Текст книги "Новеллы"

Автор книги: Рюноскэ Акутагава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 60 страниц)

«Померещилось, наверно. Калитку не открывали».

Шагов уже не слышно. На фоне светлого, залитого луной неба над увитой плющом оградой возвышается его дом, все окна темные. Душу Чэня вдруг наполняет печаль. Почему? Он и сам не знает. Он стоит, прислонившись к ограде, слушая писк насекомых, и по щекам его текут холодные слезы.

– Фусако, – со стоном произносит Чэнь имя любимой.

И в то же мгновенье в окне второго этажа загорается ослепительно яркий свет.

– В том окне... Это...

Стараясь не дышать, Чэнь, уцепившись за ветви сосны, встает на цыпочки и заглядывает в окно второго этажа. Окно... Окно спальни на втором этаже – шторы не задернуты, и видна ярко освещенная комната. Свет из нее льется на мохнатые верхушки сосен, и от этого они будто плавают в темном небе.

Но не это самое удивительное. В окне виден силуэт человека, смотрящего в сад. Кто это – определить невозможно, потому что человек освещен со спины. Но можно утверждать с полной уверенностью, что это не женщина. Чтобы не упасть, Чэнь хватается за обвивший ограду плющ и, еле удержавшись на ногах, шепчет слабым, прерывающимся голосом:

– Письмо... Невозможно... Только Фусако...

В следующее мгновенье Чэнь Цай перемахивает через ограду и, осторожно пробираясь между соснами, подходит к окну гостиной, расположенному под окном спальни. Цветы и листья олеандр – мокрые от обильной росы...

Прокравшись на совершенно темную внешнюю галерею, Чэнь плотно сжал пересохшие губы и, снедаемый еще большей ревностью, стал прислушиваться. Как раз в это время за дверью послышались, как ему показалось, уже знакомые осторожные шаги.

Шаги сразу стихли. Нервы Чэня напряжены до предела – хлопнуло окно. Потом опять... тишина.

Под тяжестью этой гнетущей тишины, будто выдавленные, появляются на побледневших щеках Чэня капли холодного липкого пота. Дрожащими пальцами он нащупывает ручку двери. Нажимает на нее, но дверь заперта.

В то же мгновение за дверью падает не то гребень, не то шпилька. Но сколько Чэнь ни напрягает слух, он почему-то не слышит, чтобы упавшую вещь подобрали.

Все эти звуки ранят сердце Чэня. Дрожа и весь обратившись в слух, он приникает к двери. Возбуждение доходит до предела – это видно по безумному выражению его глаз.

Проходит несколько тягостных секунд – за дверью слышатся вздохи. Потом кто-то тихо ложится в постель.

Если бы это продолжалось еще хоть минуту, Чэнь, пожалуй, лишился бы чувств. Но тут, словно ему было ниспослано свыше прозрение, он увидел тонкий, как паутинка, луч света, просочившийся из-за двери. Чэнь встал на колени и сквозь замочную скважину заглянул в комнату.

Глазам его открылась картина, проклятая во веки веков.

Иокогама.

Спрятав во внутренний карман пиджака фотографию Фусако, секретарь Иманиси тихо поднялся с дивана. И привычно, не издав ни звука, прошел в приемную, погруженную во тьму.

Щелкнул выключатель. Настольная лампа осветила сидящего за пишущей машинкой Иманиси, – как ему удалось устроиться здесь так незаметно?

Пальцы Иманиси быстро забегали по клавишам. И одновременно машинка, выстукивая беспрерывную дробь, начала поглощать бумагу, заполняя ее строками иероглифов.

«Почтительно приветствую Вас.

Вряд ли есть необходимость снова ставить Вас в известность о том, что супруга не хранит Вам верность. Но из-за слишком большой любви к ней, Вы...»

В эти минуты лицо Иманиси превратилось в маску ненависти.

Камакура.

Дверь в спальню Чэня рухнула. Все в ней осталось как было – и кровать, и полог, и умывальник, и заливавший ее свет электрической лампы, только дверь рухнула.

Застыв в углу комнаты, Чэнь Цай смотрел на распластавшихся у кровати двух человек. Одним из них была Фусако... Или, лучше сказать «нечто», еще недавно бывшее Фусако. Это «нечто» с распухшим, посиневшим лицом и вывалившимся изо рта языком, прищурившись, смотрело в потолок. Другим был Чэнь Цай. Точная копия Чэнь Цая, стоявшего в углу комнаты. Навалившись на Фусако, он погрузил в ее горло пальцы так глубоко, что даже ногтей не было видно. А его голова, мертвая или живая, – не разобрать, – лежала на ее обнаженной груди.

После длившегося некоторое время безмолвия Чэнь Цай, тот, что лежал на полу, тяжело дыша, медленно поднял с пола свое грузное тело. Но тут же упал на стоявший рядом стул.

Тогда Чэнь Цай, тот, что притаился в углу, тихо оторвался от стены и подошел к тому «нечто», которым прежде была Фусако. С беспредельной тоской смотрел он на распухшее, посиневшее лицо жены.

Как только Чэнь Цай, сидевший на стуле, заметил, что, кроме него, в комнате находится еще кто-то, он как безумный вскочил. В его лице... в его налитых кровью глазах сверкнула жажда убийства. Но одного взгляда на стоявшего перед ним человека оказалось достаточно, чтобы жажда убийства мгновенно сменилась невыразимым ужасом.

– Ты кто? – спросил он, задыхаясь, замерев у своего стула.

– Тот, кто недавно шел по сосновой роще... тот, кто пробрался сюда через заднюю калитку... тот, кто стоял у окна, глядя в сад... тот, кто мою жену... мою Фусако... – Неожиданно он осекся и закричал хриплым голосом: – А ты? Ты кто?

Другой Чэнь Цай ничего не ответил. Он лишь поднял глаза и с тоской смотрел на стоявшего перед ним Чэнь Цая. Тогда Чэнь Цай, тот, что стоял около стула, будто пронзенный его взглядом, зло тараща глаза, стал медленно отходить к стене. А его губы продолжали беззвучно шептать: «Ты кто?»

И этот другой Чэнь Цай, став на колени перед «нечто», которым раньше была Фусако, принялся нежно гладить ее тонкую шею. Потом прикоснулся губами к видневшимся на шее следам безжалостных пальцев.

В залитой ярким электрическим светом комнате, где было, казалось, тише, чем в могиле, вдруг послышались тихие прерывистые рыдания. И оба Чэнь Цая, и тот, что стоял у стены, и тот, что стоял на коленях, погрузив лицо в ладони...

Токио.

Кинофильм «Тень» окончился. Рядом со мной в ложе сидела женщина.

– Фильм уже окончился?

Женщина грустно на меня посмотрела. И я вспомнил глаза Фусако из «Тени».

– Какой фильм?

– Который мы только что видели. «Тень».

Женщина молча протянула мне программку, лежавшую у нее на коленях. Но сколько я ни искал, фильм «Тень» в ней не значился.

– Неужели я видел сон? Все равно странно – я не помню, что спал. Да и «Тень» очень странный фильм...

Я коротко рассказал его содержание.

– Что-то в этом роде я уже однажды видела, – еле слышно ответила женщина, и в глазах ее мелькнула грустная улыбка.

– Не будем эту «Тень» принимать близко к сердцу.

1920, сентябрь

О-Рицу и ее дети[151]151
  Перевод В. Гривнина.


[Закрыть]

1

ождливый день. Ёити, окончивший в этом году среднюю школу, сидит, низко склонившись над столом, в своей комнате на втором этаже и сочиняет стихотворение в стиле Китахары Хакусю[152]152
  Китахара Хакусю (1885—1943) – известный японский поэт. Пользовался большой популярностью среди японской молодежи в 10—20-е годы.


[Закрыть]. Вдруг до него доносится оклик отца. Ёити поспешно оборачивается, не забывая при этом спрятать стихотворение под лежащий рядом словарь. К счастью, отец, Кэндзо, как был, в летнем пальто, останавливается на темной лестнице, и Ёити видна лишь верхняя часть его тела.

– Состояние у О-Рицу довольно тяжелое, так что пошли телеграмму Синтаро.

– Неужели она так плоха? – Ёити произнес это неожиданно громко.

– Да нет, она еще достаточно крепка, и надеюсь, ничего непредвиденного не случится, но Синтаро – ему все же надо бы...

Ёити перебил отца.

– А что говорит Тодзава-сан?

– Язва двенадцатиперстной кишки. Беспокоиться, говорит, особенно нечего, но все же...

Кэндзо старается не смотреть Ёити в глаза.

– Но все же я пригласил на завтра профессора Танимуру. Тодзава-сан порекомендовал... В общем, прошу тебя дать телеграмму Синтаро. Ты ведь знаешь его адрес.

– Да, знаю... Ты уходишь?

– Мне надо в банк... О-о, кажется тетушка Асакава пожаловала.

Отец ушел. Ёити показалось, что шум дождя за окном усилился. Мешкать нельзя – это он отчетливо сознавал. Встав из-за стола, он быстро сбежал по лестнице, держась рукой за медные перила.

По обеим сторонам лестницы тянулись полки, забитые картонными коробками с образцами трикотажа, – это был большой оптовый магазин. У выхода Кэндзо в соломенной шляпе уже всовывал ноги в гэта, стоявшие у порога.

– Господин, звонят с фабрики. Просят узнать, будете ли вы сегодня у них... – обратился к Кэндзо говоривший по телефону приказчик в тот момент, когда в магазин спустился Ёити. Остальные приказчики, человек пять, кто у сейфа, кто у алтаря, с почтением провожая хозяина, не могли дождаться, когда наконец он уйдет, – нетерпение было написано на их лицах.

– Сегодня не смогу. Скажи, что буду завтра.

И Кэндзо, будто только и ждал конца разговора, раскрыл зонт и быстро вышел на улицу. Некоторое время еще было видно, как он шагает, отражаясь в лужах на асфальте.

– Камияма-сан здесь?

Сидевший за конторкой Ёити взглянул на одного из приказчиков.

– Нет, недавно ушел по делам. Рё-сан, не знаешь куда?

– Камияма-сан? I don't know[153]153
  Я не знаю (англ.).


[Закрыть].

Ответивший это приказчик, который уютно устроился на пороге, стал насвистывать.

Ёити начал быстро строчить пером по лежавшему на конторке бланку. И вдруг перед ним всплыло лицо старшего брата, прошлой осенью поступившего в один из провинциальных колледжей, – более темное и более полное, чем у него, Ёити. «Мама плоха, приезжай немедленно», – написал он, по тут же порвал бланк, взял новый, и написал: «Мама больна, приезжай немедленно». Но слово «плоха», которое он написал сначала, точно дурное предзнаменование сверлило мозг.

– Сходи отправь.

Протянув написанную наконец телеграмму одному из приказчиков, Ёити скомкал испорченный бланк, бросил его на кухню, помещавшуюся за магазином, а сам пошел в полутемную столовую. Там, на балке над жаровней[154]154
  Жаровня – обязательная принадлежность японского дома, служащая для обогрева помещения. Жаровни бывают нескольких видов – круглые или прямоугольные, из фаянса или бронзы, которые ставятся на пол (хибати), и удлиненные, вделываемые в пол и накрываемые сверху ватным одеялом (котацу).


[Закрыть], висел большой календарь, выпущенный в качестве торговой рекламы. У жаровни сидела коротко остриженная, всеми позабытая тетушка Асакава и ковыряла в ухе. Услышав шаги Ёити, она, не отнимая руки от уха, подняла на него воспаленные глаза.

– Здравствуй. Отец ушел?

– Да, только что. Сколько беспокойства у вас из-за мамы.

– Беспокойства действительно много. У нее болезнь, которая даже названия не имеет.

Ёити опустился на колени у жаровни. За фусума лежала больная мать. При мысли об этом сидевшая напротив старомодная старуха вызвала в нем раздражение, большее, чем обычно. Помолчав, тетушка глянула на Ёити исподлобья, потом сказала:

– Скоро придет О-Кину-тян[155]155
  Суффикс «тян» прибавляется к имени при обращении к ребенку.


[Закрыть].

– Разве она уже выздоровела?

– Говорит, что чувствует себя хорошо. У нее ведь был просто насморк.

В словах тетушки, чуть презрительных, сквозила теплота.

О-Кину нравилась тетушка больше обоих братьев, видимо потому, что меньше всех доставляла хлопот О-Рицу. Кроме того, покойная жена Кэндзо, мать О-Кину, была в большой дружбе с тетушкой. Ёити вспомнил, что от кого-то слышал об этом, и сейчас без особой охоты говорил о болезненной сестре, в позапрошлом году вышедшей замуж за торговца мануфактурой.

– Как дела у Син-тян? Отец перед уходом сказал, что надо бы ему сообщить о болезни О-Рицу.

Тетушка вспомнила об этом, вдоволь наговорившись об О-Кину.

– Я только что велел отправить телеграмму. Придет сегодня же, уверен.

– Пожалуй. Ведь от Киото до Осака совсем близко...

Тетушка произнесла это нерешительно, ибо не была сильна в географии. Это почему-то пробудило таившееся в сердце Ёити беспокойство. Приедет ли брат? И он подумал, что следовало отправить более тревожную телеграмму. Мать хочет увидеться с сыном. Тот все не едет, а мать умирает. Сестра же и тетушка Асакава осуждают брата, как непочтительного сына. Эта картина пронеслась перед мысленным взором Ёити.

– Если телеграмма придет сегодня, он завтра же будет здесь.

Ёити сказал это, чтобы успокоить не столько тетушку сколько самого себя.

Пока они разговаривали, вошел, стараясь ступать бесшумно, приказчик Камияма, на лбу у него блестели капельки пота. Он куда-то ходил – рукава его полосатого хаори были мокрыми от дождя.

– Здравствуйте. Простите, что заставил вас так долго ждать.

Поздоровавшись с тетушкой Асакавой, Камияма вытащил из-за пазухи конверт.

– Теперь с больной все будет в порядке, – сказал он. – В этом письме подробно изложено, что надо делать.

Прежде чем вскрыть конверт, тетушка надела очки. В конверте, вместе с письмом, лежал сложенный вчетверо листок бумаги, на котором была написана единица[156]156
  ...сложенный вчетверо листок бумаги, на котором была написана единица. – Один из видов гадания, заключающегося в том, что по написанной человеком на листке единице гадатель определяет его судьбу.


[Закрыть].

– Камияма-сан, а где это Дайкёдо?

Ёити удивленно заглянул в письмо, которое читала тетушка.

– Знаете европейский ресторан на углу? Нужно свернуть – и сразу налево.

– Кажется, где-то там живет твой учитель Киёмото?

– Совершенно верно.

Весело улыбаясь, Камияма теребил агатовую печатку, висевшую на цепочке от часов.

– Значит, там и живет гадатель, да? Больную нужно положить головой к югу, написано в письме.

– А как лежит мама?

Тетушка сквозь очки с укоризной взглянула на Ёити:

– Видимо, к востоку. Юг, по-моему, здесь.

Ёити, у которого немного отлегло от сердца, по-прежнему заглядывая через плечо тетушки в письмо, шарил в глубоком рукаве кимоно, пытаясь найти пачку сигарет.

– Смотри, а дальше говорится, что можно и головой к востоку. Камияма-сан, хочешь сигаретку? Бросаю тебе пачку. Надеюсь, ты меня простишь?

– Благодарю вас. О-о, «ЕСК»[157]157
  «ЕСК» – египетская сигаретная компания. Ее сигареты пользовались в то время большой популярностью в Японии.


[Закрыть]. Возьму одну. Я вам больше не нужен? Если потребуюсь, не стесняйтесь.

Сунув сигарету с золотым мундштуком за ухо, Камияма направился было в магазин. Но тут сёдзи раздвинулись, и прямо в пальто вошла О-Кину с забинтованным горлом, неся в руках корзину с фруктами. О-Кину была причесана, как обычно причесываются замужние женщины.

– Заходи, заходи.

– Такой дождь, а вы все же пришли, – в один голос произнесли тетушка и Камияма. Поклонившись им, О-Кину быстро сняла пальто и устало опустилась на циновку. Камияма, оставив в комнате корзину с фруктами, которую он взял у О-Кину, поспешно вышел из столовой. В корзине были красиво уложены красные яблоки и бананы.

– Как мама? Поезд был битком набит. Простите.

О-Кину ловко сняла перепачканные белые носки.

Ёити смотрел на эти носки, и ему казалось, что он ощущает брызги дождя, пляшущие вокруг сестры.

– У нее все еще боли. Еще бы, ведь температура почти тридцать девять.

Тетушка, не выпуская из рук листка бумаги, полученного от гадателя, занялась приготовлением чая вместе со служанкой Мицу, которая появилась после того, как ушел Камияма.

– Но по телефону как будто сказали, что сегодня ей гораздо лучше? Правда, раньше я все равно не могла бы прийти, так как не выходила из дому. Кто же это звонил? Ты, Ёити?

– Нет, не я. Может быть, Камияма-сан?

– Совершенно верно.

Это сказала Мицу, подавая чай.

– Камияма-сан?

О-Кину с недовольным видом села поближе к жаровне.

– Что случилось? Почему у тебя такое лицо? Дома все здоровы?

– Да, благодарю. А у вас, тетушка, тоже все благополучно?

Ёити слушал этот разговор, зажав сигарету в зубах и разглядывая отрывной календарь. С тех пор как Ёити окончил школу, числа он еще помнил, но дни недели всегда забывал. Это его огорчало. А тут еще через месяц вступительные экзамены, держать которые у него нет ни малейшего желания. Если же он провалится...

– Как похорошела Мицу.

Слова сестры Ёити воспринял как предостережение. Но промолчал, только сделал глубокую затяжку. Правда, в это время Мицу уже была на кухне.

– Нет, что ни говори, такие лица нравятся мужчинам...

Убирая письмо и очки, тетушка укоризненно улыбнулась. О-Кину удивленно на нее посмотрела.

– Что случилось, тетушка?

– Камияма-сан только что принес письмо от гадателя. Зайди, Ё-тян, к маме. Недавно она, правда, спала, но, может быть, уже проснулась.

Ёити очень не хотелось идти, но он примял в пепельнице окурок и, избегая взглядов тетушки и сестры, поднялся. Изобразив на лице улыбку, он вошел в соседнюю комнату.

Там, за раздвижными стеклянными сёдзи, виднелся крохотный внутренний дворик, где одиноко рос толстый падуб и стоял умывальный таз. О-Рицу в холщовом ночном кимоно тихо лежала спиной к Ёити с пузырем льда на голове. Подле нее устроилась сиделка, которая, близоруко склонившись над историей болезни, лежавшей у нее на коленях, что-то писала вечным пером.

Увидев Ёити, она чуть кокетливо поздоровалась с ним одними глазами. Ёити ответил неприветливо, хотя не оставался равнодушным к ее привлекательности. Потом обошел вокруг матраса и сел так, чтобы видеть лицо матери.

О-Рицу лежала с закрытыми глазами. Ее худое лицо казалось сегодня совсем изможденным. Но когда она открыла затуманенные жаром глаза и посмотрела на Ёити, в них промелькнула ее обычная улыбка. Ёити стало стыдно, что он так долго разговаривал с тетушкой и сестрой. После некоторого молчания О-Рицу с трудом сказала:

– Послушай...

Ёити кивнул. Ему было неприятно горячее дыхание матери. О-Рицу не продолжала. Ёити начал испытывать беспокойство. Ему даже показалось, что это ее последнее слово.

– Тетушка Асакава еще не ушла? – произнесла наконец мать.

– И тетушка здесь, и сестра только что пришла.

– Тетушке...

– У тебя к ней дело?

– Нет, тетушке я хочу подарить умэгавского угря.

На этот раз Ёити улыбнулся.

– Передай это Мицу. Ладно? Вот и все.

Произнеся это, О-Рицу попыталась повернуть голову.

В тот же миг пузырь со льдом упал. Ёити сам положил его на лоб матери, не дав сделать это сиделке. Неожиданно он почувствовал, что веки его стали горячими. «Плакать не следует», – подумал он. Но было поздно. У ноздрей уже застыли стекавшие ручейком слезы.

– Глупенький.

Прошептав это, мать устало прикрыла глаза.

Ёити покраснел и, стыдясь взгляда сиделки, с тяжелым сердцем вернулся в столовую. Тетушка Асакава обернулась и посмотрела ему в глаза.

– Ну, как мама? – спросила она.

– Лежит с закрытыми глазами.

– С закрытыми? Плохо.

Тетушка и О-Кину, сидевшие друг против друга у жаровни, переглянулись. Сестра, которая, хмурясь, чесала шпилькой голову, опустив наконец руку, спросила:

– Ты не сказал ей, что Камияма-сан вернулся?

– Не сказал. Лучше, если это сделаешь ты.

Ёити стоял у фусума и старался потуже затянуть пояс. Стоял и думал: нет, ни в коем случае нельзя укорачивать матери путь к могиле, нельзя. Ни в коем случае.

2

Утром Ёити завтракал в столовой с отцом. На столе стояла чашка с рисом и для тетушки, заночевавшей у них. Но сама она еще не пришла, так как находилась возле матери вместо сиделки, вторая обычно очень долго занималась своим туалетом.

Работая палочками для еды, отец и сын изредка перекидывались словами.

Последнюю неделю они вот так вдвоем сидели за своей грустной трапезой. Но сегодня им было тяжелее, чем в предыдущие дни, разговаривать друг с другом. Прислуживавшая Мицу безмолвно подавала еду.

– Как ты думаешь, приедет сегодня Синтаро?

Кэндзо выжидательно посмотрел на Ёити. Но Ёити молчал. Приедет ли брат сегодня – не это его мучило, его мучило другое – что брат вообще не приедет.

– Может быть, завтра?

На этот раз Ёити не смог промолчать.

– Но ведь у него сейчас, кажется, экзамены.

– Ты полагаешь?

Кэндзо умолк, о чем-то задумавшись. Потом, протягивая Мицу чашку, чтобы та налила чай, обратился к Ёити:

– Тебе тоже нужно учиться. Не забывай, что осенью Синтаро станет студентом университета.

Ёити отодвинул еду и ничего не ответил. Он злился на отца, который заставлял его учиться, запрещая заниматься любимой литературой. Кроме того, что общего между студенчеством старшего брата и учебой младшего?

Ёити хотелось посмеяться над нелогичностью отца.

– О-Кину сегодня придет?

Кэндзо решил переменить тему разговора.

– Вероятно. Она ведь просила ей позвонить, когда придет Тодзава-сан.

– У О-Кину дома тоже неблагополучно. Они близки к разорению.

– Да, убытки у них огромные.

Ёити слушал, продолжая пить чай. Четыре месяца назад разразился невиданный кризис. В результате банкротства одного осакского промышленника, с которым их фирма заключила крупные сделки, Кэндзо пришлось прибегнуть к займу. В общем, его убытки составляли самое малое тридцать тысяч иен. Ёити слышал об этом краем уха.

– Хоть бы все оставалось, как есть. Ведь при нынешнем положении в любое время может произойти непредвиденное.

Говоря об этих невеселых делах в несколько шутливом тоне, Кэндзо встал из-за стола. Потом раздвинул фусума и вошел в соседнюю комнату, где лежала больная.

– И суп съела, и молоко выпила? О-о, это– настоящее событие. Нужно, чтобы она как следует ела.

– Если бы она еще могла принимать лекарство, а то примет – и ее тут же вырвет.

Такой разговор услышал Ёити. Он до завтрака заходил к матери – жар у нее был значительно меньше, чем накануне и третьего дня. Говорила она не с таким трудом, двигалась гораздо свободнее. «Боли еще не прошли, но самочувствие значительно лучше», – это сказала сама мать. А теперь и аппетит появился, – как знать, быть может, все тревоги уже позади и она пойдет на поправку. Так тешил себя надеждой Ёити, заглядывая в соседнюю комнату. Но в то же время он испытывал суеверный страх, что матери может стать хуже, если он раньше времени успокоится.

– Господин, вас к телефону.

Продолжая держаться за фусума, Ёити обернулся. Мицу, подобрав рукава, вытирала стол. А к телефону Ёити позвала служанка по имени Мацу, которая была старше Мицу. С мокрыми руками она стояла в дверях кухни, через которые виднелась всякая утварь.

– Кто просит?

– Даже и не знаю кто...

– Ну ладно, вечно ты со своим «даже и не знаю кто».

Ворча, Ёити быстро вышел из столовой. Ему почему-то было приятно отругать непонятливую Мацу при Мицу, которая ему нравилась.

Он подошел к телефону – звонил сын аптекаря Тамура, с которым они вместе окончили школу.

– Здравствуй. Давай сходим в «Мэйдзидза»[158]158
  «Мэйдзидза» – существующий поныне театр, в котором ставились современные японские и европейские пьесы.


[Закрыть]. Там сегодня играет Иноуэ[159]159
  Иноуэ (1881—1950) – известный японский актер.


[Закрыть]. На Иноуэ ты, конечно, пойдешь.

– Не могу. Мать больна.

– А я и не знал. Прости. Жаль. Вчера мы кое-где были...

Закончив разговор, Ёити поднялся на второй этаж, в свою комнату. Сел к столу, но желания готовиться к экзаменам у него не появилось, даже читать не хотелось. Ёити постоял у решетчатого окна, из которого было видно, как перед оптовой фирмой игрушек мужчина в хантэне[160]160
  Хантэн – рабочая куртка свободного покроя.


[Закрыть] накачивает шины велосипеда, и ему почему-то стало не по себе. Спускаться вниз тоже не хотелось. И Ёити улегся на циновку, подложив под голову объемистый китайско-японский словарь.

Он стал вспоминать своего брата, с которым не виделся с весны. У брата был другой отец – но Ёити ни разу даже в голову не пришло, что они сводные, а не родные братья. Да и о том, что его мать вышла второй раз замуж, имея ребенка, которым и был его брат, он узнал сравнительно недавно. В памяти запечатлелось лишь то, что у брата другой отец.

Это случилось в то время, когда они с братом еще учились в начальной школе. Однажды Ёити, играя с Синтаро в карты, поспорил с ним. Синтаро, всегда сдержанный, как ни злился на Ёити, даже голоса не повысил. Только стыдил брата, осуждающе глядя ему в глаза. Ёити пришел в бешенство, схватил карты и швырнул Синтаро в лицо. Карты рассыпались по полу. Брат влепил ему оплеуху.

– Не нахальничай.

Не успел брат сделать это, как Ёити зубами впился ему в руку. Синтаро был крупнее Ёити. Зато Ёити был отчаяннее. Они вцепились друг в друга, как звери, и начали драться.

На шум прибежала мать.

– Что вы делаете?

Только мать это произнесла, как Ёити тут же расплакался. А брат застыл на месте, опустив голову.

– Синтаро, ты старший. Зачем же обижаешь младшего?

Получив выговор от матери, Синтаро дрожащим голосом возразил:

– Это Ёити во всем виноват. Он швырнул мне карты в лицо.

– Врешь. Ты первый ударил меня. – И Ёити еще сильнее расплакался. – Зачем обманываешь маму?

– Что?

Возмущенный брат двинулся на Ёити.

– Опять ты на него нападаешь? Я же сказала – ты старший, значит, должен просить прощения.

Мать оттащила Синтаро от Ёити. Глаза брата загорелись недобрым огоньком.

– Хорошо же.

Он точно безумный замахнулся на мать. Но тут расплакался еще сильнее, чем Ёити.

Какое лицо было в этот момент у матери? Этого Ёити не запомнил. Но налитые злостью глаза брата до сих пор отчетливо видит перед собой. Возможно, брат вспылил оттого, что мать несправедливо его отругала. Но это было всего лишь предположение. После отъезда брата я провинцию стоило Ёити вспомнить выражение глаз Синтаро, как он начинал думать, что мать смотрела тогда на брата совсем не так, как на него, Ёити. В этой мысли его укрепляло еще одно воспоминание.

Это было три года назад, в сентябре, за день до отъезда брата в провинцию, в колледж. Ёити отправился с ним за покупками, и они вышли на Гиндзу.

– И с этими часами я расстаюсь навсегда.[161]161
  И с этими часами я расстаюсь навсегда.— Имеются в виду огромные часы на Гиндзе, которые во времена Акутагавы были одной из достопримечательностей столицы.


[Закрыть]

Когда они дошли до улицы Охари, Ёити, будто разговаривая сам с собой, сказал:

– Тогда бы лучше тебе поступить в первый колледж.

– А я не желаю туда поступать.

– Просто не хочешь признавать себя побежденным. Что хорошего в деревне? Ни мороженого нет. Ни кинематографа... – Ёпти продолжал шутливо: – И если кто-нибудь из нас заболеет, ты не сможешь сразу приехать...

– Разумеется...

– А если мама умрет?

Брат, шагавший по краю тротуара, сорвал с ивы листок и лишь тогда ответил:

– Если даже мама умрет, мне ни капельки не будет ее жаль!

– Брось врать, – возмутился Ёити. – Как можно так говорить!

– Я не вру. – Голос брата неожиданно дрогнул от волнения. – Ты много читаешь. Поэтому должен знать, что есть на свете люди, подобные мне. Они действительно странные.

Ёити был потрясен. И тут в памяти его отчетливо всплыло то выражение глаз, которое было у брата, когда он замахнулся на мать. Он взглянул на Синтаро – тот невозмутимо шагал, глядя прямо перед собой...

От этих воспоминаний Ёити стало не по себе; приедет брат или не приедет? Пусть из-за экзаменов задержится на день, другой – лишь бы не пренебрег сыновним долгом. Пусть опоздает – лишь бы приехал... Тут Ёити услышал, что кто-то поднимается по лестнице. Он стремительно вскочил на ноги.

Появилось сгорбленная фигура тетушки Асакавы, бурившей свои слабые глаза.

– Ты что, решил вздремнуть после еды?

Уловив в словах тетушки насмешку, Ёити подвинул ей дзабутон, на котором только что сидел. Но она села прямо на циновку и, прислонившись спиной к столу, заговорила шепотом, с таким видом, будто произошло что-то ужасное.

– Мне нужно с тобой посоветоваться.

У Ёити сжалось сердце.

– Что-нибудь случилось с мамой?

– Нет, я не о маме собираюсь с тобой говорить. Речь идет о сиделке. Теперь, правда, трудно что-нибудь сделать...

И тетушка начала говорить, медленно и нерешительно.

Вчера, когда пришел Тодзава-сан, сиделка позвала его в столовую и спросила: «Сэнсэй, сколько еще протянет больная? Если долго, я бы хотела хоть на несколько дней взять отпуск». Сиделка, разумеется, была уверена, что никого поблизости нет. Но находившаяся в кухне Мацу все слышала. И, разозлившись на сиделку, рассказала тетушке. Та стала присматриваться к сиделке и убедилась, что она плохо ухаживает за больной. Утром, не обращая внимания на больную, больше часа красилась и пудрилась...

– Конечно, она привыкла к страданиям больных, такая у нее профессия, но не слишком ли много она себе позволяет. По-моему, следует нанять другую сиделку.

– Да, пожалуй, так и надо сделать. Скажем папе...

То, что сиделка считала дни до смерти матери, не раздражало Ёити, скорее подавляло.

– Видишь ли, отец уже уехал на фабрику. А я забыла с ним поговорить.

Тетушка смотрела на Ёити широко раскрытыми воспаленными глазами.

– Но раз мы решили сменить сиделку, то чем быстрее мы это сделаем, тем лучше.

– Тогда нужно попросить Камияму-сан прямо сейчас позвонить в общество сиделок... А папе расскажем обо всем, как только он вернется...

– Правильно, так и сделаем.

Ёити быстро сбежал по лестнице.

– Камияма-сан, позвони, пожалуйста, в общество сиделок.

Приказчики удивленно посмотрели на Ёити из-за груды разложенных товаров. И тут же вскочил сидевший за конторкой Камияма, у которого на ярком фартуке горкой лежали обрывки шерстяной пряжи.

– Какой там номер телефона?

– Я думал, ты знаешь.

Стоявший у лестницы Ёити, листая вместе в Камия-мой телефонную книгу, не мог не испытывать неприязни к царившей в магазине атмосфере будничности, безразличия к тому, что волновало его и тетушку.

3

Под вечер Ёити зашел в столовую – там у жаровни сидел в летнем хаори только что вернувшийся отец. Перед ним, опершись локтями о жаровню, сидела О-Кину с красиво подобранными на затылке волосами. Горло у нее сегодня уже не было забинтовано.

– Да, чуть не забыла.

– В чем дело?

О-Кину подняла лицо, которое было еще бледнее, чем вчера, и ответила на приветствие Ёити. Потом со смущенной улыбкой будто стесняясь его, продолжала прерванный разговор.

– Что будет дальше, не знаю. Акции упали...

– Ладно, ладно, я все понял.

Отец сказал это шутливым тоном, но выражение лица у него было недовольное. В прошлом году, когда сестра выходила замуж, отец обещал подарить ей какие-то вещи, но пока обещание так и осталось обещанием. Ёити, которому это было хорошо известно, устроился на некотором расстоянии от жаровни и, молча развернув газету, стал просматривать рекламу театра «Мэйдзидза», куда его приглашал утром Тамура.

– Я огорчена, что ты так поступаешь.

– Тебе огорчаться нечего, это я должен огорчаться твоим поведением. Мать тяжело больна, а ты только и знаешь, что ныть...

После этих слов отца Ёити невольно стал прислушиваться к тому, что происходит в комнате больной. Время от времени оттуда доносились стопы, но не такие, как в предыдущие дни.

– Маме сегодня совсем плохо.

Слова Ёити лишь на короткий миг прервали разговор отца с дочерью. О-Кину выпрямилась и, осуждающе глядя на отца, осыпала его упреками:

– Маме плохо! А ведь я давно предлагала пригласить другого врача, и все было бы хорошо. Ты же без конца колеблешься, ни на что решиться не можешь...

– Именно поэтому, только поэтому я и пригласил профессора Танимуру,– досадливо поморщившись, сказал Кэндзо.

Ёити был на стороне сестры и с неприязнью слушал весь этот разговор.

– В котором часу придет Танимура-сан?

– Обещал часа в три. Я, когда был на фабрике, просил еще раз позвонить ему.

Обняв колени, Ёити поднял глаза к большим стенным часам.

– Может быть, сказать, чтобы снова позвонили?

– Тетушка говорила, что недавно уже просила позвонить.

– Недавно?

– Вскоре после того, как ушел Тодзава-сан.

Пока продолжался этот разговор, О-Кину с мрачным лицом неожиданно поднялась и быстро вышла в соседнюю комнату.

– Освободились наконец от твоей сестрицы.

Горько усмехнувшись, Кэндзо вынул портсигар. Но Ёити, не отрывая глаз от часов, ничего не ответил.

Из соседней комнаты по-прежнему доносились стоны О-Рицу. Может быть, ему так казалось, но теперь они были громче, чем прежде. Почему не идет профессор Танимура? Впрочем, мать не единственная его пациентка, как раз сейчас обход больных. Нет, вот-вот пробьет четыре, так поздно он никогда не задерживается в больнице. Не исключено, что он уже у входа в магазин...

– Ну как?

Голос отца избавил Ёити от мрачных мыслей. В светлом промежутке между фусума появилось обеспокоенное лицо тетушки.