Текст книги "Любовь красного цвета"

Автор книги: Салли Боумен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 40 страниц)

– Да нет, ты не подумай чего… Но только это случилось так быстро – я обалдел просто. Сам-то я не зверь…

– Может, и не зверь, но подонок – это точно. Господи, да тебя и слушать тошно!

– Ну ладно, хватит на меня бочку катить. Только скандала мне тут еще недоставало. Послушай, Джини, да что это с ним? Я вам помочь пытаюсь, а он…

– Возмутился. С людьми такое иногда случается.

– Ну и пусть со своим возмущением катится на хрен. Пусть только пальцем меня тронет – я тут же в полицию заявлю! Все расскажу в участке…

– А ты уверен, что сможешь это сделать? Запомни, Митчелл, когда я с тобой разберусь, ты вряд ли будешь в состоянии дойти до участка. И говорить тоже вряд ли сможешь. Ухмыльнись только еще раз, и я тебе все зубы выбью.

– Ну ладно, ладно, остынь. Это у меня от нервов. Я всегда, когда нервничаю, улыбаюсь. Говорю же тебе: на душе у меня совсем хреново. К тому же я думаю. Вспоминаю. Я ее помню – хорошая девчонка была. Думаю, она его довольно давно знала. А вот как ее звали? Дай подумать. Кажется, что-то на С. Сесиль? Клер? Вспомнил! Шанталь – вот как ее звали![25]25
  По-французски все три имени – Cecile, Claire, Chantal – пишутся с одной буквы.


[Закрыть] Волосы каштановые, глаза карие. Лет восемнадцать. Точно она!..

Роуленд по-настоящему негодовал. Джини чувствовала это по его голосу. Конечно, с угрозами он немного перегнул, зато в конечном счете добился ценного результата. Они вдвоем, не сговариваясь, взялись за грязную работу и сделали ее.

Ненависть Роуленда к Митчеллу, его с трудом сдерживаемое бешенство были едва ли не осязаемы. Тогда в баре, разговаривая с Митчеллом, он буквально кипел от злости – у него даже лицо потемнело. Эта злоба явственно звучала и сейчас – в словах, записанных на пленку. Он был по-настоящему импульсивен, хотя и любил демонстрировать сдержанность. И благодаря его импульсивности им стало известно это имя, едва ли не самое важное сейчас, – Шанталь.

Все больше волнуясь, Джини опять взяла записную книжку Аннеки. Перелистала страницы, нашла запись, начинающуюся с имени Шанталь, и тут внезапно в глаза ей бросился знак – тот самый, который она так долго искала. Для непосвященного он был почти неразличим.

Зазвонил телефон. Джини нехотя приподнялась, не в силах отвести взгляда от книжки. Там, на открытой странице, был напечатан на машинке адрес Шанталь. И рядом – крохотная звездочка, какой обычно помечают слово, нуждающееся в пояснении. Эта звездочка была знаком надежды. В душе у Джини зазвучала торжественная мелодия. Телефон звонил, не переставая. Джини прошла в другой конец комнаты и сняла трубку.

Звонил Роуленд Макгуайр – она сразу же узнала его, хотя он не потрудился представиться. Голос его срывался от бешенства.

– По барам, по кафе ходишь? Ну и как, много обошла, пока до «Антики» не добралась? – прорычал он. – А потом дальше гулять отправилась? Может, еще объявления на заборах расклеишь, по телевидению объявление зачитаешь? Ищу, мол, человека… Или все-таки соизволишь объяснить мне, какого черта ты там делаешь? Ты же мне слово дала…

Он продолжил разгневанную речь. Джини уперлась неподвижным взглядом в стену, в то время как Роуленд Макгуайр терзал ее с кровожадностью тигра. Поначалу она почувствовала недоумение, потом обиду и в конце концов – сильнейшую досаду. Сейчас, когда Роуленд был в таком возбуждении, не имело смысла даже пытаться прервать это словоизвержение. Оставалось только одно – усиленно соображать, что же произошло, откуда ему стало все о ней известно.

Кто-то, должно быть, позвонил ему прямо из «Антики» сразу же после того, как она ушла. Это мог быть только кто-то один из тех двоих. До сих пор ей казалось, что источником Роуленда в Амстердаме должен быть мужчина. И Роуленд, судя по всему, неизменно старался укрепить ее в этой дурацкой уверенности. Вполне возможно, что он намеренно вводил ее в заблуждение. А может быть, и нет. Впрочем, стоит ли сейчас разбираться в этом? Кто бы из этой пары ни был в действительности агентом, оба эти человека вполне были достойны такой роли.

– Сандра? – спросила Джини, когда он впервые остановился, чтобы перевести дух. – Или твой контакт – все-таки Лэнс?

Задавая этот вопрос, она не надеялась услышать ответ. Так и вышло.

– Не твое дело. Тебе и раньше не следовало совать в него свой нос, а теперь и подавно. Я тебе не раз пытался вбить это в голову. Ты дала мне слово, и я поверил тебе. Слышишь? Поверил! Мало того, что ты мне соврала, – ты повела себя совершенно непрофессионально, как девчонка с улицы…

– Послушай, Роуленд, я все тебе объясню…

– Объяснишь, милая, объяснишь. В Лондоне! А пока могу тебя порадовать: я снимаю тебя с этого материала. Можешь считать себя официально отстраненной от работы час назад! Ну как, теперь все ясно?

– Да послушай же, Роуленд! Я только в «Аттике» и была. Никуда больше не заходила.

– И ты хочешь, чтобы я поверил тебе? В Амстердаме этих баров и кафе – чертова прорва, а ты, значит, совершенно случайно заявляешься именно туда, где можно наломать больше всего дров. Ну все, хватит мне вкручивать! Чтобы завтра первым утренним рейсом выметалась оттуда. Чтобы духу твоего там не было! А еще лучше, если вылетишь сегодня вечером.

– Я пошла туда, потому что там часто бывала Аннека! – Терпение Джини лопнуло. – И на хрен мне нужны были все твои контакты! Ты хочешь знать, что произошло? А то, что у меня появилась нить! И я последовала за ней. И в конце концов, тебе этот материал нужен или уже нет?

– Нужен. Даже больше, чем ты можешь себе представить…

– Вот и прекрасно! Мне тоже нужен. Мне нужно разыскать этого Стара. Разыскать Майну. И я сделаю это гораздо быстрее, если ты не будешь постоянно дышать мне в затылок.

– Но это щекотливое дело. Крайне щекотливое. И если у тебя появилась зацепка, ты могла бы позвонить мне. Но нет! Тебе обязательно нужно сразу же начать суетиться, вынюхивать что-то. Ты хоть понимаешь, что ты наделала? Ты скомпрометировала меня! Ты послала к черту все мои инструкции, хотя я растолковал тебе все до последнего слова. Ты поставила под угрозу человека, с которым я знаком. И вот блестящий результат: на грани срыва не только этот материал, но и другие…

– Черта с два! – Джини перешла на крик. – Не знаю, что тебе наплел твой драгоценный источник…

– Мой драгоценный, как ты справедливо заметила, источник всего лишь представил мне отчет о случившемся – предельно сухой и ясный. И нечего переваливать все с больной головы на здоровую! Я досконально знаю, что ты сделала и что сказала. Может, эти приемчики желтой прессы и подходят той газетенке, в которой ты работала раньше, но они не подходят мне… – Роуленд задохнулся от негодования. – Слушай, у меня нет ни времени, ни желания читать тебе нотации. Для такой личности, как ты, это что мертвому припарки. Короче говоря, возвращайся. В Лондоне все объяснишь. Если у меня будет время тебя выслушать. А пока у тебя есть время придумать что-нибудь поправдоподобнее…

– В Лондон я не вернусь, – твердо отрезала Джини. – Я продолжу расследовать эту историю. Своим умом, своими способами. А пока, Роуленд, у тебя есть время подумать над тем, как ты будешь передо мной извиняться.

– Что-что ты сказала?

– Что слышал. И пошел ты… Вообще, кто ты такой – Господь Бог? «Делай то… Этого не делай… Звони каждые пять секунд…» Так ни один дурак в мире работать не согласится.

В трубке наступило молчание. Когда Роуленд заговорил снова, его голос звучал зловеще холодно и вежливо.

– Нет, все-таки, наверное, придется попытаться еще раз. Не знаю, в чем проблема, но до тебя мои слова почему-то доходят с сильным опозданием. Ты снята с материала. Это тебе ясно? И, учитывая сложившиеся обстоятельства, я очень сомневаюсь, что ты когда-либо еще будешь работать на меня. У меня и раньше были на этот счет сомнения, а теперь, видя, как ты орудуешь…

– Что? – Что-то едва уловимое в его тоне заставило Джини застыть в напряжении. – Я – орудую? Что ты имеешь в виду?

– Я думал – Господи, какой же я был дурак, – так вот, я думал, что хорошо разбираюсь в людях. Но теперь-то я вижу… – Его голос снова наливался звенящей злобой. – Я вижу: все эти твои извинения, вся эта сопливая история, рассказанная мне в машине, об утраченной уверенности в собственных силах – все это туфта! Боже, как слеп я был! Но ничего не поделаешь, тут только моя вина. Ты просто использовала меня, чтобы этот материал был поручен именно тебе. Точно так же ты использовала Паскаля Ламартина, чтобы попасть в Боснию. Но зачем ты это сделала? В этом не было необходимости. Я же говорил тебе…

– Что ты сказал? – Джини медленно превращалась в глыбу льда. – Я использовала Паскаля? Как ты смеешь? Как смеешь говорить мне подобное?

– А разве это было не так? Прекрасно. Значит, я ошибся. Послушай, мне тут некогда. В общем, как мы договорились, ты садишься на самолет, отправляешься…

– Нет уж, подожди и не вздумай бросать трубку. Сейчас ты все мне объяснишь. Все до конца, по порядку. И очень надеюсь, что в эту минуту тебе хватит ума обойтись без ценных указаний, что мне делать и куда отправляться…

– Но это я твой редактор, а не кто-то другой! Именно я поручил тебе эту работу – черт меня дернул… И именно я могу отстранить тебя от нее в любой момент, когда мне только вздумается.

– А вот этого не надо – нечего изображать из себя большого начальника. Все-таки права была Линдсей. Говорила мне, что ты хам. Сидит себе в Лондоне, судьбы вершит, решения принимает. Секунда – и готово… Да что ты знаешь о моей поездке в Боснию? Узнал бы, прежде чем говорить. Хоть Макса спросил бы…

– Уже спросил. Ты же знала, что он ни за что в жизни не согласится отправить тебя в Боснию, не так ли? Чего ты только не испробовала, даже с «Таймс» его стравить пыталась, и когда все это не помогло, послала своего дружка, чтобы он заключил сделку к твоей выгоде…

– Что я сделала? Неправда это! Треплешь черт знает что… – Джини с трудом удерживалась от того, чтобы не завопить во все горло. От негодования ее трясло. Она ощущала приближение момента страшного откровения. – Ты питаешься сплетнями, чьей-то гнусной, дешевой ложью…

– Это не сплетни. – Он тоже повысил голос. – Я никогда не слушаю бабьих пересудов. Я точно знаю: Ламартин заключил с Максом сделку. Максу позарез нужны были от Ламартина фотографии, и когда Ламартин выразил согласие работать на нас при одном условии, что там же будешь и ты, Макс сдался. Он мне сам говорил, что в противном случае ни в жизнь не послал бы тебя туда. И был бы абсолютно прав, судя по тому, что ты вытворяешь сейчас. Ты порешь ошибку за ошибкой, ты недостойна доверия…

– Паскаль не мог пойти на это! – Она услышала собственный возмущенный выкрик, гулким эхом откликнувшийся из телефонной трубки. Ее голос был необычно резок и предательски дрожал. Слезы подступали к глазам. – Как ты можешь! Как смеешь! Ты же совсем меня не знаешь. И Паскаля не знаешь. Паскаль ни за что не стал бы ставить подобного условия. Он настоящий профессионал – в отличие от тебя.

Ее последняя фраза больно уколола Роуленда. Было отчетливо слышно, как он резко втянул в себя воздух.

– Совершенно верно. Как верно и то, что ты настоящая актриса. Тебе отлично удалось одурачить его, заставив сделать то, что нужно было в первую очередь тебе. Ты и меня одурачила. Так что прими самые искренние поздравления, Джини, ты поистине великая актриса.

– А ты – сволочь! Лживая сволочь и ханжа вдобавок! Я… – Она осеклась на полуслове. Из трубки доносились гудки. Макгуайру хватило и пары ругательств.

* * *

Джини положила трубку. Дрожь все еще била ее. «Неправда, все это неправда, – попыталась она убедить себя. – Паскаль не мог пойти на это».

Однако уже в следующее мгновение в ее сознание пробралась беспощадная мысль о том, что не так уж это невероятно, как может показаться на первый взгляд. Ей вспомнился тот день, когда Паскаль собирался на встречу с Максом. Вспомнилось и то сдержанное ликование, с которым он вернулся. «Неплохая была встреча, – сказал он тогда с какой-то нарочитой небрежностью, – правда, окончательно еще ничего не решено». Что и говорить, они с Максом все продумали и действовали предельно расчетливо, так, чтобы комар носу не подточил. Ее условия были окончательно приняты дня через четыре после того памятного разговора. И уже затем, два дня спустя, были завершены все формальности с соглашением, которое подписал Паскаль. Сейчас ей трудно было разобраться, против чего сильнее восстает ее душа: против того, что Паскаль оказался способен из любви к ней настолько превратно истолковать ее заветное, бескорыстное желание; против того, что, единожды солгав, он смог продолжать лгать ей на протяжении шести месяцев; или все-таки против того, что она оказалась слишком высокого мнения о своих способностях и заслугах, на что не преминул указать ей Роуленд Макгуайр?

Ее квалификация, ее опыт, годы борьбы за то лишь, чтобы получить подобное редакционное задание, оказались пылью. Как только что выяснилось, все это туфта. Ее направили туда всего лишь как подружку Паскаля, в качестве платы за его услуги. Причем уступка эта была далеко не добровольной. Столь глубокого унижения она не испытывала еще ни разу в жизни. Интересно, многие ли посвящены в эту тайну? Не может ли оказаться, что до сих пор это оставалось тайной только для нее, в то время как остальные – репортеры, редакторы отдела обозревателей, отдела новостей, их помощники и секретарши – давно уже в курсе дела? И презирают ее точно так же, как Макгуайр… Шушукаются, хихикают за ее спиной.

Ее первым порывом было схватить трубку, чтобы позвонить Паскалю и потребовать от него всей правды. Но стоило ей протянуть к телефону руку, как стыд и чувство оскорбленного достоинства куда-то испарились. Ею снова безраздельно владел гнев. О, как сейчас ненавидела она Макса, этого обходительного весельчака Макса, который никогда не говорит того, что думает. Однако самую яростную злобу вызывал у нее Роуленд Макгуайр, уважающий только собственное мнение, даже если это сущий вздор, свято уверенный, что дважды два – пять, предвзято относящийся к Джини – теперь-то она ясно видела, что он невзлюбил ее с самого начала, – и к тому же позволяющий себе разговаривать откровенно хамским тоном.

Может, он и в самом деле думает, что она, покорная начальническому окрику, откажется от этого материала и, поджав хвост, помчится в Лондон? Не дождется. Все важные зацепки в этом расследовании, за исключением Митчелла, найдены ею. К тому же именно ей удалось разговорить Митчелла, именно ей удалось завоевать доверие Фрике, и именно она напала на парижский след. Джини думала об Эрике ван дер Лейден. Лучше всего ей запомнились пальцы матери Аннеки – побелевшие, отчаянно стиснутые. Разговор с этой женщиной был для Джини самым важным доводом в пользу продолжения работы – важнее всего, что мог сказать ей Роуленд Макгуайр. Не могло быть и речи о том, чтобы отказаться от расследования в этот важный момент.

«Думай, действуй, двигайся», – приказала себе Джини. Отныне она становилась сама себе судьей. Теперь никто не будет выставлять ей оценки – только она сама. И пошел к черту этот самонадеянный честолюбец Макгуайр!

Не колеблясь больше ни секунды, Джини позвонила в гостиничную службу и попросила заказать билет на ближайший авиарейс в Париж. Оказалось, что самолет вылетает через сорок пять минут, и если она поторопится, то может еще на него успеть. Гостиничная компания, которой принадлежал отель, Джини вычитала это в рекламном проспекте у себя в номере, имела филиал и в Париже.

– Не могли бы вы направить туда факс, чтобы мне был забронирован номер? – попросила она служащего.

И здесь вышла первая загвоздка.

– К сожалению, невозможно, – ответил клерк. Как выяснилось, им постоянно приходится сталкиваться с такой проблемой. Не только их отель, но и все другие большие гостиницы в Париже были забиты.

– Видите ли, – вкрадчиво объяснил служащий, – все это из-за показов коллекций мод. Они начинаются завтра, и сами понимаете…

– Понимаю, – сказала Джини. – Не беспокойтесь, я сама все улажу.

Она набрала номер парижского отеля «Сен-Режи», где, насколько ей было известно, на период показов в нескольких номерах и апартаментах должны были разместиться Линдсей и остальная команда. Линдсей на месте не оказалось – наверное, носилась где-нибудь. Джини перебрасывали с телефона на телефон, однако ее подруга оставалась неуловимой. Впору было бросить трубку, и тут ей неожиданно дали помощницу Линдсей – Пикси.

Пикси, которая обычно отличалась кипучей энергией и деловитостью, на сей раз казалась растерянной и усталой. Голос ее странно дрожал. Джини явственно слышала, как где-то рядом с Пикси надрываются телефоны, озабоченно галдят и шаркают ногами люди. Джини начала было распространяться о своих трудностях, но после нескольких слов запнулась, поняв, что Пикси плачет.

– Попробую, – всхлипнула Пикси. – Сделаю все, что в моих силах, но не обещаю… Пусть подождет, уже иду… Извини, Джини, по другому телефону Макс звонит. Я пытаюсь разыскать Линдсей, она где-то с Марковым ходит. И ничего еще не знает. Об этом только что агентства сообщили, сейчас тут ад кромешный. Сама не понимаю, что это со мной творится. Ведь я ее не знала никогда, а кажется, будто это с моей знакомой случилось…

– Что случилось, Пикси?

– Так ты тоже не знаешь? А я думала, ты из-за этого звонишь…

– Что случилось?

– Мария Казарес… Она умерла.

* * *

Не теряя времени, Джини помчалась в аэропорт. Она вскочила в самолет за пять минут до взлета и, только когда уже находилась в воздухе, смогла хоть немного собраться с мыслями. Где и отчего умерла Казарес? Ничего этого Пикси не знала. Ей было известно лишь, что смерть наступила сегодня и вследствие естественных причин. Во всяком случае, таковы были официальные сообщения.

– О номере я похлопочу, не беспокойся, – пообещала Пикси напоследок. – Господи, Джини, ты себе не представляешь, что здесь творится!

Джини как раз отлично представляла себе это. Она представляла, что могло послужить причиной этой внезапной смерти. Могла предположить и ближайшие последствия. В самом скором будущем весь Париж превратится в гигантскую цирковую арену, куда отовсюду устремятся звезды первой величины и шуты рангом помельче – из Америки, из Великобритании, со всей Европы. Когда умирает лев, шакалы не медлят.

Каждые десять минут Джини поглядывала на часы. Полчаса до посадки, двадцать минут… У нее была с собой только ручная кладь, а значит, если повезет и удастся быстро поймать такси, то уже через тридцать минут после таможни она сможет быть в отеле. Однако стоило ей только все рассчитать, как начались проблемы. Аэропорт имени Шарля де Голля не давал посадки, и авиалайнер минут тридцать наматывал круги. Когда же Джини добралась до стоянки такси, то увидела там длиннющую очередь. Путешествие из аэропорта оказалось сущим мучением – центр Парижа был забит машинами. Взбежав по ступенькам отеля «Сен-Режи», она ворвалась в мраморный вестибюль. И остановилась как вкопанная.

Судя по всему, Роуленд Макгуайр, добираясь сюда, не испытал и десятой доли тех трудностей, которые выпали на долю Джини. При ее появлении он быстро встал с дивана. Она попыталась проскочить мимо него. Однако Роуленд, загородив ей дорогу, поймал Джини за руку.

– Что так задержалась? – бесстрастным тоном осведомился он.

Бросив на него горящий бешенством взгляд, Джини попыталась вырвать руку из его цепких пальцев.

– Не прикасайся ко мне, – прошипела она. – И прочь с дороги…

– Послушай, давай-ка не будем тратить времени попусту. – Он стиснул пальцы еще сильнее и буквально поволок ее к лифту. – Предлагаю сразу же подняться в наш номер…

– Как ты сказал?

– В наш номер. Три телефона, два факса. По сути дела, это апартаменты. Одна кровать, один диван. Будучи джентльменом, я выбираю диван…

– Выпусти руку, черт бы тебя побрал…

– Впрочем, сомневаюсь, что нам удастся выспаться. Французская пресса уже взяла старт, и я не намерен отставать. Нажми кнопку «восемь». Это наш этаж.

– Пошел к черту!

– Прямо по коридору первая дверь направо… Вот здесь. Ну как, нравится? Это был последний номер такого класса в Париже, мы еле успели снять его. «Корреспондент» заплатил за него шесть тысяч франков сверх официальной цены. Пришлось подмазать кое-кого. А теперь… – Он закрыл за собой дверь. – Я хотел бы, чтобы ты выслушала меня.

– Выпусти меня отсюда. – Джини двинулась на него с лицом, исказившимся от гнева и испуга. – И ты в самом деле думаешь, что я теперь соглашусь работать с тобой? После всего, что ты сказал мне? Пошел прочь! Я не то что работать, в одной комнате с тобой находиться не хочу.

– Но даже в этом случае тебе все равно придется выслушать меня.

– А вот это уж черта с два! Я хорошо помню, что ты мне уже сказал. Чуть ли не обвинил меня в том, что я шлюха…

– Этого я не говорил.

– Не изворачивайся. Я прекрасно поняла, что ты имел в виду.

– Возможно, но выразил это гораздо тактичнее…

Джини изо всех сил отвесила ему пощечину. От возбуждения она даже встала на цыпочки, и удар получился хлестким – на щеке Роуленда запылали следы ее пальцев. Одновременно из глаз Джини брызнули слезы. Она отступила, стараясь унять дрожь в голосе.

– И ты в самом деле полагаешь, что я так работаю? Или как ты говоришь, орудую? Заблуждаешься! Я никогда не занималась подобными вещами. Никогда! И презираю тех женщин, которые идут таким путем. Я несколько лет билась за такое задание. Статьи, которые я пишу, – это часть моей души. Я пыталась излечиться от этого в Боснии. Думала, что невозможно работать, принимая работу так близко к сердцу.

Не излечилась! И сейчас даже рада этому. Я найду Майну Лэндис и без твоей помощи. Я найду ее во что бы то ни стало, потому что… – Запнувшись, она возбужденно всплеснула руками. – Потому что я разговаривала с матерью Аннеки, и она… плакала. Тебе не понять этого, Роуленд. Но сердце мое болит, ощущая чужую боль.

Голос ее уже не мог подняться выше. Эмоции, обуревавшие Джини, мешали ей говорить. Раздосадованная тем, что Роуленд Макгуайр видит ее в таком состоянии, она попыталась прорваться мимо него наружу.

– Прошу тебя, Роуленд, уйди. Мне больше нечего сказать тебе. Выпусти меня отсюда.

– Нет, – холодно прозвучало в ответ. – Я не сделаю этого. – Он выдержал короткую паузу. – Не уверен, что смог бы, если бы даже захотел.

– Что? – протянула Джини и осеклась. Внезапно Макгуайр будто заново открылся перед ней. Она увидела его по-настоящему, словно сквозь объектив, который, мгновенно изменив фокус, вдруг выхватил лицо этого мужчины крупным планом. То, что какую-нибудь минуту было какой-то длинной размытой тенью, стоящей между нею и дверью, превратилось в конкретного человека. На нем был плащ, старый твидовый костюм – один из его любимых, повседневных, белая рубашка с расстегнутым воротником и небрежно завязанный зеленый галстук. Когда он грубо тащил ее в лифт, в нем была какая-то мрачная веселость. Теперь он был никакой – ни весел, ни зол. Его, по-видимому, не волновала даже только что полученная оплеуха.

Джини видела отпечаток собственной ладони на скуле Роуленда. Это красное пятно только подчеркивало его бледность. И решимость в его лице. Сейчас он с величайшей серьезностью рассматривал ее. Его зеленые глаза глядели твердо и прямо. Роуленд казался спокойным и собранным. Потупившись, Джини попыталась оценить собственные шансы на прорыв. Преодолеть такое препятствие представлялось задачей не из легких. Подняв голову, она встретила пристальный взгляд зеленых глаз и сразу же почувствовала реальную опасность.

Они стояли очень близко друг от друга. Он смотрел на нее, чуть опустив голову. Она смотрела вверх, на его лицо. И в этот напряженный момент вражды, беспокойства и бешенства, когда подобного меньше всего можно было ожидать, Джини почувствовала, как между ними образуется нечто вроде дуги электрического напряжения. Это не было похоже ни на одно из известных ей ощущений, во всяком случае, тех, которые только что владели ею. Это было приступом сексуального желания, настолько внезапным и острым, что она, не удержавшись, вздохнула глубоко и шумно.

Желание требовательно пульсировало в ней. По лицу Роуленда она видела, что он испытывает то же самое. Взгляд мужских глаз стал еще более пристальным, а затем удивленным, будто это чувство и его точно так же застало врасплох. Не сговариваясь, они отступили друг от друга.

Джини бросила взгляд на дверь, которая была прикрыта, но не заперта. Роуленд Макгуайр отошел в сторону. Убежать теперь не составило бы труда. Она сделала шаг по направлению к двери, однако в следующую секунду замерла в нерешительности. Роуленд положил руку ей на плечо и тут же отдернул, словно обжегшись. Джини с удивлением ощутила, что гнев в ее душе улегся. В голове еще царили шум и неразбериха, но уже совершенно иного свойства.

– Откуда ты узнал, что я должна приехать? – спросила она, смягчив голос.

– Позвонил тебе в отель в Амстердаме. Мне сказали, что ты вылетела в Париж. Как оказалось, каких-нибудь четверть часа назад. – Его глаза по-прежнему были устремлены на ее лицо. – Я звонил из машины по пути в аэропорт, уже направляясь сюда. Кому-то ведь надо все это освещать. Тебя я, по сути, уволил, вот и остался единственным, кто достаточно знаком с темой. Я собирался извиниться перед тобой, попросить тебя приехать сюда, ко мне. Я хотел… – Он ненадолго умолк. – В твоей гостинице мне дали понять, что тебе в Париже негде остановиться. Поняв, что ты попытаешься связаться с Линдсей, я позвонил сюда и поговорил с Пикси. Так что выследить тебя оказалось не таким уж трудным делом. Каким рейсом ты вылетела, я знал. Вот и приехал прямиком сюда. Нашел номер. Позвонил в несколько мест. И начал ждать.

– Когда ты узнал о смерти Марии Казарес?

– Через несколько минут после нашего разговора. А за час до этого слух о ее кончине передал мне один мой здешний приятель-репортер. Как только я положил трубку, поговорив с тобой, он позвонил мне снова. Не прошло и пяти минут, как эту весть отстучали информационные агентства.

– Значит, слух об этом дошел до тебя еще перед тем, как мы поговорили?

– Да. И еще у меня было два очень трудных разговора с моим источником в Амстердаме. Одно на другое наложилось. Но это, конечно, меня не оправдывает.

Между ними опять повисло молчание. В подчеркнуто спокойной и четкой речи Роуленда все же можно было уловить эмоции. Джини колебалась.

– С чего это вдруг тебе захотелось извиниться передо мной?

– От осознания всей мерзости своего поведения.

Он запнулся, и на его лице отразились боль и раскаяние. Джини, поняв, что ей лучше было бы не задавать этого вопроса, страстно желала в душе, чтобы Роуленд больше ничего ей не объяснял. И когда он заговорил снова, Джини едва не перебила его.

– Я хочу, чтобы ты знала, – нерешительно проговорил он. – Мне очень стыдно за то, что я так напустился на тебя. И не только потому, что я был не прав, причем в отношении сразу двух вещей. Кроме того, я просто сорвался и наговорил тебе в запале такого, чего женщина мужчине обычно простить не в состоянии. – Роуленд опять замялся. Было видно, что это признание дается ему с немалым трудом. – Вопреки всему, что обо мне болтают, я очень редко выхожу из себя до такой степени. Но теперь мне понятно, почему я не сдержался на сей раз.

Джини не могла им не восхищаться. Во время покаяния взгляд его ни разу не дрогнул. Не только она – любая на ее месте поняла бы, что этот человек имеет в виду. Значение его слов было абсолютно ясно. Выражение его лица, его тон раскрывали все. Возможно, в его объяснении и были кое-какие недомолвки, но это было настоящее признание мужчины. Это показалось ей довольно характерным для Роуленда. Он построил свою речь так, что она с равным основанием могла оставить его откровения без внимания или со всей пылкостью ответить на них.

Она смотрела на него, зачарованная его взглядом. Ей было известно, что если он заговорит снова, если захочет высказаться более откровенно, то она обретет полную свободу. Можно будет спокойно пройти мимо него, выйти в эту дверь. Джини выжидала. Он тоже молчал. Однако за них обоих говорила тишина. Сейчас Джини особенно отчетливо ощущала опасность – опасность следующего шага, опасность непредвиденного. Ощущала опасность ее ответа, еще не произнесенного, но уже готового сорваться с уст. У нее было такое чувство, будто время ускоряет ход. Секунды мчались подобно железнодорожному составу, несущемуся с грохотом во весь опор. А они с Роулендом в безмолвном гостиничном номере были кем-то вроде пассажиров в зале ожидания. Одно неверное слово, один неосторожный жест – и оба окажутся на этом поезде, мчащемся неизвестно куда, с которого уже не сойдешь, не спрыгнешь.

– То, что ты говорил, было неправдой, – решилась наконец Джини. – Насчет «Антики». Насчет Паскаля.

Ну вот, кажется, обошлось. Ей удалось уйти от ответа на слова Роуленда. По тому, как сжался в жесткую линию его рот, было видно, что и он понял это. Джини произнесла имя Паскаля, которое в сложившейся обстановке должно было служить гарантией ее безопасности.

Но на деле все получилось совершенно иначе. Вместо того чтобы обрести волшебную силу, Джини вдруг вконец раскисла. Неуверенность и горечь мгновенно овладели ею. Месяцы отчаяния и одиночества нахлынули вдруг, как прорвавший плотину поток, затопили ее разум. Засыпает одна, просыпается одна, одна гуляет по улицам Лондона… Для плотского влечения больше не было преград. Это влечение возбудило каждый ее нерв. Джини ни до чего больше не было дела. Ей нестерпимо хотелось почувствовать прикосновение мужских рук.

– Не надо, – забормотала Джини, когда Роуленд начал приближаться к ней. «Только бы не притронулся, – испуганно повторяла она в душе словно заклинание, – только бы не притронулся, и тогда я спасена». – Нет-нет, это ничего. Это пройдет. Это во мне оскорбленное самолюбие говорит, но это обязательно пройдет…

Роуленд не стал опровергать эту очевидную ложь. Он вообще ни о чем не говорил. Он просто притянул ее к себе за руку. Посмотрев в лицо Джини, мокрое от слез, Роуленд Макгуайр заключил ее в объятия. После долгих недель воздержания прикосновение к мужскому телу подействовало на нее как удар молнии. Оглушенная, Джини блаженно уткнулась лицом в мускулистую грудь, слыша, как возбужденно стучит сердце мужчины. Вначале она почувствовала себя защищенной, потом в ней заявила о себе потребность любить. Человеческое тело тоскует по любви не меньше, чем разум. И даже краткий миг в объятиях мужчины стал для Джини истинной отрадой. У нее было такое ощущение, словно она долгое время вела изнурительную борьбу сама с собой, а теперь обязанность сражаться неожиданно отпала. Наконец-то она была свободна!