Текст книги "На полпути в рай"

Автор книги: Саид Насифи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

– Недавно он заработал от нашего любимого премьер-министра две звонкие пощёчины, которые явились вкладом в его наследственную и благоприобретённую гордость.

– Во всяком случае, этот доктор Мехди Атеш, который, будем надеяться, в. скором времени с помощью того же посольства станет министром просвещения, ныне яв– ляется компаньоном, задушевным другом и ассистентом господина доктора Раванкаха Фаседа.

– Да благословит его господь!

– Поэтому-то он и имеет такое большое влияние на господина доктора. Ему легче, чем кому-либо другому, договориться с ним, да и заплатить можно будет дешевле.

– В самом деле нам повезло. Милая Хаида, клянусь богом, ты просто сокровище, ты всегда в курсе всех событий, даже знаешь о маклерских операциях какого-то вшивого ахунда.

– Лучше прибереги своё красноречие для этого ахунда, доктора Мехди Атеша. Он очень любит, когда ему говорят комплименты. Ты можешь пойти к нему или в больницу, или на квартиру. Он живёт за площадью Фирдоуси, в тупике направо. Я думаю, будет лучше, если ты пойдёшь к нему домой, хотя бы потому, что он иногда месяцами не заглядывает в больницу. Он заходит туда только для того, чтобы вырвать у главного бухгалтера деньги, поживиться у поваров да взять какое-нибудь лекарство.

– Разве, не дай бог, он и на руку нечист?

– Да упокоит господь души твоих близких! Неужели ты думаешь, что эта публика добивается директорских и других высоких постов для того, чтобы служить народу? Если бы это было так, они не занимались бы всякими махинациями и не связывались бы с посольствами. Ну, возьми хотя бы этого самого доктора Раванкаха Фаседа. Как только он стал деканом медицинского факультета, он поднял на ноги весь Тегеран, добиваясь, чтобы бухгалтерию больницы отделили от бухгалтерии факультета. Зачем ему нужно это? Только для того, чтобы иметь возможность совершать побольше комбинаций со снабженцами больницы, урезывать себе кое-что из продовольственного пайка, предназначенного для больных, а их кормить вместо цыплят воронами, получать в больнице лекарства для больных и продавать их на базаре в три-четыре раза дороже.

– Да неужели это может быть? Милая Хаида, клянусь тебе, мы с тобой бесталанные глупцы. Мы цепляемся за юбки наших мамаш и стараемся обирать их, не ведая даже, что существует огромный мир и обширный стол, уставленный даровыми яствами.

– Ничего, не печалься, в один прекрасный день мы с тобой сядем и вместе подумаем, как нам разделить с господами врачами и деканами факультетов их прибыли. А пока имей в виду, что будет лучше, если ты пойдёшь к нему домой, ибо, когда он в больнице, он так задаётся, что торговаться с ним становится трудно. Дома же он бездельничает – ведь домашняя клиентура невелика, поэтому там договориться с ним бывает гораздо легче.

– Милая Хаида, ты в этих делах человек опытный, скажи, как мне лучше заговорить с ним о гонораре?

– Если хочешь знать правду, совершать сделки с такими, как этот доктор, куда легче, чем с любым лавочником. Они не нуждаются ни в каких церемониях, у них сердце тает при виде денег, и все их мысли день и ночь сосредоточены на том, как бы потуже набить карманы и уехать в Америку. Каждый из них ворует в десяти местах: в больнице, банке, плановых организациях, государственных и благотворительных обществах, в муниципалитете, во втором управлении штаба армии – всюду они имеют свою долю, а сверх того ещё получают кое-что от посольств. Деньги – это их идол. Едва услышав звон денег, они сгибаются в три погибели, и с них моментально спадает вся спесь. Они готовы и унижаться, и выслуживаться, готовы лизать пятки любому, у кого есть деньги. Иногда становится просто жаль этих холуёв, которые, между прочим, имеют на руках дипломы. Поверь, ни один подхалим не вызывает такого отвращения, как они. Когда даёшь им деньги, хочется вдобавок надавать им ещё таких затрещин, чтобы перед их глазами встал бы образ их подлых предков. Ей-богу, никто не сумел раскусить всю эту публику лучше, чем Размар. Когда он давал им хоть один грош, он всегда сопровождал эту подачку пощёчинами.

Ну, ладно, милая Хаида, большое тебе спасибо за твои разумные советы. Я обязательно ими воспользуюсь. А теперь разреши мне оставить тебя. Нужно выручать из беды несчастную Виду.

Господин Сирус Фаразджуй в третий раз поцеловал голое плечо Хаиды и вышел из комнаты.

Второй час ожидания Виды-ханум в приёмной господина доктора Раванкаха Фаседа подходил к концу. Бедный слуга доктора от стыда не осмеливался подойти к приёмной. Вида уже в сотый раз перелистала разложенные на столе яркие и бессодержательные американские журналы, в сотый раз с большим вниманием разглядела цветные фотографии, и в её душе в сотый раз возникло желание посмотреть всё это своими глазами совсем близко, ближе, чем приёмную господина доктора Раванкаха Фаседа, «специалиста по женским и девичьим болезням», побывавшего в Америке.

Единственное, что вызывало у Виды отвращение в этих журналах, были яркие цветные тарелки, полные различных блюд, разноцветные сандвичи, которые, как правило, заполняют страницы такого рода американской прессы. Если бы Вида была в хорошем настроении, возможно, ей захотелось бы есть, но от усталости и напряжения, в котором сегодня весь день находились её нервы, у неё совсем не было аппетита. Мало того, при виде красивых блюд и сандвичей её просто тошнило. Ох, как ей хотелось, чтобы господин доктор сейчас появился перед ней! Свернув трубкой один из этих толстых журналов, она стала бы так колотить его по башке, что выбила бы ему все мозги!

С самого раннего утра, с того момента, когда по телефону они договорились с доктором о приёме, и до настоящей минуты, и в холодной ванне там, дома, и в этой голой, тёмной и одинокой комнате она чувствовала себя несчастной. Бесконечное ожидание в приёмной знаменитого хирурга, весьма уважаемого декана медицинского факультета, было для неё тяжелее смерти, и только тут она по-настоящему поняла, какое несчастье принёс ей этот проклятый Сирус.

Иногда раненый в первый момент не чувствует ни боли, ни глубины своей раны, и только потом кто-нибудь объяснит ему, какая беда с ним приключилась. Пока Вида не прождала двух часов в приёмной доктора, она не знала, какое страшное преступление по отношению к ней совершил Сирус. Терпение этой несчастной девушки, одиноко сидевшей в мрачной приёмной доктора, печальной и подавленной, утратившей всё своё достояние, иссякло, и теперь ожидание стало для неё хуже самой мучительной пытки. Единственный выход, который казался ей наилучшим в её положении, – пригрозить доктору, что она заплатит ему за операцию меньше. На людей алчных такая угроза действует лучше всего.

Она встала, открыла дверь, вышла в коридор, ведущий в квартиру доктора, и, нарочно громко стуча каблуками своих парижских туфель по цементному полу, чтобы поднять как можно больше шуму, направилась к слуге доктора. Нарушив его дремоту, она встала против него и прислушалась, чтобы определить, куда ей идти дальше. Убедившись, что голоса мужчин и женщин, оживлённо говорящих на английском языке, доносятся из-за двери, расположенной по правую руку, она подошла к этой двери и очень сердитым и громким голосом закричала, обращаясь к слуге:

– Передай господину доктору, если черев пять минут он не выйдет ко мне, я обращусь к другому врачу.

Эти слова оказали магическое действие. Не успела Вида вернуться в приёмную, как кто-то с силой хлопнул дверью и послышался низкий голос мужчины, всем своим видом показывающего, что он торопится и что у себя дома он может быть очень груб и неприличен.

– Эй, ты, болван! Поди-ка сюда и открой ставни, пусть комната немного проветрится. Тут же задохнуться можно!

– Господин доктор, ведь вы же сами запретили открывать ставни до тех пор, пока вы не распорядитесь.

– Да, но ведь клиенты бывают разные, болван. Распоряжение касалось иностранцев, чтобы с улицы их никто не видел, а уважаемая госпожа, говорящая по-персидски, совершенно в этом не нуждается.

Слуга поспешно открыл ставни. Как только свет проник в комнату, взгляд Виды упал на доктора Раванкаха Фаседа, которого она вместе с его американской супругой тысячи раз видела на официальных приёмах и аристократических банкетах. Сегодня доктор особенно принарядился для своих американских гостей. На нём был свинцового цвета американский костюм, жёлтые с белым туфли в дырочках и галстук свекольного цвета с большим жёлто-белым цветком посередине. Конечно же, господин доктор привёз этот галстук из Америки в память о последней своей поездке в этот обетованный рай.

Американские очки без оправы, круглое расплывшееся лицо, на котором даже с помощью тысячи подзорных труб никто не смог бы обнаружить ни малейших признаков интеллекта, доброты и честности, громоздка фигура, огромный живот – всё это говорило о том, что господин доктор никогда не утруждает себя никакими размышлениями и самым большим делом, которым он обременял себя в этом мире, было поедание добра, приобретённого нечестным путём. Его жирные руки, короткие толстые пальцы, коротко остриженные ногти, толстые ноги с очень высоким подъёмом свидетельствовали, что этот уважаемый барчук попал на профессорскую кафедру прямо из хлева, а докторский диплом, который он получил, был доказательством того, что выдавший его старался как можно скорее избавиться от этого чучела.

Ещё раз окинув взором с головы до ног доктора, Вида невольно сказала про себя: «Этот человек и в самом деле только о том и мечтает, как бы занять пост министра. Вряд ли на эту должность можно было бы найти какого-нибудь другого, более подходящего осла».

Господин доктор Раванках Фасед приблизился к несчастной Виде.

– Ну, мадам, поздравляю вас! Как это случилось, что вы вспомнили обо мне? За всё время, что мы занимаемся врачебной практикой, мы имели счастье видеть всех первоклассных дам нашего города, кроме вас!

Виде хотелось закатить ему звонкую пощёчину. Он говорил так, будто «первоклассные дамы» были обязаны систематически раз в неделю приходить к господину док– тору, будто этот никчёмный человек всех считает своими должниками.

С трудом подавив это желание, Вида сухим тоном, который был хуже, чем тысяча бранных слов, сказала:

– Что же, прикажете мне огорчаться из-за этого, господин доктор? Мы ещё не дошли до такого состояния, какого вам хотелось бы, но если с божьей помощью счастье улыбнётся нам, мы станем более частыми вашими пациентами.

– Ну ладно. Так чем же я могу вам служить сегодня?

– Вам уже об этом говорили по телефону, и вы назначили час приёма.

– Прошу прощения. Видите ли, я проиграл в бридж восемьдесят долларов и поэтому немножко рассеян.

Бедная Вида подумала, что доктор настолько рассеян, что вспомнил про свой последний проигрыш в Америке, забыв, что сейчас он находится в Тегеране.

– Простите, господин доктор, но вы находитесь в своём доме на проспекте Тахте Джамшид.

Доктор глупо рассмеялся:

– Ха-ха-ха! Да, ханум, но с американскими друзьями мы играем в карты не на риалы, а на доллары.

– Ах вот как!

– Если выигрываем – переводим деньги в Америку, а если проигрываем, то, дай бог здоровья нашим пациенткам, они этот проигрыш компенсируют.

Чтобы доказать Виде свою исключительность, господин доктор отечески погладил двумя пальцами её грудь, посмеиваясь громким отрывистым смехом.

– Ну, Вида-ханум, как поживают ваши уважаемые родители?

Несчастная Вида поняла, что, если она немедленно не оборвёт этого человека, расспросы о здоровье будут длиться без конца и ей не дождаться момента, когда доктор наконец приступит к делу, ради которого она пришла. Поэтому она сочла нужным перевести разговор на интересующую её тему:

– Господин доктор, может быть, я разденусь и вы осмотрите меня?

Доктор окинул взором неприглядную фигуру Виды. Прежде всего ему бросились в глаза её брови, лицо, худая шея, выступающий кадык, опущенные плечи, маленькие груди, тонкая талия, тощие икры ног, и он, словно мясник оценивающий взглядом барана, прежде чем купить его, сделал соответствующую оценку Виды и с полным безразличием сказал:

– Нет, не надо, не торопитесь, у вас ещё достаточно времени.

Затем, указав рукой на операционный стол, стоявший под лампой и накрытый белой простынёй, небрежным тоном добавил:

– Впрочем, пока вы будете раздеваться, мы можем с вами обо всём договориться.

– О чём же мы должны договориться?

– О плате за операцию.

– Но ведь мы уже договорились.

– С кем?

– С господином доктором Мехди Атешем, заведующим лечебным отделением больницы Рази.

– С каким доктором?

– С вашим ассистентом, доктором Мехди Атешем.

– А, понятно. Та договорённость, которая у меня с ним имеется, касается бедняков и тех несчастных, которые обращаются в его больницу, но не девушек из аристократических семей.

– Но господин доктор нам сказал, что он уполномочен вами договариваться о стоимости операции и расходах на лечение.

– Ханум, я ведь вам уже говорил, что вас это не касается. Вы, слава богу, обладаете состоянием, иностранной валютой, можете платить девизами[98]98
  Девиз – переводной вексель, чек или платёжное поручение, выписанное в иностранной валюте и подлежащее оплате за границей.


[Закрыть]. Господин Эхтеладж, директор Национального банка, поддерживает вашу семью, она располагает тысячью различных кредитов, и у вас, конечно, нет никаких оснований платить тот пониженный гонорар, который доктор Мехди Атеш уполномочен устанавливать от моего имени для бедняков, обращающихся в лечебницу.

– Значит, вы не принимаете тех условий, о которых мы с ним договорились, и надо договариваться лично с вами?

– Ну конечно же. А о чём вы договорились с ним?

– Сирус должен заплатить тридцать тысяч туманов вам и три тысячи маклерских самому доктору Мехди Атешу.

– Ну, с этими тремя тысячами риалов вы можете распрощаться.

– То есть как это?

– Доктор Мехди Атеш не такой человек, чтобы вернуть обратно деньги даже в случае, если сделка не состоится. Он ведь сын ахунда. Деньги, данные по обету, принадлежат молящемуся!

– Ну, хорошо, так какие же условия ставите вы?

– Во-первых, вы заплатите мне только валютой, а во-вторых, повторяю, что та сумма гонорара, о которой вы договорились с господином доктором Атешем, не относится к пациентам вашего класса.

– Разве в медицине тоже существует классовое различие?

– Конечно! Вы же не сядете в автомобиль, который стоит десять тысяч туманов, не купите дом за пятьдесят тысяч туманов и не наденете пальто за две тысячи туманов. Как же вы можете согласиться на операцию, которая стоит всего тридцать тысяч туманов! Ведь это оскорбительно для вас! Если даже вы сами пойдёте на такое унижение, то я, как патриот, не могу допустить, чтобы дети аристократов шахиншахского государства делали операцию за тридцать тысяч туманов, тем более первую операцию.

– Как, а разве эту операцию можно делать во второй и в третий раз?

– Конечно. Мы, американские хирурги, выполняем её с таким искусством, что, если необходимость в ней возникнет ещё десять раз, мы снова сделаем её. К тому же сейчас мы практикуем накладку швов нейлоновыми нитками.

Вида с облегчением вздохнула. На душе у неё стало спокойно, все тревоги, терзавшие её до сих пор, исчезли. Она даже пожалела, что так поздно узнала столь интересные подробности, и решила, что, сколько бы ни стоила операция, врачи действительно заслуживают этих денег. Ну а она не потерпит от этого никакого ущерба, она вытянет у молодых людей в несколько раз больше того, что придётся платить врачу. Она сразу стала очень любезной:

Я очень вам признательна, господин доктор, что вы так оберегаете моё достоинство. Скажите, пожалуйста, какую сумму я буду должна вам?

– Так как я питаю особое расположение к вашей семье и много раз пользовался вашим гостеприимством я возьму с вас тысячу двести долларов.

– Тысячу двести долларов?!

– Да, ханум, поверьте, даже в самой Америке эта операция стоит двести долларов. Это государственная такса.

– Но здесь ведь не Америка, господин доктор, и у нас не всегда имеются в наличии доллары.

– Ну что мне вам сказать? Я уже давно не делал операций за риалы. Во-первых, моя супруга – американка, двое моих детей – американские подданные, я сам тоже подал прошение о принятии меня в американское подданство и в будущем году получу разрешение. И, кроме того, только сумасшедшие держат свои капиталы в этой смутной стране. Те доллары, которые вы сегодня соизволите дать мне, я завтра же утром телеграфом переведу в Америку.

– Да, но ни у меня, ни у Сируса, который сидит в машине у подъезда вашего дома, нет с собой долларов.

– Ну, это уж не моя вина. Между прочим, до того как приступить к операции, я должен получить согласие Сируса Фаразджуя.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу этим сказать, что, если ваш молодой человек, который допустил такую оплошность, или, как говорят в народе, совершил это преступление, не заплатит мне за молчание, я не буду делать операции.

– Господин доктор, я, ей-богу, совершенно теряю разум. Я просто не могу понять вас.

– А тут и понимать нечего. Я говорю, что господин Сирус-хан должен заплатить мне за молчание. Почему же за операцию нужно платить, а за молчание нет?

Вида проявила удивительное самообладание, не закатив звонкую пощёчину по жирной, бесстыжей физиономии господина доктора, побывавшего в Америке и боготворившего доллары, доктора, жена и дети которого являются американскими подданными и который сам в ближайшем будущем удостоится этой великой чести. Но, увы, она не могла этого сделать, она сама пришла в этот разбойничий вертеп, и вынуждена терпеть любую грубость и наглость этого господина. Усилием воли подавив своё желание. Вида сказала:

– Ну, хорошо, вы изволили сказать, что я должна заплатить тысячу двести долларов, а сколько вы хотите получить от Сируса?

– Из уважения к вам ему я тоже сделаю скидку. С него я возьму триста долларов.

Вида мысленно произнесла: «Какой подлец, какой подлец! О, если бы ты хоть раз попал в мои руки, я бы вытянула из тебя все жилы. Погоди, будет и на моей улице праздник!» и совершенно подавленная, словно побитая собака, медленно, нерешительным шагом вышла из приёмной доктора Раванкаха Фаседа.

Сирус коротал эти два с половиной часа, растянувшись на заднем сиденье автомобиля. Если бы его дружки узнали, что этот прекрасный юноша, один из выдающихся представителей золотой молодёжи шахиншахской столицы, который мог бы за это время совершить большие дела, не совершил их только из-за бессмысленного ожидания в машине, они не только посочувствовали бы его злоключениям, но и послали бы тысячу проклятий в адрес медицины, которая считает себя спасительницей человеческих жизней.

Спустя несколько минут Вида и Сирус вместе вернулись в приёмную доктора Раванкаха Фаседа. Доктор в душе ликовал. Сегодня он совершил очень выгодную сделку. Днями и ночами на протяжении всех двенадцати месяцев в году он был занят только комбинациями, но не часто мог похвастаться подобной удачей.

Обычно те, кто обращался к нему, не располагали наличными долларами. Несколько раз ему давали чеки, не обеспеченные покрытием, и он с колоссальными трудностями взыскивал по ним деньги. Некоторые пациенты, пользуясь либо своей властью, либо властью двора, меджлиса, главного полицейского управления или совета министров, заставляли его делать операцию бесплатно или же, расплачиваясь, надували несчастного и беспомощного доктора. Поэтому господин доктор, как только в его руки попадали папенькины и маменькины детки, вроде Виды и Сируса, обирал их без всякого зазрения совести. Получая от таких операций колоссальное удовольствие, он торопился содрать со своих пациентов как можно больше, пока они не успели стать министрами, депутатами, сенаторами и не начали бы пользоваться его услугами бесплатно.

Как только Сирус появился в приёмной, доктор, идя навстречу ему, по привычке, усвоенной в Америке, потирая руки, начал громко говорить ему комплименты и выражать благодарность за то, что он, Сирус, из всех коллег доктора избрал именно его и доверил ему свою дорогую, нежную возлюбленную.

Во время разговора он несколько раз справлялся о здоровье дорогих родителей Сируса, напомнил о своей давнишней дружбе и даже отдалённых родственных связях с его семьёй, вспомнил, что в детстве, когда он жил по соседству с отцом Сируса, они неоднократно играли на улице в чижика и в орехи.

Пока господин доктор Раванках Фасед разглагольствовал об этих пустяках, сердце Виды разрывалось от негодования. В нетерпении она переступала с ноги на ногу, не в силах дождаться, когда же наконец кончится эта лживая болтовня. Наконец она дала волю обуревавшему её гневу и резко, с раздражением сказала:

– Ну, довольно, ради бога довольно, моё терпение лопнуло. Милый Сирус, заплати столько, сколько доктор хочет, и избавь меня от этого палача.

Доктор громко и глупо рассмеялся и грубо сказал:

– Да полно вам, мадам, вы сейчас сами изволите убедиться, что я совсем не палач. Я даже в самой Америке славился этими операциями. В той больнице, где мы работали, нам приходилось делать их по четыреста-пятьсот в течение дня, и мой знаменитый учитель господин профессор Роберт всегда поручал операции мне, а когда я кончал, внимательно осматривал мою работу и горячо пожимал мне руку. Итак, господин Сирус-хан, прошу вас, сядьте, пожалуйста, за стол и выпишите чек.

Когда Сирус в соседней комнате сел выписывать чек, а господин доктор в белом фартуке, стоя перед умывальником, принялся мыть руки мылом и чистить свои ногти щёточкой, Вида почувствовала, что наконец наступил решающий момент. Показав рукой на операционный стол, стоявший на середине комнаты, она спросила.

– Господин доктор, разрешите?

– Да, ханум, пожалуйста, прошу вас.

Быстро, словно желая поскорее избавиться от этого неотёсанного мужлана, Вида сняла туфли, чулки, платье, комбинацию, положила всё это на стул. Когда на ней оставались только бюстгальтер и трусики, она проговорила:

– Господин доктор, я готова.

Доктор обернулся, посмотрел на неё и сказал:

– Ханум, снимите всё.

Заметив, что Вида колеблется, доктор указал на Сируса и ещё более грубым, чем прежде, тоном добавил:

– Да полноте, ханум, ведь господин Сирус-хан близкий вам человек, от него таиться нечего, а что касается меня, то я врач и вы не должны меня стесняться.

Через минуту Вида лежала на операционном столе доктора Раванкаха Фаседа. Она пристально смотрела в потолок, а Сирус, написав чек, поднялся и, облокотившись о край стола, стал исподлобья смотреть на Виду.

На следующий день, в среду, в половине одиннадцатого утра в кабинете декана литературного факультета собрался совет университета.

Господин доктор Раванках Фасед накануне вечером положил в карман кругленькую сумму, ещё раз показав своё врачебное искусство. После операции он плотно поужинал и заснул.

В девять часов, когда он ещё ворочался с боку на бок в кровати, мадам, войдя в спальню, на своём красноречивом английском языке с американским акцентом напомнила ему, что он уже опоздал в больницу.

– Ерунда, больные подождут, я сегодня чувствую себя более утомлённым, чем обычно.

– Но ведь, друг мой, оттуда звонили уже три раза.

– Скажи, чтобы телефон переключили сюда.

Господин доктор взял телефонную трубку и, обругав площадной бранью того, кто был на другом конце провода, сказал:

– Если они не могут подождать, чтоб им ослепнуть, пусть убираются ко всем чертям! Я ведь не получаю денег от университета за осмотр больных. У меня и помимо больницы дел по горло. Да, я забыл, но сегодня я вообще не могу никого принимать, я сейчас должен ехать в посольство, а потом у меня заседание университетского совета. Больные пусть придут послезавтра.

Судя по всему, его собеседник всё еще продолжал настаивать. Доктор, потеряв терпение, закричал:

– Не суйтесь не в своё дело, это вас не касается. Больные мои, и я сам знаю, что с ними делать. Скажите, пусть все они придут послезавтра.

Господин доктор встал с постели, быстро побрился, оделся, позавтракал, вызвал из гаража машину и, по своему обыкновению заехав в посольство, на некоторое время уединился с господином послом. И вот теперь он готов приступить к своим важным научным делам и принять участие в заседании совета университета.

Один за другим одиннадцать деканов одиннадцати факультетов – да увеличит господь их число! – среди которых был и сам ректор университета, одиннадцать заместителей деканов, двадцать два представителя от одиннадцати факультетов, учёный секретарь и заместитель ректора университета вошли в комнату, расположились вокруг длинного стола, за которым раз в неделю решались судьбы наук и литературы Ирана и всего мира и разрешалось много технических трудностей, мешающих упрочению и развитию науки.

Господин ректор университета сидел на председательском месте, те, кто некогда был министром или может когда-нибудь стать им, кто был депутатом или сенатором или собирается стать ими, расположились по обе стороны стола вблизи от ректора, а остальные, представители заштатных факультетов: ветеринарного, сельскохозяйственного, технологического – мелюзга, из которой редко кто-нибудь попадает на пост министра, становится депутатом, сенатором, видным журналистом или политическим деятелем, уселись поодаль. В комнату с подносом в руках вошёл слуга Сеид-ага и обнёс всех присутствующих чаем. Учёные выпили чай, немного оживились и вышли из того полусонного, полупьяного состояния, в котором обычно находятся по утрам подобные знаменитые учёные и которые по этой причине даже не являются на лекции.

На этом важном научном заседании, где бок о бок сидели крупнейшие светила науки, по непреложному закону мироздания, в соответствии с которым или красота совершенно не воспринимает науки или же с появлением науки исчезает красота, собрались кривые и горбатые страшилища с уродливыми лицами как бы для того, чтобы демонстрировать свои странные гримасы и ужимки.

Господин доктор Раванках Фасед, даже здесь выделявшийся своим нахальством, больше всех говорил, шумел, важничал и, будучи самым невежественным, больше других стремился показать свои знания, ибо на этом учёном заседании все старались обсуждать вопросы, в которых они не разбирались, и говорить о неизвестных им вещах, а известные замалчивать.

Господин инженер Мехди Батенган, уважаемый декан технологического факультета, автор двух известных книг, одной об «очищении ислама» и другой о «философии отступления», которые он написал с точки зрения своей науки, именуемой «термодинамика» и имеющей тесную связь с этими двумя важными проблемами, произнёс: «О боже, о внук божий[99]99
  Внук божий – прозвище Али, двоюродного брата и зятя пророка Мохаммеда.


[Закрыть], о достойнейший, о набожный и воздерживающийся от запретного». Его небольшая чёрная борода, его лицемерный вид невольно наводили на мысль о лживых монахах, которые описываются в произведениях многих известных иранских писателей от Омара Хайяма до Хафиза. Всякий человек при виде этих слащавых физиономий, более сладких, чем сахар, и более желанных, чем финики, невольно должен был взять в руки чётки и, перебирая их, без конца повторять: «Господи, благослови наилучшие свои создания».

Сегодняшнее заседание университета должно было быть особенно торжественным, и поэтому с начала рабочего дня телефонисты секретариата университета столицы и одиннадцати его факультетов от имени ректора университета сообщали деканам факультетов, их заместителям и представителям факультетов, чтобы они обязательно присутствовали на этом заседании, где будут обсуждаться чрезвычайно важные вопросы.

Когда все эти крупнейшие учёные страны – и неверный, и христианин, и мусульманин, и бородатый, и безбородый, и доктор, и инженер, и побывавший в Америке, и побывавший в Европе, и тот, кто был министром, и кто не был им, и тот, кто был депутатом, и тот, кто депутатом не был, кто был сенатором и кто не был сенатором, богатый и бедный, а если хотите точнее, и мышь, и бык, и тигр, и заяц – расположились вокруг стола, покрытого зелёным сукном, и с причмокиванием стали посасывать свои сигареты и пускать в воздух клубы дыма господин доктор Забани, весьма уважаемый учёный секретарь университета, начал читать протокол предыдущего заседания совета университета. Господин доктор Ярдан Голи, представитель факультета литературы и известный профессор обществоведения, в силу того что он был ростом выше всех, а голова его была более пустой, чем у других, начал шуметь первым и, стуча концом карандаша по столу, попросил слова.

Когда этому известному философу дали слово, он исподлобья окинул всех присутствующих гневным взглядом. В наибольшее смятение этот взгляд привёл господина доктора Асаи, декана сельскохозяйственного факультета, и господина доктора Пирмамаи, заместителя декана ветеринарного факультета, то есть официальных сеятеля ячменя и ветеринара шахиншахского правительства. Убедившись по испуганному выражению лиц присутствующих, что его проницательные, полные глубокого смысла философские высказывания произвели своё действие, и предвкушая эффект, который произведут мысли, ещё не высказанные, доктор Ярдан Голи, пустив в ход всё своё красноречие, заявил следующее:

– Господин доктор, дорогой коллега и верный друг моего детства и юношества! При всём расположении, которое я к вам питаю, и несмотря на то, что мы с вами совместно изучали науки в Иране и в Европе, несмотря на то что вы в течение четырёх лет были директором литературного института в Тебризе и по меньшей мере – простите, я с вами и вообще со всеми говорю без обиняков десять лет являетесь профессором истории, вы до сих пор не научились вести протоколы заседаний такого высокого, имеющего мировое значение научного учреждения. Те презрительные выражения, которые существуют в персидском языке, – о них лучше меня осведомлены мои дорогие коллеги, представители литературного факультета, должны употребляться в научных центрах уместно, и нужно, чтобы здесь не допускалось ни излишеств, ни скупости. В этом протоколе вы ограничились словами «авантюристы» и «распущенная партия»[100]100
  Имеется в виду запрещённая Народная партия Ирана («Туде»).


[Закрыть], но, так как официальном инстанцией, утверждающей этот документ, является совет университета, членами которого мы все имеем честь быть, я предлагаю уважаемому совету университета сегодня официально постановить, чтобы в протоколе до и после этих двух слов было вписано ещё по десять-двенадцать оскорбительных эпитетов, которые выражали бы наше презрение к этой партии.

Господин ректор университета спросил:

– Господа, согласны ли вы с этим важным предложением нашего уважаемого коллеги господина доктора Яр– дана Голи Казаби, который, я надеюсь, вскоре в качестве министра почт и телеграфа и министра внутренних дел войдёт в состав одного из национальных кабинетов.

Все сорок пять голов закивали в знак одобрения. Даже господин инженер Дарманчи, представитель факультета сельского хозяйства, который не имел никаких надежд занять пост министра, стать депутатом, или сенатором, или даже заместителем начальника главного управления, поддержал это предложение. Таким образом, было решено отразить его в протоколе заседания с указанием, что автором этого предложения является господин доктор Ярдан Голи Казаби, уважаемый представитель литературного факультета, и что принято оно единогласно. Более того, было решено разрешить секретарю и даже машинистке, если они найдут, что в протоколе употреблены недостаточно бранные эпитеты, при перепечатке протокола заменять их более резкими. Когда голосование было закончено, господин ректор университета с довольным выражением лица издали обменялся любезной улыбкой с господином Ярданом Голи Казаби.