Текст книги "Музыка ночи"

Автор книги: Рут Уинд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

– А кто была ее мать?

– Одна из этих девчонок-хиппи. Не знаю точно кто. – Роузмэри почувствовала боль в груди.

– Я знаю кто, – сказала она, и ее глаза наполнились слезами. – Это была рыженькая. Диана.

И Конни, и Алиша с тревогой повернулись к ней:

– Что случилось?

Роузмэри закрыла рот рукой, изумленная тем, что могла; испытывать чувство такой силы через тридцать лет после случившегося. Такое острое чувство потери. Она прижимала к губам дрожащие пальцы и смотрела на Конни, которая должна была вспомнить.

– Я все думала… не знала до тех пор… – Она встала, отошла, пытаясь овладеть собой. Потом повернулась и взглянула на Конни. – Отцом Элли был Джеймс Гордон, – сказала она и не смогла сдержать слез.

Конни уже была рядом, подставляла свое широкое плечо, обнимала подругу.

– Ой, солнышко! – выдохнула она. – Ничего, ничего. – Алиша долго молчала. Когда Роузмэри наконец подняла голову и глубоко вздохнула, Алиша проговорила:

– Я не понимаю, что произошло, но прошу прощения, если огорчила вас.

Роузмэри промокнула глаза.

– Нет, девочка, ты здесь ни при чем. Просто так устроена жизнь. Джеймс был моим двоюродным братом.

Алиша нахмурилась:

– Но почему…

– Он был не такой, как все, – сказала Роузмэри и замолчала.

Она словно воочию увидела его перед собой.

Как Джеймс смеялся, и при этом был виден косой зуб спереди. Как плясали смешинки в его золотистых глазах. Нежность, с которой он смотрел на детей и на бродячих собак, и на любого воробья с подбитым крылышком.

– Если я попытаюсь выразить это словами, получится слишком грубо, поэтому не буду. Это была такая добрая душа, какой еще не создавал Господь, и все, кто его знал, плакали, когда его тело доставили домой.

Конни взяла руку Роузмэри и сжала ее.

– Было ясно, что тем летом на него обрушилось какое-то грандиозное событие, – сказала Роузмэри. – А когда мы узнали, что причина этого – белая глупышка, все просто испугались за него. Мы беспокоились, что она сбежит отсюда и оставит его с разбитым сердцем. Что она и сделала.

– Она любила его, – продолжила Конни. – Она умоляла его ехать в Канаду, но он решил, что это будет трусостью, и все равно отправился во Вьетнам.

Роузмэри вздрогнула, представив себе, как та бедная девочка покинула город и неизвестно где родила цветного ребенка.

– Ей наверняка было нелегко.

– Маркус сказал, что она тоже умерла, – проговорила Алиша.

Роузмэри горестно покачала головой:

– Интересно, знала ли Элли, что она цветная?

– Кажется, и не догадывалась, – сказала Алиша. – А теперь, когда знаешь, это становится ясно как день. – Она замолчала, потом встряхнулась. – Я забыла самое главное! Гвен Лейсер…

Роузмэри подняла руку:

– Не говори этого, девочка.

В ее голосе звучала сталь. Она покачала головой и еще погрозила пальцем.

– Что? – спросила Конни. – Так нечестно!

Алиша сложила руки и наблюдала за Роузмэри, которая смотрела на Конни. Они были рядом на протяжении тридцати лет, разделили потерю любимых во Вьетнаме, а потом смерть мужей. Конни знала Джеймса, а теперь Элли и, наверное, заслужила право знать обо всем.

– Конни, я скажу тебе, но ты должна поклясться на могиле Бобби Мейкписа, что никогда никому не расскажешь.

Конни изумленно подняла руку:

– Я клянусь, Роузмэри. На могиле Бобби. Что это?

– Гвен Лейсер – мать Джеймса Гордона. И ее настоящее имя Мейбл Бове.

Рот Конни и ее глаза стали идеально круглыми от удивления. Потом она расхохоталась. И продолжала хохотать.

– Боже мой! Это великолепно. – Успокоившись, она покачала головой. – Элли узнала гораздо больше, чем намеревалась, верно?

Алиша отпила большой глоток колы.

– Интересно, а что собирается делать Блю?

– Делать? – эхом отозвалась Конни.

– Если он позволит ей уйти, то он самый глупый человек на свете.

– Или самый напуганный. – Роузмэри поджала губы.

– Я считала, что на этот раз он влюбился по-настоящему.

– А может, он не хочет черных детей, – сказала Алиша. – Он кажется либерально настроенным, но когда касается лично тебя…

Роузмэри нахмурилась:

– Может быть. Хотя на него это не похоже.

– Я тоже так считаю, – вступила в разговор Конни. – А как ты все это узнала, Алиша?

Та ухмыльнулась:

– Я подслушивала!

Они все рассмеялись от такого нахальства. Роузмэри подошла к раковине, чтобы поплескать на глаза холодной водой.

– Если у него ума чуть больше, чем у обезьяны, то он отправится за Элли и привезет ее домой.

Конни подняла голову.

– Забавно, правда? Как ее мама, которая приехала сюда и заварила всю эту кашу, так и Элли через столько лет сделала то же самое.

– На этот раз мы, однако, применим тот разум, которым наградил нас Господь, – ответила Роузмэри, вытирая лицо. – Если бы мы тогда послушались Диану Коннор…

– Не говори так, – запротестовала Алиша. – Всему есть своя причина.

И Роузмэри, и Конни одновременно фыркнули.

– Поживи с мое, детка, – сказала Конни, поднимаясь. – Посмотрим, что ты тогда запоешь. – Она взяла сумочку. – Пошли. Нам надо повидать его и поговорить об Элли.

Глава 21

Элли ехала в Свитуотер через Большие сосновые леса, пересекая реку Сабин, в зеленую, покрытую пышной растительностью страну своего детства. Еще не наступил полдень, когда она выехала на главную улицу и целых пять кварталов тянулась за трактором, так что у нее была масса времени, чтобы рассмотреть знакомые виды.

Свитуотер проигрывал в сравнении с Пайн-Бендом. Пайн-Бенд прилагал все усилия, чтобы казаться современным, развивал новые отрасли промышленности и бизнеса, рос, добивался своего любыми путями и способами. Внешне городки казались одинаковыми – кафе с широкими окнами, напротив которого парковались грузовики, сапожная мастерская, большое здание суда, окруженное лужайками и деревьями. Различия были более существенными. Одежда в витрине единственного магазина вышла из моды лет десять назад. Афиша, гласившая, что приехал цирк, красовалась на тумбе уже семь сезонов, в парикмахерской стояло устаревшее оборудование. Солнце пекло невыносимо, и Элли чувствовала, что даже деревья обмякли.

Когда она свернула на дорогу, ведущую к дому бабушки, и оставила стареющий город позади, нырнув в туннель из густых деревьев, то там, то сям мелькали поля сои и кукурузы, потом зеленая стена смыкалась снова.

Вокруг дома Джеральдины Коннор были расчищены шестьдесят акров земли, и Элли увидела его задолго до того, как подъехала. Дом, прочный и крепкий, стоял посередине розового сада, и пышные яркие венчики цветов выделялись на фоне его темно-серых стен. В конце подъездной дорожки красовался гараж на три машины – гордость и радость ее дедушки, построенный его собственными руками. Гараж был таким же уродливым, как всегда, но Элли улыбнулась, заметив, что кто-то нарисовал на стене, обращенной к дому, чернооких красавиц – наверное, сама Джеральдина.

Свернув на вымощенную гравием дорожку, Элли ощутила, как в ее душе что-то сломалось. Только что все было прекрасно, и вот уже ей слишком трудно держать ногу на педали. Она остановилась и просто посидела, подышала: дома! Элли взглядом прикасалась ко всем мелким деталям, которые и дарили ей это ощущение, – к пластиковым ромашкам на крыльце, к облезлому ящику для молока, к рисунку на деревянной двери. С чувством облегчения она выбралась из машины, улыбаясь при виде изобилия цветущих роз, красующихся словно на картинке в журнале и дающих пищу десяткам пчел, чье неумолчное гудение нарушало тишину летнего полудня.

Джеральдина выскочила из дома в розовом ситцевом переднике поверх слаксов и топа, открывавшего ее морщинистые руки.

– Элли! – закричала она. – Ты так рано! Я еще не приготовилась к твоему приезду.

– Ты же знаешь, что меня это не беспокоит, бабушка. – Элли обняла ее за худые плечи, вдыхая знакомый запах туалетной воды. – Я должна была приехать поскорее.

Джеральдина отодвинулась, наклонив голову, чтобы лучше разглядеть внучку сквозь очки.

– Ты попала в беду?

Элли подняла руки, потом уронила их.

– Если одним словом, то да. В его старомодном смысле.

Глубокая печаль, которую она никак не ожидала увидеть, изменила лицо ее бабушки, внезапно сделав его очень старым, просто дряхлым.

– Ох, детка, – вздохнула Джеральдина. – Этот город – какое-то проклятие для моих дочерей.

Элли расплакалась.

– Пойдем, дорогая, – сказала, бабушка. – Пойдем попьем чайку, и ты мне все расскажешь.

Блю сидел на веранде, закинув ноги на перила. Поверх пальцев ног он мог созерцать последние лучи солнца. В одной руке он держал стакан с бурбоном, а бутылка стояла поблизости, возле кресла. В другой руке у него была толстая сигара, купленная в лавке специально для сегодняшнего вечера. Он услышал на тропинке шаги, но не повернулся, зная, что это может быть только Маркус.

– Добрый вечер, – сказал тот, опускаясь в кресло-качалку. – Ты не против, если я попробую твое виски?

– Зависит от того, что ты собираешься мне сказать. Меня уже посетили три фурии, и ты орал на меня утром, и десять минут назад я получил нагоняй от Лэни.

– Фурии?

– Ага. Конни, Роузмэри и Алиша. Они, кажется, решили, что знают меня лучше, чем я сам.

– Хм. – Маркус пошел за стаканом, налил себе виски, потом устроился на веранде. После нескольких глотков он сказал: – Это из-за того проклятия, верно? Ты думаешь, что живешь под каким-то облаком, которое приносит несчастья всем вокруг тебя.

– Угу. – Блю поднял стакан, сделал большой глоток.

– Ну, Иов, не могу тебя винить за это.

– Спасибо. – У него загорелось все внутри, и снова перед глазами встала эта картина – кровать, раздавленная под тяжестью крыши. Он вздрогнул. – Почему бы тебе не выложить все, и покончим с этим, чтобы выпить в тишине и спокойствии. Я вроде как заслужил хорошую выпивку и не намерен останавливаться. Можешь присоединяться ко мне или нет. Сам решай.

– Ладно, – согласился Маркус. – Вот что я хотел сказать: рано или поздно тебе придется разобраться в собственной жизни.

– Ой, как забавно, – иронически протянул Блю, – я как раз этим и занимался, Маркус, друг мой. Как только я решил, что жизнь будет однообразной, день за днем, так судьба послала мне женщину, чтобы перевернуть все и заставить снова чувствовать и думать, что нормальные люди превозмогают прошлое и продолжают жить. – Он вынул из кармана коробочку и сунул ее Маркусу. – Я собирался просить ее руки, веришь или нет.

Маркус открыл футлярчик и присвистнул:

– Красивое. И хороший выбор. Не представляю ее в бриллиантах.

Блю взглянул на кольцо.

– Да, я тоже так подумал. – Потом он нахмурился и резко опустил ноги на пол, потянувшись за бутылкой. – Теперь это не имеет значения.

– Не понимаю почему, – мягко проговорил Маркус.

– Я и не жду, что поймешь. – Он помолчал. – Знаешь, она даже не ссорилась со мной. Просто уехала.

– И это тебя обидело, да? – Маркус покачал головой. – Ты такой же тупой, как всегда, Блю. Слушай, у девчонки был один шок за другим, такие, которые переворачивают всю жизнь и о которых нам не приходится даже думать. – Он беспокойно позвякал льдом в стакане. – А потом еще ты вышвыриваешь ее. Дурак!

Блю упрямо не сводил глаз с дальних деревьев и думал о том, что предстоит сделать завтра. Маркус встал.

– Я сдаюсь. Сиди здесь и жалей себя, если хочешь. А я еду домой. – Он спустился по ступенькам и добавил, глядя через плечо: – К своей женщине.

Блю не смог бы передать все те чувства, которые нахлынули на него после этих слов. Он представил Элли, свернувшуюся во сне, с волосами, разметавшимися по подушке, вспомнил, как она смеялась у него на кухне, поддразнивая его. Все это создавало какую-то пустоту у него внутри, дыру, в которую он лил бурбон. Он долго не спал, и от виски постепенно тяжелела голова. Блю устало встал и пошел к кровати, на которую упал лицом вниз. Бурбон и орхидеи. Они "же один раз спасли его, И могут снова сделать это.

Но через час ему пришлось признать, что этот прием не действует. Он ужасно устал. Но как только он закрывал глаза, мозг выбрасывал целую серию несчастий, которые уже произошли, могли бы произойти или которые он не смог бы предотвратить. Когда он представил себе, – как его животных сбивает машина, хотя в округе не было никаких машин, он сдался. Следуя привычке, включил компьютер и, пока тот загружался, спустился вниз за чашкой чаю.

Курица на столе привлекла его внимание, и он сел, чувствуя наконец голод и ожидая, пока закипит чайник. Курица была очень вкусной. Блю проглотил кусок, потом второй, с печалью думая, что все это предназначалось для Элли, ведь она так любит, как он готовит. И он собирался запечь в пирог кольцо, вот почему до сих пор не вынул его из кармана. С горьким ощущением потери Блю прикоснулся к коробочке.

Он понимал, что сейчас живет на автопилоте, и когда выспится, то все в конце концов обретет смысл. И осознавал, что буря, пролетевшая смерчем над городом, послужила ему предупреждением. Кто бы на его месте не запаниковал?

Из буфета он достал пакет с печеньем и щедро сыпанул сахара себе в чай. Потом вытащил из холодильника добрый кусок сыра и понес все с собой наверх. Пайкет, счастливо мурлыча, пошла за ним. Он дал ей два крохотных кусочка и открыл свою электронную почту. Первый файл был от Элли, и, увидев ее имя, Блю испытал настоящий шок, как будто она умерла и писала из могилы. Послание датировалось позапрошлой ночью и было ответом на его просьбу дать ему прочитать ее книгу.

"Буду рада, если ты прочтешь, – писала она. – Вообще-то я и сама собиралась попросить тебя сделать это. Хотелось бы узнать твое мнение".

Он смотрел на экран. Последнее письмо было тоже от Элли. Его отправили несколько часов назад, и он задумался, как ей это удалось. Ее ноутбук, разбитый, был по-прежнему здесь. С колотящимся от нетерпения сердцем он открыл файл.

Адрес моей бабушки: № 31, ящик 12, Свитуотер, Луизиана. Сегодня утром я не очень хорошо соображала, но теперь переживаю из-за книги и заметок и буду благодарна, если ты запакуешь все и отправишь мне. Элли.

Вот и все. Он осознал, что задерживал дыхание, надеясь – на что? На какойнибудь знак, наверное. Но теперь ему было чем заняться. Он захватил снизу коробку с карточками, рукопись и дискеты и принес наверх вместе с ноутбуком. Вначале сложил по порядку страницы рукописи. Многие были помяты и испачканы, но большая часть прочитывалась легко, и в самом худшем случае она сможет сосканировать их на дискету. Карточки прекрасно сохранились в пластиковой коробке. Он проверил дискеты, которые тоже оказались в полном порядке. В последнюю очередь Блю включил ноутбук. К его удивлению, послышалось потрескивание, показывающее, что он работает. Поперек экрана бежали черточки, но текст читался легко. Появился портрет смеющейся Мейбл в возрасте двадцати – двадцати пяти лет и заголовок "Сердца и души". Блю начал читать первую главу, когда зазвенел дверной звонок. Он с испугом взглянул на часы – еще не было и десяти. Просто выдался очень длинный день.

В легком шелковом плаще на ступеньках стояла Гвен Лейсер.

– Я была в клубе Хопкинса, – поджав губы, проговорила она. – И видела там Маркуса. Что ты сделал с моей внучкой?

Блю понимал, что соображает туго из-за недосыпания, но это уж совсем не укладывалось у него в голове.

– Простите, не понимаю. Кто вам нужен?

– У тебя так много девчонок, что уже и сам запутался?

– Вы имеете в виду Элли?

– Да. Где она?

Он все еще не мог уловить смысла.

– Вы не войдете? Я не понимаю, что происходит. Она сняла очки.

– Блю Рейнард, не могу поверить, что ты ослеп, и знаю, что ты не настолько глуп. Ты хочешь сказать, что ничего не знаешь?

– Знаю? – Он потряс головой. – Гвен, войдите. Я не понимаю, о чем вы говорите. – Он устало поплелся на кухню, оставив дверь открытой. – У меня тут курица, если хотите.

И тогда его осенило. Он поднял голову и взглянул на негритянку. Она покачала головой, увидев выражение его лица.

– Ты действительно не имел представления? Я думала, кто-нибудь сказал тебе, видя, как ты ее любишь. Мейбл – это я.

– Мейбл Бове? – Он уставился на нее. – Все эти годы вы жили здесь? – Еще одна часть головоломки встала на место. – И Элли – ваша внучка?

– Правильно. И она – единственное, что у меня осталось, сынок, поэтому я хочу, чтобы ты сел и послушал меня.

Он сел.

– Я сочувствую тебе, сынок, – сказала она. – На самом деле. Я знаю, что ты считаешь, будто живешь под каким-то проклятием, и сама когда-то думала о себе так же. Но я хочу, чтобы ты задумался обо всех этих потерях в твоей жизни. Бог ни за что не карает тебя. Твоей маме было под шестьдесят, и она курила, как паровоз, с десяти лет, так что неудивительно, что с ней случился сердечный приступ. Твой брат отправился на войну, а это, конечно, увеличивает шансы погибнуть молодым. Твой отец пустил себе пулю в лоб, потому что не смог вынести всех этих потерь. Единственная, кого ты потерял не по ее вине, – это твоя жена. Это было горько, Блю. Это было ужасно, и мы все плакали вместе с тобой.

– Не надо, – прошептал он.

– Не останавливай меня, – проговорила она. – Оторви задницу от стула и ступай за своей женщиной. Маркус сказал мне, что она ждет ребенка, и говорю тебе: ты еще не видел несчастий в своей жизни, если этот ребенок родится не в нашем городе, где мы все сможем любоваться им. Включая тебя.

Блю смотрел на нее и не знал, плакать ему или смеяться.

– Не могу поверить, что я все эти годы беседовал с вами о Мейбл.

Она улыбнулась, и в ее улыбке он увидел сногсшибательную молодую женщину, полную огня.

– Мне было это приятно. – Она потыкала вилкой в кусок курицы. – Думаю, именно тебя Господь избрал для того, чтобы все здесь стало на свои места. Видишь, как это произошло? Он решил, что ты достаточно страдал, и послал тебе женщину.

Блю наклонил голову. И заплакал, не стыдясь. Когда-нибудь он снова будет петь блюзы. Такова жизнь. Но не сегодня.

Элли с бабушкой проговорили несколько часов. О книге и об удивительных открытиях, связанных с ней, о городке Пайн-Бенд, и наконец Элли поведала о своих поисках отца.

Было уже за полночь, и Элли чувствовала себя виноватой, но бабушка казалась не более уставшей, чем сама Элли. Они уже поели и убрали посуду и сидели сейчас за кухонным столом с корзиночкой арахиса, Джеральдина любила арахис и передала эту любовь внучке. Элли вздрогнула. Она родственница Мейбл Бове! Только представить себе!

– Что такое, Элли? Ты весь вечер о чем-то задумываешься. Об этом мужчине?

– Нет, – тихо ответила она. – Я думаю о другом. – Она открыла сумочку, достала две фотографии, украденные из чемодана Роузмэри, и положила на стол одну. На ней смеялась Диана, глядя на кого-то, кто не попал в кадр. – Я обнаружила это, когда искала материал о Мейбл, – сказала Элли.

Джеральдина с болезненным вскриком взяла снимок.

– А она была такой хорошенькой. Я никогда не знала, что с ней делать. – Она выжидательно подняла глаза. – И ты обнаружила своего папу, верно?

Элли глотнула и положила фото Маркуса и Джеймса, обнявшихся перед камерой.

– Тот, что слева, – сказала она, – Джеймс Гордон. – Джеральдина только кивнула.

– Ты очень на него похожа.

– Ты даже не удивлена?

Бабушка поджала губы. Покачала головой:

– Не очень. Твоя мама, конечно, ничего не говорила, но я подозревала чтото такое.

– Подозревала?

– Не удивляйся так сильно – она вернулась и молчала, ни словом не заикнулась о том, кто отец ребенка. А когда ты родилась, она плакала и плакала, словно у нее разрывалось сердце. Я решила, что ты похожа на него.

– Ты никогда ничего не говорила. Джеральдина положила фото.

– А зачем, Элли? Твоя мать умерла. Я понятия не имела, кто твои родственники. Ты жила с нами, в маленьком городке, внебрачный ребенок девушки, которая всегда поступала по-своему. Было трудно и без моих подозрений. А твой дед напрочь отказывался видеть кого-либо. – Она взглянула на снимок. – Он был достаточно либерально настроен для своего времени, но это разбило бы его сердце – узнать, что его дочь…

Элли кивнула. Дедушка был продуктом своей эпохи и культуры. Он никогда бы не стал сквернословить ни на людях, ни дома и никогда не унижал людей с другим цветом кожи, но ему приходилось тяжело в мире, где все перемешалось. Ему нравилось, что в кафе на Пар-стрит обедают белые старики, а цветные предпочитают Маркет-стрит.

– Но это никак не помешало бы ему любить тебя, детка.

– Я знаю.

– Ну, и ты встретилась с ним? Он знает, что он твой папочка?

Элли подняла глаза, снова ощутив эту мимолетную печаль.

– Нет. Он погиб во Вьетнаме. Она пыталась уговорить его бежать в Канаду, но… – Элли устало пожала плечами: – Может, все это было напрасно.

– Нет. Ты знаешь. Твои поиски были не напрасными. – Бабушка коротко рассмеялась. – И ребеночек теперь не будет для тебя таким уж сюрпризом. Я об этом немного беспокоилась, что твой черненький ребенок тебя сильно удивит.

Элли рассмеялась:

– Ой, было бы интересно попытаться объяснить это. – Их хихиканье заглушил звук мотора, и свет фар пронесся по стенам кухни.

– Кто это может быть, черт побери? – спросила Джеральдина, подпрыгнув.

Сначала хлопнула дверца машины, и только потом заглушили мотор и выключили фары; Элли встала, думая, как это странно. Ничего не подозревая, они с бабушкой вышли на крыльцо. Там включили свет и сразу увидели большой черный грузовик, к которому Элли так привыкла, и мужчину за рулем. Второй мужчина уже подходил к ним, вид у него был помятый и усталый, волосы всклокочены, как после сна, а ноги босы.

– Элли, черт побери, – протяжно проговорил он, уперев руки в бока.

– Это он? – спросила Джеральдина, подходя ближе.

– Да. – Элли не могла понять, в чем дело. – Блю, что ты здесь делаешь?

– Знаешь, – ответил он, приближаясь, – я не могу ответить на этот вопрос. – Он переключил внимание на Джеральдину. – Здравствуйте, мэм. Вы, должно быть, бабушка Элли. Она много о вас рассказывала, но ни разу не упомянула о том, что унаследовала свою красоту от вас.

Джеральдина фыркнула от такого экстравагантного комплимента, но Элли почувствовала, что он тем не менее доставил ей удовольствие.

– А вы Блю?

– Да. Я был полным болваном.

– Слышала уже, – ответила Джеральдина. Его лицо стало серьезным.

– Могу я поговорить с тобой, Элли? Мне надо всего пять минут.

Она кивнула.

– Ну давайте, – сказала Джеральдина. И помахала человеку за рулем. – Идите сюда, я дам вам чего-нибудь перекусить.

Маркус вышел из машины и захлопнул дверцу.

– Спасибо, – ответил он. – Мне надо позвонить жене, если вы не против. Заплатит она.

– Хорошо. Заходите.

Маркус взглянул на Элли и поднял брови.

– Подожди. Бабушка, это Маркус Уильямс, второй парень на снимке, который я тебе показывала.

Они вошли в дом, оставив Блю и Элли наедине. Она посмотрела на его ноги.

– Когда же ты вырастешь и научишься носить туфли, как все нормальные люди?

– Я спешил! – Он опустил голову. – Элли, когда я увидел гостевой домик, то перепугался до смерти.

– Я знаю.

– Я привез твои вещи, но… – Он сделал глубокий вдох и полез в карман. – Я все думал, что бы подарить тебе такое, что запомнилось бы на всю жизнь. О чем бы ты могла рассказать всем своим подружкам и показать внучатам, чтобы они знали, каким романтиком был их дед. – Он посмотрел на футляр, потом на нее. Он выглядел измотанным, вокруг рта залегли морщины, щеки ввалились, но глаза были ясными. – Я уже миллион лет не чувствовал себя так хорошо, не просыпался по утрам счастливым. – Он казался смущенным. – Я хочу жениться на тебе. Чтобы была обычная жизнь. Я хочу детей. Я хочу смеяться вместе с тобой, слушать музыку и держаться за руки.

– Без секса?

Блю захлопал глазами, и тогда она поняла, что он просто валится с ног. Элли рассмеялась:

– Блю, дорогой, когда ты в последний раз спал? – Он потер лоб.

– Очень давно.

– Я поняла. Если слово "секс" не привлекло твоего внимания, то ты совсем плох.

Он не двигался, только смотрел на нее. А потом поцеловал каким-то голодным, измученным, одиноким поцелуем человека, который был уверен, что все потерял. Она взяла у него коробочку.

– Элли, я даже не знал, до какой степени одинок, пока не появилась ты.

– Я тоже, Блю. – Она тихо рассмеялась. – А ты можешь достать кольцо, чтобы я на него посмотрела? Если не хочешь надевать его мне на палец, ладно, но хотелось бы увидеть, что там.

– А! Да. – Он застенчиво открыл футляр. – Я не представляю тебя в бриллиантах, Элли. В тебе столько жизни, как в рубине.

Элли с затуманившимися глазами смотрела, как он надевал ей кольцо. Оно подошло идеально.

– Тебе нравится?

– Да. Оно прекрасно. – Она осторожно обняла его, потому что он казался сейчас таким хрупким, закрыла глаза, вдыхая запах бурбона, орхидей и влажной земли, исходивший от него. – Я не могу обещать, что буду жить вечно.

– Я тоже.

– И не всегда у нас будет дикая страсть и ночи на крыше.

– Иногда – вполне достаточно.

Элли думала о том, что круг замкнулся в Пайн-Бенде и символом этого стало кольцо. Она любит Блю, а он любит ее. Все остальное отпало, как шелуха.

– Я влюбилась в тебя с первого взгляда, Блю. – Ее голос был серьезным. – И с каждым днем любила все сильнее. Это пугает меня.

Он прикоснулся к ее щеке.

– Зеленые времена, Элли. А потом, если придется, мы споем блюз.

Элли не хотела плакать, но не могла остановить слезы. Она обнимала его, он крепко прижимал ее к себе, и она уткнулась лицом в его рубашку. Блю поцеловал ее, потом еще и еще, и у нее закружилась голова.

– Хватит там, вы, двое, – донесся голос Джеральдины из кухни. – Идите сюда и ведите себя как приличные люди.

Элли подумала, что Блю недолго продержится на ногах, но она отыщет ему здесь уютное местечко.

– Ты не рассказала мне о Гвен, – проговорил он.

– Я забыла.

– Она угрожала моей жизни, кстати. – Элли рассмеялась:

– Правда? – Он кивнул.

– У нас будет самый избалованный ребенок на свете.

– Это не самое страшное.

– Да, – согласился он, позволяя увлечь себя в дом. – Думаю, не самое.

ЛЮБОВНИКИ

4 июня, 1969

Дорогая Диана!

С прискорбием сообщаю тебе, что Джеймс погиб вчера. Этот конверт был у него в кармане. Я решил, что ты хотела бы получить его.

Маркус Уильямс.

2 июня 1969

Милая Диана!

Я получил твое письмо несколько дней назад и хочу, чтобы ты поняла, как много значит для меня знать, что ты в порядке и ребенок тоже и ты будешь заботиться о ней, пока я не вернусь. Я сейчас думаю только об одном – как сильно я тебя люблю. Мне снится твоя улыбка, и, просыпаясь я до боли хочу быть с тобой, а потом вспоминаю все наши дни, когда мы были только вдвоем, обнаженные и влюбленные. Я много думаю об этом, об этой целостности, и я так рад, что у нас ребенок. Если дети появляются от любви, то у нас их должно быть двадцать.

Добейся, чтобы она не боялась быть самой собой! Увези ее куда-нибудь, где это не имеет значения, где она никогда не будет стыдиться своих родителей, а будет просыпаться каждое утро счастливой.

Я люблю тебя, Диана. Я могу говорить это, писать тысячу раз, и будет недостаточно. Я всю жизнь чувствовал, что ты придешь, и когда ты пришла, я понял это в ту же минуту, как увидел тебя. И ты тоже знала это. Береги себя ради меня. Яне вынесу, если с тобой что-то случится. Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя. Поцелуй за меня Элли (прости, но я должен согласиться с твоей мамой насчет имени Бархат. Давай звать ее Элли). Скажи ей, что папа очень ее любит.

Я люблю тебя, Джеймс.