Текст книги "Новеллы"

Автор книги: Рюноскэ Акутагава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 60 страниц)

– Здравствуйте! – сказал пастух, дружелюбно улыбаясь, и почтительно поклонился Сусаноо.

– Здравствуй!

Сусаноо невольно нахмурился, подумав, что робеет даже перед этим пастухом.

14

Пастух, ощипывая белые камелии, спросил как ни в чем не бывало:

– Ну, как шишка? Прошла?

– Давно уже,– ответил Сусаноо.

– Прикладывали жеваный рис?

– Прикладывал. Хорошо помогает. Не ожидал даже. Бросив камелий в источник, пастух сказал вдруг со смешком:

– Тогда я научу вас еще кое-чему.

– Чему же это? – недоверчиво спросил Сусаноо.

Молодой пастух, все еще многозначительно улыбаясь, сказал:

– Дайте мне одну яшму из вашего ожерелья.

– Яшму? Конечно, я могу дать яшму, но для чего она тебе?

– Дайте, и все. Ничего плохого я вам не сделаю.

– Нет, пока не скажешь, зачем тебе, не дам,– сказал Сусаноо, все больше и больше раздражаясь. Тогда пастух, лукаво взглянув на него, выпалил:

– Ну ладно, скажу. Вы любите молоденькую девушку, которая только что приходила сюда за водой. Так ведь?

Сусаноо нахмурился и сердито уставился на лоб пастуха, сам же все сильнее и сильнее робел.

– Любите племянницу Омоиканэ-но микото?

– Как?! Она племянница Омоиканэ-но микото? – вскричал Сусаноо.

Пастух, взглянув на него, торжествующе рассмеялся.

– Вот видите! Не пытайтесь скрыть правду, все равно обнаружится.

Сусаноо, сжав губы, молча глядел на камни под ногами. Между камней, в пене брызг, кое-где зеленели листья папоротника...

Ответ был прост:

– Отдам девушке и скажу, что вы о ней все время думаете.

Сусаноо колебался. Он почему-то не хотел, чтобы пастух был в этом деле посредником, но сам не отважился бы открыть свое сердце девушке. Пастух же, заметив нерешительность на его некрасивом лице, продолжал с равнодушным видом.

– Ну, раз не хотите, ничего не поделаешь.

Они помолчали. Потом Сусаноо вынул из ожерелья красивую магатаму, похожую цветом на серебристый жемчуг, и молча протянул ее пастуху. Это была магатама его матери, и он особенно бережно ее хранил.

Пастух бросил жадный взгляд на магатаму и сказал:

– О! Это прекрасная яшма! Редко встретишь камень такой благородной формы.

– Это иноземная вещь. Говорят, заморский умелец шлифовал ее семь дней и ночей,– сказал Сусаноо сердито, и, отвернувшись от пастуха, пошел прочь от источника.

Но пастух, держа магатаму на ладони, поспешил за ним следом.

– Ждите! Дня через два принесу вам благожелательный ответ.

– Можешь не спешить.

Они шли рядом, оба в сидзури, направляясь в горы, и ласточки непрерывно носились над их головами, а брошенный пастухом цветок камелии все еще кружился в светлой воде источника.

В сумерках молодой пастух, сидя под вязом на зеленом склоне и разглядывая яшму, врученную ему Сусаноо, думал, как передать ее девушке. В это время с горы спускался высокий красивый юноша с бамбуковой флейтой в руках. Он был известен в селении тем, что носил самые красивые ожерелья и браслеты. Проходя мимо сидящего под вязом пастуха, он неожиданно остановился и окликнул его:

– Эй, ты!

Пастух поспешно поднял голову, но, увидев, что перед ним один из врагов почитаемого им Сусаноо, сказал недружелюбно:

– Что вам?

– Покажи яшму.

Молодой пастух с недовольным видом протянул ему голубоватую яшму.

– Твоя?

– Нет, Сусаноо.

На этот раз недовольство отразилось на лице изящного юноши.

– Так это та самая магатама, которую он так гордо носит на шее! Разумеется, ведь больше ему нечем гордиться. Остальные яшмы в его ожерелье ничуть не лучше речных камней.

Злословя о Сусаноо, юноша любовался голубоватой магатамой. Потом легко опустился на землю у подножия вяза и сказал дерзко:

– А не продашь ли ты яшму мне? Если хочешь, конечно...

15

Вместо того чтобы сразу отказать, пастух молчал, надув щеки. Юноша скользнул нему взглядом и сказал:

– А я отблагодарю тебя. Пожелаешь меч, дам тебе меч. Яшму захочешь, дам тебе яшму.

– Нет, не могу. Сусаноо-но микото просил меня передать ее одному человеку.

– Вот как! Одному человеку... Наверно, женщине?

Заметив его любопытство, пастух вспылил:

– А не все ли равно: мужчине или женщине!

Он уже жалел, что проболтался, потому и говорил так раздраженно. Но юноша дружелюбно улыбнулся, отчего пастуху стало как-то не по себе.

– Да, это все равно,– сказал юноша.– Все равно, но ведь ты можешь отдать вместо этой яшмы другую. Это не так важно.

Пастух молчал, уставясь на траву.

– Конечно, за хлопоты я отблагодарю тебя: дам тебе меч, яшму или доспехи. А хочешь, коня подарю?

– Но если тот человек откажется взять подарок, мне ведь придется вернуть магатаму Сусаноо.

– Тогда...– Юноша нахмурился, но сразу же сказал мягко: – Если это женщина, она не возьмет магатаму Сусаноо. Не к лицу она молодой женщине. С большей охотой она примет яркую яшму.

Пожалуй, юноша прав,– подумал пастух. Как бы ни была драгоценна яшма, она может не понравиться девушке из их селения.

Облизнув губы, юноша вкрадчиво продолжал:

– Сусаноо будет только рад, если его подарок не отвергнут. Поэтому для него даже лучше, чтобы это была другая яшма. К тому же и ты в накладе не останешься: получишь меч или коня.

Пастух ясно представлял себе обоюдоострый меч, яшму, украшенную бриллиантом, сильную лошадь золотистой масти. Он невольно закрыл глаза и несколько раз тряхнул головой, чтобы отогнать наваждение, но, открыв глаза, снова, увидел перед собой красивое, улыбающееся лицо юноше.

– Ну, как? Все еще не согласен? А может, пойдешь со мной? У меня есть и меч, и доспехи как раз тебе впору. А в конюшне несколько лошадей...

Истощив весь запас льстивых слов, юноша легко поднялся с земли. Пастух молчал в нерешительности, но когда юноша пошел, поплелся вслед за ним, тяжело волоча ноги.

Только они скрылись из виду, как с горы тяжелой поступью спустился еще один человек. Уже сгустились сумерки, гору стал окутывать туман, но сразу можно было понять, что это Сусаноо. Он пес на плече несколько убитых птиц и, подойдя к вязу, опустился на землю, чтобы передохнуть. Сусаноо бросил взгляд на крыши селения, лежавшего внизу в вечерней дымке, и на губах его промелькнула улыбка.

Ничего не ведавший Сусаноо подумал о веселой девушке.

16

Сусаноо жил в ожидании ответа, который должен был принести ему пастух, но пастух не появлялся. Непонятно почему,– может быть, просто так,– с тех пор он ни разу не встретился Сусаноо. Сусаноо думал, что пастуху не удалось, наверно, осуществить свой план, и стыдился встретиться с ним, а может быть, у пастуха не было случая подойти к веселой девушке.

За это время Сусаноо всего раз видел ее. У источника рано утром. Девушка, поставив глиняный кувшин на голову, как раз собиралась уходить из-под белых камелий вместе с другими женщинами. Увидев его, она презрительно скривила губы и высокомерно прошла мимо. Он, как всегда, покраснел, но в глазах его застыла невыразимая печаль. «Я – глупец. Эта девушка даже в другом рождении ни за что не станет моей женой»,– подумал он, и это близкое к отчаянию чувство долго не покидало его, но молодой пастух не принес еще плохого ответа, и это вселяло в Сусаноо какую-то надежду. Целиком положившись на этот неведомый ответ, Сусаноо решил больше не ходить к источнику, чтобы не растравлять свое сердце.

Однажды на закате, проходя берегом Тихой небесной Реки, он увидел молодого пастуха, купающего коня. Пастух был явно смущен тем, что Сусаноо его заметил. И Сусаноо, почему-то не решаясь сразу заговорить с ним, молча стоял в луговой полыни, освещенной лучами заходящего солнца, и глядел на блестящую от воды вороную шерсть коня. Но молчание становилось нестерпимым, и Сусаноо, показывая пальцем на коня, заговорил:

– Хороший конь! Чей он?

– Мой! – гордо ответил пастух, взглянув наконец на Сусаноо.

– Твой? Гм...

Проглотив слова восхищения, Сусаноо снова умолк. Пастух не мог более делать вид, что ничего не знает.

– На днях я передал твою яшму,– нерешительно начал он.

– Передал, значит! – обрадовался, как дитя, Сусаноо.

Встретившись с ним взглядом, пастух поспешно отвел глаза и, нарочно удерживая лошадь, бьющую копытами о землю, повторил:

– Передал...

– Ну вот и хорошо.

– Однако...

– Что «однако»?

– Она не может сразу дать ответ.

– Можно и не спешить,– бодро сказал Сусаноо и пошел по речному лугу, подернутому вечерней дымкой, как будто у него не было никакого дела к пастуху. А в душе его поднималась волна небывалого счастья.

Все его радовало: и полынь на речном лугу, и небо, и распевавший в небе жаворонок. Он шел с поднятой головой и иногда разговаривал с едва различимым в вечерней дымке жаворонком:

– Эй, жаворонок! Ты, наверное, завидуешь мне. Не завидуешь? Тогда почему же ты так поешь? Ответь мне, жаворонок!

17

Несколько дней Сусаноо был счастлив. Правда, в селении появилась новая песенка неизвестного сочинителя. Песенка была о том, что безобразный ворон полюбил красивую лебедушку и что он стал посмешищем для всех птиц на небе. Сусаноо огорчился, будто сияющее счастьем солнце закрыла туча.

Но, испытывая небольшое беспокойство, он все еще пребывал в счастливом сне. Он верил, что прекрасный лебедь уже откликнулся на любовь безобразной вороны, и птицы в небе не смеются над ним, как над глупцом, а, наоборот, завидуют его счастью. И он верил этому.

Поэтому, когда он снова встретился с пастухом, он не хотел слышать иного ответа, чем тот, который ждал.

– Так ты передал яшму? – напомнил он пастуху.

– Передал,– ответил пастух с виноватым видом.– А ответ...– замялся он. Но Сусаноо достаточно было и того, что он передал. Он не собирался спрашивать о подробностях.

Несколько дней спустя, ночью, Сусаноо шел не спеша по улице селения, освещенного луной. Он направлялся в горы, надеясь поймать какую-нибудь птицу, спящую в гнезде. Навстречу ему в легком ночном тумане двигался человек, играющий на флейте. Сусаноо вырос дикарем и с детства не питал особого интереса к музыке и пению, но тут, весенней лунной ночью, напоенной ароматом цветущих кустов и деревьев, он с бурной завистью прислушивался к прекрасным звукам флейты.

Они подошли друг к другу совсем близко, так, что уже можно было различить лица, но человек продолжал играть, не глядя на Сусаноо. Уступая ему дорогу, Сусаноо увидел его красивое лицо в сиянии луны, стоящей почти в середине неба. Сверкающая яшма, бамбуковая флейта у губ – да это тот самый высокий красавец! Сусаноо знал, что это один из его врагов, презирающих его за дикость, и хотел было пройти мимо, высокомерно подняв плечи, но, когда они поравнялись, что-то привлекло его внимание – на груди юноши в ясном свете луны светло сияла его голубоватая магатама – подарок матери.

– Постой-ка! – сказал он и, внезапно приблизившись к юноше, схватил его сильной рукой за шиворот.

– Ты что? – вскричал, покачнувшись, юноша и изо всех сил стал вырываться из рук Сусаноо. Но сколько он ни изворачивался, Сусаноо крепко держал его за воротник.

– Где ты взял эту яшму? – свирепо рявкнул Сусаноо, сдавливая юноше горло.

– Отпусти! Что ты делаешь?! Отпусти, тебе говорят!

– Не отпущу, пока не скажешь.

– Ах, так!

И юноша замахнулся на Сусаноо бамбуковой флейтой, хотя Сусаноо держал его за шиворот. Не ослабляя хватки, Сусаноо свободной рукой без труда вырвал из его рук флейту.

– Ну, признавайся, не то задушу.

В груди Сусаноо бушевала дикая ярость.

– Я выменял ее на коня...

– Врешь! Эту яшму я велел передать...– Сусаноо не посмел почему-то произнести «девушке» и, горячо дыша в бледное лицо врага, снова взревел: – Врешь!

– Отпусти! Это ты... Ой! Задыхаюсь! Это ты врешь. Сказал, отпустишь, а все держишь.

– А ты докажи! Докажи!

– Возьми да и спроси у него,– с трудом произнес извивающийся в его руках юноша.

Даже взбешенному Сусаноо было понятно, что он имел в виду пастуха.

– Ладно. Пойдем спросим у него,– решил Сусаноо.

Волоча за собой юношу, он зашагал к маленькой хижине, расположенной неподалеку,– там в одиночестве жил пастух. По дороге юноша изо всех сил пытался сбросить руку Сусаноо со своего воротника. Но сколько он ни колотил Сусаноо, сколько ни бил, рука держала его крепко, как железная.

В небе по-прежнему светила луна, улицу наполнял сладковатый аромат цветущих деревьев и кустов, а в душе Сусаноо, как в грозовом небе, непрерывно сверкали молнии ревности и ярости, рассекая клубящиеся облака сомнения. Кто же его обманул? Девушка или пастух? А может быть, этот человек каким-нибудь ловким способом выманил яшму у девушки?

Сусаноо подошел к хижине. К счастью, хозяин хижины, видимо, еще не спал,– тусклый свет масляного светильника просачивался сквозь щели в бамбуковой шторе над входом, смешиваясь с лунным сиянием за козырьком крыши. У входа юноша сделал последнее усилие, чтобы освободиться из рук Сусаноо, но не успел: в лицо ему пахнул неожиданный порыв ветра, ноги оторвались от земли, вокруг все потемнело, потом будто рассыпались искры пламени – он, как щенок, полетел вверх тормашками в бамбуковую штору, загораживающую лунный свет.

18

В хижине молодой пастух при свете масляного светильника плел соломенные сандалии. Услышав шорохи в дверях, он на мгновение застыл, прислушиваясь. В этот миг из-за бамбуковой шторы пахнуло ночной прохладой, и какой-то человек грохнулся навзничь на кучу соломы.

Похолодев от страха, пастух, сидя, как был, на полу, бросил робкий взгляд на почти оторванную штору. Там, загораживая вход, словно гора, стоял разгневанный Сусаноо. Побледнев как покойник, пастух стал рыскать глазами по своему тесному жилищу. Сусаноо яростно шагнул ему навстречу и с ненавистью уставился в его лицо.

– Эй! Ты вроде говорил, что передал мою яшму девушке? – с досадой в голосе сказал он.

Пастух промолчал.

– Почему же она оказалась на шее у этого человека?

Сусаноо бросил горящий взгляд на красивого юношу. Тот лежал с закрытыми глазами на соломе – не то потерял сознание, не то скончался.

– Значит, ты соврал, что передал ей яшму?

– Нет, не соврал. Это правда! Правда! – отчаянно завопил пастух. – Я передал, но... не жемчужную яшму, а коралловую.

– Зачем же ты так сделал?

Эти слова, будто громом, поразили растерявшегося пастуха. И он волей-неволей признался Сусаноо, как по совету красивого юноши обменял жемчужную яшму на коралловую и получил в придачу вороного коня. В душе Сусаноо словно тайфун, поднимался невыразимый гнев, хотелось кричать и плакать.

– И ты передал ей чужую яшму?

– Да, передал, но...– Пастух нерешительно замялся. – Передал, но девушка... Такая уж она... сказала: «Безобразный ворон полюбил белую лебедушку. Не приму я эту...»

Пастух не успел договорить,– он был сбит ударом ноги, и огромный кулак Сусаноо обрушился ему на голову. В этот миг упала глиняная плошка с горящим маслом, и разбросанная по полу солома мгновенно вспыхнула. Огонь обжег волосатые голени пастуха, он с воплем вскочил и, не помня себя, пополз на четвереньках из хижины.

Разъяренный Сусаноо, как раненый вепрь, свирепо бросился вдогонку, но валявшийся под ногами красивый юноша вскочил на ноги, выдернул, как безумный, меч из ножен и, стоя на одном колене, замахнулся на Сусаноо.

19

При блеске меча в Сусаноо проснулась дремавшая долго жажда крови. Он мгновенно подскочил, перепрыгнул через меч, тут же выхватил из ножен свой меч и, взревев, как бык, бросился на врага. Их мечи со страшным свистом несколько раз сверкнули в клубах дыма, высекая яркие, до боли в глазах, искры.

Конечно, красивый юноша не был для Сусаноо опасным противником. Сусаноо размахивал широким мечом и каждым ударом приближал своего врага к смерти. Он уже занес меч над его головой, чтобы единым взмахом рассечь ее, как вдруг в него стремительно полетел глиняный кувшин. К счастью, он не попал в цель, а упал ему под ноги и разбился вдребезги. Продолжая сражаться, Сусаноо поднял гневные глаза и быстро обвел взглядом дом. Перед завешенным циновкой черным входом, подняв над головой огромную бочку, стоял сбежавший вначале схватки пастух с красными от ярости глазами,– он хотел спасти напарника от опасности.

Сусаноо снова взревел, как бык, и, вложив всю силу в меч, хотел нанести удар по темени пастуха, прежде чем тот бросит в него бочку, но огромная бочка, просвистев в огненном воздухе, упала ему на голову. У него потемнело в глазах, он закачался, как древко флага на сильном ветру, и чуть было не упал. Тем временем враг его опомнился и, откинув загоревшуюся бамбуковую штору, с мечом в руке ускользнул в тихую весеннюю ночь.

Сусаноо, стиснув зубы, топтался на месте. Когда он открыл глаза, в хижине, окутанной огнем и дымом, давно уже никого не было.

Объятый пламенем, Сусаноо, шатаясь, вышел из хижины. На улице, освещенной лунным светом и огнем загоревшейся крыши, было светло, как днем. Лишь темнело несколько фигур, выбежавших из домов людей. Увидев Сусаноо с мечом в руке, они сразу зашумели, закричали: «Сусаноо! Сусаноо!» Он немного постоял, рассеянно слушая их крики, а в ожесточившейся душе, почти сводя его с ума, все яростнее бушевало смятение.

Толпа на улице росла, а крики становились все более злобными и угрожающими: «Смерть поджигателю! Смерть вору! Смерть Сусаноо!»

20

В это время на зеленой горе, за селением, сидел под вязом старик с длинной бороздой и любовался луной, стоявшей прямо в середине неба.

И вдруг от селения, раскинувшегося внизу, прямо в безветренное небо стал подниматься струйкой дым пожара. Старик видел искры пламени, летящие вверх вместе с дымом, но продолжал сидеть, обняв колени и напевая веселую песенку. Лицо его было бесстрастно. Вскоре селение загудело, как разворошенный улей. Шум постепенно нарастал, слышались громкие крики,– видимо, там началась драка. Это показалось странным даже невозмутимому старику. Нахмурив белые брови, он с трудом поднялся и, приставив ладонь к уху, стал прислушиваться к неожиданному шуму в селении.

– Вот как! Кажется, и звон мечей слышен! – прошептал он и, вытянувшись, стал смотреть на дым пожара и рассыпавшиеся в небе искры.

Некоторое время спустя на гору, тяжело дыша, поднялись люди, видимо, убежавшие из деревни. Дети были непричесаны, девушки в наспех одетых кимоно с завернувшимися подолами и воротниками,– наверно, прямо с постелей,– согбенные старики и старухи едва держались на ногах. Забравшись на гору, они остановились и, как будто сговорившись, оглянулись на пожар, опалявший ночное небо, освещенное луной. Наконец один из них заметил стоявшего под вязом старика и с опаской приблизился к нему. И тут толпа слабосильных людей будто выдохнула: «Омоиканэ-но микото! Омоиканэ-но микото!» Девушка в распахнутом на груди кимоно,—даже ночью можно было разглядеть, как она красива,– закричала: «Дядя!» – и легко, как птичка, подскочила старику, повернувшемуся на крик. Обняв одной рукой прильнувшую к нему девушку, старик, все еще хмуря брови, спросил, ни к кому не обращаясь:

– Что значит этот шум?

– Говорят, Сусаноо взял вдруг и разбушевался,– ответила вместо девушки старуха со стертыми чертами лица.

– Как! Сусаноо разбушевался?

– Да. Его хотели схватить, но приятели вступились за него. И началась такая драка, какую мы много лет уже не видели.

Омоиканэ-но микото задумчиво поглядел на дым пожара, поднимавшийся над селением, и затем на девушку. Лицо ее со спутанными на висках прядями было прозрачно-бледным. Может быть оттого, что светила луна?

– Играть с огнем опасно. Я говорю не только о Сусаноо. Опасно играть с огнем...

На морщинистом лице старика проскользнула скорбная улыбка и, глядя на разгоравшийся пожар, он погладил по голове молчаливо дрожавшую девушку, словно утешая ее.

21

Битва в селении продолжалась до утра. Но с соратниками Сусаноо было покончено. Все они вместе с Сусаноо, были захвачены в плен. Люди, питавшие злобу к Сусаноо, играли им теперь, как мячиком, насмехались и издевались над ним. Они били и пинали Сусаноо, а он, катаясь по земле, выл, как разъяренный бык. И стар, и млад предлагали убить его, как издавна поступали с поджигателями. И тем заставить его искупить свою вину за пожар в селении. Но старцы – Омоиканэ-но микото и Тадзикарао-но микото не соглашались на это. Тадзикарао-но микото признавал тяжкую вину Сусаноо, но он питал слабость к его недюжинной силе. Омоиканэ-но микото тоже не хотел зря убивать юношу. Он вообще был решительным противником убийств.

Три дня жители селения совещались, как наказать Сусаноо, но старейшины не изменили своего мнения. Тогда было решено не убивать его, а изгнать из страны. Но развязать веревки и отпустить его на все четыре стороны показалось им слишком великодушным. Они не могли этого вынести. И тогда они выщипали все волосы из его бороды и безжалостно, как сдирают с камней ракушки, вырвали ногти на его руках и ногах. А развязав веревки, они спустили на него свирепых охотничьих собак. Окровавленный, он почти на четвереньках, шатаясь, бежал из селения.

На второй день Сусаноо перевалил через хребты, окружавшие Страну Высокого неба. Забравшись на крутую скалу на вершине горы, он взглянул вниз, на долину, где лежало его селение, но сквозь тонкие белые облака увидел лишь неясные очертания равнины. Однако он долго еще сидел на скале, глядя на утреннюю зарю. И, как когда-то, ветер, прилетевший с долины, шептал ему: «Сусаноо! Что ты все ищешь? Иди за мной! Иди за мной, Сусаноо!»

Наконец он поднялся и стал медленно спускаться с горы, в неведомую страну.

Меж тем утренний жар спал и начал накрапывать дождь. На Сусаноо было лишь одно кимоно. Ожерелье и меч, конечно, отобрали. Дождь яростно обрушился на изгнанника. Ветер дул в бока, мокрый подол кимоно хлестал по голым ногам. Стиснув зубы, он шел, не поднимая головы.

Под ногами были лишь тяжелые камни. Черные облака закрывали горы и долины. Страшный вой то приближался, то удалялся,– не то рев бури, доносившийся сквозь облака, не то шум горной реки. А в душе его еще яростнее бушевал тоскливый гнев.

22

Вскоре камни под ногами сменились влажным мхом. Мох перешел в глухие заросли папоротника, за ним рос высокий бамбук. Незаметно для себя Сусаноо очутился в лесу, заполнившем утробу горы.

Лес неохотно давал ему дорогу. Ураган продолжал бушевать, ветви елей и тсуга[141]141
  Тсуга – хвойное дерево.


[Закрыть] надсадно шумели в вышине, разгоняя черные тучи. Раздвигая бамбук руками, он упорно спускался вниз. Бамбук, смыкаясь над его головой, непрерывно хлестал его своими мокрыми листьями. Лес, словно ожил, мешая ему двигаться вперед.

А Сусаноо все шел и шел. В душе его кипел гнев, но беснующийся лес пробуждал в нем какую-то буйную радость. И, раздвигая грудью травы и лианы, он испускал громкие крики, словно отвечая ревущей буре.

К вечеру его безоглядное продвижение преградила горная река. На другом берегу бурлящего потока высилась отвесная скала. Он пошел вдоль потока и вскоре в брызгах воды и струях дождя увидел тонкий висячий мост из веток глицинии, перекинутый на другой берег. В отвесной скале, куда вел мост, виднелось несколько больших пещер, из которых струился дым очагов. Он без колебания перебрался по висячему мосту на другой берег и заглянул в одну из пещер. У очага сидели две женщины. В свете огня они казались окрашенными в красные тона. Одна была старухой, похожей на обезьяну. Другая выглядела еще молодой. Увидев его, они разом вскрикнули и бросились в глубь пещеры. Сусаноо, мгновенно убедившись, что в пещере нет мужчин, смело вошел в нее и легко повалил старуху, прижав ее коленом к земле.

Молодая женщина быстро схватила со стены нож и хотела пырнуть в грудь Сусаноо, но он выбил нож из ее руки. Тогда она выхватила меч и снова накинулась на Сусаноо. Но меч в тот же миг звякнул о каменный пол. Сусаноо поднял его, сунул лезвие меж зубов и тут же сломал пополам. Затем с холодной усмешкой взглянул на женщину, словно вызывая на бой.

Женщина схватила было топор и собиралась в третий раз напасть на него, но, увидев, как легко он сломал меч, отбросила топор и повалилась на пол, моля о пощаде.

– Я хочу есть. Приготовь еду,– сказал он, отпустив на свободу старуху, похожую на обезьяну. Потом подошел к очагу и спокойно сел там, скрестив ноги. Обе женщины принялись молча готовить еду.

23

Пещера была просторной. На стенах висело разное оружие, и все оно блестело в свете очага. Пол был застлан шкурами оленей и медведей. И над всем этим витал какой-то приятный сладковатый аромат.

Тем временем еда поспела. На блюдах и плошках перед ним громоздились горы мяса диких животных, рыба, плоды лесных деревьев, сушеные моллюски. Молодая женщина принесла кувшин сакэ и присела у очага, чтобы налить ему. Теперь, вблизи, он рассмотрел ее: женщина была миловидной, белокожей, с густыми волосами.

Он ел и пил, словно зверь. Блюда и плошки быстро опустели. Она улыбалась, словно ребенок, глядя, как он поглощает еду. Нельзя было и подумать, что это та самая свирепая женщина, которая хотела вонзить в него меч.

Закончив есть, он широко зевнул и сказал:

–Так, живот я набил. Теперь дай мне что-нибудь из одежды.

Женщина принесла из глубины пещеры шелковое кимоно. Такого изящного кимоно с тканым рисунком Сусаноо еще никогда не видел. Переодевшись, он одним рывком схватил со стены массивный меч, сунул его за пояс с левой стороны и снова уселся у очага, скрестив ноги.

– Не угодно ли еще что-нибудь? – нерешительно спросила женщина, приблизившись к нему.

– Я жду хозяина.

– Вот как! А зачем?

– Хочу с ним сразиться, чтобы не говорили, будто я напугал женщин и стащил все это.

Убирая пряди волос со лба, женщина весело рассмеялась.

– Тогда вам незачем ждать. Я – хозяйка этой пещеры.

Сусаноо от неожиданности вытаращил глаза.

– Ни одного мужчины здесь нет?

– Ни одного.

– А в соседних пещерах?

– Там по двое, по трое живут мои младшие сестры.

Он мрачно тряхнул головой. Свет очага, звериные шкуры на полу, мечи на стенах – уж не наваждение ли все это? А молодая женщина? Сверкающее ожерелье, меч за поясом,– может быть, это Горная дева, укрывшаяся от людей в пещере? Но как прекрасно после долгих блужданий по бушующему лесу оказаться в теплой пещере, где не подстерегают никакие опасности!

– Много ли у тебя сестер?

– Пятнадцать. Кормилица пошла за ними. Скоро придут.

Гм! Когда же это исчезла старуха, похожая на обезьяну?

24

Сусаноо сидел, обхватив колени руками, рассеянно прислушиваясь к завыванию бури за стенами пещеры. Подкинув дров в очаг, женщина сказала:

– Меня зовут Окэцу-химэ[142]142
  Химэ – приставка к имени женщины знатного происхождения.


[Закрыть]. А вас как?

– Сусаноо,– ответил он.

Окэцу-химэ удивленно подняла глаза и еще раз оглядела этого грубоватого юношу. Его имя явно пришлось ей по вкусу.

– Так вы жили там, за горами, в Стране Высокого неба?

Он молча кивнул.

– Говорят, славное место.

При этих словах в глазах его снова загорелся утихший было гнев.

– Страна Высокого неба? Да, это место, где мыши сильнее вепрей.

Окэцу-химэ усмехнулась. В свете очага ярко блеснули ее красивые зубы.

– А как называется эта страна? – холодно спросил он, чтобы сменить тему разговора.

Она не ответила, пристально глядя на его мощные плечи. Он раздраженно повел бровями и повторил свой вопрос. Окэцу-химэ, словно опомнившись, с игривой усмешкой в глазах сказала:

– Эта страна? Это – место, где вепри сильнее мышей.

Тут у входа послышался шум, и пятнадцать молодых женщин не спеша вошли в пещеру, словно им не пришлось идти сквозь бурю. Все они были краснощекие, с высоко подвязанными черными волосами. Обменявшись дружескими приветствиями с Окэцу-химэ, они бесцеремонно уселись вокруг растерявшегося Сусаноо. Яркие ожерелья, блеск серег в ушах, шелест одежды – все это заполнило пещеру, и сразу стало тесно.

Началась веселая пирушка, которую так непривычно было видеть в дремучих горах. Сначала Сусаноо, как немой, только и делал, что молча осушал чарку за чаркой, но потом, опьянев, стал громко смеяться и говорить. Пещера гудела от хмельных голосов женщин – кто играл на кото, украсив себя яшмой, кто распевал любовные песни с чаркой в руке.

Меж тем наступила ночь. Старуха подбросила в очаг поленьев и зажгла несколько масляных светильников. В их ярком, словно днем, свете он, совершенно пьяный, переходил из объятий одной женщины в объятия другой. Шестнадцать женщин вырывали его друг у друга, завлекая на разные голоса. Наконец Окэцу-химэ, не обращая внимания на гнев сестер, прочно захватила его в свои руки. И, забыв о буре, о горах, о Стране Высокого неба, он словно утонул в чарующем аромате, наполнявшем пещеру. И только старуха, похожая на обезьяну, тихо забившись в угол, с сардонической усмешкой взирала на беспутство пьяных женщин.

25

Наступила глубокая ночь. Иногда падали на пол со звоном пустые кувшины и блюда. Шкуры, покрывавшие пол пещеры, совершенно промокли от стекающего со стола сакэ. Женщины были мертвецки пьяны. Из их ртов вырывался лишь бессмысленный смех или тяжелые вздохи.

Старуха встала и один за другим погасила масляные светильники. Теперь пещера освещалась только светом кисло пахнущих головешек, слабо тлеющих в очаге. И в этом свете смутно вырисовывалась громоздкая фигура Сусаноо, измученного объятиями женщин.

Проснувшись на следующее утро, он увидел, что лежит один на ложе из шкур и шелка, устроенном в глубине пещеры. Вместо циновок из осоки под ним благоухали лепестки цветов персика. Странный сладковатый аромат, наполнявший пещеру со вчерашнего дня, оказывается, был ароматом цветов персика. Некоторое время он лежал, сопя носом и рассеянно разглядывая потолок пещеры. Перед ним, будто сон, пронеслась вся безумная ночь. И непонятная злость сразу же охватила его.

– Скотина! – простонал он и стремительно вскочил с постели. Вверх взметнулось облако персиковых лепестков.

Старуха, как ни в чем не бывало, готовила завтрак в пещере. Куда же девалась Окэцу-химэ? Ее не было видно. Он поспешно обулся, сунул за пояс массивный меч и, не обращая внимания на приветствие старухи, решительно вышел из пещеры.

Легкий ветерок тут же выдул из него весь хмель. Он взглянул на посвежевшие верхушки деревьев, шелестевшие на другом берегу горной реки. В небе, над лесом, высились острые зубцы гор, словно бы обтянутые кожей, белесой, как туман, опоясавший горы. Вершины этих огромных гор, уже освещенные утренним солнцем, глядели на него сверху вниз, будто молча насмехались над его вчерашним беспутством.

Глядя на лес и горы, он вдруг с отвращением, доходящим до тошноты, подумал о пещере. Теперь ему казалось, что и огонь очага, и сакэ из кувшинов, и цветы персиков испускали отвратительный смрад. А женщины казались ему скелетами, разукрашенными румянами и пудрой, чтобы прикрыть тлетворный дух. Он глубоко вздохнул и, понурившись, направился к висячему мостику, сплетенному из веток глициний.

Но тут до его слуха явственно донесся веселый женский смех, разнесшийся эхом в тихих горах. Он невольно остановился и повернулся в ту сторону, откуда донесся смех.

По узкой горной тропе, пролегавшей у пещер, шла еще более красивая, чем вчера, Окэцу-химэ в сопровождении пятнадцати сестер. Заметив его, она тут же поспешила ему навстречу, и подол ее шелкового кимоно, сверкая, развевался на ходу.