Текст книги "Новеллы"
Автор книги: Рюноскэ Акутагава
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 57 (всего у книги 60 страниц)
Вот некоторые выдержки из книги философа Магга «Слово идиота»:
* * *
Идиот убежден, что все, кроме него, идиоты.
* * *
Наша любовь к природе объясняется, между прочим, и тем, что природа не испытывает к нам ни ненависти, ни зависти.
* * *
Самый мудрый образ жизни заключается в том, чтобы, презирая нравы и обычаи своего времени, тем не менее ни в коем случае их не нарушать.
* * *
Больше всего нам хочется гордится тем, чего у нас нет.
* * *
Никто не возражает против того, чтобы разрушить идолов. В то же время никто не возражает против того, чтобы самому стать идолом. Однако спокойно пребывать на пьедестале могут только удостоенные особой милостью богов – идиоты, преступники, герои. (Это место Крабак отчеркнул ногтем.)
* * *
Вероятно, все идеи, необходимые для нашей жизни, были высказаны еще три тысячи лет назад. Нам остается, пожалуй, только добавить нового огня к старым дровам.
* * *
Наша особенность состоит в постоянном преодолении собственного сознания.
* * *
Если счастье немыслимо без боли, а мир немыслим без разочарования, то?..
* * *
Защищать себя труднее, нежели защищать постороннего. Сомневающийся да обратит взгляд на адвоката.
* * *
Гордыня, сластолюбие, сомнение – вот три причины всех пороков, известные по опыту последних трех тысяч лет. Вероятно, и всех добродетелей тоже.
* * *
Обуздание физических потребностей вовсе не обязательно приводят к миру. Чтобы обрести мир, мы должны обуздать и свои духовные потребности. (Здесь Крабак тоже оставил след своего ногтя.)
* * *
Мы, каппы, менее счастливы, чем люди. Люди не так развиты, как каппы. (Читая это, я не мог сдержать улыбку.)
* * *
Свершить – значит мочь, а мочь – значит свершить. В конечном итоге наша жизнь не в состоянии вырваться из этого порочного круга. Другими словами, в ней нет никакой логики.
* * *
Став слабоумным, Бодлер выразил свое мировоззрение одним только словом, и слово это было – «женщина». Но для самоуважения ему не следовало так говорить. Он слишком полагался на свой гений, гений поэта, который обеспечивал ему существование. И потому он забыл другое слово. Слово «желудок». (Здесь тоже остался след ногтя Крабака.)
* * *
Полагаясь во всем на разум, мы неизбежно придем к отрицанию собственного существования. То обстоятельство, что Вольтер, обожествивший разум, был счастлив в своей жизни, лишний раз доказывает отсталость людей по сравнению с каппами.
12Однажды, в довольно прохладный день, когда мне наскучило читать «Слово идиота», я отправился к философу Маггу. На углу какого-то пустынного переулка я неожиданно увидел тощего, как комар, каппу, стоявшего, лениво прислонившись к стене. Ошибки быть не могло, это был тот самый каппа, который когда-то украл у меня автоматическую ручку. «Попался!» – подумал я и немедленно подозвал проходившего мимо громадного полицейского.
– Задержите, пожалуйста, вон того каппу, – сказал я. – Около месяца назад он украл мою автоматическую ручку.
Полицейский поднял дубинку (в этой стране полицейские вместо сабель имеют при себе дубинки из тиса) и окликнул вора: «Эй ты, поди-ка сюда!» Я ожидал, что вор кинется бежать. Ничего подобного. Он очень спокойно направился к полицейскому. Мало того, скрестив на груди руки, он как-то надменно глядел нам в лицо. Это, впрочем, нисколько не рассердило полицейского, который извлек из сумки на животе записную книжку и тут же приступил к допросу:
– Имя?
– Грук.
– Чем занимаешься?
– До недавнего времени был почтальоном.
– Отлично. Вот этот человек утверждает, что ты украл у него автоматическую ручку.
– Да, это было около месяца назад.
– Для чего?
– Поиграть своему ребенку.
Полицейский вперил в Грука острый взгляд:
– И что же этот ребенок?
– Неделю назад умер.
– Свидетельство о смерти при тебе?
Тощий каппа вытащил из сумки на животе лист бумаги и протянул полицейскому. Тот пробежал его глазами, улыбнулся и, похлопав Грука по плечу, сказал:
– Все в порядке. Прости за беспокойство.
Совершенно ошеломленный, я уставился на полицейского. Тощий каппа, что-то бурча себе под нос, удалился. Придя наконец в себя, я спросил:
– Почему вы его отпустили?
– Он невиновен, – ответил полицейский.
– Но ведь он украл мою ручку…
– Украл, чтобы дать поиграть своему ребенку, а ребенок умер. Если вы в чем-либо сомневаетесь, прочтите статью номер одна тысяча двести восемьдесят пять уголовного кодекса.
Полицейский повернулся ко мне спиной и быстро зашагал прочь. Что мне оставалось делать? Я отправился к Маггу, твердя про себя: «Статья тысяча двести восемьдесят пять уголовного кодекса».
Философ Магг любил гостей. В тот день в его полутемной комнате собрались судья Бэпп, доктор Чакк и директор стекольной фирмы Гэр. Все они курили, и дым от их сигар поднимался к семицветному фонарю. Самой большой удачей для меня было то, что явился судья Бэпп. Едва успев сесть, я обратился к нему, но вместо вопроса о статье тысяча двести восемьдесят пять задал другой вопрос:
– Тысяча извинений, господин Бэпп. Скажите, наказывают ли преступников в вашей стране?
Бэпп не спеша выпустил дым от сигары с золотым ободком и со скучающим видом ответил:
– Разумеется, наказывают. Практикуется даже смертная казнь.
– Дело в том, что месяц назад…
Изложив подробно всю историю с авторучкой, я осведомился о содержании статьи тысяча двести восемьдесят пять уголовного кодекса.
– Угу, – сказал Бэпп. – Статья эта гласит: «Каково бы ни было преступление, лицо, совершившее это преступление, наказанию не подлежит, после того как причина или обстоятельство, побудившие к совершению этого преступления, исчезли». Возьмем ваш случай. Совершена кража, этот каппа был отцом, но теперь он больше не отец, и потому преступление его само собой перестало существовать.
– Какая нелепость!
– Ничего подобного. Нелепостью было бы приравнивать каппу, который был отцом, к каппе, который является отцом. Впрочем, простите, ведь японские законы не видят в этом никакого различия. Но нам это, простите, кажется смешны. Хо-хо-хо-хо-хо…
И, бросив сигару, Бэпп разразился пронзительным смехом. Тогда в разговор вмешался доктор Чакк, лицо весьма далекое от юриспруденции. Поправив пенсне, он задал мне вопрос:
– В Японии тоже существует смертная казнь?
– Конечно, существует. Смертная казнь через повешенье.
Меня разозлило равнодушие Бэппа, и я поспешил добавить язвительно:
– Но в вашей стране, несомненно, казнят более просвещенным способом, не так ли?
– Да, у нас казнят более просвещенным способом, – по-прежнему спокойно подтвердил Бэпп. – В нашей стране казнь через повешенье не практикуется. Иногда для этого используется электричество. А вообще и электричество нам не приходится применять. Как правило, у нас просто провозглашают перед преступником название преступления.
– И преступник умирает от этого?
– Совершенно верно, умирает. Не забудьте, что у нас, у капп, нервная организация гораздо тоньше, чем у вас, людей.
– Такой вот метод применяется не только для смертных казней, но и для убийства, – сказал директор стекольной фабрики Гэр. Он был весь сиреневый от падающих на него разноцветных бликов и благодушно мне улыбался. – Совсем недавно один социалист обозвал меня вором, и я чуть не умер от разрыва сердца.
– Это случается гораздо чаще, чем мы полагаем. Недавно вот так умер один мой знакомый адвокат.
Это заговорил философ Магг, и я повернулся к нему. Магг продолжал, ни на кого не глядя, с обычной своей иронической усмешкой:
– Кто-то обозвал его лягушкой… Вы, конечно, знаете, что в нашей стране обозвать лягушкой – это все равно что назвать подлецом из подлецов… И вот он задумался, и думал дни и ночи напролет, лягушка он или не лягушка, и в конце концов умер.
– Это, пожалуй, самоубийство, – сказал я.
– И все же его назвали лягушкой с намерением убить. С вашей, человеческой, точки зрения, это, может быть, можно рассматривать как самоубийство…
В этот самый момент за стеной, там, где находилась квартира поэта Токка, треснул сухой, разорвавший воздух пистолетный выстрел.
13
Мы немедленно бросились туда. Токк лежал на полу среди горшков с высокогорными растениями. В правой его руке был зажат пистолет, из блюдца на голове текла кровь. Рядом с ним, прижимаясь лицом к его груди, навзрыд плакала самка. Я взял ее за плечи и поднял. (Обыкновенно я избегаю прикасаться к скользкой коже каппы.) Я спросил ее:
– Как это случилось?
– Не знаю. Ничего не знаю. Он сидел, что-то писал – и вдруг выстрелил себе в голову… Что теперь будет со мной?.. Кур-р-р-р… Кур-р-р-р… (Так каппы плачут.)
Директор стекольной фирмы Гэр, грустно качая головой, сказал судье Бэппу:
– Вот к чему приводят все эти капризы.
Бэпп ничего не ответил и закурил сигару с золотым ободком. Доктор Чакк, который осматривал рану, присев на корточки, поднялся и произнес профессиональным тоном, обращаясь ко всем нам:
– Все кончено. Токк страдал заболеванием желудка, и одного этого было бы достаточно, чтобы он совершенно расклеился.
– Смотрите, однако, – проговорил, словно пытаясь оправдать самоубийцу, философ Магг, – здесь лежит какая-то записка.
Он взял со стола лист бумаги. Все (за исключением, впрочем, меня) сгрудились позади него, вытягивая шеи, и через его широкие плечи уставились на записку.
Вставай и иди. В долину, что ограждает наш мир.
Там священные холмы и ясные воды,
Благоухание трав и цветов.
Магг повернулся к нам и сказал с горькой усмешкой:
– Это плагиат. «Миньона» Гёте. Видимо, Токк пошел на самоубийство еще и потому, что выдохся как поэт.
Случилось так, что именно в это время у дома Токка остановился автомобиль. Это приехал Крабак. Некоторое время он молча стоял в дверях, глядя на труп Токка. Затем он подошел к нам и заорал в лицо Маггу:
– Это его завещание?
– Нет. Это его последние стихи.
– Стихи?
Волосы на голове Крабака стали дыбом. Магг, невозмутимый, как всегда, протянул ему листок. Ни на кого не глядя, Крабак впился глазами в строчки стихов. Он читал и перечитывал их, почти не обращая внимания на вопросы Магга.
– Что вы думаете по поводу смерти Токка?
– Вставай… Я тоже когда-нибудь умру… В долину, что ограждает наш мир…
– Ведь вы были, кажется, одним из самых близких друзей Токка?
– Друзей? У Токка никогда не было друзей. В долину, что ограждает наш мир… К сожалению, Токк… Там священные холмы…
– К сожалению?..
– Ясные воды… Вы-то счастливы… Там священные холмы…
Самка Токка все еще продолжала плакать. Мне стало жаль ее, и я, обняв ее за плечи, отвел к дивану в углу комнаты. Там смеялся ничего не подозревающий детеныш двух или трех лет. Я усадил самку, взял на руки детеныша и немного покачал его. Я почувствовал, что на глаза мои навернулись слезы. Это был первый и единственный случай, когда я плакал в стране водяных.
– Жаль семью этого бездельника, – заметил Гэр.
– Да, таким нет дела до того, Что будет после них, – отозвался судья Бэпп, раскуривая свою обычную сигару.
Громкий возглас Крабака заставил нас вздрогнуть. Размахивая листком со стихами, Крабак кричал, ни к кому не обращаясь:
– Превосходно! Это будет великолепный похоронный марш!
Блестя узкими глазами, он наспех пожал руку Маггу и бросился к выходу. В дверях уже тем временем собралась, конечно, изрядная толпа соседей Токка, которые с любопытством заглядывали в комнату. Крабак грубо и бесцеремонно растолкал их и вскочил в свою машину. В ту же минуту автомобиль затарахтел, сорвался с места и скрылся за углом.
– А ну, а ну разойдитесь, нечего глазеть! – прикрикнул на любопытных судья Бэпп.
Взяв на себя обязанности полицейского, он разогнал толпу и запер дверь на ключ. Вероятно, поэтому в комнате воцарилась внезапная тишина. В этой тишине – и в душной смеси запахов цветов высокогорных растений и крови Токка – стал обсуждаться вопрос о похоронах. Только философ Магг молчал, рассеяно глядя на труп и о чем-то задумавшись. Я похлопал его по плечу и спросил:
– О чем вы думаете?
– О жизни каппы.
– И что же?
– Для того, чтобы наша жизнь удовлетворяла нас, мы, каппы, что бы там ни было… – Магг как-то стыдливо понизил голос, – как бы там ни было, должны поверить в могущество того, кто не является каппой.
14
Слова Магга напомнили мне о религии. Будучи материалистом, я никогда, разумеется, не относился к религии серьезно. Но теперь, потрясенный смертью Токка, я вдруг задумался: а что представляет собой религия в стране водяных? С этим вопросом я немедленно обратился к студенту Раппу.
– У нас есть и христиане, и буддисты, и мусульмане, и огнепоклонники, – ответил он. – Наибольшим влиянием, однако, пользуется все же так называемая «современная религия». Ее называют еще «религией жизни».
(Возможно, «религия жизни» – не совсем точный перевод. На языке капп это слово звучит как «Куэмуча». Окончание «ча» соответствует английскому «изм». Корень же «куэмал» слова «куэму» означает не просто «жить, существовать», но «насыщаться едой, пить вино и совокупляться».)
– Следовательно, в этой стране тоже есть общины и храмы?
– В этом нет ничего смешного. Великий храм современной религии является крупнейшей постройкой в стране. Хотите пойти поглядеть?
И вот в один душный туманный день Рапп гордо повел меня осматривать Великий храм. Действительно, это колоссальное здание, раз в десять грандиознее Николаевского собора в Токио. Мало того, в этом здании смешались самые разнообразные архитектурные стили. Стоя перед этим храмом и глядя на его высокие башни и круглые купола, я ощутил нечто даже нечто вроде ужаса. Они, словно бесчисленные пальцы, тянулись к небу. Мы стояли перед парадными воротами (и как ничтожно малы мы были по сравнению с ними!), долго смотрели, задрав головы, на это странное сооружение, похожее скорее на нелепое чудовище.
Залы храма тоже были громадны. Между коринфскими колоннами во множестве бродили молящиеся. Все они, как и мы с Раппом, казались здесь совершенно крошечными. Вскоре мы повстречались с согбенным пожилым каппой. Рапп, склонив голову, почтительно заговорил с ним:
– Весьма рад видеть вас в добром здравии, почтенный настоятель.
Старец тоже отвесил нам поклон и так же учтиво отозвался:
– Если не ошибаюсь, господин Рапп? Надеюсь, вы тоже… – Тут он, видимо, обнаружил, что у Раппа сгнил клюв, и запнулся. – Э-э… Да. Во всяком случае, я надеюсь, что вы не очень страдаете. Чему обязан?..
– Я привел в храм вот этого господина, – сказал Рапп. – Как вам, вероятно, уже известно, этот господин…
И Рапп принялся пространно рассказывать обо мне. Кажется, этими своими объяснениями он старался, помимо всего прочего, дать понять старцу, что от посещения храма в последнее время его отвлекали сугубо важные обстоятельства.
– И вот, кстати, я хотел бы вас попросить показать этому господину храм.
Милостиво улыбаясь, настоятель поздоровался со мною, а затем молча повел нас к алтарю в передней части зала.
– Я с удовольствием покажу вам все, – заговорил он, – но боюсь, что не смогу быть вам особенно полезен. Мы, верующие, поклоняемся «дереву жизни», которое находится здесь, на алтаре. Как изволите видеть, на «дереве жизни» зреют золотые и зеленые плоды. Золотые плоды именуются «плодами добра», а зеленые – «плодами зла»…
Я слушал его, и мне становилось невыносимо скучно. Любезные объяснения настоятеля звучали как старая, заезженная притча. Разумеется, я делал вид, что стараюсь не пропустить ни единого слова, но при этом не забывал время от времени украдкой озираться, чтобы разглядеть внутреннее устройство храма.
Коринфские колонны, готические своды, мозаичный мавританский пол, молитвенные столики в модернистском стиле – все это вместе создавало впечатление какой-то странной варварской красоты. Больше всего внимание мое привлекали каменные бюсты, установленные в нишах по сторонам алтаря. Мне почему-то казалось, что мне знакомы эти изображения. И я не ошибся. Закончив объяснения относительно «древа жизни», согбенный настоятель повел меня и Раппа к первой справа нише и сказал, указывая на бюст:
– Вот один из наших святых – Стринберг, выступивший против всех. Считается, что этот святой много и долго страдал, а затем нашел спасение в философии Сведенборга. Но в действительности он не спасся. Как и все мы, он исповедовал «религию жизни». Вернее, ему пришлось исповедовать эту религию. Возьмите хотя бы «Легенды», которые оставил нам этот святой. В них он сам признается, что покушался на свою жизнь.
Мне стало тоскливо, и я обратил взгляд в следующую нишу. В следующей нише был установлен бюст густоусого немца.
– А это Ницше, бард Заратустры. Этому святому пришлось спасаться от сверхчеловека, которого он сам же и создал. Впрочем, спастись он не смог и сошел с ума, попасть в святые ему, возможно, и не удалось бы…
Настоятель немного помолчал и подвел нас к третьей нише.
– Третьим святым у нас Толстой. Этот святой изводил себя больше всех. Этот святой изводил себя больше всех. Дело в том, что по происхождению он был аристократом и терпеть не мог выставлять свои страдания перед любопытствующей толпой. Этот святой все силился поверить в Христа, в которого поверить, конечно же, невозможно. А ведь ему случалось даже публично объявлять, что он верит. И вот на склоне лет ему стало невмочь быть трагическим лжецом. Известно ведь, и этот святой испытывал иногда ужас перед перекладиной на потолке своего кабинета. Но самоубийцей он так и не стал – это видно хотя бы из того, что его сделали святым.
В четвертой нише красовался бюст японца. Разглядев лицо этого японца и узнав его, я, как и следовало ожидать, ощутил грусть.
– Это Куникида Доппо, – сказал настоятель. – Поэт, до конца понявший душу рабочего, погибшего под колесами поезда. Думаю, говорить вам о нем что-либо еще не имеет смысла. Поглядите на пятую нишу…
– Это, кажется, Вагнер?
– Да. Революционер, являвшийся другом короля. Святой Вагнер на склоне лет читал даже застольные молитвы. И все же он был скорее последователем «религии жизни», чем христианином. Из писем, оставшихся после Вагнера, явствует, что мирские страдания не раз подводили этого святого к мысли о смерти.
Настоятель все еще говорил о Вагнере, когда мы остановились перед шестой нишей.
– А это друг святого Стриндберга, француз-художник. Он бросил свою многодетную жену и взял себе четырнадцатилетнюю таитянку. В широких жилах этого святого текла кровь моряка. Но взгляните на его губы. Они изъедены мышьяком или чем-то вроде этого. Что же касается седьмой ниши… Но вы, кажется, уже утомились. Извольте пройти сюда.
Я действительно устал. Вслед за настоятелем я и Рапп прошли по коридору, пронизанному ароматом благовоний, и очутились в какой-то комнате. Комната была мала, в углу возвышалась черная статуя Венеры, у ног статуи лежала кисть винограда. Я ожидал увидеть строгую монашескую келью безо всяких украшений и был несколько смущен. Видимо, настоятель почувствовал мое недоумение. Прежде чем предложить нам сесть, он сказал с состраданием:
– Не забывайте, пожалуйста, что наша религия – это «религия жизни». Ведь наш бог… наше «древо жизни» учит: «Живите вовсю». Да, господин Рапп, вы уже показывали этому господину наше священное писание?
– Нет, – ответил Рапп и честно признался, почесывая блюдце на голове: – По правде говоря, я и сам его толком не читал.
Настоятель по-прежнему спокойно улыбаясь, продолжал:
– Тогда, разумеется, вам еще не все понятно. Наш бог создал вселенную за один день. («Древо жизни» хоть и древо, но для него нет ничего невозможного.) Мало того, он создал еще и самку. Самка же, соскучившись, принялась искать самца. Наш бог внял ее печали, взял у нее мозг и из этого мозга приготовил самца. И сказал наш бог этой паре капп: «Жрите, совокупляйтесь, живите вовсю…»
Слушая настоятеля, я вспоминал поэта Токка. К своему несчастью, поэт Токк, так же как и я, был атеистом. Я не каппа и поэтому понятия не имел о «религии жизни». Но Токк, родившийся и проживший всю свою жизнь в стране водяных, не мог не знать, что такое «древо жизни». Мне стало жаль Токка, не принявшего такого учения, и я, перебив настоятеля, спросил, что он думает об этом поэте.
– А-а, этот поэт достоин всяческого сожаления, – сказал настоятель, тяжело вздохнув. – Что определяет нашу сущность? Вера, обстоятельства, случай. Вы, вероятно присовокупите сюда еще и наследственность. К несчастью, господин Токк не был верующим.
– Наверное, Токк завидовал вам. Вот и я тоже завидую. Да и молодежь как, например, Рапп…
– Если бы клюв у меня был цел, я, быть может, и стал бы оптимистом.
Выслушав нас, настоятель снова глубоко вздохнул. Глаза его были полны слез, он неподвижно глядел на черную Венеру.
– Сказать по правде… – вымолвил он. – Только не говорите это никому, это мой секрет… Сказать по правде, я тоже не в состоянии верить в нашего бога. Когда-нибудь мои моления…
Настоятель не успел закончить. Как раз в этот момент дверь распахнулась, в комнату ворвалась огромная самка и набросилась на него. Мы попытались было остановить ее, но она в одно мгновение повергла настоятеля на пол.
– Ах ты дрянной старикашка! – вопила она. – Опять сегодня стащил у меня из кошелька деньги на выпивку!
Минут через десять, оставив позади настоятеля и его супругу, мы почти бегом спускались по ступеням храма. Некоторое время мы молчали, затем Рапп сказал:
– Теперь понятно, почему настоятель тоже не верит в «древо жизни».
Я не ответил. Я невольно оглянулся на храм. Храм по-прежнему, словно бесчисленными пальцами, тянулся в туманное небо высокими башнями и круглыми куполами. И от него веяло жутью, какую испытываешь при виде миражей в пустыне…
