Текст книги "Воровство и обман в науке"
Автор книги: С. Бернатосян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)
Чем не угодил истории Генри Кавендиш?
Вынесенное в заголовок имя этого ученого связано с его опытами по «взвешиванию» Земли. Что же это были за опыты? Кавендиш знал, что тяготение распространяется на огромные расстояния. Но обязательно ли следить за движением звезд, чтобы определить величину «тяговой» силы?
Если притяжение существует между любыми двумя объектами, то почему бы не измерить действующую между ними силу, не забираясь в поднебесье? Почему не взять, например, два шара и не проследить, как один будет притягиваться другим? Опасность ошибки кроется только в крайней слабости действующих сил, которые можно не заметить. А если провести эксперимент с величайшей осторожностью? Выкачать из аппарата воздух, удостовериться в отсутствии электрических зарядов и тоща уже попытаться произвести измерения?
Так ученый и поступил. Соорудил прибор, напоминающий деревенское коромысло, и на его концах разместил миниатюрные шары из свинца. При помощи этого в целом нехитрого устройства ему действительно удалось обнаружить силу, действующую между двумя большими свинцовыми шарами и этими закрепленными небольшими шариками. Коромысло Кавендиша болталось на очень тонкой упругой нити, за закручиванием которой он тоже тщательно следил. Величина силы, высчитываемая Кавендишем, все время была обратно пропорциональна квадрату расстояния, что позволило, зная массу и расстояние, рассчитать коэффициент, равный 6,6710-11 Н•м /кг.
Вроде бы все это было известно и раньше. Да, все, кроме массы Земли! Кавендиш своим опытом наглядно продемонстрировал, какому, в сущности, простому правилу подчиняются все планеты и звезды, и что, овладев этим правилом, можно запросто предсказывать их будущее. С этого кавендишева эксперимента, пожалуй, и началась эра научного моделирования. Но заговорили о ценности его исследований лишь к концу XVIII столетия. Чем же не угодил истории Генри Кавендиш? Так уж получалось, что при жизни талантливый английский физик-аристократ публиковал только те исследования, в достоверности которых у него не было и тени сомнения. Поступай он иначе, возможно, человечеству повезло бы куда больше. Но Кавендиш иначе не мог, он просто был не в состоянии поступаться принципами, которым свято следовал всю жизнь.
Эта сверхосторожность выражалась и в его крайнем немногословии. За всю жизнь он произнес меньше слов, чем обычный человек произносит за год, и напечатал гораздо меньше статей, чем новоиспеченный ныне аспирант. Может быть, она проистекала от излишней мудрости или робости ученого, но только из-за нее многие работы Кавендиша долгое время оставались неизвестными. Так же, как и он сам. Только после того, как стараниями Джеймса Кларка Масквелла в 1879 году был найден и опубликован весь его научный архив, открылось, что этот молчун, скромняга и сверхоригинал в отдельных случаях намного опережал науку своего времени.
Оказалось, что за четырнадцать лет до Шарля Огюстена Кулона, сформулировавшего в 1785 году основной закон электростатики, Кавендиш пришел к выводу, что сила электрического взаимодействия должна быть обратно пропорциональна квадрату расстояния между двумя противоположными зарядами. Чувствуете? Та же зависимость, что и при расчете силы взаимодействия между небесными телами. Подобную зависимость, кстати, наблюдали также современники Кавендиша Даниил Бернулли (1760 г.) с Джозефом Пристли (1766 г.). Что помешало этим двоим предстать миру, история вообще умалчивает. Факт же таков: школьники по сию пору убеждены, что получают свои "пятерки" и "двойки" за закон Кулона.
Конечно, оно звучит проще, чем закон Бернулли – Пристли – Кавендиша – Кулона, но можно было бы ради справедливости воспользоваться и аббревиатурой, либо отдать приоритет первому – Бернулли. Хотя бы потому, что "Кулон нам друг, но истина дороже". Истину исказили. Науку окулонизировали.
Спасибо, что отыскался хоть один правдолюбец – Максвелл. Ведь если бы не он, то мы в полной уверенности вслед за современной российской поп-звездой могли распевать: "узелок завяжется, узелок развяжется, а приоритет того, с кем совсем не вяжется!" Развязав узелок на архивных папках Кавендиша, Максвелл, потянув ниточку, вытянул из исторического клубка такие переплетения судеб, такую путаницу имен, что для одного их заучивания понадобилось бы завязать не один узелок на память.
Сомневаетесь? Тоща припомните широко известное высказывание Эйнштейна о Фарадее: "Необходимо было иметь могучий дар научного предвидения, чтобы распознать, что в описании электрических явлений не заряды, не частицы описывают суть явлений, а скорее пространство между зарядами и частицами".
Альберт Эйнштейн, как впрочем и все ученые, пребывал в убеждении, что именно Майкл Фарадей установил влияние промежуточной среды в электромагнитных явлениях и даже рассчитал его величину, называемую диэлектрической постоянной.
Архивные же записи указывали, что датированное 1837 годом это открытие было сделано за 60 лет до Майкла Фарадея и принадлежало Генри Кавендишу. А первые наблюдения над промежуточной средой за 20 лет до Кавендиша провел другой прозорливый физик – швед Иоганн Вильке. Именно ему впервые удалось наблюдать и описать явление поляризации диэлектриков – смещения электрических зарядов в диэлектрике под воздействием электрического поля. Современные учебники физики умалчивают об этом.
Но и это еще не все. При тщательном изучении богатого наследия ученого-отшельника Масквелл выяснил, что по ходу развития науки потерялся еще целый ряд высказанных и экспериментально подтвержденных Кавендишем идей. Причем не только во всевозможных областях физики (молекулярной, математической, тепловой), но и в химии, в дальнейшем "переоткрытых" другими исследователями.
Разумеется, что такое беспредельное равнодушие современников Кавендиша к его трудам не могло не повлечь за собой глубокой обиды. Он до предела ограничил и без того скупое общение с людьми своего круга, а потом и вовсе перешел с коллегами на переписку. Для любого ученого считалось редкой удачей, если ему удавалось войти в контакт с Кавендишем и обменяться двумя-тремя фразами. На большее ученый-затворник способен не был. Даже в доме со слугами он разговаривал, пользуясь записками, которые подсовывал им через дверные щели, когда следовало сделать необходимые распоряжения.
На научной карьере этот ученый-аристократ вообще поставил жирный крест и просиживал в лаборатории только лишь из-за неиссякаемой любознательности. Чем обернулась самоизоляция Кавендиша для человечества теперь совершенно очевидно. Наука потеряла на ней в своем развитии не месяцы, не годы – века!
Забытые имена в истории электричества
Надо сказать, что благородный почин Максвелла по части пересмотра приоритетов был поддержан Дж. Дж. Томсоном, Э.Х. Ленцом, Б.С. Якоби и В. Нернстом. Общими усилиями в полемике с другими учеными они отстояли права на еще один фундаментальный закон физики – закон Ома, открытый в 1826 году. Как и волновую теорию Френеля, этот закон научные круги встретили в штыки.
Вопреки заверченным математическим формулам Френеля, выводящим волновую теорию света, закон, сформулированный Георгом Симоном Омом, был на редкость прост. Это обстоятельство и сыграло роковую роль в научной судьбе Ома, в ту пору работавшего рядовым учителем гимназии. Гениальная простота его расчетов воспринималась маститыми учеными как "болезненная фантазия, единственной целью которой является принизить достоинство природы". Как тут не вспомнить "калужского сумасшедшего" К.Э. Циолковского!
Единомышленники Максвелла не соглашались с таким безапелляционным мнением. Перепалка почти зашла в тупик. Но наконец жаждущие правды насытились. После экспериментальной проверки высокочувствительными приборами, проведенной К. Пуйе, теоретические выкладки полностью подтвердились, и закон Ома занял прочное положение в учебниках и пособиях по физике. Открытие наконец-то получило признание! Но для этого понадобилось несколько десятилетий изнурительных и большей частью бесплодных дискуссий. Ому, можно сказать, все-таки достался выигрышный лотерейный билет, и он занял достойное место в истории Науки, в отличие от своего невезучего предшественника. Тем не менее на сегодня будет правильным видеть в Георге Оме не носителя оригинальной идеи, не первооткрывателя, а человека, давшего классическое математическое обоснование количественной связи между электричеством и теплом.
Почему? Да потому что эту связь открыл еще в первые годы XIX столетия французский химик Антуан Франсуа Фуркруа, отслеживавший степень накаленности, включенной в гальваническую цепь проводящей проволоки, которая в одних случаях пылала, как девушка на выданье, а в других еле теплилась. Фуркруа сразу сообразил, что между силой тока, его напряжением в цепи и природой проводящего материала существует явная зависимость, так как он пользовался проволоками самого разного химического состава.
Будь он физиком, то конечно бы не оставил эту кажущуюся «мелочь» без внимания, но как специалист иной области по неосведомленности «прошляпил» свое открытие, полностью переключившись на разработку новой химической номенклатуры, которая легла в основу его фундаментального труда «Система химических знаний», вышедшего в 11 томах.
Настоящий курьез произошел и с другим ошеломляющим открытием – получением ослепительной электрической дуги как первого источника электрического света. Его связали с именем английского ученого Гемфри Дэви. Это открытие принесло ему мировую славу и высокое положение президента Лондонского Королевского общества. Хотя на самом деле точно такую дугу шестью годами раньше добыл российский ученый Василий Васильевич Петров посредством созданной им в самом начале 1800 года крупнейшей в мире гальванической батареи. В изданной в 1803 году книге этого профессора физики "Известие о гальвани-вольтовских опытах" в главе VII подробно излагалась его методика по проведению экспериментов с электрической дугой, которую затем повторил Гемфри Дэви в Лондоне. Размышлять о плагиате (в этом и курьез!) не приходилось, потому что работы Петрова никто не заметил не только за рубежом, но и у него на родине, в России.
Однако бедная дуга, будучи переоткрытой, снова поросла травой забвения. Понадобилось еще несколько десятилетий, чтобы ее наконец, следуя рекомендациям Петрова, которого можно признать первым русским электротехником, стали использовать для плавления и обновления металлов (будущая электрометаллургия) и применили как осветительный прибор (электрическая лампочка).
На этом празднике света изобретение расквиталось за свое умалчивание. Попав под старость в центр внимания, незаслуженно пребывавшая до этого в роли Золушки ослепительная дуга заставила добиваться ее руки целую плеяду исследователей: Грове, де Модейна, Стэта, Гебеля, де Шанжи, Адамса, Лодыгина, Дидрихсона, Кона, Булыгина, Яблочкова, Фокса и Свана. Каждый из них внес свою лепту в создание лампочки, но лавры победителя достались американцу Томасу Алва Эдисону, который примкнул к свите ее поклонников самым последним.
Эдисон получил искусственный свет не первым, но лампочку стали отчего-то называть его именем. Под ним она и живет в мире. Только россияне, отмывая, быть может свой первоначальный грех перед великим соотечественником В.В. Петровым, иногда знакомят с ней "своих" как с лампочкой Яблочкова.
Вся же картина в целом соответствовала часто повторяющейся схеме в истории науки: последние стали первыми, а первые – последними. Об этой неизбежности говорил когда-то и Спаситель. Правда, он имел ввиду небесное царство, а не земное, но лампочка-то и висела наверху… на волоске! (Об этом "волоске", осветившем путь человечества к светлому будущему, нам еще предстоит поговорить.)
Из многочисленных курьезов в науке в принципе можно было бы создать недурной водевиль, если бы при этом не было пострадавших. А пострадавшие, к сожалению, были. Причем такие, за которыми судьба действительно "шла по следу, как сумасшедший с бритвою в руке".
Особенно безжалостно обошлась она с замечательным российским физиком Георгом Вильгельмом Рихманом, родившимся в эстонском городе Пярну и трагически погибшим во время очередного опыта по атмосферному электричеству. Этот, один из первых российских академиков, руководивший первой физической лабораторией в Санкт-Петербургской Академии наук и тесно сотрудничавший с М.В. Ломоносовым, очень походил по своему характеру и складу ума на англичанина Генри Кавендиша. Всегда был чрезвычайно сдержан, влюблен в свою работу, сыпал идеями, как из рога изобилия, но тщеславием никогда не страдал, больше заботясь о деле, чем о самом себе.
"Я не питаю решительно никаких надежд на создание теории, с помощью которой все явления электричества могли бы быть объяснены так, чтобы не осталось больше никаких сомнений, – писал он по поводу своей работы и добавлял: Изложу свои размышления для того, чтобы, может быть, дать другим, более способным, заложить основы такой теории, средство приблизиться к цели".
Фраза оказалась пророческой. И проведенной в скромных трудах жизнью, и внезапной смертью, унесшей его в 42-летнем цветущем возрасте, Рихман на самом деле предоставил шанс сделать важнейшие открытия в области электричества другим ученым. Точнее – подписаться под ними, поскольку в его архиве они уже существовали как объективная реальность.
Он первым в 1748–1751 годах провел целую серию опытов, доказывающих существование электростатической индукции. Для этого Рихман брал проводник, помещал его в постоянное электрическое поле и наблюдал, что произойдет, если воздействовать на среду электрическим разрядом. Всякий раз повторялась одна и та же реакция, связанная с электростатикой: на противоположных участках проводника появлялись положительные и отрицательные электрические заряды.
Так ведь, как и в случае с Кавендишем, потребовались годы, чтобы открытое Рихманом явление электростатической индукции было признано как физический закон. Сам же ученый оказался к нему как бы непричастным. Если заглянуть в самые разные пособия по физике, то в них можно найти чуть ли не десятки имен, прилепившихся к его невостребованной вовремя работе. На истинного же автора не указывает ни один составитель!
А как промахнулось человечество, не обратив внимания на работы Рихмана за 1752 год, где он вплотную приблизился к идее создания современных конденсаторов и теоретически обосновал возможность создания системы, которая бы позволяла накапливать электрозаряды. Припомните, когда в электричестве и радиотехнике стали применяться конденсаторы? Только лишь в XX столетии.
Тот же Рихман с потрясающей для человека его эпохи научной прозорливостью увязал процесс разрядки конденсатора с затухающими колебаниями. Но кому она была нужна? Целое столетие ученым не приходило в голову заинтересоваться его расчетами, пока за те же опыты не взялись напористый американский физик Джозеф Генри и нацеленный на открытие немецкий естествоиспытатель Герман Людвиг Гельмгольц. Поставленные ими эксперименты подтвердили то, к чему век назад пришел Рихман: да, разряд конденсатора действительно представляет собой совершенный колебательный контур. Но Рихман и тогда не попал даже в соавторы собственной научной работы.
Этому в прямом смысле сгоревшему в горниле науки талантливому исследователю и работяге не досталось никаких почестей. Его приоритеты делят сейчас между собой практичный немец Беренд Феддерсен, вездесущий англичанин Уильям Томсон и иже с ними, как будто Рихмана как ученого вообще никогда не существовало.
И упрекнуть при этом, кроме судьбы, в сущности некого. Феддерсен также беззаветно отдал себя изучению электрических колебаний и волн, как и Рихман. А теория Томсона, больше известного научным кругам под именем лорда Кельвина, по праву вошла в школьный курс физики (широкоизвестный опыт с конденсатором и катушкой, соединенными в электрический контур). Важная единица индуктивности в физике называется "генри", хотя не исключено, что она также полноправно могла бы называться "рихманом". Что действительно отнесено историками к заслугам Рихмана, который фактически положил начало изучению электричества в России, так это его пионерские количественные измерения электрических процессов и создание уникальных электроизмерительных приборов – электрического указателя, который используется в разных модификациях, и первого в мире абсолютного электрометра, сконструированного по принципу весов. Рихман часто говорил о науке, что это жизнь во имя жизни. Когда же он до остатка отдал этой жизни свою, она даже не всплакнула на его похоронах. Не оценила своего гения и русская земля. Только приняла в последние объятия.
И как же тут с горечью не вспомнить тютчевские строки: "…умом Россию не понять!" Рихман, Петров, Яблочков… Да сколько еще известных и неизвестных ей творцов могли бы послужить приращению отечественных наук, будь само Отечество к ним более любезно…
От дела игуменьи Митрофании до дела академика Николая Сергеевича Вавилова пролегло огромное расстояние. Тысячи верст протянулись от могилы преследуемого властями Александра Сергеевича Пушкина до могилы убитого ими же Николая Рубцова. И последний пик нелюбезности – беспримерная по низости травля академика Андрея Дмитриевича Сахарова – гениальной личности XX столетия. Но что извлечено из этого постыдного исторического опыта великой страны? Чем изменился ее сегодняшний день? Разваливающаяся Академия наук, сгнивающие в непригодных книгохранилищах бесценные архивы, бедствующие ученые и лишенные эмоций рядовые телесообщения о самоубийствах вице-президента Академии наук или директора института ядерной физики. Почти как о закрытии соседнего магазина…
Увы, число гонимых пророков и утраченных приоритетов в цивилизованном мире вопреки разуму только множится. Только набирает обороты ничуть не изменившаяся с тайной вечери иудова психология: "…живого подавай толпе товара, а если он идет наверняка, она учует в нем ярлык таланта и рвущий ноздри запах чужака".
Будем справедливы. Совсем недалеко от России ушли в пренебрежении к своим выдающимся соотечественникам рациональный Запад и гуманизированная Европа. Преступная халатность по отношению к ученым и их открытиям давненько поселилась и там, как мы могли уже в этом убедиться. Продолжаем убеждаться и дальше, натыкаясь в одних случаях на фарс, в других – на человеческие драмы.
Известно, что в инженерной практике довольно часто применяется электрическая схема под названием "мостик Уитстона". Она позволяет легко и точно определять сопротивление и связанные с ним иные физические величины. Но на самом деле живший в XIX веке исследователь Чарльз Уитстон такой "мостик" вовсе не создавал!
Он лишь описал это изобретение в докладе, который представлял Лондонскому Королевскому обществу в 1843 году. И тогда же со всей прямотой указал, что придумал оригинальное электрическое устройство не он, а физик С. Кристи, тоже англичанин по происхождению.
Тем не менее этот мостик настойчиво продолжают приписывать Уитстону. А вот действительно принадлежащие ему масштабные открытия – создание в 1837 году электромагнитного телеграфа, а двумя десятилетиями позже пригодного к использованию автоматического телеграфного аппарата, у Уитстона почему-то историками науки отобраны и зачислены в актив абсолютно посторонних лиц.
Эта история близка к фарсу, нелепице, неувязке. Другая же попахивает не попустительством истории, а ее откровенной жестокостью. На этот раз в роли невинной жертвы предстает немец Иоганн Вильгельм Риттер, в основном работавший в области физико-химических наук.
ПОСЛЕДНИЙ ШАНС УИЛЬЯМА ПЕТТИ
Не так давно Библиотека Британского музея приобрела за миллион фунтов стерлингов несколько фолиантов рукописных работ Уильяма Петти, за которые при его жизни не дали бы, пожалуй, ни одного пенса. Это был последний шанс ученого на признание. Жил и творил Петти в XVI–XVII веках, но популярностью в научных кругах не пользовался, хотя его труды уже тогда позволяли причислить этого аналитика к гениям экономической мысли. По существу он был основоположником статистики и первым разработчиком трудовой теории стоимости.
Как показали найденные рукописи, Петти в своих работах сумел затронуть почти все проблемные вопросы политэкономии. Казалось бы, вполне достаточно, чтобы прославить науку и прославиться самому. Однако эти исследования интереса у современников Петти не вызвали. Впрочем, как и его достижения в области геометрии и картографии. Он оказался замеченным только как изобретатель. Да и то всего одной конструкции – первого судна-катамарана.
Так что если бы не щедрые британцы, пребывать Петти и по сей день в неоправданном историческом забытье.
