Текст книги "Любовь красного цвета"
Автор книги: Салли Боумен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 40 страниц)
– Правда?
Жизнь ничему не научила Линдсей. Она была обречена быть вечным оптимистом. Увидев на лице Маркова выражение непоколебимой уверенности, она отпила из бокала, и в душе ее снова забрезжила надежда.
– Галантность – вот его слабое место, – многозначительно проговорил Марков. – Ему присущ сильнейший инстинкт выступать защитником по отношению к женщинам.
– У него разбито сердце, – с горечью сказала Линдсей. – По крайней мере, мне так кажется.
Взмахом руки Марков отмел этот ерундовый довод в сторону.
– Дорогая, – проговорил он, – в мире, в котором мы живем, со временем зарубцовываются даже самые глубокие сердечные раны. Это лишь вопрос времени. Я не хочу сказать, что Роуленд станет легкой добычей. Нет, противника нельзя недооценивать. Но мы с тобой должны начать с того, чтобы у тебя появился хоть какой-то шанс. Он должен заметить тебя, вы должны провести вместе какое-то время. – Марков нахмурился, а потом добавил будничным тоном: – О каких это крестинах ты упомянула? У Макса, кажется? Через две недели, верно? Там будет и он, и ты?
– Да, только мне от этого мало проку. Я по-прежнему буду оставаться невидимкой. Что, по-твоему, я должна сделать: упасть в обморок у его ног? Да он просто переступит через меня и пойдет дальше.
– Ты дашь мне договорить или нет? Это же прекрасная возможность! – Голос Маркова звучал решительно и уверенно. – Послушай меня, Линди. Послушай внимательно. Это сработает, не может не сработать!
– Что ты имеешь в виду, Марков?
– О Господи, как же я не подумал об этом раньше! Это так здорово, это так блестяще, что просто не может не сработать!
– Что «это», черт бы тебя побрал?
– Ты читала в детстве сказки? Тогда вспомни принцессу Несмеяну. Именно в нее ты должна превратиться.
21
Со временем раны на сердце заживут, думала Джини, опершись на локоть и разглядывая лицо Паскаля. Он все еще крепко спал, но и часы показывали всего-то шесть утра. Его темные волосы разметались по лбу, сон расслабил черты лица, стер с них напряженность. Джини рассматривала все то, что она так любила: эти брови, скулы, рот. На закрытые глаза Паскаля упал солнечный луч. Он поморщился, но продолжал спать. Джини склонилась еще ниже и рассматривала его со смешанным чувством ревности и наслаждения. Проснется ли он, если его поцеловать – хотя бы легонько? – думалось ей.
В итоге Джини решила воздержаться. Ей хотелось, чтобы все в это утро было идеально, а нужно было еще кое-что приготовить. Женщина очень осторожно поднялась с постели и, встав возле балюстрады, стала смотреть вниз – на их чудесную комнату-студию с высоченными потолками, огромным, выходящим на север окном и шторами, подсвеченными снаружи солнцем.
Они с Паскалем вернулись в Лондон всего два дня назад, и об этом еще никто не знал. Наверное, они поступили правильно, не сообщив никому о своем приезде, подумала Джини. Так или иначе, в эти выходные большинство их общих друзей окажутся за городом – на крестинах дочери Макса и Шарлотты. Звонить им наверняка никто не станет, слишком уж долго они находились за границей – целых три месяца. Все это вместе позволит им побыть наедине друг с другом хотя бы еще несколько дней. Они были предоставлены самим себе, и это ощущение пьянило – так, словно им двоим принадлежал весь город. Не удержавшись, Джини радостно прижала руки к груди, словно пытаясь удержать внутри себя затопившее ее счастье. Майский день, думала она, чудесный майский день, в который будет светить солнце и с легчайшим теплым ветерком в высокую арку этого окна вплывет новая жизнь для них обоих. Майский день. Утихает боль в сердце. Наконец-то приходят счастье и новая жизнь.
Джини спустилась по ступеням в нижнюю комнату и стала неторопливо прибираться. Сегодняшний день должен быть совершенен. Она выкинула вчерашние газеты, аккуратно расставила на полках книги, которые листала накануне, и сложила свитер, небрежно брошенный вчера Паскалем. Затем, повинуясь внезапному импульсу, снова расправила свитер и прижалась лицом к его складкам. От мягкой шерсти отчетливо исходил запах его кожи и волос, и это наполнило женщину безотчетным счастьем. Я была права, все мои предсказания сбылись, твердила Джини, вновь складывая свитер. Хотя время от времени Роуленд Макгуайр все еще посещал ее мысли, она внушала себе, что ей удалось окончательно излечиться от него.
Она и Паскаль были близки, очень близки к катастрофе, но, когда до нее оставались считанные дюймы, им все же удалось ее избежать. Это было непросто. Сколько раз в Париже и ей, и Паскалю казалось, что все уже кончено. Но всегда что-то – то ли их стойкость, то ли воля Всевышнего – спасало их. И сегодня, сейчас Джини ощущала себя счастливой. Возможно, она не заслужила этого счастья, однако оно было даровано ей с невиданной щедростью.
Я – дважды благословенная, подумала Джини и, не сдержавшись, сделала радостный пируэт, а затем натянула свитер Паскаля прямо на свою тонкую ночную рубашку. Ей хотелось ощущать запах его тела постоянно. Джини прошла в кухню и мечтательно, не понимая, что делает, начала возиться с посудой. Вытащила поднос. Зачем? Может, положить на него цветок? Чушь какая! Но все же сейчас ее занимала каждая деталь. Ей хотелось, чтобы они с Паскалем навсегда запомнили это утро: прекрасный завтрак на прекрасном подносе и прекрасное начало прекрасного дня.
* * *
– Ну что за великолепный денек! – воскликнул кто-то, когда, открыв заднюю дверь дома Фландерсов, Роуленд окунулся в свежесть майского утра. Он замер, ощутив прилив раздражения. Было всего семь часов, и в такую рань он не ожидал встретить в саду Макса кого-то еще. Специфический акцент, прозвучавший в голосе, наполнил душу Роуленда нехорошим предчувствием. Он оглянулся: сначала – налево, затем – направо. Никого.
– Да, отличный! – несколько растерянно откликнулся он.
– Прекрасный день для прогулки, – поддержал его голос. На сей раз Роуленду удалось определить, что он доносился из-за аккуратно подстриженного тисового дерева. – Не станете возражать, если я к вам присоединюсь?
Роуленд возражал, да еще как! Он быстрым шагом направился в противоположном направлении, обогнул живую изгородь и нырнул в своеобразный тоннель, образованный переплетенными ветвями каких-то низкорослых деревьев, усыпанных золотистыми цветами. Однако в тот момент, когда он поздравил себя со счастливым избавлением, рядом с ним выросла смехотворная фигура Маркова.
– Прекрасная мысль, – заговорил тот голосом, в котором угадывались насмешливые нотки, – прогуляться перед завтраком чудесным майским утром по английским просторам! Лицо обдувает ветер, ты бодро идешь вдоль гряды холмов… Или, наоборот, неспешно прогуливаешься вдоль излучины реки.
Роуленд смерил Маркова презрительным взглядом. Что случилось с Шарлоттой и Максом? С ума они, что ли, сошли – приглашать на крестины дочери этого шута? Впрочем, тут, наверное, не обошлось без Линдсей. Роуленд с самого начала жалел, что приехал сюда, а теперь пожалел еще больше. Он оглядел Маркова с головы до ног. Этот несносный человек был одет в те же идиотские шмотки, что и в прошлый вечер. Штаны его, похоже, были сшиты из черного бархата, а куртка… Нет, Роуленд не мог заставить себя даже смотреть на его куртку. В ушах у Маркова были серьги, на завитых кудрях соломенного цвета – черная бейсбольная кепка козырьком назад. Глаза его, как всегда, прикрывали зеркальные солнцезащитные очки, которые он не снял даже накануне вечером во время ужина. Грозно взглянув на фотографа, Роуленд увидел в них отражение своей собственной угрюмой физиономии. Затем бросил взгляд на его белые – последний писк моды! – кроссовки и ухмыльнулся, подумав, что этот заядлый курильщик выдохнется раньше, чем они выйдут из калитки.
– Нет, – ответил он, – я иду вон туда. – И указал в сторону далеких холмов. – Конечно, пойдемте вместе, если желаете, но я хочу сразу предупредить вас: там – довольно крутой подъем и, вероятнее всего, очень грязно.
– Не беспокойтесь, – вяло махнул рукой Марков, – надеюсь, я от вас не отстану. Я люблю пешие прогулки. Дома… Я, кстати, родом из Калифорнии. Вы об этом не знали?
– Догадывался.
– Ну так вот, дома… Знаете, куда я ходил? Может, слыхали о Йосемите?[52]52
Один из самых известных национальных парков США.
[Закрыть]
– Не только слышал, но и сам там бывал, причем не раз.
– Надо же! Вот это совпадение! Так вот, я ходил туда каждый месяц. Возвращаясь после очередных съемок – неважно откуда, – я непременно отправлялся туда. В дикие места, куда не ступала нога человека. Это помогало мне прочистить мозги. Надеюсь, вы меня понимаете?
Роуленд передернул плечами и ускорил шаг. Он быстро поднимался в гору по узкой и действительно очень грязной тропинке. К его великому удивлению, Марков не отставал. Роуленд прибавил ходу еще. Он ожидал услышать нытье, жалобы и просьбы идти помедленнее, однако Марков рысил следом за ним как добрая борзая.
– Мне почему-то казалось, – сдержанно заговорил Роуленд спустя несколько минут, – что посещение крестин за городом и тем более прогулки по горам – не в вашем стиле.
– В таком случае, вы глубоко заблуждались, – бодро откликнулся Марков и наддал ходу. – Я ни за что не упустил бы такую возможность.
Роуленд неприязненно глянул на своего спутника. Долговязый, тощий и нескладный Марков каким-то образом ухитрился оказаться впереди него. Теперь он резво топал по тропинке, а его белые кроссовки так и мелькали, когда он ловко перепрыгивал через булыжники и кроличьи норы. Роуленд замедлил шаг, однако и это не сработало. Марков, сильно вырвавшись вперед, исчез из виду, но спустя несколько секунд неожиданно вырос из-за густого кустарника. С широкой покровительственной улыбкой он вновь занял свое прежнее место возле обтянутого твидом локтя Роуленда и пошел с ним, что называется, «ноздря в ноздрю».
– В общем-то, главная причина того, почему я нахожусь здесь, это, конечно, Линдсей, – задумчиво продолжал Марков. – Я восхищаюсь ею и люблю ее, а сейчас она как никогда нуждается в моральной поддержке. Полагаю, она не говорила вам об этом? Нет? Конечно же, нет. Она ни за что не скажет. Бедняжка Линдсей! Ей очень нужны помощь и совет, но разве она попросит об этом первой? Нет. Слишком горда.
Сделав это заявление, Марков исподтишка глянул на Роуленда Макгуайра, однако на мужественном лице последнего не отразилось ровным счетом ничего. Фотограф почувствовал, как внутри его растет восхищение по отношению к этому мужчине. Линдсей была права: человек-загадка. И уж никак не легкая добыча. С ним придется повозиться гораздо дольше, нежели казалось поначалу. Марков кожей чувствовал презрение, которое испытывал Роуленд по отношению к нему. Оно таилось в холодном взгляде зеленых глаз, в суровом изгибе губ.
Марков решил, что должен произвести впечатление на этого человека, и заговорил, оставив в стороне свою обычную манерность. Интересно, сколько понадобится времени, чтобы Роуленд Макгуайр понял – его собеседник далеко не дурак: пять минут? десять? Понадобилось пятнадцать. Пять минут – чтобы поговорить о Шотландии, которую Марков, к счастью, довольно хорошо знал, поскольку бывал там на съемках. Еще пять – на обсуждение Достоевского (тут Марков был спокоен, поскольку являлся подлинным знатоком и ценителем этого писателя), и в течение еще пяти минут царило глубокое молчание. Именно оно и сыграло решающую роль, понял потом Марков. Последние пятьсот метров, отделявшие их от вершины холма, Роуленд прошел таким быстрым шагом, что намного опередил фотографа, и дожидался его наверху с легкой улыбкой на губах.
– Ну, ладно, – проговорил он, когда Марков поднялся к нему, – вы хорошо ходите и неплохо говорите. Ради чего вы сюда приехали?
– Только не подумайте, что я пытаюсь за вами ухаживать, – с некоторым бесстыдством заявил Марков.
– А я и не думаю. Вряд ли вы стали бы понапрасну терять свое драгоценное время.
– Вы правы, это не в моем духе.
Он прислонился спиной к стене, вытащил пачку «Мальборо» и закурил, а затем обратил прикрытые зеркальными очками глаза к долине, расстилавшейся далеко под ними. – Какой прекрасный отсюда вид!
Они находились неподалеку от того места, где Роуленд обнаружил тело Кассандры Морли. Задумавшись о той ночи и всех последовавших за ней событиях, он не ответил. Сейчас он тоже стоял, прислонившись к стене, и с отсутствующим выражением смотрел на долину внизу. Почувствовав произошедшую в нем перемену, Марков протянул ему сигарету, и некурящий Роуленд молча принял ее. Не произнося ни слова, они стояли у стены – в лучах солнца и клубах табачного дыма. Молчание затянулось.
– Знаете, – заговорил наконец Марков, – вы совсем не такой, каким я вас себе представлял. Вы мне почти нравитесь, честное слово. А ведь я полагал, что вы – самый настоящий монстр.
– Правда? – Макгуайр покраснел. – А благодаря чему у вас сложилось такое мнение? Наверное, благодаря Линдсей?
– Отчасти – да. И благодаря другим людям – тоже. Я расспрашивал о вас. Кроме того, вы зарезали мои фотографии, помните?
– Ах да.
– Не могу сказать, что вас ругали все без исключения. Что касается Линдсей, то она на вас разве что не молится. Постоянно поет дифирамбы вашему уму, редакторским талантам…
– Линдсей? – Роуленд был потрясен услышанным. – Не может быть! Она только и делает, что учит меня тому, как надо работать.
– Ну, это на нее похоже. – Марков сделал неопределенный жест рукой. – Это ни о чем не говорит. Линдсей таким образом просто пытается защититься. А может, подтрунивает над вами. Это вполне в ее духе. Мне кажется, она считает вас толстокожим и еще, помнится, называла зазнайкой. Впрочем, то же говорят и другие.
Роуленд зарделся еще сильнее.
– Возможно, так оно и есть, – пожал он плечами. – Это – один из моих недостатков. Хотя на самом деле у меня их намного больше.
– Без сомнения. Это относится к любому из нас. Но про вас, помимо всего прочего, говорят еще, что вы – закоренелый бабник. Вам это известно?
Лицо Макгуайра сделалось пунцовым. Он бросил на Маркова яростный взгляд.
– Мне кажется, это не ваше дело. – Поколебавшись, он спросил: – Это вам тоже Линдсей сообщила?
– Линдсей? Нет, что вы! Кто-то другой. Линдсей ни за что не сказала бы о вас ни одного плохого слова. Во-первых, она чрезвычайно скрытна, а во-вторых, как я вам уже говорил, вы ей очень нравитесь. Во всех отношениях, не считая, конечно, вашего зазнайства. Не скажу, что ее мысли заняты исключительно вашей персоной. У нее сейчас есть, над чем подумать. Вы заметили, как она переменилась?
– Переменилась? С каких это пор? Нет… пожалуй, не заметил.
– Находясь на работе, она, конечно, скрытничает. Кроме того, вы ведь не так давно работаете в «Корреспонденте», верно? Месяцев шесть-семь?
– Да, около того.
– Так вот, это произошло сразу же после вашего прихода в газету, так что вы вряд ли могли заметить эту перемену. Она вся напряжена как струна. Конечно, она не позволила бы себе раскисать или ударяться в слезы на работе или перед человеком вроде вас, но… Я знаю ее очень давно. Видите ли, я – «голубой», и она не стесняется откровенничать со мной. Когда мы встречаемся, она мне полностью открывается.
Повисло молчание. Макгуайр, казалось, взвешивал услышанное. Он задумчиво смотрел на долину, ветер трепал волосы у него на лбу. Раз или два он взглянул на Маркова, как будто намереваясь заговорить, но так ничего и не сказал. Марков был рад, что его глаза прикрыты зеркальными стеклами очков, поскольку холодный, оценивающий взгляд Макгуайра был способен вывести из равновесия даже его. Разумеется, любой нормальный человек на месте Роуленда поинтересовался бы, что происходит с Линдсей, однако Роуленд не сделал этой очевидной вещи, чем вызвал к себе еще больший интерес со стороны Маркова. Фотограф мысленно занес на его счет еще несколько очков. Через некоторое время Роуленд проговорил:
– Теперь, когда вы об этом сказали, мне тоже кажется, что я заметил в ней некоторые перемены. Вы верно говорите: Линдсей довольно скрытна и не пускает меня к себе в душу, но мне кажется, она стала какой-то более тихой. По крайней мере, в последние пару недель.
Марков вспомнил, что ровно две недели назад они с Линдсей ужинали в том жутком литовском ресторане, но, разумеется, оставил это при себе.
– И еще… Вчера я обратил внимание на то, что она очень бледна.
Бледна и привлекательна, подумал Марков. Он лично руководил Линдсей, когда она накладывала макияж. По его глубокому убеждению, все мужчины делились на два типа: одни знали, что женщины пользуются косметикой, другим это было невдомек. Судя по всему, Макгуайр относился ко второй категории, и Марков мысленно поздравил себя с этой удачей.
– Надеюсь, она не больна? Или, может быть, у нее какие-то семейные проблемы: с матерью, с Томом?
Вопрос был задан тоном вежливым, но совершенно безразличным и сопровождался очередным прожигающим насквозь взглядом зеленых глаз. Это вывело Маркова из равновесия и, отлепившись от стены, он сделал несколько шагов по тропе.
– Нет, нет, дома у нее все в порядке, – уклончиво ответил он и замолчал, дожидаясь новых предположений со стороны Роуленда. Их, однако, не последовало. Марков мысленно выругался.
– Так вот, о чем я подумал. – Вновь заговорил он, когда мужчины, не сговариваясь, двинулись обратно ТОЙ же тропинкой, по которой пришли сюда. – Дело в том, что… э-э-э… на следующей неделе я уезжаю на съемки. Сначала – на Гаити, затем – в Танжер, а потом – еще дальше, в африканский буш. Меня не будет, наверное, с месяц…
– Гаити? Странное место вы выбрали для того, чтобы фотографировать модные наряды!
– В этом – весь я. – Марков подавил невольную улыбку. – Люблю шокировать людей, преподносить им сюрпризы.
– Н-да, это заметно.
– Так вот, я отвлекся. Линдсей будет лишена своего главного наперсника, понимаете? Вот я и присматриваюсь, ищу себе подходящую замену. На то время, пока я буду отсутствовать, – недели примерно четыре – мне нужен… э-э-э… заместитель, если можно так выразиться. И я подумал, что вы вполне сумеете меня заменить. Вы с ней вместе работаете и, похоже, ладите друг с другом. Конечно, она не станет раскрывать перед вами сердце – так, как со мной, но вы могли бы поддержать ее как-нибудь иначе: поужинать с ней раз-другой, сводить в кино, в театр. Ничего особенного. Пусть у нее будет хотя бы возможность отдохнуть от этого чудовища – ее мамочки, выйти в свет, вместо того чтобы сидеть в одиночестве и день ото дня чувствовать себя все более несчастной. Главная проблема Линдсей заключается в том, что ее душа глубоко травмирована, а когда с женщиной случается такое, она лишается уверенности в себе. Для женщины почти обычна ситуация, когда какой-то придурок кидает ее через колено, и на ближайшие три года у нее появляется идефикс: она, дескать, некрасива, глупа, никому не нужна и с ней никто не хочет разговаривать. Эдакий душевный геморрой с обильным кровотечением.
Марков умолк. Он торжественно поклялся Линдсей, что не станет откровенно врать, а будет лишь подталкивать Макгуайра к определенным выводам. Сейчас он украдкой покосился на Роуленда: достигли ли цели его намеки или придется проявить большую нахрапистость? Тот недоуменно хмурился и выглядел озадаченным.
– Я едва верю своим ушам, – сказал он. – Линдсей всегда выглядит такой уверенной в себе, такой целеустремленной. Она – прекрасный профессионал, на работе у нее все складывается более чем успешно. Никогда бы не подумал, что…
– О, вы же знаете женщин!
– В общем-то нет. Не уверен, что знаю их так уж хорошо.
– К сожалению, все они одинаковы. Успехи по работе? Что это для них? Nada![53]53
Ничего (исп.).
[Закрыть] Полный ноль. Конечно, они любят выглядеть преуспевающими, однако это не совсем то, что нужно им на самом деле.
– А что же им нужно? – спросил Роуленд, устремив неподвижный взгляд на собеседника.
– Любовь, разумеется, – ответил Марков, не обращая внимания на изумление, вспыхнувшее в зеленых глазах Макгуайра. – Любовь, любовь и еще раз любовь. Они живут сердцем, вот и вся разгадка.
– Мудрая позиция.
– Вы считаете? Возможно. Однако тут все хорошо до тех пор, пока не начинаются проблемы. Когда, например, мужчина решает, что должен все-таки жить своей жизнью. Вы понимаете, я рассматриваю данную ситуацию с позиции стороннего наблюдателя.
– Так, наверное, рассуждают все.
– Только не женщины! Ни-ни! Они смотрят на все это совершенно иначе, и им требуется очень много времени, чтобы снова выбраться из подобной ямы. А представьте себе такую ситуацию: какой-нибудь подонок врет женщине целых три года. Обещает жениться и еще семь верст до небес, а потом выясняется, что он давным-давно женат на богатой бабе, бросать которую и не думает, да вдобавок является отцом трех прелестных беззащитных ангелочков. Вокруг женщины громоздятся горы лжи, окружающим, естественно, все становится известно, за ее спиной начинают сплетничать и шушукаться.
Марков умолк. Этого наверняка будет достаточно. Макгуайр теперь выглядел озабоченным. Фотограф испытывал чувство удовлетворения. Косвенная ложь – залог чистой совести. Необходим разве что еще один маленький штришок напоследок.
– И конечно, хуже всего, когда женщина продолжает любить этого человека. Я в таких случаях просто места себе от злости не нахожу. – Марков исподтишка взглянул на Роуленда. – Ужасно не люблю смотреть, как гибнет хорошая, достойная женщина. А Линдсей? Ведь все при ней! Хороша собой, умна. Добрая, щедрая. Она – замечательный человек, прекрасная мать и, если найдется стоящий мужчина, станет ему замечательной женой.
– Не сомневаюсь в этом. Со временем это непременно случится.
– Возможно, хотя у меня на этот счет существуют сомнения. Тут есть ряд проблем. Одна из них заключается в том, что для Линдсей других мужчин просто не существует.
Это заявление, как и надеялся Марков, заинтересовало Роуленда. Развивая свой успех, фотограф продолжал:
– Вот почему я и затеял с вами этот разговор. Не скрою, поначалу у меня были некоторые опасения на ваш счет. Вы ведь, насколько мне известно, большой любитель женщин, а я вовсе не хочу, чтобы кто-нибудь, воспользовавшись тем состоянием, в котором сейчас находится Линдсей, одержал над ней легкую победу с помощью набора дешевых приемчиков.
– Я должен расценивать это как предупреждение? – напряженным тоном спросил Роуленд. – В таком случае смею вас заверить: в этом нет надобности. Кто бы и что ни говорил, я подобные вещи не практикую, особенно по отношению к женщинам, у которых горе.
Лицо Маркова осветилось улыбкой.
– Теперь, когда я познакомился с вами поближе, я тоже считаю, что вы на такое не способны. Кроме того, я прошу вас об услуге, которая займет у вас не так много времени – всего-то недели четыре. Ей нужен человек, который находился бы поблизости, плечо, в которое она могла бы поплакаться. Кто-то, кто мог бы поддержать ее, дать совет.
Роуленд на это ничего не ответил. Они продолжили путь в молчании. Молча спустились с холма и приблизились к оранжерее Макса. Возле калитки Макгуайр остановился и снова задумчиво нахмурился. С ветвей падал яблоневый цвет и подобно конфетти ложился у их ног.
– Ну, что ж, – внезапно заговорил Роуленд, – если Линдсей действительно нуждается в поддержке, если на какое-то время ей нужен спутник и собеседник, я, конечно, могу им стать…
– Тем более, что это – ненадолго, – подхватил Марков. – Замените меня на это время. А потом, когда я вернусь из Танжера, – он не договорил фразу.
– Или, – словно невзначай добавил Роуленд, – из отдаленных районов африканского буша…
– Верно, верно. Это – глухой уголок в верховьях Замбези…
Ощущая себя победителем – в конце концов, все оказалось не так уж и трудно, – Марков открыл калитку сада.
– Странно только, что мне раньше никто об этом не говорил, – задумчиво сказал Роуленд. – Ни одна живая душа. Ни Макс, ни Шарлотта.
– А вы полагаете, им об этом хоть что-нибудь известно? – патетически воскликнул Марков. – Уверен, что нет. Линдсей такая скрытная! Она почти ни перед кем не раскрывает свою душу. Да не почти, а вообще ни перед кем, кроме меня.
– Да и, глядя на саму Линдсей, такого не подумаешь. Помнится, в январе она была так мила, что приготовила ужин у меня дома, и я готов поклясться, что она тогда упомянула…
– Другого мужчину? – быстро договорил за него Марков. – Такое возможно, но, надеюсь, вы понимаете, что это – всего лишь ширма, прикрытие. Не могли же вы всерьез купиться на это!
– Да, возможно, меня тогда подвела толстокожесть, и я этого не сообразил, – с полуулыбкой согласился Макгуайр. – Вероятно, это ее замечание ослепило меня. Как глупо с моей стороны! Ну-ну…
Следом за Марковым он вошел в сад. Фотограф решил, что на сей раз ему лучше воздержаться от ответа. Вранье, к которому пришлось прибегнуть напоследок, далось ему с трудом. От усилий, приложенных ради спасения положения, его даже бросило в пот. Кроме того, что-то в последней реплике Макгуайра сконфузило его. Его настораживало и даже слегка пугало невероятное самообладание, присущее этому человеку.
– Может быть, мне следовало держать рот на замке? – вновь заговорил он, когда они уже подходили к дому. – Может, зря я затеял весь этот разговор? Но к кому еще мне было обращаться? Вокруг так мало холостых мужчин!
– Да, и в самом деле мало. Мы – вымирающий вид.
– К Максу с такой просьбой я обратиться не могу, да у него и времени бы на это не хватило. У него – жена, дети. Кроме того, такое по силу только человеку, которого Линдсей знает и которому верит.
– Не корите себя. – Большая и сильная ладонь Макгуайра легла на плечо Маркова. На лице его появилась теплая улыбка. – Я почту за честь замещать вас на время вашего отсутствия.
– И, надеюсь, не расскажете Линдсей о нашем разговоре? Если она узнает, что я обратился к вам с подобной просьбой, ее инфаркт хватит.
– Можете на меня положиться, – заверил его Роуленд. – Я приложу все силы для того, чтобы играть свою роль на «отлично». По крайней мере, вплоть до вашего возвращения.
Из груди Маркова вырвался вздох облегчения. Это, конечно, было не совсем то, на что он рассчитывал, но ничего больше он сейчас сделать не мог. Теперь все зависело от одной только Линдсей. Позволив Роуленду первому войти в дом, он задержался на пороге, чтобы еще раз взглянуть на сияющее небо и цветущие яблони. Губы его двигались. Иногда Марков бывал суеверным и теперь просил небеса о том, чтобы они послали им удачу.
* * *
Паскалю снились убитые. Эти сны стали посещать его много лет назад – когда он только начал работать в «горячих точках». Они прекращались, а потом снова начинались, но только уже в других формах, и с тех пор не покидали его почти никогда. Иногда ему снились реальные события, свидетелем которых он являлся в разное время и о которых, казалось, давно позабыл.
Иногда сновидения бывали расплывчатыми и неопределенными, но от этого не менее пугающими.
Почти двадцать лет пробыл он на разных войнах и давно привык к таким кошмарам. Вот и сегодня, проснувшись, прибегнул к знакомой тактике. Он дождался, когда успокоится сердцебиение, и сосредоточился на вещах, которые его окружали: кровати, комнате. Иногда с той же целью он начинал говорить с самим собой. Например, вслух перечислял те дела, которые предстояло сегодня сделать.
Нынче утром кошмар не отпускал его дольше, чем это бывало обычно, опутав, словно паутина, все уголки его сознания… Чтобы избавиться от него, Паскаль даже начал произносить вслух какие-то первые пришедшие на ум стихотворные строчки, которые читал ему еще отец. И все же сон никак не хотел отступать, парализуя Паскаля, заставляя чувствовать себя несчастным. Он напрягся, и постепенно очертания окружающих предметов стали приобретать отчетливость. Кошмар отошел назад и растаял. Паскаль вспомнил, что вновь находится в Лондоне, что они с Джини опять вместе, что его рука почти выздоровела, а пальцы обрели былую силу и стали проворными, как прежде. Он сел в постели, прислушался и потрогал простыни рядом с собой. Они уже успели остыть. Он слышал, как внизу, стараясь не шуметь, двигается Джини, как открылась и снова закрылась дверь.
Немедленно вслед за этим Паскаль ощутил прилив огромного облегчения. Его первым желанием было окликнуть Джини, но он подавил его в себе, снова лег на спину и закрыл глаза. Ему хотелось в полной мере насладиться этим облегчением, ощутить в душе надежду, а это было ох как не просто. В последние недели, проведенные ими в Париже, его не раз посещало чувство, что она к нему уже больше не вернется.
И все же, проводя в больнице одинокие ночи, которые казались ему бесконечными, он настойчиво убеждал себя в том, что им с Джини все же удастся наладить свою совместную жизнь и вдохнуть в свою любовь второе дыхание, поскольку именно этого он хотел больше всего на свете. Все трудности можно будет преодолеть. Это, твердил себе Паскаль, зависит лишь от их желания и воли.
Наконец он выписался из больницы и воссоединился с Джини. Они поселились в квартире его друзей. Начался процесс выздоровления. Сначала Паскаль возлагал все надежды на слова. Они станут говорить друг с другом – честно, без уверток – и таким образом смогут найти способ решить все проблемы. Какие именно? Его работа. Ее работа. Верность друг другу. Возможность появления ребенка. Он постарается справиться с ревностью, которая все еще отравляла его душу, и они оба не поддадутся искушению встать на путь взаимных обвинений. Они снова будут говорить друг другу только правду.
На самом деле все получилось иначе. Начиная разговаривать, они тут же чувствовали, что сбиваются с пути и начинают плутать в каких-то дебрях. В других случаях они ловили себя на том, что говорят так отстраненно, будто обсуждают семейные проблемы каких-то чужих, малознакомых людей. Чем откровеннее они старались быть друг с другом, тем более напряженными выходили эти разговоры. Паскалю казалось, что они пытаются докричаться друг до друга, стоя по разные стороны глубокой пропасти. И никакие даже самые лучшие намерения не могли перекинуть через эту пропасть мост.
Со временем Паскаль понял, что им нужно нечто такое, что крепче связало бы их. Это должно быть не какое-то инженерное сооружение, которое он поначалу пытался смастерить, а некая невидимая глазу сила, которая спаяла бы их. Они попытались найти эту силу, возродить ее к жизни и… им стало страшно. Оки с горечью поняли, что когда-то между ними действительно существовал этот духовный заряд, приходивший в действие от одного только взгляда или прикосновения, но это осталось в прошлом. Теперь любое прикосновение казалось либо несвоевременным, либо неуклюжим, либо фальшивым. На протяжении нескольких недель Паскаля не отпускало ощущение, что за ним наблюдают. Они не могли остаться вдвоем, поскольку даже в такие минуты ему постоянно мерещилась фигура кого-то третьего, который незримо присутствует в комнате вместе с ними. Это затрудняло их общение, делало тщетными почти все попытки заняться любовью. Паскаль пытался изгнать этот призрак, а когда понял, что Джини занята тем же, почувствовал, как к нему снова возвращается гложущая ревность. Отвечала ли она на его поцелуи? Прикасался ли он к ней вот здесь, здесь и здесь? И если да, какова была ее реакция?
