Текст книги "На полпути в рай"

Автор книги: Саид Насифи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Едва уста уважаемого депутата от Махаллата произнесли последние слова, как его ноги, прочно удерживавшие грузное тело, подкосились, и, если бы все три его собеседника сразу не подхватили его под руки, почтенный нос господина депутата коснулся бы разостланного на полу ковра господина Доулатдуста, приобретённого им по цене двести туманов за метр.

Уважаемый депутат не был повинен в этом инциденте. Он стоял спиной к танцующим и не видел, как хозяйка дома ханум Доулатдуст, с наслаждением покачиваясь в ритме танца в объятиях Хушанга Сарджуи-заде, налетела на него всей мощью своей огромной туши.

Разве можно в том, что господин депутат потерял равновесие, обвинить ханум Доулатдуст? Во-первых, всякий, кто в пятьдесят лет, да ещё с такой фигурой, учится танцевать, безусловно, не может научиться этому лучше нашей дорогой Нахид, а во-вторых, проклятый Хушанг очень хотел в присутствии нескольких сот человек уважаемых гостей, военных и штатских, политических и неполитических воротил, государственных и негосударственных служащих, национальных и ненациональных деятелей продемонстрировать свою привязанность к звезде и царице красоты сегодняшнего бала, к хозяйке дома, имя которой не сходило с уст гостей, показать свою интимную близость с ней. Худой и тщедушный, он прилагал все усилия к тому, чтобы вращать в танце эту необыкновенно моложавую, прекрасно сложенную и очень красивую женщину, и упустил из виду, что у его дамы может закружиться голова и, когда они приблизятся к самым стройным и твёрдо стоящим на ногах, к самым солидным депутатам иранского народа, она может нечаянно толкнуть их. Итак, если бы мистер Духр, высокопоставленный представитель американского посольства, вместе с депутатом, журналистом и достойным артистом, а также с ректором университета, доктором педагогики, не подхватили вовремя под руки этот тяжелейший столп иранского конституционализма, он растянулся бы на полу, а это означало бы грандиозный скандал. Но не успели они отпустить руки уважаемого депутата, как вновь произошло столкновение. Дивизионный генерал Меджази, весьма благовоспитанный, скромный и доблестный офицер иранской армии, с которого спала спесь после его последней поездки в Лондон и который в связи с этим согласился танцевать с мадам Норвежи, супругой начальника главного управления пропаганды, в вихре танца с военной бесцеремонностью столкнул покрытую крепдешином спину сасанидской принцессы, рождённой в Норвегии, с согбенной под грузом учёности спиной ректора университета.

На этот раз уважаемый депутат от Махаллата был вынужден поспешить на выручку своему начальнику, и, как и в меджлисе, где он неоднократно, словно щитом, закрывал его своей грудью, здесь, на балу, он взял на себя ту же миссию.

Генерал Меджази ещё никогда в жизни не попадал в такой сложный переплёт. Этот самый красивый и пронырливый офицер иранской армии, сумевший обвести вокруг пальца даже наиболее опытных своих коллег, офицер, который может не только вызвать змею из норы, но и заставить её влезть обратно в нору да ещё прочитать вслед ей фатеху[77]77
  Фатеха – поминальная сура (молитва) из корана.


[Закрыть] из корана, уже давно таит в сердце особую печаль. Со дня возвращения из Лондона он не раз ломал себе голову, почему господин в очках, супруг мадам Норвежи, пользуется у сильных мира сего по сравнению с ним, генералом Меджази, большим покровительством. Прежде, пока ему не пришлось столкнуться с этим бывшим гитлеровцем и теперешним демократом, самым любимым и приближённым к ним человеком он считал себя, теперь же, когда этот ловкий и расторопный господин снова появился на горизонте и ловко опередил самых опытных дельцов, оставив далеко позади себя и его превосходительство, у бедного дивизионного генерала нет иного выхода, как любым способом раскрыть секрет успеха этого выскочки и самому применить его тактику. Его наставники, у которых он учился многие годы, всегда говорили ему, что к людям, в которых ты нуждаешься, надо относиться очень предупредительно но, как только нужда миновала, можно не обращать на них никакого внимания и даже сделать вид, что незнаком с ними. Исходя из этого принципа, его превосходительство улучил удобный момент и решил протанцевать с мадам Норвежи, супруг которой, вероятно, будет назначен премьер-министром. Он надеялся, что ему удастся во время танца усыпить бдительность мадам и выудить у неё секрет успеха её бесцеремонного, наглого супруга. Лучше всего повести дело так, чтобы мадам начала разговор сама, а он бы своими ответами расположил её к себе и затем выведал у неё всё, что его интересует. Однако он упустил из виду, что уважаемая мадам Норвежи – воспитанница той самой школы, в которой получил воспитание её дорогой муж, и если во время учёбы она упустила что-то, то он за двадцать лет совместной жизни устранил эти дефекты в её образовании. Его превосходительство не знал, что его южные друзья – англичане, несмотря на всё доверие, которое они, возможно, к нему питали, всё-таки где-то в тайниках души не доверяют ему и боятся, что он кое-что от них утаил. А зря. Как бы там ни было, но господин гитлеровец не является своим человеком среди военных и не знает, какие удивительные планы начертаны в отношении Ирана в заокеанской стране. Его превосходительство дивизионный генерал, конечно же, больше в курсе дела. И будет совсем неплохо, если эта красивая дама потанцует с ним и прижмёт свою грудь к богатырской груди знаменитого полководца. Пусть она склонит свои светлые волосы к его мужественному, очень мужественному лбу, и, как только ему удастся пробить брешь в её сердце, он специальным пинцетом начнёт вытягивать из этого нежного, мягкого, как воск, и жгучего, как огонь, сердца накопленные там тайны.

Облачённые в шелка телеса мадам Норвежи прикоснулись к тонкой, как волос, пояснице ректора университета как раз в тот момент, когда она задавала дивизионному генералу наиболее интересующий её вопрос:

– Неужели вы думаете, что этот план будет иметь решающее значение?

– Конечно, мадам. Совершенно очевидно, что мы не можем вести войну открыто, честно и мужественно выйти на поле сражения.

– А как же вы поступите?

– Очень просто. Мы займём позиции на перевалах, на извилинах дорог, в горных проходах, пошлём туда преданных солдат с пулемётами и гранатами, – этим нас американцы обеспечили – дадим им приказ держаться до последней капли крови, а сами тем временем подумаем, как выйти из создавшегося положения.

– Но ведь вы сами прекрасно понимаете, ваше превосходительство, что при современных средствах ведения войны это бессмысленное дело. Теперешние войны – не такие, как были десять-пятнадцать лет назад, когда оборона горных перевалов и дорог имела значение. Разве могут солдаты противостоять танкам, самолётам и другой технике?

– Да, ханум, вы правы, но, как я вам уже сказал, ни мы, ни наши американские друзья не намереваемся вести настоящую войну. Мы просто хотим как можно дольше задержать продвижение противника – день, час, даже минута для нас очень важны.

– Но, милый генерал, в чём же провинились эти несчастные юноши, которых вы собираетесь так безжалостно погубить?

– А что нам жизнь этих юношей, мадам! Нам надо лишь выиграть время, чтобы собрать свои пожитки, погрузить их в южном порту на пароход и уехать на край света.

– Ах вот как! Так почему же вы не уезжаете сейчас?

– Во-первых, потому, что война ещё не началась и, может быть, бог даст, никогда не начнётся, а во-вторых, у нас пока нет оснований отказываться от той жизни, которую мы здесь ведём, и покидать дорогую, милую нашему сердцу страну, благами которой мы пользуемся.

– Хорошо, милый генерал, но неужели вы думаете, что ваш противник настолько глуп и неопытен, что даст вам возможность собрать свои пожитки и спокойно направиться в Америку?

– Друзья нам обещали спасти всё, чем мы располагаем.

– Мне жаль вас, вы так наивны и простодушны. Если вы ещё не знаете этих американцев, то мы их очень хорошо узнали. Уверяю вас, случись что-нибудь – и их посол, члены посольства и советники, все они со своими чемоданами и собаками тайком сядут на самолёты и пустятся наутёк. Только после их благополучного прибытия в. пункт назначения об этом сообщит американское радио. Если вы выскажете своё недовольство, они, возможно, даже выразят вам сожаление, но скорее всего свалят всю вину на вас самих и скажут: «Они нас продали и лишили нас возможности их защищать».

Когда мадам произнесла эти слова, оркестр умолк. Мадам сняла свою руку с плеча дивизионного генерала, достала из белой замшевой сумочки платок, непринуждённо вытерла с лица пот и удалилась от его превосходительства, не обращая больше на него никакого внимания, как будто она не танцевала и даже незнакома с ним.

Его превосходительство очнулся только тогда, когда уяснил себе, что его обвели вокруг пальца. Эта кокетливая дама, несмотря на его опытность, ловко выудила у него всё, что ей было нужно, не сказав ему ни одного лишнего слова. Она даже не дала ему возможности задать ей интересующий его вопрос. Теперь его превосходительство знал наверняка, что, если сегодня он ещё сто раз подойдёт к этой даме, пригласит её танцевать и захочет возобновить с ней беседу, она будет изворачиваться, но в ловушку не попадёт и, как уж, выскользнет из его рук. Теперь-то он понял, в чём заключается превосходство над ним господи на гитлеровца в очках, ставшего ныне демократом. Уж если даже его жена так опытна в делах, можно представить себе, каков её воспитатель. И его превосходительство в душе поклялся богом пока остерегаться этого господина гитлеровца, но когда-нибудь и самому достигнуть его высокого мастерства.

Да благословит господь Фарибарза Доулатдуста, сына хозяина дома, что в этот момент он вышел из соседней комнаты и, рассекая ряды гостей, стремительно подошёл к его превосходительству дивизионному генералу.

– Горбан! Можно вас на два слова?

Его превосходительство, высоко подняв голову, сухо ответил:

– Прошу вас, пожалуйста, я к вашим услугам.

– Наш Хушанг, который известен вам…

– О каком Хушанге вы изволите говорить?

– О Хужанге Сарджуи-заде, секретаре мамаши.

– А! Об этом юноше, который сейчас прошёл мимо нас с бокалами вина на подносе?

– Да, горбан.

– Он производит впечатление неплохого парня. Он что, близкий родственник ханум?

– Нет, он секретарь мамаши.

– Да что вы? Разве ханум неграмотна?

– Нет, она грамотная, но она не успевает управляться со всеми делами. Ведь вы, ваше превосходительство, прекрасно знаете, сколько у неё всяких забот.

– Ну, в этом я не сомневаюсь. Судя по тому, кто приглашён на сегодняшний вечер, можно заключить, что в этом городе с вами не ведёт знакомства только Хасриз Ширази.

– Горбан, я хотел, вам сказать, что мамаша очень привязана к этому Хушангу.

– Да, я тоже что-то слышал по этому поводу.

– Так вот, мы все просим ваше превосходительство уделить ему немного внимания.

– А что, разве он призывник?

– Нет, горбан, он тут попал в небольшую передрягу…

– Где?

– В двух-трёх местах. Во-первых, у него судимость по министерству юстиции. Он совершил с одним человеком сделку, а тот заявил, будто Хушанг получил от него какой-то товар якобы для благотворительного общества и продал этот товар. Теперь его осудили на три года.

– Ну, ладно, это уладить не так уж сложно. Такое может случиться с каждым из нас. Пусть он подаст кассационную жалобу, я сам поручу судье, прокурору, министру юстиции или заместителю министра, чтобы они отменили решение суда.

– Горбан, всё это мы уже сделали. Но разве можно что-нибудь вбить в головы голодных ахундов! Они упёрлись на своём и требуют, чтобы этот невинный младенец был посажен в тюрьму. Ну, скажите ради бога, разве можно допустить что-либо подобное? Поверьте моему слову, если это случится, то по крайней мере сто женщин из лучших тегеранских фамилий покончат жизнь самоубийством. И первой, я уверен, примет опиум моя мамаша.

– Ну, хорошо, что же вы хотите, чтобы я сделал?

– Горбан, дайте указание, чтобы приказ о его аресте не приводили в исполнение.

– Как же это возможно? Журналисты и несколько бессовестных депутатов, которые засели в меджлисе, не дадут мне покоя. Они же ославят меня.

– С журналистами мы сами управимся. Мамаша отложила для этой цели свой выигрыш от покера – она играла у господина Бадпуза. Пока что двести-триста туманов из этой суммы мы распределили между газетами «Гиямат», «Машхаре Кобра», «Чомаге Такфир», «Занджире Асарат» и еженедельным журналом «Джаханнам Дарре».

– Отлично, отлично, продолжайте в том же духе.

– Помимо этого, я прошу вас лично не обойти бедного Хушанга своей милостью.

– Что же я должен сделать?

– Прикажите, чтобы сейчас повременили с его арестом.

– Да, но это же не зависит от меня. Я могу сказать, а органы юстиции со мной не согласятся.

– Вы дайте указания тому агенту, который придёт по поручению органов юстиции.

– Но ведь на это нужно иметь законные основания.

– Какие законные основания могут быть сильнее, чем болезнь?

– Милый мой, неужели этот симпатичный юноша, который разносит сейчас здесь коньяк и виски, болен?

– О, почему ваше превосходительство так недоброжелательны по отношению к нему? Этот юноша болен, и сейчас у него в кармане лежит официальная справка об этом за подписью министра здравоохранения. Её только полчаса назад мамаша получила у господина министра.

– Вот это очень важный документ. Не говоря уже обо мне, если бы его увидел даже сам Анушираван Справедливый[78]78
  Анушираван Справедливый – прозвище царя Ирана Хосрова I (531–589 гг.) из династии Сасанидов.


[Закрыть], то и он вынужден был бы признать его.

– Очень вам благодарен. Теперь у меня к вам вторая просьба.

– Пожалуйста.

– На Хушанга завели ещё одно дело: утверждают, якобы он с несколькими иностранцами занимался фотографированием и выведыванием каких-то сведений в районах расположения воинских частей. Клянусь вашей благословенной жизнью, все эти обвинения совершенно необоснованны. К таким делам этот юноша абсолютно непричастен. Его так осаждают девушки, что ему некогда причесаться, а когда у него выпадает свободная минутка, мамаша затаскивает его в спальню, запирает дверь и они по четыре часа, а иногда и до самого утра сидят за книгами и расчётами. И вы не представляете себе, как этот несчастный юноша, словно камыш от кальяна, худеет и желтеет от бессонных ночей, проведённых за сложением и вычитанием. Где уж ему найти время ходить с американцами по горам и оврагам! К тому же он не знает ни одного слова по-английски.

– Да, но это же не довод. Кроме того, начальником второго управления штаба армии назначили какого-то нового человека и, когда он разберётся во всех делах, будет слишком поздно. Я же считаю нецелесообразным для себя впутываться в это.

– Но ведь вы сами прекрасно знаете, ваше превосходительство, что американцы в пашей стране не нуждаются в гидах и посредниках, в особенности в вопросах, касающихся военных тайн. Всё это и так находится в их руках.

– Господин Фарибарз-хан, я прошу вас не позволять себе дерзости в отношении высших властей. Такие заявления недостойны ни меня, ни вас. Не наше дело обсуждать вопросы, затрагивающие высшие интересы страны. Нашей десятитысячелетней независимости угрожает опасность, и наш долг – всячески защитить и сохранить отечество. А эти господа полны доброй воли.

– Ну, конечно, конечно, против этого я не возражаю, я только хотел, чтобы вы спасли бедного юношу от грозящих ему неприятностей.

– Какие неприятности? Разве это неприятности?!

– С тех пор как стало известно об аресте, он не имеет покоя ни днём, ни ночью.

Тут его превосходительство дивизионный генерал Меджази широко расставил ноги и разразился безумным хохотом.

– Ну и ну, господин Фарибарз-хан, вы что, хотите обмануть ребёнка? Я и вы – мы оба прекрасно знаем, что если будет доказано, что он занимался шпионажем через две-три недели наш милый друг обскачет всех нас. Наше несчастье именно в том и состоит, что мы не являемся официальными шпионами, иначе наши дела были бы значительно лучше, чем теперь. Очень хорошо, что вы мне сказали, с кем он ходил. Теперь нам легко удастся замять эту историю. От моего имени передайте ему: пусть он попросит тех людей, с которыми ходил в горы, чтобы они активно вмешались в его дело. С такими связями, как у него, не он нуждается в нас с вами, а скорее мы с вами будем нуждаться в нём.

– Теперь у меня к вам третья просьба.

– Пожалуйста, я всей душой готов служить вам.

– Несколько дней назад наш несчастный Хушанг шёл следом за девушкой, которая возвращалась из школы, и так проводил её до дома. У двери дома отец девушки, какой-то неотёсанный дикарь, полагая, видимо, что всё ещё продолжается эпоха феодализма и бесправия, схватив палку, налетел на этого тщедушного, хилого юношу, которого достаточно схватить за нос, чтобы он отдал богу душу, и отдубасил его.

– Странно, что такие дикари всё ещё встречаются в стране шахиншаха.

– Да, горбан, этот грубый мужлан не оставил у бедного юноши ни одного целого ребра.

– Я официально выражаю вам соболезнование от имени главного управления полиции. Если вы разрешите, я сейчас же скажу одному из депутатов, сторонников правительства, чтобы в четверг на заседании меджлиса он сделал по этому поводу запрос правительству.

– Это мы уже сделали сами. Господин Алак Бедани взял эту миссию на себя. У нас к вашему превосходительству просьба другого порядка…

– Пожалуйста, пожалуйста, я с большим удовольствием…

– Прикажите начальнику полицейского участка, чтобы он на несколько часов арестовал отца той девушки. Во-первых, этот мужлан позволил себе учинить дебош в общественном месте, а во-вторых, он грубо обругал благовоспитанного молодого человека, знающего иностранные языки, известного всему дипломатическому корпусу Тегерана, молодого человека, который по. крайней мере десять рад играл в бридж с самим господином английским послом и несколько раз фотографировал его с теннисистами и игроками в пинг-понг с проспектов Шах-Реза и Дербенд, и эти фотографии были помещены на первых страницах газет; в-третьих, сам факт, что этот дикарь пустил в ход кулаки, пинал несчастного ногами, бил палкой, несомненно, является признаком его преступности. Необходимо призвать хулигана к порядку.

– Хорошо. Я дам указание, чтобы на него завели дело по обвинению в оскорблении должностного лица при исполнении служебных обязанностей.

– Вот это будет превосходно. Кстати, я упустил из виду одну деталь: пожалуйста, прикажите записать в протокол, что этот хулиган обругал площадной бранью постового полицейского номер 48596. И ещё матушка поручила мне передать вам, что дело вашей сестры улажено. Председатель суда дал слово потребовать у её мужа развода, а также обещал принять во внимание свидетельские показания, подтверждающие, что он подарил вашей сестре дом и что дарственная запись съедена термитами.

– Я очень благодарен вашей матушке, я был уверен, что она не преминет оказать любезность людям, так расположенным к ней.

Сказав это, его превосходительство дивизионный генерал, опьянённый успехом, засунул указательный палец между второй и третьей пуговицами мундира, на уровне орденских планок, символов благодарности разных государств, и неспеша направился в кабинет хозяина дома, которого с особым рвением атаковали гости.

Мадам Нахид Доулатдуст на этот раз не пожалела денег для приёма гостей. Всё было ею предусмотрено. Огромный овальный стол и несколько небольших столов, взятые напрокат из бара «Мина» на проспекте Шах-Реза, были установлены в гостиной. За ними на небольшом столике рядом с бокалами и рюмками стояли тридцать-сорок бутылок со спиртными напитками, начиная с разных сортов водки и кончая самыми изысканными винами, виски и джином. Мадам Нахид Доулатдуст сегодня даже великодушно оставила Хушанга, приказав ему встречать своих высоких гостей.

Накинув на шею тесьму от белого, не первой свежести фартука и повязав его на талии, Омм-ол-Банин с затёртым кухонным полотенцем на плече проворно мыла в тазике с грязной, бурого цвета водой бокалы, из которых, по её выражению, гости пили змеиный яд. Она доставала бокалы из тазика, быстро вытирала их грязным полотенцем и подавала Хушангу Сарджуи-заде.

Мехри Борунпарвар стояла в углу гостиной под безвкусной олеографией, вставленной в выцветшую заграничную рамку с запылённым стеклом, на которой были грубо намалёваны персики и гроздь винограда.

Господин Джавал Аммамеи, с рюмкой виски в руке и сигаретой в зубах, то и дело пускал дым прямо в лицо несчастной Мехри и при этом был уверен, что он любезно ухаживает за ней. Говорил он высокопарно и вместе с тем позволял себе грубость, бахвальство и ложь, слова произносил как-то по-особому, без конца, иногда совсем не к месту вставлял французские словечки. Он говорил ей:

– Хотя вы и не особенно красивы, но ваше кокетри мне очень нравится, и я готов купить вам кадо[79]79
  Кокетри – Франц. coquetterie – кокетство; кадо – франц. cadeau – подарок.


[Закрыть].

– Вы очень любезны, господин Аммамеи, но давайте пока воздержимся от этого.

– Нет, нет, мадам, в самое ближайшее время истекает срок полномочий междлиса, и я на некоторое время поеду в Лавасан. Когда же урны с бюллетенями привезут в Тегеран, я несколько дней, до открытия меджлиса и утверждения моего мандата, буду свободен и готов наслаждаться вашими прелестями. Другого амюземан[80]80
  Амюземан – франц. amusement – развлечение.


[Закрыть] я не имею.

– Вот так кавалер, что б ты скорее провалился в могилу!

– Ну чем же я плохо ухаживаю, мадам? На французском языке это называется флиртом.

– Да будут посыпаны пеплом ваши головы. Вы, европейцы, думаете, что таким способом можно завладеть сердцем женщины?

– Не будьте так нелюбезны, ханум. Я вчера получил от вашего супруга письмо из Шираза. Он просит перевести его в финансовое управление Тебриза. Я дал ему положительный ответ и хотел сегодня вечером, переговорив с министром финансов, уладить его дело и сообщить вам радостную весть.

Услышав это, Мехри изменила тон.

– Я очень благодарна вам за любезность. Но ведь, как говорится, красавицы дают тысячу обещаний и ни одного из них не выполняют.

Господин Джавал Аммамеи раскатисто рассмеялся, потом два раза затянулся сигаретой, допил виски, откашлялся, выпятил грудь и с кривой улыбкой, которая появлялась на его губах раз в сто лет, приблизил к чёрным крашеным волосам Мехри своё раскрасневшееся лицо и лысую голову – на ней торчали лишь несколько волосков, тщательно перекинутых с одной стороны головы на другую, – и, бесцеремонно положив свои руки на талию Мехри, игриво сказал:

– Да, ханум, ведь неспроста ваш незаконнорождённый супруг Таги Борунпарвар является сейчас начальником финансового управления такой важной провинции, как родина Саади. Если бы вы знали, какую дружбу вёл со мной этот щенок, когда мы учились в школе!

– Почему вы думаете, что я не знаю? Он мне рассказывал об этом.

– Да упокоит господь душу покойного имама. В те времена, когда мы жили в доме умершего Рокн-од-Доуле возле водоразборной колонки Ноуруз-хана, покойный имам читал там проповеди. В первые десять дней ашура, когда мы приглашали проповедника, Таги постоянно слонялся поблизости. Вечером, как только проповедь кончалась и женщины начинали расходиться, я и Таги пускались за ними.

– Да проклянёт вас господь, разве подобные собрания подходящее место для любовных интрижек?

– Ну, полно, неужели вы забыли, что Таги познакомился с вами как раз там?

– Господи, пусть у него отсохнет язык! Ах ты осёл! Моя надежда, что ты хоть когда-нибудь станешь человеком, так и не сбылась. Ну, можно ли заводить такие разговоры при посторонних?

– Да падёт прах на мою голову, я совсем забыл, что ваша дочь Хаида здесь и наблюдает за нами.

– Это как раз не так важно. Когда она с Фарибарзом, то, если даже на неё обрушится потолок, она этого не заметит.

– Итак, теперь, когда мы уладили дела Таги, у вас есть ещё какие-нибудь претензии? Может, мы ещё должны вам дать кое-что наличными?

Мадам Мехри Борунпарвар призадумалась. Эта Хаида, чтоб ей провалиться, с каждым днём транжирит всё больше денег, а ведь счастье начальников финансовых управлений переменчиво: прослужив два-три месяца в каком-нибудь городе, они попадают в затруднительное положение. Один раз им удаётся обобрать в своей округе всех, одного за другим, словно бусинки чёток, но после этого они уже не имеют никаких доходов и им приходится добиваться перевода куда-нибудь на новое место, где можно было бы таким же способом снова набить свою мошну. И, пока этот грубый и наглый осёл пользуется влиянием в государственном аппарате, пока он единственный человек, который может обеспечить Таги доходное местечко, стоит ли пренебрегать им, несмотря на отвращение, которое она к нему питает? На толстых губах Мехри-ханум появилась деланная улыбка. Она взяла руки господина депутата меджлиса и уважаемого министра, которые покоились на её талии, в свои, сложила бантиком губы, прищурила глаза и с каким-то верблюжьим кокетством склонила свою голову к его расплывшемуся, изъеденному оспой, самодовольному лицу.

– Ах, милый мой мешок[81]81
  Игра слов: «Джавал» означает «мешок».


[Закрыть], ты ведь всё знаешь. Господь бог свидетель, я уже давно тоскую по твоей ласке, по твоим нежным словам, которые обжигают сердце.

– Да мне и Таги писал, чтобы в его отсутствие я развлекал тебя и не давал тебе тосковать.

– Какой он нежный, любящий супруг! Это не муж, а драгоценный камень, у него ума и такта хватит на весь мир.

– Конечно, он выше всяких похвал. Его можно сравнить только с луной. Да и как не любить человека, у которого такая прелестная жена, как вы!

Мехри снова прищурила глаза и сложила бантиком губы, крепче сжала своими пухлыми пальцами руки уважаемого депутата меджлиса, бросила на него ещё более томный взгляд и приблизила своё лицо к лицу депутата.

– Милый мой мешок, ты же знаешь, я несчастная женщина. Другие женщины разбалтывают свои тайны, я же мучаюсь и терплю молча. Я не хочу клясться жизнью Хаиды, но клянусь тебе жизнью Фарибарза Доулатдуста, который для меня дороже зеницы ока, что сердце моё замирает от твоих ласковых слов.

Депутат меджлиса и уважаемый министр напыжился, напустил на себя ещё большую важность и, самодовольно рассмеявшись, сказал:

– Ну, вот видишь, дрянь ты этакая, наконец мы друг друга поняли. Завтра вечером приготовишь для меня индейку пожирнее и чтобы там никакие Хаиды-Маиды и Фарибарзы-Марибарзы нам не мешали. Я хочу наплевать на все дела и немножко развлечься. Ты поняла, дорогое моё сокровище? А что касается Таги, я сейчас же всё улажу.

Господин уважаемый депутат меджлиса и министр круто повернулся и, словно огнедышащий дракон, храпя, подошёл к высокому столу, стоявшему перед баром, у которого с рюмкой в руке, облокотясь на край стола, стоял господин министр финансов, поглощённый беседой с Махин Фаразджуй.

Махин особенно выделялась в этой компании. Она была ещё более лживой, чем все остальные, и в этом обществе, где все лгали друг другу и каждый старался обмануть другого, было наглядно видно, каким большим уважением пользуется человек, подобный Махин, который может дать своим партнёрам много очков вперёд.

Махин была единственным человеком, который умел держать в руках всех министров конца эпохи диктатуры[82]82
  Эпоха диктатуры – годы правления Реза-шаха Пехлеви.


[Закрыть] и всей «эпохи демократии». С того момента, как эта женщина появилась на политической арене и впервые добилась своего, и до сегодняшнего дня в каждом деле чувствовалась её рука. Только политические слепцы, погрязшие в корысти и алчности, казалось, надели на глаза толстые шоры и не видели её подлинного лица.

В этот вечер Махин была одета в чёрную юбку из тафты и белую, с мелкими цветами, парчовую блузку без рукавов и с декольте. Густые чёрные волосы Махин спускались на спину, и те, кто был посвящён в её тайны, знали, что ими она искусно прикрывает следы от кровососных банок. Она опустила на лоб ровно подрезанную чолку, ибо слыхала, что Жанна д’Арк носила такую же, и считала, что эта причёска придаёт человеку невинный и целомудренный вид.

Любимый муж Махин, который обошёл уже все министерства и некоторое время даже украшал своей персоной министерство здравоохранения и министерство сельского хозяйства, за последнее время успел уже сменить около дюжины постов начальников главных управлений министерства финансов Ирана. В тот день, когда господин Али Фаразджуй прибыл из захолустной провинции в Тегеран, его звали просто Сафаром Али. Мать его тогда поступила прислугой в дом одного из продавцов каламкаров 1 в караван-сарае Амира, а сына своего пристроила там же мальчиком на побегушках.

Слепой купец Хаджи Али Ахмед славился на базаре тем, что торговал только исфаханскими каламкарами[83]83
  Каламкары – широко распространённые в Иране занавеси и скатерти из хлопчатобумажных тканей с набивным орнаментом или рисунком.


[Закрыть] и гязью[84]84
  Гязь – сладость, изготовляемая из сахара и фисташек; в Иране славится исфаханская гязь.


[Закрыть]. И это в то время, когда все его коллеги богатели на торговле другими товарами! Главным источником доходов Али Ахмеда была торговля гязью, каждая коробка которой обходилась ему в пять кранов, а он продавал её за пять кранов и десять шаев. Он был таким поклонником всего старинного, что только один во всём Тегеране продолжал торговать синим и зелёным холстом, и сельские ахунды, которые всё ещё носили эту райскую одежду, если им нужно было купить холст, направлялись прямо в его магазин.

У хаджи было очень много внуков от сыновей и дочерей, и дом его был похож на курятник, полный цыплят – малых и больших, белых и чёрных, серых и коричневых. Сафар Али сразу же подружился с внуками купца и порой, когда тем удавалось стащить что-нибудь у своего деда, он сплавлял краденое. Вскоре он и сам стал воровать и на этой почве установил тесный контакт с самым бесчестным из внуков хаджи.

Сафару Али повезло; этот внук хаджи, которого звали Ага Хосейн Фариад-Хах, довольно успешно поднимался по служебной лестнице и был то уполномоченным министерства, то заместителем министра и даже председателем одного из созывов меджлиса. В те времена, когда он пользовался наибольшим влиянием и был одним из столпов новой монархии, посвящённых во все секреты государства, он всюду, словно слепого котёнка, таскал за собой своего старого товарища и соучастника по воровским делишкам Сафара Али. Он и назначил Сафара Али, бывшего тогда начальником отделения почты на базаре, на пост начальника главного управления министерства путей сообщения, так как тогда оно было самым захудалым министерством в государстве, и это назначение было делом несложным.

С тех пор Сафар Али, выходец из захолустной провинции, пошёл в гору. Кое-как он научился грамоте у домашнего учителя внуков хаджи и, выдумав себе вычурную подпись, с трудом, словно курица лапой, подписывал деловые бумаги. Все документы, выдававшиеся с припиской «с подлинным верно», подписывались им.

У Сафара Али была двоюродная сестра, которая родилась в той же самой захолустной провинции на два-три месяца позже его, и её покойный отец с особой гордостью назвал её Хаджар-хатун[85]85
  Xатун – приставка к имени, примерно соответствует слову «матрона».


[Закрыть]. Хаджар, пухленькая, бледная девушка, в двенадцать лет была слишком опытна во всех явных и тайных вопросах любви и напоминала женщину, успевшую десять раз побывать замужем. Её мать после смерти первого мужа сменила трёх или четырёх мужей к наконец попала в цель, став официальной прачкой улицы Ала-од-Доуле, на которой в те времена жили все иностранцы.