Текст книги "В осколках тумана"

Автор книги: Саманта Хайес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Мэри

Я помню, как солнце пригревало мне спину, на которой лежала его теплая рука. Он сказал, что не видел ничего прекраснее моей спины. И добавил, что у меня хороший мышечный тонус, и перечислил все мускулы, проводя по ним пальцем. Нынче спина моя сгорбилась, мышцы высохли, а кожа пожелтела, но я все еще чувствую его настойчивые прикосновения.

Жилище Дэвида выглядело совсем не так, как я ожидала. Комната была обставлена антикварной мебелью и больше походила на гостиничный люкс. С первого взгляда ясно, что Дэвид – не самый обычный студент. Гостиная, спальня и собственная ванная – все выдержано в глубоких чистых цветах. Две стены полностью заставлены книгами, среди которых немало старинных.

– Это все родители, – объяснил он, заметив мое изумление. – Такие уж они у меня. Обставили квартиру, каждый месяц переводят деньги на мой счет и потому думают, будто… – Он замолчал, погладил меня по спине. – Ромбовидная малая мышца. Поднимается от седьмого цервикального и первого грудного позвонка, присоединяется к ости лопатки. Ты очень напряжена.

Я поняла, что с родителями он не в ладах, но от расспросов воздержалась. По крайней мере, это объясняло его вспышки гнева.

– Может, выпьем чая? – предложила я.

Дэвид прав. Я нервничала. Подошла к стеллажам, провела пальцем по корешкам, как Дэвид только что провел по моему позвоночнику.

– От тебя все еще несет покойником. – Я с улыбкой повернулась к нему.

Но к Дэвиду уже вернулась угрюмость.

– Я приготовлю чай. – Он прошел мимо меня, оставив легкий отпечаток губ на моей шее.

Столько лет минуло, а след все еще жжет кожу.

Мы устроились у окна-эркера, пили чай и наблюдали за студенческой жизнью. Я чувствовала себя особенной, частью элиты, за которой с восторгом наблюдала годами.

– Я решила, что буду делать дальше, – сказала я.

– М-м?

– Ветеринария. Астрономия. Философия. Античная литература. Господи, мне все равно.

Я смеюсь, изгоняя из сердца колющую боль, радуясь тому, что пью чай с интеллектуалом из Корпус-Кристи-колледж. Это все, что мне осталось.

– Но мне нравится и нынешняя моя работа.

– Ты же официантка, – заметил он, вытаскивая сигареты. Закурил.

– Может, когда-нибудь я открою кафе.

Кольца дыма плывут в солнечном мареве, огибая меня. Воздух из легких Дэвида. Я вдохнула, чтобы оставить частичку себе.

– Почему я тебе нравлюсь?

Его прищуренные глаза оценивали меня с уверенностью, необычной для столь молодого человека. Я знала, он меня хочет.

Не желая переводить разговор в более серьезное русло, я снова рассмеялась. Только так мне спастись. Над верхней губой выступили капельки пота. Жарко. И в комнате, и на улице.

– Ну, у тебя красивые глаза. – Это правда. Темные, таинственные, прячущиеся за небрежными прядями. – Ты умный. Мне нравятся умные мужчины. – Да, я с ним флиртовала. Я скрестила ноги, закинула одну на другую, подол яркой юбки переместился выше. – Всегда нравились, они такие…

– Сексуальные?

Дэвид опять улыбался, взрослая мрачность уступила место детской игривости. Меня волновали стремительные перепады его настроения. Я ощущала себя психологом, исследующим бездны его натуры.

– А мне нравятся женщины старше меня, – признался он. – Опыт – это здорово, правда?

Я вспомнила свою клятву и сжала ноги. Я уважала Дэвида и хотела, чтобы он уважал меня. Да, я старше, но не собираюсь воспользоваться ситуацией. Наши отношения основаны на другом. Для меня они намного глубже. Я хотела, чтобы это он стал моим наставником, хотела пропитаться жизнью, знакомой ему с рождения.

– По-твоему, в двадцать семь опыта достаточно?

– Вполне. – Он подался ко мне. Рубашка натянулась на плечах, рукава чуть задрались.

Дэвид бросил сигарету в пепельницу. Она продолжала тлеть, пока огонь не добрался до фильтра. Я следила за дымом, поднимавшимся к потолку.

– Поэтому ты мне нравишься.

И вдруг он опустился на колени, прижался губами к бедру, пальцы судорожно смяли кофточку.

Чашка выпала из моей руки, ударилась об пол, и тонкий фарфор разлетелся во все стороны. Я оттолкнула его руки.

– Нет, Дэвид!

Все произошло очень быстро. Я поддалась инстинкту самосохранения, но уже через миг испугалась, что нашей дружбе настал конец. Его ладонь все еще сжимала мою грудь, жаркая, сильная.

– Прости.

Дэвид отодвинулся, снова сел в кресло. Лицо у него горело, глаза сверкали. На секунду я вернулась в прошлое, в то время, когда мне было восемнадцать.

На самом деле неважно, где я. В настоящем или в прошлом. Дома или в больнице. Все едино. Сестра проводила меня в белую чистую комнатку, на улице пасмурно и сыплет мелкий дождь, но здесь я точно на краю неба, такое все светлое. Сижу и смотрю в стену, вдыхая дым, что наплывает из прошлого, слившегося с настоящим.

Загорелась только занавеска в душе. И если бы не запах и копоть на кафеле, никто бы и не догадался, что здесь что-то жгли. Но окно открывается всего на дюйм, и запах гари разойдется не раньше чем через несколько дней. Я хотела сжечь одежду, а не больницу.

Приехала Джулия с детьми. Я не могу посмотреть ей в глаза, поскольку знаю, что ее ждет. Тяжко наблюдать, как твоя дочь сползает в пропасть, а ты не можешь ее предостеречь. Я слушаю ее голос, высокий и чистый, в нем радость от встречи и затаенная грусть. Я молчу. Она что-то щебечет об одежде, о больничных халатах. На колени ко мне взбирается Флора, и обломки моего мира вздрагивают. Джулия выходит.

Привет, бабушка. Мне здесь не нравится.

Флора трясет головой, и ее кудряшки приплясывают у моей щеки. Ее волосы пахнут ванилью. Я бы хотела превратиться в нее. Я понимаю, почему она молчит.

Когда ты вернешься домой? Мило по тебе скучает.

Она ерзает, устраиваясь поудобнее, задумчиво наматывает пояс моего халата на палец.

Бабушка, ты больше не хочешь держать зверей? А может, ты заблудилась? Мама говорит, у тебя болит мозг. Я слышала, как она говорила с папой.

Детские ручки рубят воздух на обрывки слов, и я прекрасно ее понимаю. Рот наполняется слюной.

После рождения Флоры мы довольно долго не знали, что она глухая. Алекс, как это заведено у старших детей, взял на себя роль переводчика. Он говорил вместо нее, и никто даже не догадывался, что Флора обитает в мире безмолвия, пока врачи не сообщили нам эту дурную новость. Если Флора чего-то хотела, она сообщала Алексу на им одним ведомом языке. Несмотря на глухоту, Флора росла очень гармоничным ребенком. В остальном она ничем не отличалась от сверстников, никто не относился к ней как изгою…

Алекс стоит в противоположном конце комнаты. Как он похож на отца. Худой, гибкий и в то же время слегка неуклюжий, совсем как Марри. Синие глаза смотрят из-под непослушных темных вихров. Для своего возраста он высокий и вечно сутулится, чтобы скрыть долговязость. Я вижу, что Алексу скучно, и он выходит из комнаты, несмотря на запрет матери.

Мы с Флорой остаемся наедине, обе запечатанные немотой. Внучка кладет мне голову на грудь. Быстрые детские вдохи в такт с моими, стариковскими.

Ее руки порхают перед лицом.

Разве у тебя в ушах тоже ничего нет, бабушка? Только пустота?

Она требовательно смотрит на меня. Я смотрю в ее ясные глаза. Она хочет стать для меня тем, кем был для нее Алекс. С Флорой говорить безопасно. Она молчит, и мои мысли будут как в запертом шкафу.

Да, только пустота, – показываю я скрюченными артритом пальцами. – Ничего не осталось.

Флора кивает и снова кладет голову мне на грудь, словно мы просто продолжили начатый в прошлый раз разговор.

Бабушка, тебе грустно?

Нет, – четко черчу я. – Но мне очень, очень жаль.

Перед уходом Джулия ведет меня обратно в комнату, но нас нагоняет медсестра. Меня перемещают в другое крыло здания. Из окна новой комнаты не видно каштанов. Из него вообще ничего не видно. Оно совсем маленькое и под самым потолком. Ванной тоже нет, пол застелен линолеумом, а кровать металлическая. Уголок моего рта едва заметно приподнимается в улыбке, но, к счастью, никто этого не замечает. Комната мне идеально подходит.

– Почему вы переводите ее сюда? Та комната намного лучше. – Джулия вот-вот сорвется на крик.

– Простите, миссис Маршалл, но у нас ограниченное количество комнат. Ваша мать устроила пожар, и, пока мы не наведем порядок, ей придется остаться здесь.

Я сажусь на кровать, и сетка провисает подо мной. Я смотрю на Джулию, впитываю ее тепло. Она вдруг опускается передо мной на колени и изливает на меня сотни вопросов, на которые у меня нет ответа.

Джулия

Бренна все-таки уговорила меня остаться на ферме.

Она умеет включать обаяние, если ей это выгодно. Для трудного подростка получается у нее совсем неплохо.

– О, пожалуйста, миссис Маршалл! Нам здесь так нравится! – Простые слова, умоляющее личико – и я капитулирую.

Она подхватывает удивленную Флору и сажает ее себе на колени, но моя дочь тут же с них соскальзывает. Однако от Бренны не отходит. Флора тронута ее вниманием. Очевидно, дочери не хватает чего-то, что я не могу ей дать.

Хочешь поиграть? – показывает Флора, но во взгляде Бренны недоумение.

– Ого! – вскрикивает она. – Круто! Обалдеть, как круто! Научи меня.

Я перевожу просьбу Бренны и внимательно смотрю на руки Флоры, которая показывает ответ.

– Она хочет, чтобы ты поиграла с ней в куклы, помогла их одеть. А еще спрашивает, нравятся ли тебе куклы.

– Просто обожаю! – с преувеличенным энтузиазмом отвечает Бренна.

Явно врет. Вполне безобидная афера по сравнению с тем, что происходило в ее жизни раньше; легкий способ червячком проникнуть в мое сердце, использовав Флору. Нет, нельзя концентрироваться на страданиях, что выпали на долю Бренны. Иначе буду особенно внимательна к ней, а девочке сейчас в первую очередь нужно, чтобы к ней относились как к обычному подростку: хвалили, любили, ругали – искренне и справедливо. Удивительно, как быстро она навострилась разговаривать с Флорой, не зная ни одного слова на языке глухонемых. Может, удастся убедить ее с таким же рвением относиться к школьным занятиям? Уже трижды звонили из школы. Бренна прогуливает. Каждый раз я придумывала причину, почему мама не может подойти к телефону, – кормит коз, ушла в магазин купить что-нибудь к чаю, плещется в ванной. Если бы директриса заподозрила, что мама больше не присматривает за детьми, она тут же известила бы службу опеки. И Бренну с Грэдином забрали бы раньше, чем я повесила трубку, а я не уверена, что хочу этого.

Наблюдаю за тем, как Бренна возится с хихикающей Флорой, и понимаю, что привязалась к брату с сестрой. И вопреки здравому смыслу решаю не отдавать их. Моя мать столько лет дарила приемным детям любовь и заботу, и если я сейчас откажусь от этих подростков, то отчасти предам ее.

Вываливаю остатки угля из ящика на каминную решетку и вздыхаю, совсем как мама в моем детстве. Откуда в ней такая привязанность к ферме? И к приемным детям. Мама любила меня, но в душу к себе не пускала. Тепло сочеталось в ней со сдержанностью. А если я заводила речь об отце, она начинала злиться. Совсем малышкой я осознала, что об отце лучше не заговаривать, если я не хочу сердить маму, а будучи девочкой послушной, я этого не хотела. С годами у меня и вовсе пропало желание заглянуть в прошлое. «Не оглядывайся», – гласил мамин девиз.

– Хорошо, хорошо, твоя взяла, – говорю я Бренне, отдавая себе отчет, что очень скоро нас все равно выведут на чистую воду. – Но вы должны пообещать хорошо себя вести. Не подведите меня.

– Конечно, миссис Маршалл! Обещаем! – Бренна облизывает палец и засовывает в сахарницу.

– И в первую очередь это касается школы. Никаких прогулов! И хватит облизывать пальцы. Ужас просто какой-то.

Бренна криво ухмыляется, разглядывая покрытый сахаром, словно инеем, палец.

– Ладно, Флора, пошли к твоим куклам.

Как ни странно, Флора, кажется, понимает, и девочки уходят из кухни. Я слышу, как они поднимаются по скрипучей лестнице, и улыбаюсь. На мгновение я превращаюсь в свою мать.

И только поздно вечером, когда тихонько брожу по дому, проверяя, закрыты ли двери и окна, я жалею о том, что не позвонила в службу опеки.

Под ногами предательски поскрипывают дубовые половицы. Спальни подростков расположены над амбаром, но попасть туда можно только из дома, поднявшись по винтовой лестнице. Под потолком темнеют балки, в комнатах стоит старенькая крашеная мебель, памятная мне с детства. Я вдыхаю запах дерева, и в памяти всплывают полузабытые картинки прошлого: долгие летние дни, полные беспечности, Марри…

На старые кровати мама положила толстые перины, освежила потертый диванчик, на пол постелила коврики, развесила по белым стенам постеры – и готово уютное убежище для настрадавшегося подростка. Маминым приемышам нравилось, что на чердаке у них есть свое собственное логовище.

Подхожу к винтовой лестнице и замираю. Показалось или пахнет спиртным? Медленно поднимаюсь по ступенькам, и запах становится все отчетливее. Выпивох я научилась вычислять давно. По запаху. Дверь в комнату приоткрыта.

Я снова замираю. Сердце словно рассекают надвое.

Шестнадцатилетний мальчишка, у которого пуговицы на пальто в виде медвежат, неловко целует Бренну в губы. От изумления я забываю об осторожности, и половица под ногами издает громкий скрип. Грэдин неторопливо оборачивается, а Бренна испуганным олененком отскакивает в сторону.

Я врываюсь в комнату.

– Нет, нет, Грэдин, ты не должен целовать так сестру! – лепечу я, словно застукала его за воровством печенья. – Так нельзя. – Голос у меня дрожит.

– Все нормально, миссис, Бренне же нравится. Она говорит, это круто.

Грэдин поднимается и с угрожающим видом топает ко мне. В нем по меньшей мере шесть футов. Краем глаза я вижу, что Бренна, опустив голову, жмется в углу.

– Бренна – твоя сестра.

Теперь я в упор смотрю на девочку. Она роется в школьной сумке, словно что-то ищет.

– Мы не целуемся с нашими сестрами, братьями, матерями и отцами. Во всяком случае, так. Это противоестественно. – Я растерянно взмахиваю руками. Страшно подумать, что бы случилось, если бы я не вмешалась.

Грэдин улыбается, убежденный, что не делал ничего дурного. Он берет меня за руки и крепко их сжимает.

– Всего один поцелуй. Что тут страшного.

Я стою, не смея пошевелиться. На что еще он способен? Слабо улыбаюсь и медленно поворачиваю голову, стараясь не всполошить его. Бренна курит. Сидит на диване, скрестив ноги и уперев локти в колени, и пускает клубы дыма. Жирно подведенные глаза нахально прищурены. Она совсем не похожа на девчушку, несколько часов назад игравшую с Флорой. Бренна по-прежнему молчит.

– Нет, Грэдин, это не хорошо…

Сильные пальцы впиваются в мои запястья. Наверняка синяки останутся. Он дико таращит глаза. Я умолкаю, и Грэдин заставляет меня пообещать, что я никому не расскажу.

Если бы Марри не заметил света в комнате подростков и не надумал полюбопытствовать, в чем дело, сложно сказать, как далеко зашел бы Грэдин.

– Ты не преувеличиваешь, Джу?

Марри мне не верит. Мы топчемся на кухне, не решаясь сесть в кресла у камина.

– Мальчик целовал свою сестру. Он целовал ее, Марри. В губы. Не похоже, что он решил чмокнуть ее на ночь.

– А Бренна? Она протестовала?

– Мое вмешательство ей не понравилось. Но она не сказала ни слова. И курила прямо в комнате.

Марри смеется:

– Господи, Джулия! Ты что, забыла, какими мы сами были?

– Каким ты был, – быстро поправляю я. – Бунтовал при каждом удобном случае.

Марри вздыхает.

– Ну, если ты уверена, что это серьезно, нельзя, чтобы они находились под одной крышей с Алексом и Флорой. Грэдину нужна квалифицированная психологическая помощь. Джулия, твоя мать в психиатрической лечебнице, твоя ученица подверглась жестокому нападению, мужчину, в которого ты влюбилась, обвиняют в тяжком преступлении. Мы с тобой вконец запутались в наших отношениях. Джулия, ты должна избавиться от Бренны и Грэдина. Сложностей и без них хватает.

– Это настолько очевидно? – спокойно спрашиваю я.

– Что очевидно? – удивляется Марри.

– Что я влюблена в Дэвида, – шепчут мои губы.

На лице Марри такое страдание, что мне становится не по себе.

– Как бы мы с тобой ни запутались… – Нет, в этих чувствах я не готова признаться даже себе, не то что Марри. – Я не имела в виду…

– Все в порядке, – беспомощно лжет он. – Я рад, что ты по-прежнему честна со мной.

Не хватало еще, чтобы он расплакался.

– А помнишь, как в детстве мы считали, что если у кого-нибудь из нас есть секрет, то он не настоящий, пока о нем не узнает другой?

Конечно, помню.

– Ну что ж, ты поделилась со мной своим секретом, а значит, отныне он настоящий.

Его доброта меня добивает. Еще секунда, и я разрыдаюсь.

– Может, мне остаться? – спрашивает он.

Я медлю в нерешительности. С одной стороны, мне отчаянно хочется попросить его об этом, а с другой – мысленно я уже выпроваживаю его за дверь.

– Нет. Не надо. Все будет хорошо, – тихо говорю я. – Лягу на раскладушке в детской, на случай, если Грэдин вздумает расхаживать, как лунатик, по дому.

Вглядываюсь в лицо Марри и ощущаю внутри странный трепет, точно бабочка взмахивает крылышками. Я ведь знаю своего бывшего мужа как облупленного, но сейчас он открывается с новой, неведомой мне стороны.

– Возможно, утром появятся новости насчет апелляции. Если что, узнаешь о них первой.

– Спасибо, Марри.

Я целую его в щеку, и он растворяется в темноте.

Эд ведет себя как обычно, разве что старательно избегает меня, даже не смотрит в мою сторону, только бы взглядом не пересечься.

– Завтра возвращаюсь на работу, – сообщаю я Надин. Самой не верится. В последнее время мои планы рушатся один за другим.

– Как Мэри? – Она подталкивает ко мне сэндвич. – Ты похудела. Черт, может, мне тоже попсиховать от души, хоть вес сброшу… – Она смущенно смеется.

– Очень тебя прошу, попсихуй немного вместо меня, – улыбаюсь я в ответ. Слава богу, Надин уж точно не изменилась. – Спасибо, очень вкусно. – Я впиваюсь зубами в сэндвич с тунцом, и ошметок кукурузины застревает между зубами. – Можешь не уточнять, и так знаю, что выгляжу как ходячая катастрофа. – Провожу пальцами по волосам. – Странно, что Дэвид во мне нашел…

При имени человека, которого он упрятал за решетку, Эд дергает головой. К губам у него прилипли крошки, а газету он листает с таким остервенением, что вряд ли успевает выхватить хоть слово. Он будто постарел на несколько лет. В последнее время Эд сутками пропадает на работе – в первую очередь, конечно, из-за расследования, но мне кажется, что работа еще отвлекает его от мыслей, что у них с Надин никогда не будет детей.

Эд собирается что-то сказать, но передумывает. Не будь мы знакомы целую вечность, я, быть может, и испугалась бы его хоть чуточку. Но за внешностью крутого полицейского прячется очень мягкий и ранимый человек.

– Мама… Если честно, никаких перемен. Но меня беспокоит план лечения, потому что… В общем, собираюсь съездить сегодня к ней. Хочу убедиться, что у нее взяли все анализы, и надо поговорить с ее врачом.

– Жалко, что она не в нашей больнице. Уж я бы закатила скандал на весь свет в случае чего. – Надин одета в белую тунику и такие же брюки. Униформа медиков-трудоголиков, в которой они разрешают трудности. – Куда ее поместили?

– В «Лонс». Это частная лечебница, и… – Мне не хочется говорить о том, что ее лечение оплачивает Дэвид.

– «Лонс»? – Надин присвистывает. – Недешевое заведение. Моя подруга Крисси Уивер там работает. – Надин на секунду задумывается. – Знаешь, Джулия, «Лонс» – это ведь… В общем, Крисси – клинический психиатр. Твою мать положили в психиатрическую лечебницу.

– Знаю, – быстро говорю я. (Эд уже не притворяется, будто читает газету.) – У мамы действительно проблемы с мозгом. А в «Лонсе» за ней не только присматривают, там ведь и прекрасные специалисты. Кроме того, Дэвид хочет проконсультироваться с врачом из другой больницы, но сейчас…

Эд роняет газету и в упор смотрит на меня. Что бы он ни думал о Дэвиде, но моя мама тут ни при чем!

– Джулия, врача твоей матери обвиняют в очень серьезном преступлении. А твоя связь с этим человеком все только усложняет.

Я уверена, ему сейчас хочется обнять меня, как в старые добрые времена, – голос Эда мягок, точно дружеские объятия.

– Послушай, мы с тобой все еще родственники, и ты знаешь, что я тебя люблю. Но ты должна мне поверить, ради самой себя поверить. Держись подальше от Дэвида Карлайла.

Эд встает, сгребает со стола ключи, быстро целует Надин в макушку и уходит.

– Прости, – произношу я, когда хлопает входная дверь, и даю волю слезам.

Я всхлипываю, бормочу «прости» и снова всхлипываю. Утыкаюсь лицом в плечо Надин, размазывая тушь по медицинской униформе. Отрываюсь от подруги и снова говорю «прости», уже по поводу туши.

Мы смеемся.

– Знаешь что? Прямо сейчас я позвоню Крисси и попрошу выяснить, что там с Мэри. Не уверена я, что «Лонс» – самое подходящее для нее место. В общем, давай посмотрим, что мне удастся разузнать.

– Спасибо, Надин. Я у тебя в долгу. – Я сморкаюсь.

– Это точно. И вот как ты расплатишься со мной – выкарабкаешься из всего этого дерьма во что бы то ни стало!

Надин принимается собирать тарелки.

– Как Марри? – спрашивает она.

Я снова настораживаюсь и вру:

– У него все хорошо.

Забрав Алекса и Флору, я въезжаю в Уизерли и замечаю Бренну и Грэдина. Они выходят из школьного автобуса на остановке в центре деревни. Бренна одета очень скромно, волосы она собрала в узел. За спиной Грэдина болтается школьный рюкзак. Внезапно рядом с его головой проносится камень. Я вздрагиваю. Но Грэдин, похоже, даже не замечает.

– Эй! – вопит Бренна.

Дикой кошкой она бросается к группе ребят.

– Оставьте его в покое, мать вашу!

Только теперь Грэдин, сосредоточенно разглядывающий подернутую инеем траву под ногами, поднимает голову.

Я торможу рядом с ними, опускаю стекло и приказываю:

– Садитесь. Алекс, подвинься.

Грэдин втискивается рядом с моим сыном, а Бренна садится впереди. От них исходит сугубо деревенский запах.

– Как прошел день?

Бренна пожимает плечами.

– Грэдин, как дела в школе? – Я бросаю взгляд в зеркало заднего вида.

– Его травят, – отвечает за брата Бренна. – Обзывают, бьют, крадут вещи, отбирают деньги на завтрак.

На мрачном лице девочки появляется умоляющее выражение: сделайте что-нибудь!

И что, последовать совету Марри, сказать, что я их отсылаю? Сомневаюсь, что они поймут, почему я позвонила в службу опеки и попросила определиться с их дальнейшей судьбой.

Флора начинает ерзать на заднем сиденье.

– Потерпи, милая, – громко говорю я, и в зеркале мелькают руки Алекса, который переводит ей мои слова.

Мы въезжаем на замощенный булыжником двор, успевший зарасти грязью с тех пор, как заболела мама. У меня нет ни времени, ни сил, ни желания взваливать на себя еще и заботы о ферме. Я торможу и едва не вскрикиваю, увидев, как из задней двери выходит Марри. Возмутительно, что он думает, будто может приходить сюда и уходить, когда вздумается.

Он направляется к машине.

– Я помню, где Мэри прячет запасные ключи, – извиняется он, уловив мое раздражение.

– Я не хочу, чтобы ты меня опекал, Марри!

Сама не возьму в толк, откуда столько злости в моем голосе, но поделать с собой ничего не могу. Я закрываю машину, дети гуськом тянутся к дому. О черт, их же нужно покормить, а я не знаю, что у нас есть из продуктов. В магазине я не была уже очень давно.

Марри тут как тут, берет меня за руки. Я морщусь. Запястья болят после инцидента с Грэдином.

– Скоро появятся новости.

Я замираю.

– Вот как?

– Служба уголовного надзора требует пересмотра свидетельских показаний. Похоже, они сомневаются в убедительности доказательств.

– Пойдем внутрь, – говорю я, стараясь сохранять спокойствие.

Отсылаю Алекса и Флору в гостиную, чувствуя себя преступницей, там наверняка холод собачий, а из развлечений только DVD-плеер с одним-единственным диском.

Марри опускается на корточки у камина, помешивает угли, подбрасывает еще.

– Проще говоря, прежде чем передать дело в суд, они там рассматривают два главных пункта. Во-первых, необходимо удостовериться в том, что надежных свидетельств достаточно, чтобы признать человека виновным. Иск отзывается, если доказательств недостаточно или они неубедительны.

– Каким бы серьезным ни было дело?

Марри кивает:

– Да. Во-вторых, государственный прокурор должен решить, требуют ли интересы общества рассмотрения дела в суде. К сожалению, против Карлайла много улик, и поэтому ответ на этот вопрос будет утвердительным. Но если доказательства не так сильны, как мы думали раньше, есть шанс, пусть крошечный, что иск отзовут. Во всяком случае, его освободят под залог.

И тогда моя жизнь хотя бы частично вернется в нормальное русло.

– Разве так можно? Сначала его арестовали, а потом внезапно решили, что он ни в чем не виноват?

– Ты не так поняла. – По лицу Марри видно, что он не хочет объяснять. – Служба должна решить, насколько надежна информация…

– У них есть свидетели?

Марри отводит глаза. В кухню вбегает Флора, которой прискучил телевизор, и он подхватывает дочь на руки.

– Все не так просто, Джулия. – Он корчит Флоре гримасу, словно не желая говорить в ее присутствии.

– Марри, она тебя не слышит. Господи, просто скажи, что известно полиции?

Он долго молчит, а затем обрушивает на меня:

– Полицейские считают, что Дэвид… был в связи с Грейс Коваттой. У них есть показания свидетелей, а также запись одной из городских камер, на которой видно, что они вместе в его машине и… – Он осекается.

– И? – гневно требую я.

Грейс сидела с Дэвидом в его машине?

Комната перед глазами плывет. Что все это значит? Бога ради, что все это значит?!

– Почему ты раньше молчал? – шепотом спрашиваю я и тут же кричу в голос: – И что с того, что Грейс была в его машине? Я сама не раз подвозила ее. Это не значит, что я на нее напала.

– Поэтому я и говорю о шаткости улик. Остальные не лучше. Не волнуйся. Если полиция не найдет других, более веских доказательств, обвинение против Дэвида отправится в мусорную корзину.

– Это все, что тебе известно?

– Да, это все.

Марри подкидывает Флору, притворяясь, будто сейчас ее уронит. Дочь восторженно визжит.

– Джулия, обвинение серьезно, и последствия тоже будут серьезными. Ты даже не представляешь, что можешь услышать.

Он прав, хотя мне не хочется этого признавать. Меня засосало в воронку времени: я все еще сижу в доме Дэвида и жду, когда он вернется, чтобы мы продолжили с того места, где остановились. Вот бы перемотать пленку до того момента, как прибыли Эд с помощниками.

– Надо убраться, – медленно говорю я, словно в этом решение всех проблем.

– Убраться? Ты о чем? – Марри не смотрит на меня. Они с Флорой носятся вокруг стола, она убегает, а он ловит.

Хватит! – показываю я, и дочь надувается. – Я разговариваю с папой.

Нет! – машет руками Флора.

Я угрожающе свожу брови, посылая дочери предупреждение.

– На кухне у Дэвида осталась грязная посуда. Сколько уже дней прошло. Надо сходить туда, убраться.

Почему-то мне невыносима мысль о грязных тарелках, что плесневеют в доме Дэвида. Не хочу, чтобы он вернулся в дом, где царит кавардак, и понял, что никому нет до него дела.

– Джулия, ты сошла с ума. О чем ты думаешь? Какая посуда? Возможно, полиция присматривает за домом. Но если и не так, ты что, собираешься взломать дверь?

– Нет, балбес. – Я беру со стула свою сумку. – Я собираюсь открыть ее вот этими ключами.

В следующее мгновение Марри вырывает у меня ключи и выскакивает во двор.