Текст книги "Воровство и обман в науке"
Автор книги: С. Бернатосян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)
Атанасов расплатился с барменом и, покачиваясь, направился к дверям. Качало не столько от виски, сколько от полноты ощущений. Впервые он был по-настоящему счастлив. Добрый и доверчивый мир раскрыл ему свои объятия, поселяя в душе покой и гармонию. Навстречу спешили добрые и доверчивые люди. И сам он себе казался самым прекрасным человеком на свете. Таким, как задумывал людей Бог.
Удивительно, но его старенькая "телега" тоже преобразилась. В ней ничего не стучало, не скрипело, колеса, казалось, совсем не соприкасались с асфальтом, и узкая полоска шоссе напоминала взлетную полосу аэродрома. Он слился с автомобилем и блаженно оторвался от земли, празднуя свою фиесту, фиесту Джона Винсенто Атанасова…
Про тот вечер и бар он высокому суду, разумеется, ничего не рассказывал. И про девушку, похожую на леди Эшли, – тоже. И про свои озарения относительно конструкции будущего компьютера.
Наоборот, он утверждал, что шел к этому изобретению очень давно. Идею настиг только к тридцати двум годам. Причем такое признание не было неправдой. Он повторил его в автобиографии: "Я не помню ни единого случая, чтобы я не мог найти время для компьютера. В эту затею я вложил всю свою жизнь".
На суде Атанасов был страстен и убедителен. Он не перегружал речь научными терминами, не излагал содержание документов, подшитых к делу. Он просто открыл двери своей творческой лаборатории и сделался в ней вдохновенным экскурсоводом. Сначала им и Берри, как поняли допущенные в святая святых судьи, была сконструирована простейшая модель ЭВМ, ставшая прототипом современного компьютера. На ней выверялись и оттачивались схемы, пришедшие на ум в тишине чужого городка. Они оказались принципиально верными.
Затем – война. Пришлось вплотную работать на нужды военного времени, но он не только не забросил, а, наоборот, ускорил процесс рождения своего детища "ABC".
Спешил, думал, мало ли что… Вдруг – не успеет, вдруг вообще все полетит к чертям собачьим, и мир рухнет. Тоща и его изобретение человечеству уже не понадобится. Три года, перепутав сутки, возился Атанасов с конструкцией машины, и к концу сорок второго первый электронный компьютер был практически готов.
Когда создатели испробовали его на решении n-уравнений с n-неизвестными, он показал поразительные результаты. Сбои давала только система ввода-вывода информации. При возрастании чисел и развертывании n-уравнений увеличивалось количество ошибочных ответов. Процент их был невелик, но Атанасов и Берри добивались от машины безупречной работы в считывании входных данных с перфокарт и выдачи ответов.
Они почти уже нащупали ход, с помощью которого можно было заставить ее не ошибаться, но тут подоспел вызов в военкомат: военный призыв. Атанасова зачислили сотрудником в состав военно-морской артиллерийской лаборатории. Обидно было бросать дело перед самым концом, но он смирился. Принял этот удар судьбы. А вот следующий действительно пережить было трудно.
Оказалось, что пока Берри и Атанасов работали над военными заказами, какие-то невежественные чиновники, проводя инвентаризацию на кафедрах Университета, уничтожили компьютер заодно с другими якобы устаревшими моделями. Его демонтировали как непригодную к использованию вещь. Разобрали на детали. Но если бы тем и кончилось!
В учебной лаборатории накануне акта вандализма успел, как выяснилось, побывать еще один необремененный нравственными установками человек. Он в полной мере изучил принцип действия машины, проник во все тонкости конструкторской разработки и исчез из штата Айова с бесценным багажом чужих идей и мыслей. Этим человеком был Джон Мочли, ныне считающийся владельцем патента.
Давая против него показания в суде, Атанасов привел в качестве одного из доказательств свое письмо, посланное Мочли в начале сороковых годов. Не подозревая, что расторопный тезка тайком уже познакомился с его детищем, он в этом письме доверчиво делился с коллегой мыслями о создании машины, которая смогла бы выполнять любые операции с числами, и просил поддержки в реализации идеи.
Отвечая Атанасову, Мочли уверял, что непременно поможет, сам же стал самостоятельно собирать аналогичный компьютер, взяв в помощники крупного специалиста в области вычислительной техники Проспера Экерта. Получив в солидных финансовых кругах, куда был вхож Мочли, полмиллиона долларов на разработку, оба мошенника, располагая огромным штатом служащих Пенсильванского университета, создали на базе данных Атанасова свою модификацию "ABJAC". На нее Мочли и Экерту и был выдан патент, из-за которого разгорелся скандал, столкнувший интересы корпораций-магнатов.
Потрясенный рассказом Атанасова зал буквально взорвался эмоциями. Кто-то ему захлопал. У кого-то чесались руки влепить ворам по здоровой затрещине. Мочли и Экерт, сорвавшись с мест, завопили "Чушь! Он выжил из ума! Он все лжет!". Разразились проклятиями руководители подставленной фирмы. Засновали почуявшие запах "жареного" журналисты. Подогретая щелканьем фотоаппаратов не могла успокоиться и остальная публика. Призвать ее к порядку не удавалось даже гонгом судейского молотка. Растерялись и сами судьи, вынужденные перенести слушание дела на следующий день.
Наконец наступил заключительный этап судебного разбирательства. Напряжение людей достигло апогея. Ставший центром внимания Атанасов едва стоял на ногах. Его очки постоянно сползали с носа, и одну из дужек приходилось придерживать. Выражение лица Мочли напоминало обезьянье, отражая то готовность к победе, то к расправе. Все ожидали оглашения результатов компетентной судебной экспертизы, должной поставить точку в этой тяжбе с учетом заключения специально собранной экспертной комиссии. И она была поставлена. Как установил суд последней инстанции, граждане Америки Джон Мочли и Проспер Экерт действительно использовали в корыстных интересах исследования Атанасова и изобретенную им принципиальную схему работы электронного цифрового компьютера. Прибегнув к обману, они практически применили в своей разработке все его конструкторские решения как в части регенерации машинной памяти, работы электронных переключающих устройств, раздельною хранения и обработки информативных данных, так и самого процессора. Лично им принадлежала только идея перепрограммирования компьютера с учетом новых задач на основе изменения электрической схемы на панели управления. По существу Мочли лишь модифицировал электронный цифровой интегратор Атанасова.
Исходя из этого, Федеральный суд Соединенных штатов Америки принял решение: патент, принадлежавший ранее Мочли и Экерту, аннулировать, приоритет признать за истинным автором разработки Джоном Винсенто Атанасовым.
Можно только представить, какую реакцию вызвало это честное решение! Мочли и Экерт были в шоке. Разорившаяся корпорация чуть не разорвала их на куски. Умело распутавших змеиный клубок финансовых хитросплетений судей разве что не качали на руках. Со всех сторон раздавались оглушительные аплодисменты. Атанасов день 19 октября 1973 года обвел в настольном календаре красным кружком.
Как жаль, что при этом событии не довелось присутствовать его деду, который посвятил свою жизнь борьбе за освобождение Болгарии от османской заразы. Из-за притеснений турков, не раз угрожавших семье расправой, этот отважный болгарин в свои последние годы был вынужден переселиться в Америку. В ней в 1903 году и родился Джон. Дед обязательно бы разделил его радость и лучше всех понял, какие чувства бушевали в душе. Ведь судьба изобретателя в какой-то степени повторила судьбу борца-освободителя. Оба жили крайне тяжело, страдали, но вера в основополагающую идею и справедливость не оставляла ни того, ни другого. Америка поддержала их в этой вере. Во всяком случае Джон Винсенто Атанасов имел теперь полное законное право отпраздновать свою фиесту. Где? Конечно, в том самом баре, на окраине маленького зеленого городка…
Перекличка или обман разумов?
Не секрет, что, как и любой творческий деятель, ученый стремится к своему признанию. И ученых, которые не мечтали бы о славе, не бывает. Отними у исследователя это естественное желание быть замеченным, и человечество, пожалуй, лишится множества открытий, потому что вместе с ним исчезнет и стимул к творчеству. Важно понимать, что по дороге на Олимп все-таки не следует терять достоинства и переступать границы нравственности. Поздно или рано все равно придется платить по счетам.
Птолемей обессмертил свое имя, обманув историю на много веков, но в конце концов его афера обнаружилась. Неуловимый Кардано вроде бы обошел судьбу на всех поворотах, но оказался уловленным собственной смертью. Пробил час, когда Джон Мочли лишился нечестно добытого патента, а Джон Атанасов получил законное право распоряжаться своим изобретением.
Но сколько еще нераскрытых преступлений и безымянных открытий по сию пору дожидаются своего заветного часа, сказать трудно. И еще труднее его приблизить, поскольку в истории науки очень тесно переплетены легенды с реальными событиями, правда с ложью, корыстный умысел с бесхитростной выдумкой. Да и работой по отделению в ней зерен от плевел занят не беспристрастный Бог, а самые обыкновенные люди с определенными симпатиями и антипатиями, достоинствами и недостатками. Поэтому их оценки того, кто есть кто в мировой науке, на самом деле часто грешат изрядной долей субъективизма, причем нередко в самых крайних его проявлениях. Так что желая избавиться от одних заблуждений, мы невольно впадаем в другие. К тому же эту путаницу в последнее время усугубляет щедрый на сюрпризы возрастающий информационный поток.
…Атанасов, если заново и тщательно переворошить все известные и самые свежие сведения из истории вычислительной техники, был далеко не единственным, кого посетила идея создания машины, способной считать, запоминать и записывать различные математические действия. Ряд историков науки вполне обоснованно связывали эту идею с именами Блеза Паскаля и Готфрида Лейбница, относя ее зарождение к XVII веку.
Ведь в первой суммирующей машине, построенной Паскалем в 1645 году, уже был использован принцип, позволявший складывать и вычитать числа, который сохранился в первозданном виде в современных ЭВМ. Заняться ее разработкой совсем еще тогда молодого ученого побудило… сострадание к отцу. Дело в том, что должность королевского интенданта Нормандии, которую тот занимал, требовала изнурительной счетной работы. Наблюдая за его ежедневными муками, Паскаль мучался сам, пока наконец не. набрел на мысль, как от них можно избавиться. Так появился первый в истории арифмометр.
Созданная в девятнадцать лет Паскалем техническая новинка сразу же вызвала любопытство у французов, и ее выставили как забавную диковинку для всеобщего обозрения в Люксембургском парке Парижа. Причем каждый уважающий себя парижанин считал своим долгом непременно побывать на этой уникальной выставке и поглядеть на небольшой ящичек, в котором скрывалось оригинальное счетное устройство. Современную же конструкцию арифмометра, способного осуществлять любые математические действия, после напряженной сорокалетней работы удалось создать Лейбницу. Она появилась в 1673 году.
Но прошло время и выяснилось, что историки науки заблуждались, указывая на Паскаля как первоносителя данной идеи. В середине нашего столетия эскиз вычислительной машины был совершенно неожиданно обнаружен в рукописях самого Леонардо да Винчи! Обескуражило и другое открытие. Исследователи наткнулись на неизвестное доселе изобретение "механического вычислительного устройства", над конструкцией которого долго размышляли И. Кеплер и В. Шиккард. Загоревшийся идеей Шиккард предположительно к 1623 году дал совместной разработке жизнь. Очевидно, что с этой машиной был знаком Паскаль, хотя почему-то последующие поколения ничего о ее существовании не знали. Эту загадку еще предстоит разрешить. Впрочем, как и многие другие.
Почему, например, большинство математических выкладок Паскаля, относимых нами к его выдающимся заслугам, удивительно, точь-в-точь совпадают с ходом рассуждений в той же плоскости мыслителей Древней Греции и Древнего Востока? Что это – случайное совпадение или намеренное заимствование, продиктованное желанием прославиться? Эту тему, кстати, затронул недавно в одной из своих статей известный французский математик Жорж Ифр.
Подобных фактов в истории науки, когда одна и та же идея гуляет по трудам самых разных ученых, такое множество, что даже самый дотошный исследователь порой не в состоянии найти ответ на вопрос, столкнулся он с перекличкой или обманом разумов? Вот отчего еще так сложно бывает расставить приоритеты по своим местам.
Вспомним, как обрадовался Атанасов мысли об использовании перфокарт при вводе и выводе информации в свой компьютер. Но в действительности к этому раньше него пришел английский математик Чарльз Бэббедж. Это случилось в 1834 году, когда он сделал эскиз собственной "аналитической машины". По его замыслу она должна была представлять собой механическое вычислительное устройство, которое выполняло бы различные расчеты в соответствии с программой, записанной на перфокартах. Однако и Бэббедж не может считаться пионером столь блестящей идеи, поскольку подхватил ее, в свою очередь, у французского механика, изобретателя ткацкого станка Ж. М. Жаккара. "Жаккарда машина", приспособленная для выработки крупноузорчатых тканей, давала возможность управлять каждой нитью основы. Этот принцип вполне мог быть заложен в вычислительную машину.
Воплотить свой замысел в жизнь Бэббеджу так и не пришлось. А жаль. Быть может, со своевременным появлением на свет его детища компьютерная техника начала бы победное шествие по планете не во второй половине XX столетия, а значительно раньше. Ведь эскизная разработка "аналитической машины" содержала в себе многие принципиальные положения, которые были успешно применены при создании современной аналогичной аппаратуры.
Совершенно напрасно считал Атанасов своей и идею двоичной системы счисления, на которой сегодня "держится" любая ЭВМ. Не он, а Лейбниц начал первым ею оперировать. По свидетельству Лапласа, этот оригинал был буквально одержим страстью выражать все числа посредством двух символов – единицы и нуля. В его представлении только такая система и имела право на существование, поскольку в ее основе лежала духовная концепция мироздания. Единица по Лейбницу соответствовала образу высшего божественного начала, а нуль отображал собой небытие, пустоту. Так Лейбниц-философ и Лейбниц-математик, ни в чем не желая уступать друг другу, пришли к компромиссу, который состоял в том, чтобы сочленить разум с верой. Результатом этого компромисса и стала двоичная система, способная "поверить гармонию алгеброй".
Усматривая философскую связь между математическими формулировками и законами природы, Лейбниц упрямо насаждал свою систему взамен общепринятой, убеждая окружающих, что подобно тому, как Всевышний создал все из небытия и своего всемогущества, так из единицы и нуля возникли все остальные числа. Не прижилась она лишь потому, что тогда людям было очень неудобно иметь дело с длинными математическими записями. Из-за этого человечество и отодвинуло эру ее применения на несколько веков вперед.
Возникает вопрос: исходя из всех этих новейших сведений, можем ли мы кого-либо обвинить в плагиате? Равнозначны ли кража формулы Кардано у Тартальи и применение Атанасовым двоичной системы счисления Лейбница? Конечно же, нет. Идея это не листок с расчетами и не фиксация чужих наблюдений за расположением звезд. Идеям свойственно витать в воздухе и кочевать из одной головы в другую, чтобы качественно развиваться. Будь мир устроен иначе, то мы бы не имели возможность, взаимно обогащаясь, черпать родниковую воду из колодцев друг друга, всякий раз приходилось бы заново изобретать велосипед, а научно-технический прогресс просто находился бы в замороженном состоянии. Зачем же выяснять – кто первым сказал "А", углубляясь в хронологию открытий и изобретений, если для человечества это ничего не меняет?
Иное дело, когда речь идет не об общей идее, а о частной. Но и тут, прежде чем давать ученому или его открытию какую-либо оценку, следует хорошенько взвесить все сопутствующие его работе обстоятельства. Например, располагал ли он данными о том, что кто-то поблизости или вдали от него уже пришел к аналогичным результатам? Если да, то по какой причине не спешил с публикацией своего труда или оформлением патента на изобретение? Что помешало ему двигаться дальше?
Не сделав такого анализа, мы никогда не доберемся до истины и увязнем в бесполезных спорах, как увязали в них сами ученые, пытаясь отстоять свои авторские права на выдающиеся открытия в разных областях наук. Красочный пример тому
– изнурительная тяжба за приоритет между двумя мировыми величинами – Готфридом Лейбницем и Исааком Ньютоном. Давайте посмотрим, чем она обернулась для них и для нас.
Великое противостояние
Вообще говоря, Лейбницу не очень-то везло со своими открытиями. Вот и на этот раз он как назло почти одновременно с Ньютоном разработал новое направление в науке – математический анализ. Это стечение обстоятельств породило крупный конфликт между двумя титанами мысли в споре за приоритет.
Студенты технических вузов на собственном опыте знают, что сей крепкий орешек – математический анализ – просто так не раскусишь. Сдавать по этому предмету экзамены – сплошная мука. Так же сложно, как и по сопромату. Такое там обилие всяких специфических терминов и математических тонкостей, что диалог по любому вопросу чрезвычайно затруднен. Можно только представить особенности научной полемики в этой области! Представили? А теперь вообразите, какой накаленной должна быть атмосфера в помещении, где столкнулись лбами спорщики. Причем не просто профессионалы, а первооткрыватели.
Схватка между Лейбницем и Ньютоном собрала вокруг себя много болельщиков и с той, и с другой стороны, и просто любопытствующих и зевак. Ученые буквально кипели от негодования, осыпая друг друга самыми колкими упреками и бесплодными обвинениями. Они отняли у них массу сил, в буквальном смысле "вынули душу" и уж, конечно, ничегошеньки не прибавили к творческому багажу обоих.
Со временем этот беспрецедентный спор перерос в настоящую интеллектуальную войну двух великих философов своего времени. Многие из их окружения и больше всех Пьер Вариньон, выступая посредниками в грандиозной исторической битве, старались, если уж не примирить враждующие стороны, то хотя бы найти компромисс в их обострившихся отношениях.
Однако, несмотря на искреннее дружеское вмешательство Вариньона и других ученых, ситуация не менялась и страсти не утихали. Ни Лейбниц, ни Ньютон никак не желали понять, что если в споре рождается истина, то в драке – только избитая истина. И коль сильна жажда что-то досконально выяснить, то при этом надо иметь холодный рассудок, доброе расположение духа и горячее желание найти точки соприкосновения. Ведь великие люди на то и великие, чтобы не позволять втягивать себя в бесплодные дискуссии.
Поначалу носивший частный характер этот ожесточенный спор за приоритет приобрел межнациональный оттенок и повлек за собой немало отрицательных последствий для прогресса науки. Междоусобная распря двух титанов мысли приобрела такие масштабы, что нашла отражение во многих публикациях. Как старых, так и новых. Вышла даже специальная книга по этому поводу: "Война философов", где была дана беспристрастная оценка достижениям Ньютона и Лейбница. Но теневые стороны их характеров и творчества остались "за кадром". Эту книгу написал издатель переписки Ньютона А.Р. Холл.
В переложении полемику дошедших до откровенной ненависти друг к другу двух мыслителей просто не передать. Поэтому послушаем самого Лейбница, как он отстаивал свое авторское право, обратившись к его исчерпывающему труду по истории математики: "Никто не сомневался в том, кем же собственно было создано это исчисление, – язвительно замечал Лейбниц, – пока недавно, а точнее в 1712 году, определенный круг ранее неизвестных ученых, побуждаемых либо своим незнанием литературы за прошлые годы, либо завистью, либо надеждой прославиться своими нападками, либо, в конце концов, угодничеством, побудили некоего ученого выступить в качестве соперника изобретателю этого исчисления. Это выступление нанесло значительный урон репутации самого соперника, а еще больше ей, видимо, повредило бы прояснение всех обстоятельств дела.
Таким образом, эти люди разжигали спор до тех пор, пока против них не выступили знающие действительное положение фактов Х.Гюйгенс, Дж. Валлис и прочие, благодаря свидетельству которых стало возможно изобличить ложность обвинений. Ведь одна из причин, почему законом введены временные ограничения на подачу исков, к тому и сводится, что истец по небрежности или с хитрым умыслом может перенести подачу своей жалобы до той поры, когда его противник утратит все доказательства, с помощью которых он смог бы оправдаться.
Они тогда изменили даже сам основной пункт обвинения, поскольку в их письме, опубликованном от имени Джона Коллинса и с его согласия в книге под названием "Обмен письмами" в 1712 году, целью которой было подвергнуть сомнению приоритет Лейбница, о дифференциальном исчислении уже почти нет речи, но говорится только о рядах, называемых бесконечными. Такие ряды, получаемые путем деления, впервые рассмотрел в печати Николаус Меркатор из Гольштейна, но общий закон для их суммирования дал Исаак Ньютон. Открытие этих рядов было полезным, оно способствовало переносу арифметических методов приближения в аналитическое исчисление, однако ничего не давало (курсив мой – СБ.) для дифференциального исчисления.
Итак, они прибегли к такой уловке: во всех случаях, когда упомянутый мой соперник вычислял какую-либо квадратуру путем сложения мельчайших частей, постепенно увеличивавших приближающуюся фигуру, они немедленно объявляли, что здесь применено дифференциальное исчисление… Но тогда надо признать, что еще раньше дифференциальным исчислением обладали Кеплер (в исчислении объема бочек), Кавальери, Ферма, Гюйгенс, Валлис и все трактовавшие не о каких-то неделимых, но о бесконечно малых величинах".
Да простит нам читатель цитирование столь длинной тирады. Но только она и способна передать дух научной атмосферы, царившей в то время в ученых кругах, и все нюансы во взаимоотношениях ученых мужей. Если, с одной стороны, мы отчетливо видим пренебрежительное и явно высокомерное отношение Лейбница к "некоему ученику" (к Ньютону – СБ.) и его сторонникам, то, с другой – не может ускользнуть от взгляда негодование, исходящее от английских специалистов в адрес Лейбница и его кампании. Ну разве вы не почувствовали сколь велико их возмущение тем, что кто-то позволяет себе великого Ньютона ставить на одну доску с малоизвестным математиком Оноре Фабри, отличившимся лишь в некоторых геометрических изысканиях?!
Кстати говоря, в истории науки часто приходится сталкиваться со случаями необъективной оценки учеными разных национальностей достижений друг друга. В особенности этим грешили англичане и французы. Так, английский математик Валлис (Уоллис) безосновательно преувеличивал заслуги своих соотечественников, в том числе и собственные, при этом преуменьшая или вовсе игнорируя успехи французских исследователей.
Валлис, например, приписал себе математическую разработку циклоида, когда на самом деле только продолжил поиск, начатый Блезом Паскалем и Оноре Фабри. И вот противоположная ситуация. Валлис действительно первым в 1668 году разрешает проблему удара неупругих тел, но французские историки науки все равно отдают приоритет Гюйгенсу, лишь бы отобрать его у не "своего человека". Хотя все тот же Валлис, в отличие от своих английских коллег, быть может оказался единственным среди них, кто, участвуя в споре вокруг рождения элементов математического анализа, отдавал приоритет открытия Лейбницу и отстаивал его преимущество перед Ньютоном.
Однако нельзя исключать, что этим благородным шагом Валлис хотел спасти знаменитого соотечественника от другого поражения. Ведь зачатки идеи, за которую схватились между собой Лейбниц и Ньютон, присутствовали в трудах древнегреческого мыслителя Архимеда, и оппонентам Ньютона ничего не стоило обнаружить корни этого научного заимствования. Возможно, что реверанс по отношению к Лейбницу был всего лишь очередной хитростью Валлиса, как и ловко подстроенная подножка господину Паскалю.
Следует отметить, что среди огромного количества документов, порожденных великим противостоянием двух столпов мировой науки, встречается масса противоречии и наряду с подлинными свидетельствами соседствуют явные фальшивки, намеренно искажающие многие события и факты. Из этих же документов складывается весьма неприглядная картина способов ведения научной борьбы крупными авторитетами, которые, к их обоюдному стыду, не брезговали пользоваться сомнительными аргументами, шаткими доводами, а порой даже прибегали к открытому шантажу и блефу, лишь бы добиться превосходства и вырвать свой приоритет любыми средствами.
Шум, поднятый Лейбницем и Ньютоном за право быть первым в создании дифференциального исчисления, заставил некоторых историков науки раскопать материалы не в пользу спорящих сторон. О чем же в этих материалах говорилось? Оказывается, древние греки, прежде всего Архимед, о чем был осведомлен предусмотрительный Валлис, действительно вплотную подошли к решению этого вопроса и уже тогда успешно оперировали дифференциалами и интегралами. Беда их состояла в одном: не сумев преодолеть устоявшееся на ту пору мнение о математической строгости и логике как незыблемых канонах, они задержали применение новых математических методов на два тысячелетия.
Знакомясь, например, сегодня с теоретическими трудами Архимеда в области математики, можно только удивляться, что в античном мире люди знали многое из того, что становилось открытиями гораздо позже.
