Текст книги "Музыка ночи"

Автор книги: Рут Уинд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Лэни выпрямилась и, заметив взгляд Элли, задрала подбородок.

– Как только он ее отпустит, она будет готова. А пока я не позволю ей голодать. – Она прищурилась. – И не вздумай меня выдавать.

Кошка набросилась на еду, урча почти басом. Элли сделала такой жест, словно застегнула рот на молнию и выбросила ключ.

– А ты хочешь есть, детка?

– О нет. Я потом сделаю себе овсянку.

– Не глупи. Такая худышка, как ты? Не верю! Я видела, как ты ешь. Садись и составь мне компанию, а я пока пожарю нам яичницу. – Она взглянула на Пай. – На сале. Врачи способны испортить все, что угодно.

Смеясь, Элли подошла к шкафу и достала кружку – свою любимую, голубую, керамическую, со звездами снаружи. Она уже наливала себе кофе, когда поняла, насколько по-хозяйски ведет себя на кухне. Как будто не замечая этого, Лэни сказала:

– Подай мне лопаточку, детка.

Элли открыла ящичек и достала лопатку, ощущая какую-то пустоту в груди. Она стояла над раковиной и прихлебывала кофе, пытаясь избавиться от этого чувства холода, а сквозь окно виднелась оранжерея с розовыми цветами бугенвиллей. Она подумала о том, как Блю будет возвращаться по этой тропинке, и влажная кожа его будет пахнуть землей, а волосы – экзотическими цветами. Она закрыла глаза.

– Красиво, правда? – спросила Лэни.

Шипение яиц в горячем жире было самым домашним звуком из всех.

– Да, – тихо ответила Элли. – Я и не знала, что так скучала по природе. Здесь очень спокойно. – "А может, вовсе не природа, а Блю дарит мне такие добрые чувства?"

– Так выходи за него.

– Что?

– Ты же слышала. Выходи за него. Этот старый дом так подходит тебе. И думаю, привидениям ты тоже понравишься. Я не слышала ни звука с тех пор, как здесь появилась ты.

– Здесь есть привидения?

– Да, есть. – Она помешала яичницу. – Недожаренная тебе нравится?

Элли кивнула.

– Думаю, в основном это члены семьи, В таком месте они всегда есть. Не знаю, как Блю может держать свой компьютер как раз в той комнате, где застрелился его отец. – Она выложила яичницу на тарелку и подала Элли. – Садись.

Элли подчинилась. Она положила салфетки для них обеих и потянулась за вилками. Потом остановилась. Ну вот опять. Лэни поставила свою тарелку на стол и села.

– Ты из этих женщин, которые не хотят себя связывать? Элли взяла вилку, обдумывая, как пройти по этому минному полю.

– Нет, – осторожно проговорила она. – Я всегда считала, что найду когонибудь. Просто такого не происходило.

– Ну и почему же не Блю?

Она поджала губы, подбирая ответ.

– Вы знаете, что я без ума от него. Это все знают. – Она потыкала вилкой в желтки, посмотрела, как они вылились на белки. Покачала головой и, подняв глаза, сказала, стараясь быть честной: – Я не смогу спасти его, Лэни.

– Хорошая женщина очень многое может.

– Нет. Человек спасает себя сам. И если Блю не сможет, если не найдет способа, как выбраться из этого отчаяния, которое он по-прежнему ощущает, то он разобьет и мою жизнь. Не только мое сердце. Всю жизнь и жизни детей, которые у нас будут. Мы все пойдем ко дну вместе с ним – и самое ужасное, что он будет все это видеть и не сможет остановить.

Лэни ничего не ответила. Она очень старательно отрезала от яичницы треугольник, положила в рот и принялась жевать. Беспокоясь о том, что обидела женщину, которая заменила Блю родителей, Элли спросила:

– Я не стала вашим врагом, Лэни? Мне бы очень этого не хотелось.

– Нет, детка. – Она положила вилку. – Наверное, ты права. Если бы только это было не так.

– Если бы, Лэни. Даже не могу передать, насколько мне этого хочется.

– Ну что ж. Стоило попытаться. – Лэни взглянула на Пайкет, которая с порозовевшим носиком облизывала лапки. – Дело в том, что мы обе держимся, пока он не найдет, за кого сможет еще держаться.

– Вы не больны? Лэни махнула рукой.

– Ой, я больна уже много лет. Как эта кошка. Я принимаю таблетки, понижающие сахар, и от сердца, и от давления, а с недавнего времени и еще какие-то, и даже не хочу знать, от чего они. – Она решила переменить тему: – Непосредственной опасности, что мы скоро отбросим копыта, нет. Продержимся.

Элли засмеялась, с облегчением глядя, как старушка снова взялась за вилку.

– Ну и как продвигается твоя биография? – Элли с воодушевлением сказала:

– Есть прогресс. Я почти закончила исследование, осталось несколько интервью. Вы ничего о ней не помните?

– Ну конечно, помню. Наше время отличалось от теперешнего, но это маленький городок, и мы все друг друга знали, цветные и белые. – Она смела со стола крошки. – Мейбл была лет на двадцать моложе меня, так что я уже достаточно выросла, чтобы следить за тем, что тогда печаталось в газетах. Я всегда гадала, куда она могла исчезнуть.

– Вы не слышали, что об этом судачили люди?

– Ой, конечно, все обсуждали это. Некоторые говорили про убийство. Другие утверждали, что у нее было разбито сердце, или что она родила ребенка, или что она убила своего любовника и не смогла вынести этого, вот и сбежала.

– Убила своего любовника? – Элли прищурилась. – Родила ребенка? Вы считаете, что это правда?

– Не знаю. Что-то может быть правдой. – Лэни промокнула губы. – Тебе надо поговорить с Доком из клуба Хопкинса. Он был без ума от нее.

– Да, надо. – Элли вздохнула и поставила тарелки на полку. – Он хочет говорить о ней, но только не плохое. – Она улыбнулась. – А я полагаю, что родить ребенка вне брака тогда считалось ужасно скандальным.

– Да уж.

Тут Элли словно озарило, и она покрылась мурашками.

– Ой! – вскрикнула она. – Ну конечно! – Лэни хмыкнула:

– Что такое?

– В ее жизни есть период, когда она исчезла на шесть недель, и это выводит меня из себя. – Задумавшись, ощущая нарастающее волнение, Элли машинально понесла свою тарелку к мойке. – Мне никогда не приходило в голову, насколько в то время все было по-другому. Если она была беременна, ее карьере могло бы здорово повредить рождение внебрачного ребенка. – Элли замолчала, уставившись в пустоту, где все осколки головоломки совместились, как на экране компьютера. – В таком случае ей пришлось скрывать свою беременность и роды тоже.

– Без сомнения.

Элли подскочила и от избытка чувств поцеловала Лэни в седую голову.

– Мне надо идти. Большое спасибо!

ЛЮБОВНИКИ

Она любила наблюдать за ним спящим, когда спадали все маски и уходила опасность, открывая истинное лицо человека. Но такой шанс выпадал ей редко, так свободно смотреть на него беззащитного. Он остерегался этого.

Сейчас он крепко спал, вытянувшись, как кот, в луче солнечного света. "Как черный кот, – сказал бы он, – пантера". Он бы потягивался, и изгибался, и урчал, как кот, ей на ухо, и покошачьи покусывал бы ее за шею.

Но слово "черный" к нему не подходило. Даже его волосы не были понастоящему черными, скорее темнокоричневыми, но в такие моменты, как этот, каждый его крохотный завиток ловил золотой луч солнца и возвращал назад, миру. Его голова, казалось, светилась от этого. Или ее окружал золотой ореол, как на средневековых картинах.

Его ресницы и брови… Она оперлась подбородком о руку и задумалась. Он стеснялся своих ресниц. Они были такими длинными, что опускались на щеки, словно опахала, делая его спящее лицо похожим на лицо ребенка. Обычно говорят, что спящий мужчина похож на ребенка, но в этом случае это было именно так из-за его очень длинных темных ресниц. Вот они, наверное, действительно были черными.

Но не его кожа. Самая гладкая из всех, что она когда-либо видела, почти совсем безволосая, – руки, ноги, грудь и подбородок – и нигде ни малейшего изъяна, ни шрама. Но ни одна женщина, с самым крошечным умишком, никогда не засомневалась бы в его мужественности. Все части его тела были длинными и изящными, без малейшей мягкой складки, только гладкие, созданные для труда мышцы рук, спины и бедер.

Иногда она гадала, полюбила бы его, если бы он выглядел по-другому, но было невозможно представить его в другом теле, с другим лицом. Она сгорала от желания заниматься с ним любовью, с этим телом, потому что оно принадлежало ему. Смотреть на него доставляло ей наслаждение, потому что он был красив, но еще и потому, что это лицо и это тело были вместилищем его сердца, его души. Она потянулась и обхватила его щиколотку, чтобы почувствовать его.

Это, должно быть, разбудило его, потому что он протянул сильную изящную руку и положил ей на голову.

– Иди сюда, детка, – сказал он. – Я тебя обниму.

Она с радостью придвинулась, оказавшись в кольце его рук, и положила голову ему на плечо. Он поцеловал ее в макушку и, прижавшись щекой к ее волосам, снова заснул.

Глава 17

Элли долго выбирала, что надеть – трудно было подыскать что-нибудь чистое и не мятое. Надо будет на днях заняться большой стиркой. Единственное, что осталось, – это синий ситцевый костюм без рукавов, который никогда ей особенно не нравился, но он хорошо на ней сидел и с пиджаком смотрелся вполне прилично.

Однако сегодня было слишком жарко для пиджака, и она ограничилась тем, что натерла руки кремом от загара, впервые заметив, что почти не загорела. Что касается волос, то она, поколебавшись, оставила узел на макушке.

Подъезжая к клубу Хопкинса, она подумала, что все ее сомнения – результат нервозности. Что там будут за посетители поздним утром? И работает ли сейчас Док? Она притормозила. Наверное, надо было вначале позвонить. "Успокойся, Коннор, – ехидно сказала она самой себе. – В чем дело? Самое плохое, что может произойти, – самое-самое – это то, что Дока там не окажется или он не захочет говорить о Мейбл".

Но в глубине души Элли должна была признаться, что опасалась идти одна в негритянский клуб в городе, который не очень хорошо знает. Одно из неписаных правил культурной жизни Америки – человек должен быть приглашен в загородный клуб, или на ужин в городское общество, или в любое другое место, где собираются в основном представители другой этнической группы. Зайти без приглашения означало наткнуться на один-два ледяных взгляда.

Ладно. Она вздохнула. Абсолютно понятная причина для волнения, но это не может ее остановить. Добравшись до парковки у клуба, она уже готова была кинуться в бой. Чтобы написать биографию Мейбл, ей необходимо получить ответы на все вопросы.

На стоянке было еще три машины. Не так уж страшно. Перед тем как выйти, она осмотрела местность сквозь ветровое стекло, пытаясь увидеть все глазами Мейбл. Последний раз, когда Элли была здесь, ее настолько отвлекало присутствие Блю, что все остальное не произвело никакого впечатления. Даже сейчас, вспоминая, как он флиртовал с ней в ту ночь, она улыбнулась. Все начиналось как раз здесь. И блюзы кружили в зале, связывая их вместе.

"Займись делом, Коннор!" Она со вздохом взяла сумочку, блокнот и вышла из машины, снова остановилась, позволив воображению отметить какие-то детали. Стояла влажная жара, под ее ногами похрустывал гравий. Слышались пение птиц и шум ветра. Она попыталась примерить на себя личность Мейбл, увидеть все глазами певицы.

Мейбл надела бы шелковое платье или ацетатное, из тех, что требуют глажки каждые три секунды. Никаких чулок. Босоножки на высоком каблуке – ей нравилась шикарная обувь, подчеркивавшая красоту ее щиколоток. Элли ощутила, как напряжение покидает ее и походка становится более естественной.

Дуб, склонившийся над крышей и отбрасывающий тень на двери, луг с густой травой наверняка были здесь и тогда. С луга хорошо утоптанная тропинка вела в лес. Мейбл должна была знать, куда она ведет. Элли вошла в тень и каким-то внутренним зрением увидела, что Персика застрелили как раз здесь. В паре шагов от двери. Кто-то, кого он знал, подошел к нему и выстрелил ему прямо в сердце. Элли закрыла глаза и попыталась ощутить флюиды ярости, но почувствовала только дуновение ветра, который распушил ее волосы и бросил пряди ей в лицо. Из клуба донеслись звуки музыки.

Закинув сумочку на плечо, она отворила дверь с решимостью профессионала в поисках правды. И ослепла после яркого солнца. Она услышала, как сзади захлопнулась дверь, и застыла на месте, часто моргая, чтобы восстановить зрение. Звучала песня Джонни Лэнга "Солги мне" – не очень-то хороший знак, – и где-то в отдалении кто-то позвякивал стаканами. Элли заметила красный свет над музыкальным автоматом и яркие лампочки вокруг бара. Она пошла к свету и сейчас же споткнулась о стул. – Черт!

– Больно?

Элли потерла ногу.

– Маркус?

Он рассмеялся так весело, что это разозлило ее.

– Держись, девчонка. Мы тебя спасем.

– Я в порядке, – ответила она и выпрямилась.

Ее глаза наконец привыкли к темноте. Док стоял за стойкой бара, опершись ладонями, и, по мере того как она приближалась, его лицо становилось все более замкнутым. Маркус сидел перед ним на табурете с чашкой кофе. "По крайней мере он представляет островок дружелюбия", – подумала Элли и совершенно ясно поняла, что здесь ею будут манипулировать.

Среди присутствующих была маленькая чернокожая женщина в возрасте от пятидесяти до семидесяти. На ней были очки с толстыми линзами, искажавшими глаза и скрывавшими верхнюю половину лица. Подойдя ближе, Элли узнала ее.

– Здравствуйте, – сказала она. – Мы с вами соседи и однажды встретились утром на речке, когда вы ловили рыбу.

– Я помню.

– Миссис Лейсер?

– Да. – У нее был низкий, спокойный голос. – Пожалуйста, зовите меня Гвен.

Элли улыбнулась.

– Хорошо, Гвен. – Она повернулась к Маркусу: – Я и не заметила твоего автомобиля.

– А я пришел от матери, она передала Доку немного бобов.

Элли испытывала неловкость оттого, что они спокойно ожидали, когда она изложит причину своего появления.

– Я пришла, чтобы поговорить с вами, Док, если вы можете уделить мне время.

– О Мейбл, я полагаю. – Элли кивнула.

– Я уже рассказал все, что знаю.

– Да. – Она сжала губы, чувствуя с одной стороны взгляд Гвен, а с другой – Маркуса. – Я знаю. Дело в том, что у меня все еще остались большие белые пятна, которые надо заполнить. У меня имеется несколько версий, хотелось бы узнать ваше мнение о них.

Он спокойно смотрел на нее ничего не выражающими глазами.

– Пожалуйста, – проговорила Элли. – Я не намерена как-то очернять ее. Но я не могу ничего написать, не зная всей правды. Она была великой певицей и композитором, но прежде всего она была женщиной, и то, что случалось в ее жизни, влияло на то, что она писала. Если я не знаю, что она за человек, как я могу с уверенностью высказываться о ее музыке? – Элли повторила: – Пожалуйста. Мне нужна ваша помощь.

Док поджал губы, задумался. И сдался.

– Ладно. – Он жестом предложил ей сесть.

Маркус отодвинул колени, и Элли опустилась на покрытый винилом табурет.

– Это больные вопросы, – сказала она, взглянув на миссис Лейсер.

Док не изменил каменного выражения лица.

– Ты можешь говорить свободно.

Вздохнув, Элли положила руки на стойку бара и наклонилась вперед.

– Есть две вещи, и обе очень важные. То, что случилось весной и летом пятьдесят второго, должно было заставить ее бросить все и бежать. – Она крепко сжала пальцы, призвав на помощь все свое мужество. – Два вопроса. У Мейбл был ребенок?

Элли внимательно наблюдала, но тут и не потребовался бы тренированный взгляд, чтобы заметить боль, промелькнувшую на лице Дока.

– Зачем ты хочешь вытащить все это наружу? Зачем копаешься в ее тайнах и заставляешь ее выглядеть плохой? – Он хлопнул ладонями о стойку. – Люди хотят знать, что она делала в музыке. Все остальное не имеет значения.

Несмотря на его гнев, Элли ощутила радость. Он ничего не отрицает. А поскольку он все равно уже разозлился, она задала второй вопрос:

– Это Мейбл убила Персика?

Док издал какой-то странный звук и отошел, бормоча про себя. Он подхватил полотенце и принялся вытирать дальний конец стойки, тряся головой. Элли уже решила, что проиграла, но Маркус положил ладонь на ее руку.

– Дай ему минутку.

И конечно. Док вернулся.

– Я просто не могу понять, зачем ты суешь нос во все это. Какое значение это имеет сейчас?

Полагаясь на свой инстинкт, Элли ответила со всей честностью, на которую была способна:

– Потому что музыка не появляется на свет из ниоткуда. Ей дарят жизнь музыканты. Она идет из души. Что знала Мейбл, кого она любила и что с ней произошло – это все влияло на ее музыку.

Док опустил глаза, и Элли продолжала настаивать:

– Я говорю вам честно, от всего сердца, что пишу не для того, чтобы продемонстрировать шрамы на душе музыканта. Я пишу, чтобы рассказать вам о той музыке, которая исходила из ее души. – Она помолчала. – Мейбл особенная, и может, то, что вы от меня скрываете, заставит меня понять и написать все о песнях, которые она сочинила до своего исчезновения. Они так прекрасны. Я здесь, Док, потому что мне нравятся эти песни, и я не хочу, чтобы ее вклад в музыку был забыт со временем. Вы можете это понять?

Он неохотно поднял глаза, и она заметила, что в них промелькнуло уважение.

– Док, я должна понять, почему она исчезла, и думаю, вы единственный, кто это знает.

Молчание. Упрямое молчание мужчины, защищающего честь женщины. Элли взглянула на Маркуса, который пожал плечами, сочувствуя ей.

– Ну, вы знаете, где меня найти, если передумаете, – сказала она, сползая со стула. – Должно быть, она была одна такая на миллион.

Элли направилась к двери.

– Подождите, – раздался женский голос. Она повернулась.

– Давайте я вас провожу.

Миссис Лейсер попыталась слезть с табурета, но ее ноги не доставали до пола. Маркус помог ей, но ее походка оказалась вовсе не слабой и нерешительной. Подойдя к Элли, она сказала:

– Пошли.

Элли направилась за ней к стоянке. Женщина минуту молчала, потом подняла голову.

– Док никогда не скажет вам правды. Мужчины никогда не понимали Мейбл Бове, – проговорила она. – Это история женщины, и если вы хотите выяснить, что же с ней произошло, то должны поговорить с женщинами, которые ее знали.

– Но я и пыталась это сделать. И все-таки ни одна из них, кажется, не знает того, что знает Док, – Она поколебалась, потом выпалила: – А как хорошо знали ее вы, Гвен?

– Думаю, не хуже всех остальных. – Медленная, почти печальная улыбка. – Я могу сказать вам то, что Док нипочем не заставит себя произнести: эта женщина любила Персика Маккола всей душой, всем сердцем. А он обошелся с ней как с дурочкой.

Элли кивнула:

– Я так и думала. – Она наклонила голову. – Какой он был, Персик?

Женщина улыбнулась совсем молодо.

– Детка, в этом городе не было ни одной женщины, которая бы ни разу не представила себя с ним наедине. Он просто излучал что-то такое, понимаете? И смотрел женщине прямо в глаза так… – Она запнулась, покачала головой. – Вы понимаете, что я имею в виду? Он любил разжигать кровь.

Перед глазами Элли предстал Блю, со страстным взглядом, расслабленным телом и этой убийственной улыбкой.

– Да.

Гвен отошла на шаг.

– Вам надо поговорить с матерью Персика, Хэтти Гордон. Скажите ей, что это я вас послала.

– Спасибо. – Когда Гвен уже уходила, Элли спросила: – А вы расскажете мне, что помните, раз уж вы вернулись?

– Если вы не узнаете, что вам надо, от Хэтти, то я расскажу. – Она улыбнулась. – Вы смелая девушка. Мне это нравится. – Она подняла руку, прощаясь, и пошла назад.

Маркусу пришлось отвозить мать к врачу и выполнять некоторые ее поручения, и поэтому Блю провел все утро один, делая замеры земли и записывая результаты и постоянно думая об Элли.

Элли, чья история жизни была почти такой же печальной, как его собственная, с этой бьющей в ней энергией. Он бы хотел назвать ей имя ее отца, сделать такой подарок, но это совсем не просто выполнить, не выдавая ее секрета. Она доверилась ему, и он сохранит тайну, пока она не позволит раскрыть ее.

И он попытался разобраться сам. Потянувшись, чтобы сорвать засохший цветок, он вспомнил хиппи, которые остановились в городе тем летом. Он очень хорошо все помнил, принимая во внимание, что тогда ему было восемь или девять лет.

Автобус появился в городке, словно с экрана телевизора. Событие такое же удивительное и волнующее для маленького мальчика, как если бы по улице прошла кинозвезда. Блю и его дружок Делберт пошли следом по-над речкой до самого их лагеря на западном пастбище Рида и наблюдали за ними из-за деревьев. Автобус сам по себе был чудом, разрисованный цветами, бабочками и символами мира. Блю понравились и сами люди, которые из него вышли. Понравились длинные нитки мелких бус, которые они носили на шее, их длинные неприбранные волосы и цвета их одежды. Ему понравилось, что они носили сандалии и не носили рубашек. А однажды, шокированные и завороженные, Блю и Делберт наблюдали, как две девушки купались в речке совершенно обнаженными. Со слабой улыбкой он подумал, что одна из них могла быть матерью Элли.

Они ему понравились, и потом в течение нескольких последующих лет целью его жизни было вырасти и "стать хиппи". Это намерение, высказанное вслух, заставило его отца поперхнуться от брезгливости, а брата – покраснеть, что никак не повлияло на решение Блю. Он научился в кругу семьи не изображать этих райских птичек, хиппи.

Сейчас, стоя босиком в своей оранжерее, он подумал, что некоторые сказали бы, что он как раз этого и добился. Чтобы взрослый мужчина проводил время в диком мире цветов, играя с ящерицами и жуками, пытаясь найти способы накормить людей, которые не могут накормить себя сами?

Он хмыкнул, когда одна из этих ящериц пробежала по его ноге. Блю охватило чувство такого полного удовлетворения, такой всеобъемлющей правоты, что у него чуть не закружилась голова. Все то, что обычно беспокоило и печалило его, исчезло. Он не мечтал ни о чем, только быть здесь, в этом времени, со своим делом, с друзьями и домом. И с Элл и.

Элли. Своенравная и мудрая, забавная и убийственно честная, трезво мыслящая и скрытная. Даже одна мысль о ней заставляла его кожу покрываться мурашками. Он мог закрыть глаза и ощутить прикосновение ее волос к своему лицу.

В таком состоянии его даже не пугало осознание того, что он в нее влюбился. Полюбил такой любовью, которая предполагает совместную жизнь, рождение детей и старение. В конце концов, так поступает каждый человек – ну по крайней мере счастливый: влюбляется, обзаводится спутником жизни, домом, детьми, которые вырастают совсем не такими, как ожидаешь, но если они счастливы, все в порядке. Круг поворачивается, и иногда происходят печальные события, но потом он поворачивается снова, и наступают зеленые времена. И обычно все хорошо кончается.

Понимание этого как-то приподнимало его, словно наполняя летучим газом, и, не задумываясь, он положил образцы и пошел в дом переодеться. Пайкет с надеждой побежала за ним по ступенькам, и он вспомнил, что сегодня еще не давал ей лекарство.

– Ты меня за это ненавидишь, верно? – сказал он и скормил ей крошечную желтую таблетку, терпеливо погладил по горлышку, пока она не проглотила ее, и только потом отпустил. Кошка поморгала, мяукнула и побежала спасаться в его кабинет. Глупышка. Она час или два посидит, обидевшись, у него под столом, и снова все будет прекрасно.

А ему надо съездить за покупками. Насвистывая, он плеснул на щеки одеколона, причесался и отправился в город.

Он не хотел, чтобы мисс Элли Коннор куда-нибудь уезжала. Вообще никуда.

Элли обнаружила номер Хэтти Гордон в маленькой телефонной книге ПайнБенда. Стоя в телефонной будке у хозяйственного магазина и вытирая потную шею, она подумала, что не очень любит южное лето. Женщина ответила ей резко, как будто звонок отвлек ее от какого-то важного дела.

– Миссис Гордон, – сказала Элли, – меня зовут Элли Коннор. Гвен Лейсер посоветовала мне связаться с вами.

– Продолжайте.

– Она сказала, что если я хочу узнать побольше о Мейбл Бове, то надо спросить у вас.

– Ну еще бы.

– Я сегодня утром была в музыкальном клубе и пыталась уговорить Дока рассказать мне…

– Дока! Помилуйте! Да он когда-то так ослеп от любви, что до сих пор ни черта вам не расскажет.

Такое выражение слегка шокировало Элли, и она подумала, что не слышала, чтобы женщины здесь ругались.

– Это так, – сухо подтвердила она. – А вы поможете мне? – Молчание затянулось так надолго, что она повторила:

– Миссис Гордон?

– Вы говорите, вас послала Гвен?

– Да.

– Хорошо. Вам может не понравиться то, что я скажу, но все равно приезжайте и послушайте.

Элли тщательно следовала указаниям миссис Гордон и с радостным удивлением обнаружила, что прибыла точно по указанному адресу. Дом стоял в стороне от дороги, на пару миль выше по течению реки, чем клуб Хопкинса. Это был маленький фермерский дом из потемневшего дерева. На ветру полоскалось белье: простыни, полотенца и вещи крупной женщины. В чистейшем загоне нежились на солнце свиньи, а когда Элли захлопнула дверцу машины, пыльный черный пес вышел из тенистого уголка, чтобы понюхать ее колено. Элли погладила его, ожидая, что кто-нибудь выглянет из дверей, но, никого не дождавшись, поднялась по ступенькам на веранду, уставленную столами и стульями и горшками с красной геранью. Элли постучала.

– Открыто! – донесся голос из глубины домика.

– Миссис Гордон, это Элли Коннор.

– Я же говорю, открыто. Входите.

Элли осторожно отворила дверь и вошла в прохладную ярко освещенную комнату. Здесь стояли мягкие кресла, спинки которых покрывали вышитые розочками салфетки. Древний торшер был придвинут к одному из них, а стену полностью занимали фотографии, семейные снимки целых поколений.

Элли остановилась напротив, не в силах сдержать любопытства и пытаясь отыскать знаменитого Персика среди десятков мужских портретов.

– У вас красивая семья! – крикнула она, и это было правдой.

Все они были светлокожими, с мягким взглядом больших глаз. Здесь красовались снимки свадеб и младенцев, школьные и военные фото. Элли, узнав одно, остановилась, испуганно ойкнув.

– Это мой внук Джеймс, – сказала миссис Гордон, вытирая руки о фартук. – Погиб во Вьетнаме.

– Я видела его фотографии. – Элли повернулась. Старушка оказалась маленькой и круглой, как клецка, с обманчиво гладким и очень темным лицом, отчего ее светло-карие глаза смотрелись жутковато.

– А вот его папочка. Его звали Персиком.

Она указала на черно-белый снимок мужчины в свободном костюме в стиле 40-х годов, сделанном явно на какой-то вечеринке. Его улыбка сияла на все двадцать четыре карата, он был высок и широкоплеч – идеальная фигура для такого костюма. По обе стороны от него стояли дамы, которых он обнимал, и Элли увидела, что он был именно таким, каким описал его Док, – но не только. Она не хотела, чтобы он привлек ее, чтобы ей понравилось это чувственное лицо и знающие глаза, но даже на фото его харизме было трудно противостоять.

– Персиком?

– Так его прозвали. Я дала ему имя Отис в честь своего отца, поскольку его папочка оказался дешевым аферистом, который меня одурачил. – Она опустила свой вес в кресло. – Во второй раз я нашла себе хорошего человека. – Она указала на серьезного мужчину с добрым лицом. – Но Отиса уже нельзя было спасти.

Элли расположилась напротив.

– Я видела снимки Джеймса вместе с Маркусом.

– Маркус!.. – Старуха словно выплюнула это имя. – Если бы не Маркус с его глупыми мечтами, Джеймс никогда бы не пошел служить в армию белых.

Элли вспомнила, как туманились от горя глаза Маркуса, когда речь заходила о Джеймсе.

– Мне очень жаль, – сказала она. – Он кажется очень милым молодым человеком.

– Таким он и был, – ответила старуха, и даже через столько лет в ее голосе слышалась боль потери, боль, которой не было при упоминании о сыне. – Самым хорошим, клянусь. Не таким, как его папа или мама.

– Пер… э-э, Отис был плохим? – Негритянка сморщила и без того поджатый рот.

– Да, гадким. Того же типа, что и мой паршивый супруг. Я ничего не могла с ним поделать после того, как ему исполнилось десять лет. – Она вздохнула. – Я любила его – знаете, нельзя не любить собственных детей, но если бы эта женщина не застрелила его тогда, рано или поздно это сделал бы чей-нибудь муж.

– Его убила женщина? – Старуха нахмурилась еще больше.

– Я думала, вы все это знаете.

– Кое-что. Но не все.

Хэтти наклонила голову, внезапно меняя тему:

– Детка, а твое лицо кажется мне знакомым. У тебя тут нет родни?

Элли слышала этот вопрос так часто, что ответила уже автоматически:

– Я таких не знаю. – Пожав плечами, она добавила: – Я приехала сюда написать книгу.

– Книгу? – Хмурый взгляд исподлобья. – А Гвен знает, что ты пишешь книгу?

– Да.

Бледные глаза, не мигая, изучали ее, Элли изо всех сил старалась выглядеть серьезной и честной.

– Ты собираешься написать все – и хорошее, и плохое? – Элли с трудом подавила нетерпение.

– Вначале я хочу понять, что она была за человек. Если вы знаете что-то, чего не желали бы разглашать, скажите, и я этого не напишу.

– Нет, детка, ты не понимаешь. Я хочу, чтобы все было написано. Она убила моего сына.

Несмотря на то что она ожидала этого, Элли почувствовала, как в ее душе шевельнулась печаль, или страх, или что-то еще.

– Это правда?

– Правда. Прямо напротив толпы народа на ступеньках клуба Хопкинса. Такая наглость! – Этот разговор захватил миссис Гордон, и она принялась жестикулировать, излагая всю драму. – Надела красное платье и красные туфли, сделала идеальную прическу – Лорелейн Уильямс сама ее причесала и потом рассказывала мне об этом. Говорила, что в тот день Мейбл сделала и маникюр, и педикюр, и, конечно, они были рады, что она зашла – она там за один день тратила больше, чем большинство народа тогда зарабатывало за год. Мейбл принесла с собой шляпку, которую купила в Мемфисе, красную, и подобрала лак в тон, а потом пошла и купила себе помаду, тоже в тон.

Элли увлекла вся эта история. Она могла себе представить, как Мейбл совершает что-то подобное.

– Она так разоделась, чтобы убить его?

– Она была тщеславной, эта Мейбл Бове. Люди всегда говорят о том, как она умела петь, но мужчин сводило с ума то, как она выглядела. Вот почему ее так взбесило, когда Персик спутался с Марсией Толберт. Все внимание должно было уделяться только ей одной, и она добивалась этого любыми способами, праведными и неправедными.

– У меня сложилось впечатление после разговоров с несколькими людьми, что Мейбл очень любила Персика.

Хэтти опустила глаза и несколько секунд рассматривала свои руки.

– Думаю, да. – Она перевела взгляд на фото сына. – Но это не меняет фактов. Она оделась во все красное и отправилась разыскивать его. Подождала на стоянке, пока он вышел, достала из сумочки пистолет и застрелила его в упор. Думаю, он пытался как-то выкрутиться, уговорить ее, а для Отиса это означало распускать руки. Выстрелила ему прямо в сердце. – Она невидящими глазами смотрела в ту далекую ночь.

Элли перебрала несколько вариантов ответа, но решила промолчать и послушать историю до конца.