Текст книги "Любовь красного цвета"
Автор книги: Салли Боумен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)
– Да-да. Одна ночь. Ночь вне времени…
Она не смогла продолжить – ее начала бить сильная дрожь. Роуленд разрядился, но к радости свершения на сей раз примешивалась печаль, даже душевная боль. После этого Джини, свернувшись клубочком, заснула на его руке, а Роуленд лежал с открытыми глазами, бережно прижимая ее к себе и прислушиваясь к ее размеренному дыханию. Он подсчитывал в уме, сколько еще часов осталось им провести вдвоем, со страхом приговоренного ожидая позднего зимнего рассвета.
Несколько раз за ночь принимался звонить телефон, и каждый раз отвечать на звонки приходилось дежурному администратору. В полседьмого утра, когда серый свет забрезжил в щелке между шторами, Роуленд осторожно встал и прошел в гостиную. В этом отеле было заведено утром просовывать под дверь номера конверт с информацией о том, кто звонил постояльцу в течение ночи. Все звонки оказались адресованными Джини. Их было много – намного больше, чем ему поначалу казалось. Конверт выглядел угрожающе раздутым. Роуленд положил его на письменный стол Джини, подобрал с пола кое-какие бумаги и бросил взгляд на карту города, которую они вместе столь дотошно изучали минувшей ночью.
«Что же теперь?» – спросил он себя, попытавшись сосредоточиться на рабочих задачах. Его взгляд рассеянно скользил по предметам, в беспорядке разбросанным по столу: карта, записная книжка Аннеки, его собственные блокноты, блокноты Джини, диктофон, пленки… Сейчас эти вещи не вызывали у него никаких эмоций, казались абсолютно бесполезными и ненужными. Роуленд провел ладонью по лицу. Он чувствовал себя измотанным, опустошенным – неумеренные плотские утехи и стремительно развивающиеся события не остались без последствий. Неужели для того, чтобы испытать такой надлом, достаточно всего одной ночи?
«Нет, – поправил себя Роуленд, поняв, что лжет самому себе. – Произошло это не за считанные часы». Все началось вовсе не в тот момент, когда он вчера вечером, впервые приведя Джини в эту комнату, ощутил внезапный приступ страсти к этой женщине, которую едва знал. Но когда же в таком случае? Сколько времени он неосознанно готовился, можно сказать, формировался, к событию, которое показалось ему полной неожиданностью?
Он в раздражении смотрел на разложенную карту, пытаясь унять в душе смутную тревогу. Перед его глазами лежал весь город: улицы, дороги, магистрали, река, берег левый, берег правый. Зазвонил телефон. Роуленд схватил трубку.
Из нее донеслось потрескивание. Молчание, потом снова какие-то помехи, и в конце концов низкий гул.
– Да? – нетерпеливо буркнул Роуленд. – Кто звонит?
– Паскаль Ламартин, – проговорил издалека голос спокойно, но с напором. – Нельзя ли попросить Женевьеву Хантер?
Роуленду показалось, что он замешкался на долю секунды дольше, чем следовало, обдумывая, что ответить. Однако когда он заговорил, понял, что выбрал правильный тон.
– Боюсь, вас соединили не с тем номером, – сказал он. – Надо бы мне разобраться с администратором.
– Это номер 810?
– Да, и Женевьева Хантер действительно проживала здесь вчера, но ее перевели в другой номер, когда приехал я.
Я ее редактор. Кажется, ее поселили где-то на шестом этаже, поближе к Линдсей Драммонд. Вы Линдсей знаете?
– Да. Но дежурный сказал…
– А-а, от этих дежурных никакого проку, – добродушно протянул Роуленд. – Бестолочь. Никогда от них не добьешься помощи, когда нужно кого-нибудь найти. К тому же отель забит под завязку, только наш «Корреспондент» чуть ли не в двадцати номерах разместился. Пусть проверят получше. Скорее всего она на шестом. Хотя кое-кто из наших есть и на двенадцатом. Если только, конечно, она не переехала в другой отель…
– Что ж, видно, придется позвонить дежурному администратору еще раз.
– Тут такое дело… – торопливо заговорил Роуленд. – Вряд ли вы ее сейчас найдете. Она мне говорила, что собирается сегодня куда-то спозаранку. Какое-то интервью или еще что-то в этом роде…
– В такую рань? – В мужском голосе зазвучали металлические нотки. – Еще и семи нет.
– Но вы еще можете застать ее. Возможно, я ошибаюсь. Если хотите, я могу позже ей сказать, что вы звонили. Что-нибудь передать ей? А то мы около одиннадцати должны с ней встретиться на одной пресс-конференции. У нее есть ваш телефон? Может, она перезвонит вам?
– Нет. Не надо ничего передавать. Черт… – Ламартин, судя по всему, задыхался от возмущения. На линии послышался треск. – Ко мне сюда не дозвониться. Мне пора. Послушайте, если вы ее увидите, не можете ли передать, что я буду звонить ей сегодня снова, во второй половине дня? Часа в три-четыре.
– Хорошо. Постараюсь передать ей… – заговорил Роуленд, не сразу осознав, что беседует уже с гудками в трубке.
От этой лжи стало еще хуже. Сперва он почувствовал отвращение к самому себе, потом беспокойство. Где сейчас Ламартин – в Сараево или еще где-нибудь в Боснии? Не означает ли этот звонок, что он собирается вернуться?
В спальне Джини сидела на кровати. Лицо ее было белым, глаза – круглыми и черными.
– Это был Паскаль?
– Да, – неохотно промямлил Роуленд. – Он что, знал, что ты едешь сюда?
– Нет. – Ее опять начинало трясти. – Наверное, позвонил в отель в Амстердаме. А может, Максу. Узнал, что я улетела в Париж, вот и решил, что я остановлюсь в том же отеле, что и Линдсей. Он… Я не смогла ему дозвониться из Амстердама. Он сейчас не в Сараево. Он поехал обратно в Мостар и…
– Не надо так, Джини. – Роуленд нежно обнял ее за плечи. Теперь она уже не в силах была справиться с ознобом, который бил ее все сильнее. – Джини, послушай меня внимательно. Тебе не о чем волноваться. Разве ты не слышала, что я ему сказал? Мне пришлось соврать…
– Знаю, что пришлось. Я слышала кое-что. И ты… Ты врал очень умело. Господи…
– Джини, пойми, он мне поверил. Принял все, что я ему сказал. Он позвонит снова часа в три-четыре. Уже через час тебя переведут в другой номер, обещаю тебе. Все будет в порядке, у нас в запасе еще есть время. Сейчас я позвоню администратору, спрошу его насчет свободных номеров, закажу кофе…
Роуленд потянулся к телефону. Джини наблюдала за ним глазами, расширившимися от тревоги и муки. Ее колотило так, что она некоторое время не могла ни двигаться, ни говорить.
– Ну вот, – произнес он, кладя трубку. – Кофе будет через пару минут. Говорят, что постараются подыскать номер побыстрее. У них кто-то вроде уезжает раньше времени. Они перезвонят насчет этого. Ну же, Джини, вставай, прими душ, оденься. К тому времени, когда он позвонит снова, мы… – Роуленд замолк. Она сидела на кровати, прикрывая грудь руками, не в силах поднять на него глаза. Он осторожно взял ее за руку.
– Перестань, Джини, – продолжил Роуленд уговоры. – Мне ведь тоже тяжело. И если ты заплачешь, я тоже раскисну. Если бы мы просто… Если бы нам удалось снова взяться за работу. Ведь ты по-прежнему хочешь этого, правда?
– Наверное, наверное… – Она тихонько заплакала и выдернула руку. – Я больше не знаю, чего хочу. Я ничего не соображаю…
Джини уткнулась лицом в ладони. Какое-то время Роуленд сдерживал себя, но в конце концов все-таки решился высказать то, что вертелось у него на языке последние несколько часов. В его словах звучали досада и злость на Ламартина, копившиеся в течение нескольких дней и прорвавшиеся наконец наружу.
– Джини, – начал он с расстановкой, – я никогда не сплю с замужними женщинами. Не знаю, хорошо ли, плохо ли, но я взял это себе за правило. Ты не замужем. У тебя есть выбор.
– Неправда! – резко вскинула она голову, устремив на него открытый взгляд. – Я замужем! Я чувствую себя замужней. В подтверждение этого вовсе не обязательно носить обручальное кольцо. Не нужно ни бумажек со штампами, ни свидетелей – ничего этого не нужно!
– Понимаю.
– Я знаю, ты думал, что все кончено. Знаю, так же думали и Макс, и Линдсей, и Шарлотта. Но все вы глубоко ошибаетесь. Это не прошло! И не могло пройти, потому что в Паскале – вся моя жизнь.
Роуленд отшатнулся от нее, будто получил пощечину. Поднявшись с края кровати, он несколько долгих секунд смотрел на нее сверху. В дверь номера постучали. Роуленд не обратил на стук внимания. Его зеленые глаза неподвижно остановились на лице Джини.
– Ты уверена в этом?
– Да. Нет. Ни в чем я не уверена. Если бы была уверена, то ни за что не пошла бы на это…
– Вот и я так думаю. – Зеленые глаза превратились в кусочки льда. Роуленд повел плечом. – Должно быть, кофе принесли. Я открою. А ты вставай, одевайся. И тогда…
– Мы сделаем то, о чем говорили? Роуленд, мы погрязли во лжи. Ты уже солгал, и сейчас – моя очередь. Господи, до чего же отвратительно!
– Мы сами ввязались в это, а теперь должны сами выпутаться. – Он уже выходил из спальни. – И главное теперь – свести ущерб до минимума, не так ли?
Натягивая на ходу халат, Роуленд направился к входной двери. Хорошо бы еще знать размеры этого ущерба, напомнил он себе. А вдруг потери уже невосполнимы? Вот в чем вопрос.
– Спасибо, сейчас возьму, – заговорил Роуленд, открывая дверь, и осекся.
На пороге стоял высокий темноволосый мужчина в черных джинсах и черной кожаной куртке. По выражению его лица Роуленд сразу же понял, что это за гость.
– Чем могу? – вежливо осведомился хозяин номера, цепко держась за дверную ручку.
Мужчина окинул его холодным взглядом серых глаз.
– Хотелось бы поговорить с Джини, – выдавил он из себя. – Надеюсь, она уже проснулась? Может, известите ее о моем приходе?
Роуленд ответил непонимающим взглядом, лихорадочно соображая, что же теперь делать. В голове вертелось только одно: влип. Ламартин оказался обманщиком, не менее искусным, чем он сам.
– Джини? Вы имеете в виду Женевьеву? Извините, это не с вами я недавно разговаривал по телефону? Я сразу же узнал вас по акценту…
– Да, мы с вами уже говорили.
– А я-то думал… А-а, дьявол… Не обращайте внимания. Я еще не до конца проснулся. Разве я вам не объяснил? С номерами творится черт знает что, путаница жуткая. Меня засунули сюда вчера вечером, Женевьеву – куда-то в другой номер. «Корреспондент» занимает несколько номеров на шестом этаже. Вы там ее искать не пробовали?
– Может, прекратим этот театр? – Глаза гостя недобро сверкнули. – И чем скорее, тем лучше. Я не затем ехал сюда двое суток, чтобы участвовать в каком-нибудь фарсе Фейдо.[33]33
Жорж Фейдо (1862–1921) – французский писатель, автор популярных комедий.
[Закрыть] Не будете ли так добры впустить меня?
Несмотря на внешнюю вежливость, в его голосе таилась угроза. Роуленд почувствовал, что назревает драка.
– Послушайте, мне очень жаль, – проговорил он медовым голосом, – но вы явно не туда попали. Это мой номер. Можете проверить у администратора. Извините, но мне надо принять душ…
– Я только что слышал, как зашумел ваш душ, – ответил Ламартин гораздо менее учтиво. – Интересно, как вам удалось включить его отсюда?
– А разве я говорил вам, что принимаю душ один? – Роуленд чуть замялся, а потом, понизив голос, с виноватой улыбкой добавил: – Знаете, мне, конечно, не очень удобно, но буду вам очень признателен, если вы ничего не скажете об этом Женевьеве. Разговоры на работе пойдут, то да се… Каюсь, Париж подействовал. Здесь со мной моя секретарша, а я человек семейный, женатый. Я уверен, вы понимаете…
На мгновение ему показалось, что его уловка сработала. На напряженном лице Ламартина отразилось вначале сомнение, потом надежда и наконец – презрение. У Роуленда, наблюдавшего за этими переменами, внезапно возникло ощущение, что он смотрит на самого себя – грязного, гадкого. Действительно, распорядись судьба иначе, и он вполне мог бы оказаться на месте этого человека. Ламартин был почти одного с ним роста, такого же телосложения, у него был такой же цвет волос. Да и возраст у них был примерно одинаков. И те эмоции, которые отражались сейчас на лице Ламартина, при сходных обстоятельствах могли принадлежать ему, Роуленду Макгуайру. Роуленд оказался во власти противоречивых чувств. Он испытывал к этому человеку враждебность, одновременно ощущая с ним странное родство. «Мы так похожи», – подумал он и в то же мгновение весь подобрался. Ламартин явно готовился нанести ему удар.
Заметив угрожающее движение, Роуленд сгруппировался, готовясь дать отпор. Однако удара не последовало. Вместо этого Ламартин окончательно переменился в лице. Его черты выражали теперь величайшую любовь и нестерпимую боль – переживания, которые мог вызвать у него лишь один человек на свете. Опустив руки, Роуленд покорно отошел в сторону.
Позади стояла Джини – в халате и босая. Она остановилась метрах в пяти от двери, вперив неподвижный взгляд в лицо Ламартина.
– Хватит лгать, Роуленд, – проговорила она еле слышно. – Я запрещаю тебе. Потому что так нельзя.
Вслед за этим воцарилась звенящая тишина. Паскаль Ламартин вошел в гостиничный номер, даже не взглянув на Роуленда, и замер перед Джини. Он не дотронулся до нее, даже не повысил голоса. Заговорив по-французски, он попросил Джини одеться и выйти. Немедленно. На сборы отводилось пять минут, ни одной больше. Сам же Ламартин намеревался ждать ее в коридоре у лифта. И был бы ей весьма признателен, если бы она в самом деле поторопилась, поскольку кое-что указывает на то – последовал многозначительный взгляд на Роуленда, – что им есть о чем поговорить.
Роуленд не мог не оценить того, что даже в столь дикой ситуации этот парень не потерял рассудка. Выходя из номера, Ламартин задержался и смерил соперника испытующим взглядом.
– Вы в самом деле женаты? – резко спросил он.
– Нет, – ответил Роуленд, глядя в спину уходящему. Ламартин знал, о чем спрашивал.
14
– Говорить будешь позже, – предупредил Паскаль, затаскивая ее за собой в кабину лифта. Восемь этажей вниз они проехали без единого слова, без единого прикосновения, будто были совершенно незнакомы друг другу. Чужие среди чужих – ничего, кроме холодной отстраненности и равнодушия. И все же те, кто ехал с ними в лифте, не могли не улавливать эмоций, владевших этой странной парой. Джини догадывалась об этом, видя, как другие осторожно поглядывают на них, тут же отводя глаза в сторону, стоило лишь встретиться с ними взглядом. Почти ничего не видя перед собой и спотыкаясь, она пробралась к выходу сквозь толпу журналистов, успевшую вновь скопиться в вестибюле. Холодный, влажный воздух несколько оживил ее, и Джини начала что-то бессвязно бормотать, однако Паскаль ничего не хотел слышать. Он упрямо тащил ее за руку сперва через дорогу, а потом по мосту, перекинутому над медленными серыми водами Сены.
Должно быть, Паскаль был по-настоящему оглушен происшедшим. Джини не могла разглядеть его лица – слезы застилали ее глаза. Словно ничего не видя и не слыша, он шел вперед. Даже машины, которые резко тормозили, едва не налетая на них двоих, не волновали его. Когда они перешли на левый берег реки, Паскаль повел Джини вдоль набережной, а потом свернул на узенькую улочку под названием Сен-Жюльен-ле-Повр. И тогда она поняла, куда они направляются. На этой улице располагалась небольшая гостиница, в которой они дважды останавливались в минувшем году. Здесь же, наверное, Паскаль остановился и на этот раз. Джини было уперлась, но он, не обращая внимания на ее болезненный вскрик, только сильнее стиснул ладонь насмерть испуганной женщины. Войдя в старинное здание, они по неширокой лестнице поднялись в комнату, из которой открывался вид на реку и собор Парижской Богоматери. Впрочем, вид этот вряд ли можно было назвать живописным. Из подслеповатого окна Сена и собор не были видны целиком.
Это была та самая комната, где их селили во время двух предыдущих визитов, еще до Боснии, когда Паскаль и Джини приезжали в Париж навестить Марианну. На этой кровати они занимались любовью, из этого окошка высовывались вдвоем, чтобы поглазеть на улицу. Все это было прошлой весной, когда им обоим было легко и радостно, а мир казался наполненным добротой и светом. Сейчас же, войдя в старый гостиничный номер, Джини испытала такое чувство, будто столкнулась с печальными призраками той счастливой парочки. Закрыв лицо ладонями, она уткнулась в стену. Паскаль с грохотом захлопнул дверь.
– А вот сейчас можно. Что ж, рассказывай… – Каждое слово давалось ему с трудом. – Рассказывай, сколько это продолжается. Рассказывай, черт бы тебя подрал, сколько времени ты врешь мне, Джини. С тех пор как уехала из Боснии? А может, еще раньше начала?
– Нет-нет, уверяю тебя, Паскаль, – с умоляющим видом бросилась она к нему, – все произошло только этой ночью. Одна эта ночь – никогда раньше…
– И ты думаешь, я поверю тебе? – отшатнулся он от нее как от прокаженной. – Твоему лживому лицу? Твоим глазам? Да я смотреть на тебя не могу! Ты обрезала волосы. Ты смердишь этим мужчиной. Ты незнакома мне. Всевышним заклинаю, не подходи! А ведь я на собственную голову поспорить был готов, что ты неспособна на это. Кто угодно, но только не ты…
– Паскаль…
– Ни слова больше. Молчи! Только, ради Бога, не вздумай ко мне прикасаться. Я был близок к тому, чтобы убить тебя. И его тоже. Постой. Мне нужно подумать. Душно, воздуху не хватает…
Сжав кулаки, Паскаль заметался по комнате. Прорычав сквозь зубы что-то нечленораздельное, он настежь распахнул окно и высунул голову под мелкий дождь. Шторы словно флаги заколыхались на ветру, со стола на пол слетел клочок бумаги. На нем почерком Паскаля были нацарапаны названия десяти крупных парижских отелей с телефонными номерами. «Сен-Режи» был в этом списке последним. Глядя на эти каракули, Джини не смогла удержать слез.
– Так вот как ты нашел меня? А я-то думала, что ты говорил с Максом…
– С Максом? Нет. – Резко обернувшись, он уперся в нее невидящим взором.
– У меня нет больше сил. Две ночи подряд я провел в дороге, не спал, летел к тебе как на крыльях. Сначала помчался в Амстердам – думал встретить тебя там. Вот, думаю, сюрприз для нее будет! Но тебя там уже нет, говорят – уехала. И я лечу сюда, добираюсь только к двум часам ночи. Здесь главное событие – показы мод, и я понимаю, что тебя нужно искать в отеле, где остановилась Линдсей. Нашел. Но было поздно, твой номер не отвечал. Я решил дождаться утра и… – Он не смог больше говорить. Его лицо потемнело от боли и непонимания. Паскаль закрыл окно.
– Хотя какое, в сущности, это имеет значение? Чепуха, пыль. Я оглох, ослеп, лишился способности думать. Единственное, что я вижу, – это мужчина, загораживающий мне вход. Я сразу понял, что он врет. Я видел это по его лицу, я видел твой плащ на стуле. Но и тогда, даже тогда я думал: «Нет, этого не может быть. Что-то здесь не так». Я отказывался верить очевидному вопреки тому, что уже знал. Я узнал это утром, едва он поднял трубку. Было что-то в его голосе… – От волнения у Паскаля перехватило горло. Джини видела, как он отчаянно пытается взять себя в руки. – Странноватое. Вряд ли я забуду, что это такое – стоять в гостиничном коридоре, терзаясь от боли…
– Паскаль, прошу тебя… – Она, забыв о его предупреждении, невольно подалась ему навстречу. – Мне невыносимо видеть тебя таким. Умоляю тебя, не надо! Выслушай же меня, позволь мне объяснить…
Однако ей удалось сделать только один шаг. В его лице было нечто такое, что заставило ее остановиться. Рука, протянутая к нему, безвольно упала.
– Объяснить?! – Паскаль снова попятился от нее. – Вот уж никогда не думал, что окажусь в подобной ситуации. Ты вдумайся только: что мы говорим друг другу? Избитые актерские фразы, словно против собственной воли играем в какой-то дурацкой пьесе. И все же, несмотря на это, я до сих пор чувствую: я люблю тебя, Джини! Наверное, я был глупцом, веря, что и ты любишь меня.
– Но я действительно люблю тебя…
– А вот этого не надо! – вскинул он руку, словно защищаясь. – Это уж слишком! Ты была в постели с другим и… Ну как, как ты могла? Зачем ты это сделала? Какой дьявол толкнул тебя туда? Ведь еще в воскресенье вечером я разговаривал с тобой. Ты была у Макса, с тех пор и двух суток не прошло. Почему же ты тогда ничего мне не сказала? Ни одним словечком не обмолвилась?
– Тогда мне нечего было говорить тебе, Паскаль. Я не лгала тебе и ничего не скрывала.
– Твои письма… – Кажется, Паскаль по-прежнему не желал слушать ее. Что бы она ни говорила, он все пропускал мимо ушей. Теперь он полез в карман куртки и, вытащив оттуда толстую связку писем, небрежно бросил ее на кровать.
– Каждое из этих писем я знаю наизусть, до последнего слова. Знаешь ли ты, как часто я их читал, сколько раз перечитывал? Там чуть ли не в каждой строчке встречается слово «всегда». Я не просил тебя употреблять его – ты сама так решила, это был твой свободный выбор. Как ты могла, Джини? Зачем? Я так верил тебе. Наверное, ты думаешь сейчас, что и я мог бы за эти два месяца наплевать на все и завалиться в постель с какой-нибудь другой женщиной. В том-то и дело, что не мог! У меня не могло даже желания возникнуть сделать это. Я всегда хотел только ту женщину, которую люблю.
Отвернувшись от него, Джини отсутствующим взглядом окинула комнату. Это была типично французская комната, оклеенная синими тиснеными обоями. Нимфы и пастушки резвились на них среди романтических руин, маленькие геральдические животные разнообразили пасторальные сцены. Затейливые узоры расплывались перед глазами, голова гудела. Она не осмеливалась взглянуть на Паскаля – его лицо, бесконечно близкое и любимое, внушало ей сейчас страх.
– Дай мне рассказать тебе все! – вырвалось у нее. – Может быть, тебе это безразлично, но я хочу, чтобы ты верил мне. Никто не вел дело к этому – не было никаких ухаживаний, никакого флирта. Меня никто не соблазнял, никуда не тащил – ничего этого не было и в помине! И я не могу допустить, чтобы у тебя сложилось впечатление о каком-то заговоре, – это было бы несправедливо по отношению к Роуленду. Он совершенно не предвидел, что между нами произойдет. Точно так же, как не предвидела этого и я. Я с ним только недавно познакомилась, я едва его знаю. Мы работаем вместе – я тебе уже говорила. Вчера вечером, как только я приехала сюда, мы жутко с ним разругались, а потом… Потом не помню точно. Кажется, он взял меня за руку. Тогда все и произошло. Я допустила слабость, в этом моя вина. Не знаю, почему так случилось. Я… Я очень по тебе скучала. Мне было грустно и очень одиноко. Понимаю, это не может служить оправданием, но…
Она замолчала. Лицо Паскаля наконец четко проступило сквозь пелену слез.
– Так ты только что познакомилась с ним? Когда же именно?
– Да разве это имеет хоть какое-нибудь значение? Паскаль, прошу тебя…
– Нет, ты все-таки ответь. Когда?
– В прошлую пятницу.
– В пятницу? – От потрясения его лицо побледнело еще больше. – Так ты утверждаешь, что знаешь его менее трех суток?
– Да.
– Ясно. – Лицо Паскаля было пепельно-серым. – Быстро же он, однако… Боже праведный… Ушам своим не верю. Не могу поверить, что ты…
– Паскаль, ну пожалуйста… – взмолилась Джини. Он снова начал мерить комнату шагами. – Все случилось не так, как ты думаешь. Все было совсем по-другому. Ты ошибаешься, он вовсе не соблазнял меня, не завлекал ничем. Мы просто работаем вместе. И так уж случилось…
– Нет, это ты позволила этому случиться! – Он резко повернулся к ней лицом, заострившимся от ненависти. – Давай называть вещи своими именами. Ты не хуже меня знаешь, что в такой ситуации всегда бывает момент, когда ты можешь сделать выбор, когда у тебя еще есть время повернуть назад. Пока двое не поцеловались, пока не сказали друг другу заветных слов, пока не посмотрели друг на друга особым взглядом, один из них может выбирать. А посему, Джини, избавь меня от этой жалкой лжи. И не пытайся пудрить мне мозги разговорами о том, что можно любить одного, одновременно служа подстилкой другому. Все это бредни. И ни тебе, ни мне они не нужны. Ты сама прекрасно знаешь это.
– Ничего я не знаю! – В ее голосе зазвучали истерические нотки. – Не все так просто в жизни, Паскаль. Ты не можешь быть абсолютно…
– Могу! – сверкнул он на нее глазами. – Мои чувства к тебе абсолютны. Как были и твои ко мне. Когда-то.
* * *
Джини поверила ему. Когда-то эти слова были ее собственным кредо. Мысль о том, что Паскаль намерен продолжать допрос с пристрастием и ей придется слово за словом признать всю степень собственной неверности, приводила ее в ужас. Она ожидала нескончаемой череды вопросов: как? когда? где? почему? как часто? Джини знала, что без колебаний сама принялась бы выпытывать у него всю эту пакость, если бы им немыслимым образом пришлось поменяться ролями. Какой бы мерзкой и горькой ни была правда, она всегда лучше недомолвок и сомнений.
Итак, она ожидала вопросов и, когда их не последовало, начала догадываться, что Паскаль уже получил от нее все нужные ему ответы, которые заключались в ее жестах, выражении ее лица, тоне ее голоса. Вероятно, он был слишком брезглив, чтобы задавать вопросы, к которым сам испытывал глубочайшее отвращение.
Вместо этого, к ее изумлению, Паскаль начал описывать обстоятельства своего долгого путешествия в Париж. Поначалу ей казалось, что ему просто невыносимо говорить о том, что имеет более прямое отношение к сложившейся ситуации. Однако потом Джини поняла: таким образом он искал ее, искал ту, которую знал когда-то, а теперь не видел, хотя она была прямо перед ним. То, что они оба испытали в Боснии, стало в свое время пробным камнем, позволившим им испытать силу своих чувств. И теперь Паскаль косвенным образом спрашивал ее, помнит ли еще она об этом.
Из его рассказа Джини узнала, что он выехал из Мостара с конвоем сил ООН, в кузове армейского грузовика вместе с женщинами, детьми и тяжелоранеными, направлявшимися в эвакуацию. Поездка по дорогам, изрытым воронками, длилась несколько часов. У детей уже не было сил плакать; их матери, не ведающие, увидят ли когда-нибудь вновь мужей и близких, тоже смотрели прямо перед собой сухими мертвыми глазами. Впрочем, такими были далеко не все. Из Сараево Паскаль выбрался на рассвете предыдущего дня, теперь уже в грузовом отсеке транспортного самолета. Самолет забросил его на какую-то отдаленную авиабазу в Германии, и оттуда пришлось долго лететь с пересадками. Когда же он наконец достиг Амстердама, выяснилось, что она уехала оттуда за несколько часов до его прилета – где-то около одиннадцати ночи.
Все время, пока длилось это изнурительное путешествие, рассказывал Паскаль, силы ему придавала картина, постоянно возникавшая в его мозгу. Он словно наяву видел, как подходит к ее гостиничному номеру, входит внутрь. Он почти наверняка знал, что они скажут друг другу при встрече, что будут делать. Время вносило в эту картину некоторые поправки, но она все еще крутилась в его голове совсем недавно, когда он сегодня в шесть часов сорок пять минут утра набрал номер ее комнаты в «Сен-Режи» – уже в четвертый раз за истекшие четыре часа, – и трубку поднял Роуленд Макгуайр. Дойдя до этого места в своем повествовании, Паскаль замолчал – язык не повиновался ему. Лицо его изменилось, обретя выражение, которое ей доводилось видеть и раньше. В последний раз, увидев его таким в Боснии, она подумала, что именно так, должно быть, выглядит человек перед тем как броситься в атаку на вражеские штыки.
Недоброжелатели Паскаля, в том числе и ее отец, частенько обвиняли его в «недержании адреналина», даже в самоубийственных наклонностях. Джини знала, что это неправда. Всякий раз, идя на риск, Паскаль всегда точно знал степень опасности. Бесспорно, другие заботились о собственной безопасности значительно больше, однако храбрость Паскаля вряд ли можно было назвать безрассудной: прежде чем сунуть голову в пекло, он всегда молниеносно оценивал обстановку. Это был всего лишь краткий напряженный миг, но без него не обходилось ни одно важное решение в его жизни. И вот сейчас, когда он впервые за время монолога повернулся к ней лицом, Джини снова видела на его лице это знакомое напряженное выражение. Паскаль был абсолютно неподвижен; свет, падавший наискось из окна, еще больше заострил черты его узкого, разгневанного и умного лица. Его серые глаза смотрели прямо на нее. Судя по их взгляду, в этот момент он окидывал мысленным взором прошлое – свое и Джини. А может быть, новыми глазами видел ее после событий нынешнего утра. В душе женщины шевельнулся неподдельный ужас: Паскаль ненавидел компромиссы, а потому мог сейчас молча повернуться и уйти из этой комнаты. Покончить со всем тихо и решительно, чтобы никогда больше не возвращаться, никогда не простить.
Джини невольно застонала – болезненно, протестующе. Его лицо изменилось. Подойдя к ней, он впервые не схватил, а мягко взял ее за руку.
– Посмотри мне в глаза. – Паскаль заставил ее поднять голову. – Джини, нам надо постараться преодолеть это. Сейчас я не могу. Я совершенно оглох, ослеп, разучился думать. Но я чувствую: случилось что-то ужасное. Ты так исхудала, любимая. Твои волосы, твое лицо… – Его голос дрогнул, и он наконец привлек ее к себе. – Ты все время что-то от меня скрывала, не договаривала – в телефонных разговорах, в письмах. Я не о том мужчине – не о нем речь. Что с тобой, Джини? Что случилось с тех пор, как ты уехала от меня? Мне казалось, у нас нет друг от друга секретов…
Паскаль на секунду умолк, обескураженно всматриваясь в ее лицо. Не дождавшись ответа, он крепко сжал обе ладони Джини и заставил ее вновь посмотреть на себя:
– Вот что мы сейчас сделаем: мы уедем. Немедленно. Хорошо? Вылетаем из Парижа вместе, первым же рейсом. Возвращаемся в Лондон, в нашу квартиру, или едем еще куда-нибудь. В спокойное место, где никто не помешает нам как следует все обсудить. Еще не все потеряно. Но действовать нужно без промедления. Прямо сейчас. Любимая, посмотри же на меня. Ну скажи хоть слово. Скажи «да».
Джини колебалась. Ее ответом было молчание. Поняв это молчание, он отпустил ее руки и отстранился от нее:
– Так ты не согласна?
– Паскаль, дай мне только день-два, и я соглашусь на все. Да, я хочу быть с тобой. Я хочу этого больше всего на свете. Но не могу уехать с тобой прямо сейчас. Умоляю тебя, не сегодня. Уехать отсюда в этот момент для меня невозможно. Мне нужно довести до конца важное дело. Я уже говорила тебе: исчезла совсем еще молоденькая девушка. И я… Я должна найти ее. Я должна найти человека, с которым она сейчас вместе. На этом человеке – две смерти. И я не могу просто взять и в одну секунду все бросить.
Снова наступило молчание. Молчание, от которого Джини стало жутко. Душа ее разрывалась от невысказанного – словно огромная массы воды, копившаяся много дней, грозила вот-вот прорвать плотину. Но она не могла произнести ни слова. Паскаль был снова вне себя от ярости. И куда только подевались нежность и обеспокоенность, только что читавшиеся на его лице…
– Понятно, – смерил он ее долгим холодным взглядом. – Одно только уточни, какое именно дело ты не можешь бросить: свою работу над статьей или того мужчину? Какое из этих двух дел для тебя важнее, Джини? Хотелось бы знать.
