваю пальцы в перчатках и зажмуриваюсь.

– Я дома. – Из-за вечных проблем с сигналом слова звучат угасающим эхом.

Орать на Марри не имеет смысла, но я все-таки ору что есть мочи.

– Ты болван! Почему ты не сказал, что его сегодня выпустят? Я бы его встретила! Ты же говорил, что это затянется! Что много волокиты! – Я умолкаю, чтобы вдохнуть воздух, и уже спокойнее спрашиваю в трубку: – Что там насчет условий освобождения?

Машина тормозит у спуска к реке. Я выпрыгиваю из нее и бегу к причалу. Нужно заехать за детьми. А потом к Дэвиду.

С разбегу запрыгиваю на палубу чудовища, что Марри именует домом.

– Марри, когда же ты повзрослеешь? – Я бросаюсь на него, прижимаюсь лицом к нежной коже под ухом. От него исходит такой родной запах, что я отшатываюсь. – Прости, – шепчу я. – Больше не буду кричать. Уже все хорошо.

– Нам повезло, – говорит Марри деловито, и это так не похоже на него, что я тут же пугаюсь. Он наверняка что-то скрывает. – Ты уже в курсе, что служба надзора сочла улики недостаточными для обвинения. Вот и все.

Нет, не все! По крайней мере, для меня.

– Но ведь это хорошо, правда?

– Пока да, – отвечает Марри. – Но по условиям освобождения Дэвид не имеет права покидать место проживания и должен каждые три дня являться в полицию. Паспорт ему не вернут. Если найдут хотя бы крошечную, но новую улику, свидетельствующую против него, обвинение выдвинут снова. Полиция не успокоится, пока не засадит его обратно, Джулия.

– Господи, неужели все так плохо? – почти весело спрашиваю я.

Марри кивает:

– Есть еще одно условие.

Я замираю в ожидании. Ничто, решительно ничто не омрачит мою радость.

– Какое?

– Ему нельзя приближаться к тебе и детям.

На секунду я верю ему. И сквозь прогнившее дно этой несчастной посудины проваливаюсь в воду, ил забивается в рот, в нос, и я не могу дышать. Вместе с илом я выплевываю:

– Это что, шутка?!

Марри отрицательно качает головой. Я в жизни не видела его таким серьезным.

– Кто это сказал? Судья? Полиция? Служба надзора? Кто, черт тебя возьми, решает жизнь ни в чем не повинного человека? – Я ору, надрываюсь, срываюсь на хрип.

– Нет, Джулия. Это сказал я.

Дети в восторге от того, что я приехала за ними раньше времени. Директриса моей школы, мягко говоря, не рада, что я, не успев вернуться на работу, уже прошу освободить меня от последнего урока, но я смываюсь, едва она успевает в удивлении округлить глаза.

– Мама, они поймали убийцу? – Несмотря на ремень безопасности, Алекс подпрыгивает на сиденье. – Дэвид расскажет мне о настоящих бандитах, с которыми он сидел в тюрьме?

Я улыбаюсь и смотрю на детей в зеркало заднего вида. Вот моя жизнь, затянутая ремнями безопасности. Сын – будущий полицейский, а дочь одержима рисованием. Люблю их больше жизни.

– Милый, Дэвид наверняка устал, так что избавь его от допроса с пристрастием.

– Что такое допрос с пристрастием?

– Это значит, когда пристают с вопросами.

Я резко торможу, чтобы не переехать сонного фазана, разгуливающего по шоссе. Еще немного, и будет поворот к дому Дэвида. Странно, но оттого что дом затерялся в глуши, мне спокойнее.

– Ну вот и приехали. Помните: не приставайте с вопросами и не шумите.

Жестами повторяю для Флоры и помогаю ей вылезти из машины. Она забирает с заднего сиденья карандаши и куклу.

– Мы что, там, где не ступала нога человека? – спрашивает Алекс, озираясь.

Густой лес стеной темнеет в опускающихся сумерках. Если пройти сквозь лес, окажешься недалеко от Грозовой пустоши – луга, где я нашла Грейс. Я вздрагиваю. Не буду сейчас об этом думать.

– Почти.

Флора вцепляется в мою руку.

В каменной громадине сияют два желтых прямоугольника. Такое чувство, будто мы приехали домой. Дверь открывается в ту секунду, когда я берусь за дверной молоток. Перед нами Дэвид, спокойный и уверенный в себе – как всегда. Тепло и аппетитные запахи манят внутрь. Дэвид разводит руки, и я падаю ему на грудь. Он немного похудел, и во взгляде появилась настороженность. Наконец Дэвид легонько отстраняет меня и всматривается в лицо.

– Алекс, будь другом, запри дверь.

– О, Дэвид! – всхлипываю я. – Это было ужасно. Когда мы с тобой стояли здесь, а полиция…

– Тихо. Все уже позади. Теперь я дома, и мне кажется, что я никуда не уходил. Все хорошо. Бывало и хуже.

Он удивительный человек. Жизнелюбивый и твердый. Его не сломать. Поэтому он мне так нравится. Мимолетно отмечаю странное «бывало и хуже», но тут же вспоминаю, что Дэвид – врач и наверняка побывал в самых поразительных ситуациях.

Кухня сверкает чистотой. Ничто не напоминает о случившемся в тот страшный вечер. Из духовки тянет мясом и чесноком.

– Неплохо, – весело говорит Дэвид, открывая дверцу духовки. Удивительно, до чего он спокоен. Его только что выпустили из тюрьмы, а он делает вид, будто не произошло ничего примечательного.

Вскоре мы садимся за стол. Клацают ножи и вилки, мы перебиваем друг друга, оживленно переговариваясь. Потом перемещаемся в гостиную. Алекс и Флора устраиваются на полу играть в карты.

– Продолжим с того, на чем закончили, да?

Я подныриваю под руку Дэвида, меня слегка смущает мысль, что дети могут обернуться и увидеть нас. Но когда-нибудь это произойдет. Им нужно привыкнуть к близости между нами.

– Я всегда знала, что ты не виноват, – шепчу я ему на ухо. – Все это полная ерунда. Как только Эд посмел…

Он прижимает к моим губам палец. В темных глазах неясная мольба.

– Знаешь, что было самым неприятным в тюрьме?

Я качаю головой. Да сотня вещей: страх навсегда быть отрезанным от внешнего мира, жестокие соседи, ужасная еда, грубое обращение…

– Не знаю, Дэвид. – Это правда. – Просто не могу представить, что ты там испытал.

– Больше всего я боялся, что не увижу тебя.

Внезапно он встает и подходит к детям.

– Нет-нет-нет, – обращается он к Алексу. – Так не пойдет. Смотри, карты нужно держать вот так. – Дэвид опускается на корточки и забирает у Алекса карты. – А вторая рука у тебя должна быть всегда наготове, чтобы хлопнуть по столу, как только тебе раздадут парные карты. – Лицо Дэвида в нескольких дюймах от лица моего сына. – Понимаешь?

Алекс медленно кивает и улыбается:

– Да.

Я с шумом вдыхаю, осознав, что сидела затаив дыхание. Флора отчаянно жестикулирует, обращаясь ко мне. Это несправедливо. Мамочка, поиграешь за меня?

Конечно, – отвечаю я и присоединяюсь к ним.

Весь вечер мы режемся в снап. Алекс и Дэвид покатываются со смеху, когда мы с Флорой ошибаемся. Флора в конце концов начинает злиться и раскидывает колоду по всему ковру. Алекс готов наброситься на сестру, но Дэвид перехватывает его и принимается щекотать. Перед глазами встает Марри, он вот так же всегда усмиряет сына.

– Ты слышала? – Дэвид внезапно замирает и поднимает руку, чтобы мы замолчали. – По-моему, какой-то шум с улицы. (Господи, да он на грани нервного срыва, и как я сразу не поняла.) То ли удары, то ли топот. – Дэвид встает, выключает свет, подходит к окну, выглядывает наружу и резко задергивает шторы.

Потом поворачивается к нам, и я даже в темноте вижу, какое у него бледное лицо.

– Что? Что такое?

Вскакиваю и бросаюсь к окну.

– Там два грузовика. И куча народу с плакатами. И все что-то кричат.

Голос у Дэвида срывается. Таким же напряженным он был, когда его уводил Эд.

Я осторожно приоткрываю занавеску. У забора топчется толпа демонстрантов.

– Боже!

– Подожди. Дай подумать.

Я чувствую адреналин в его дыхании, слышу, как бьется сердце под рубашкой.

– Надо позвонить в полицию. Я свяжусь с Эдом. Теперь полиция на твоей стороне. С тебя же сняли обвинения. – Я сжимаю его ладонь, но это не помогает. – Более того, они должны были предусмотреть это сборище и обеспечить тебе защиту.

Дэвид меня не слушает. Он начинает метаться по дому, проверяет все двери и окна, задергивает все занавески.

– Ты должна вывезти меня отсюда. – Голос у него выцветший, как и лицо.

Он имеет в виду всех нас, поясняю я себе.

– Но ведь это твой дом. Ты же не позволишь, чтобы кучка крикунов выгнала тебя отсюда спустя несколько часов после освобождения?

– Мам, что случилось? – встревает Алекс. – Давайте еще поиграем.

– Не сейчас, – голос Дэвида чуть теплеет, – сначала я разберусь с тем, что происходит, а потом мы опять будем веселиться.

Ответ удовлетворяет Алекса, но я чувствую, как нарастает в нем напряжение. Безмятежна лишь Флора, уже погрузилась в любимое занятие, рассыпала по ковру карандаши и рисует.

Снаружи глухо доносятся крики:

«Судить за Грейс… у-бий-ца… судить за все…»

Раздается звон стекла. Осколки будто впиваются в меня, я вздрагиваю.

– Убийца? – выдыхаю я, но Дэвида уже нет в комнате.