Текст книги "Музыка ночи"
Автор книги: Рут Уинд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)
– Мейбл положила оружие назад в сумочку, села в свой шикарный автомобиль и укатила. И больше никто ее не видел. Она просто исчезла. Оставила своего ребенка, оставила свою мать, всех – и исчезла. – Старуха фыркнула. – Так похоже на нее!
– Оставила своего ребенка? – Элли постаралась не выдать волнения голосом.
– Можешь себе представить? И мы никогда ничего о ней не услышали. До самой своей смерти Джеймс спрашивал, кто его мама, и что я могла ему ответить?
Почти ощущая головокружение от последних открытий, Элли глубоко вздохнула. Она достала блокнот и принялась царапать в нем так быстро, как только могла.
– Расскажите мне о том, как Мейбл родила ребенка, – попросила она.
И миссис Гордон рассказала. Солнце переместилось, в комнате стало темно, и негритянка повела Элли на кухню, где положила на тарелки спагетти со свежим сладким перцем и ломтиками помидоров, а из духовки достала печеные овощи, и все это время она рассказывала. Она то забегала вперед, то возвращалась во времени, отклонялась от своего повествования, вдавалась в подробности. Элли строчила, зачарованная и благодарная. Наконец-то! Наконец-то!
Элли ушла, унося полную сумку еды, – она ела со своим обычным аппетитом, что вызвало бурный восторг старухи. Солнце почти закатилось. Она все еще не знала, куда уехала Мейбл, но теперь ей стало известно почему и все детали. Ей не терпелось вернуться домой к своим заметкам и своему компьютеру. В таком настроении она проработает всю ночь.
Она не увидела грузовичка Блю и уже собиралась оставить ему записку, когда заметила машину на дороге. Уселась на задних ступеньках веранды и улыбнулась, когда он затормозил.
– Эй, красавчик, – позвала Элли.
Он выпрыгнул из машины, за ним выскочили собаки и помчались к Элли, высунув языки. Блю, улыбаясь, шел позади. Скрестив руки на коленях, Элли думала, как он ошеломляет – своим легким сексуальным изяществом, стройностью, сияющими волосами. Ей все еще трудно было поверить, что его улыбка предназначается ей.
И сразу работа перестала казаться ей такой уж важной. Он нес пакет с покупками и в своей обычной юмористической манере заявил, что будет готовить для нее. Мысль о том, как она будет сидеть на кухне, пока он, включив музыку, станет заниматься кулинарией и подшучивать над ней, привлекала Элли гораздо больше, чем намерение отправиться в свой домик и работать.
Но это не продлится долго. А работа продлится. И после всех долгих попыток собрать воедино ускользающие фрагменты жизни Мейбл Элли не могла себе позволить остужать тот творческий накал, что ощущала сейчас. Она должна была излить этот пыл и эмоции в работе. В сексе все потеряется.
И все же Блю был соблазном во плоти. Он поставил сумку на ступеньки и взял ее за руку, заставляя подняться, потом обнял, прижавшись бедрами, и поцеловал. О, эти умелые губы и дразнящий язык!
– Мм… – произнес он протяжно, низко, удовлетворенно. – Я мечтал об этом весь день. – Он игриво потерся об нее и прижался лбом к ее лбу. – Ты прошлой ночью была такой нехорошей, что я еле сдерживаюсь, как бы не задать тебе несколько вопросов.
Элли приникла к нему, позволяя хотеть ее и позволяя пробудиться собственному желанию.
– А, Блю, – проговорила она, пока еще не ослабела. Он подсунул руку ей под рубашку, и его ладонь заставила заиграть нервные окончания на ее животе.
– М-м?
– Мне надо сегодня поработать.
– Завтра.
Она уткнулась лицом в его волосы, потерлась лбом о шершавую щеку.
– Нет, сегодня.
– Да? – Он поднял голову. – На самом деле?
– Да. Я сейчас столько узнала. Его синие глаза блеснули.
– Сначала поужинай со мной и расскажи об этом. У меня все куплено, чтобы приготовить курицу.
Что-то теплое и глубокое толкнуло ее в сердце, заставив взять в ладони его лицо и очень нежно поцеловать в губы.
– Знаешь что, Блю Рейнард?
– Что?
Она чуть не сказала: "Я без ума от любви к тебе, так что едва могу дышать", – но вместо этого произнесла:
– Ты самый сексуальный мужчина на свете.
На его лице промелькнула обида, но через мгновение исчезла, сменившись хитрой, понимающей улыбкой.
– Я же тебе говорил. – Она рассмеялась.
– Тогда ладно. – Он отпустил ее, погладив по руке. – Я позволю тебе поработать. Приходи, когда закончишь.
– Ты, может, будешь спать.
– Дорогая, ты же знаешь, что я никогда не сплю. – Он выгнул бровь. – Но даже если буду, ты наверняка придумаешь, как меня разбудить.
Элли засмеялась:
– Хорошо.
Он пошел прочь, немного напряженно развернув плечи, как будто, подумала она, был чем-то обижен. Потом ее взгляд скользнул по его бедрам, и чувственная память заставила задуматься, уж не сошла ли она с ума.
Но теперь у нее в ушах прозвучал голос Гвен: "Я скажу тебе то, чего Док нипочем не заставит себя произнести, – эта женщина любила Персика Маккола всей душой, всем сердцем". И Элли приказала себе удержать страсть и желание. Ощутить ее сполна, потому что в этом была вся Мейбл, и ее голос, грудной, мягкий, ворковал от желания.
Элли повернулась, посвистела Эйприл и поспешила к своим записям, к своей книге, к своей работе.
Глава 18
С тех пор как Элли была с ним, Блю в течение нескольких недель не был одинок по ночам. Он внес покупки в дом, положил курицу и салат в холодильник, а помидоры на подоконник. Яркий алый цвет овощей заставил его задержаться на мгновение. Он напомнил Блю о рубинах, красиво окаймлявших кольцо, которое он сегодня купил. Он потратил массу времени, выбирая между этими рубинами круглой огранки в кольце, казавшемся немного средневековым, и изумрудом квадратной формы в белом золоте. Он не знал, почему выбрал этот цвет, и не знал, почему серебро. Внезапно встревожившись, он достал из кармана коробочку и снова посмотрел. Напряжение спало. Кольцо было прекрасным. Правильно выбрал.
И отложить вручение подарка на один день не так уж страшно. Элли без ума от своей работы, и он почувствовал это сомнение в ней – желание остаться и отдать всю страсть ему или посвятить себя работе. Он изнемогал от желания убедить ее остаться, но потом решил проявить благородство. Она никогда – в отличие от Энни – не показывала, как ей скучно и одиноко, и не заставляла его останавливаться посреди какого-нибудь эксперимента. Он хотел ответить ей тем же. Она говорила, что работает по вечерам, а из-за него на все это время поменяла свой график.
И все же. Он защелкнул коробочку и задумался. Об ужине, о долгом вечере впереди. Примчалась Саша, он покормил ее, потом наполнил тарелку Пайкет и позвал ее.
Она не пришла. Ощутив укол беспокойства, он позвал еще раз, громче, подходя к двери и прислушиваясь. Когда кошка не появилась, он поднялся в свой кабинет и заглянул под стол. Она лежала там, свернувшись в клубочек, а увидев его, подняла голову и зевнула. Его жгучую тревогу как будто смыло прохладной волной облегчения.
Блю подхватил кошку, такую худую, что она, казалось, ничего не весила, и Пай с мурлыканьем свернулась у него на шее, мягким комочком закрывая черную дыру беспокойства в его груди.
Его испугало, что он все время ждет, когда и сколько придется платить за радость, которую он обрел с Элли. Чувствуя себя здоровым и счастливым, он постоянно ожидал чего-то плохого.
Пайкет подняла голову и ткнулась ему в ухо влажной мордочкой. Блю держал ее и пытался убедить самого себя, что ее долгая, счастливая старость – знак того, что в его жизни все переменилось, что он не Иов, которого испытывают, и не человек, на котором лежит проклятие. Он хотел верить в то, что сможет наслаждаться жизнью, но в темноте, особенно когда за окнами начинался дождь, он не мог до конца освободиться от тревоги.
Молния озарила небо, и последовал резкий удар грома, что заставило Пай спрыгнуть с его рук и опрометью броситься в свое убежище под столом. Она уставилась на Блю, и он фыркнул:
– Знаю, что тебе трудно в это поверить, но я не отвечаю за погоду.
Если бы кошка умела закатывать глаза, она бы это сейчас сделала. Блю ухмыльнулся и игриво подергал ее за хвост, ощущая, как гроза смывает его дурные предчувствия. Суеверия вполне понятны, принимая во внимание его печальный опыт, но было бы безумием выстраивать свою жизнь в соответствии с ними.
Всю ночь он бродил по дому. Сначала сидел перед телевизором и в течение часа переключил 57 каналов, потом ему это надоело, и он поднялся в свой кабинет, где стоял компьютер. Вошел в сеть и поискал, что может его заинтересовать, но потом бросил и открыл свою почту, надеясь получить послание от Элли.
Он испытал странное чувство дежа-вю, когда обнаружил письмо, и был приятно удивлен.
Блю!
Я сижу здесь, слушаю песню Мейбл, всего одну, и она льется мне прямо в душу, пронзает тело, и я наконец понимаю все. "Сердца, и души, и тела – все сплелось…" Сейчас это наполнилось таким смыслом! Я должна много рассказать тебе, но пока только одно: она любила Персика Маккола всей душой.
В этот раз, чтобы добраться до правды, пришлось много работать, но тем приятнее результат. Вот почему я занимаюсь этим – из-за такого чувства, когда все становится на свои места и я ощущаю себя этим музыкантом. На короткое время я начинаю понимать, что значит иметь такой дар – когда в тебе живет музыка, когда она рождается на свет сквозь тебя. Это Сальери сказал: "Музыка – язык Бога"? Я тоже так считаю. В мире много прекрасного, но музыка – самое чистое, самое возвышенное искусство.
Иногда я размышляю: почему музыканты страдают больше, чем остальные люди? Ты никогда этого не замечал? Они должны платить высокую цену за свой дар – даже сейчас, в наше время. Даже тот, кто становится более или менее счастлив и живет долго, каким-то образом платит за все.
Но знаешь что, Блю? Чтобы носить в себе музыку, как Мейбл, как Джон Леннон, как Эрик Клэптон, я бы заплатила эту цену. Честно!
Спасибо за то, что понял, как мне надо было прийти сюда одной и поработать!
Целую, Элли.
Блю с переполнявшими его чувствами смотрел на синие буквы на белом поле. Тотчас нажал на клавишу "ответ".
Элли! Ты привлекла меня сразу, как только зарегистрировалась в группе любителей блюзов. Никто не в состоянии так почувствовать душу музыканта и ту власть, которой он обладает. Ничего, если я попрошу разрешения прочитать твою книгу первым? Я умираю от желания увидеть, что ты сделала.
Увидимся утром, дорогая!
Он улыбнулся и мысленно сам себя похлопал по спине за то, что был таким понятливым и позволил ей заняться работой. А потом, не в состоянии прекратить свой разговор с ней, открыл второе "окно".
P.S. Что мне действительно хотелось бы сейчас делать, вместе того чтобы печатать в темноте и пить бурбон, злясь на идиотов, засевших в Интернете (неужели у них нет своей жизни?), так это целовать тебя.
Я бы хотел услышать стук в дверь, и ты бы стояла там обнаженная, а я бы открыл дверь тоже обнаженным, а потом я бы хотел – ну, я уверен, что ты можешь себе представить все остальное.
До завтра, сладкая моя.
Он отослал почту, потом подошел к окну. Сквозь пелену дождя было видно, что в домике горит свет. Ему не хватало ее. Он хотел ее. Его жизнь, вполне приемлемая до ее появления, стала пустой и скучной без нее. Пайкет потерлась о его щиколотки, и он поднял ее, рассеянно гладя худую спинку и мысленно составляя предложение, которое он сделает Элли, – ведь это должно быть что-то красивое и романтическое. Что-то, что заставит ее задохнуться и прослезиться, о чем она сможет потом много лет рассказывать своим подругам. Мысленно он представил все это – внучку с глазами Элли, которая говорит: "Мой дедушка – самый большой романтик в мире".
О да!
Элли все еще занималась книгой, когда над деревьями на востоке показалось солнце, сначала освещая небо мягким пурпуром, который становился все светлее и наконец разлился алой волной. Она поморгала и расправила плечи, сообразив, что не спала всю ночь.
Но какую ночь! Она ощущала напряженность в плечах из-за того, что долго писала, в глазах был песок, но чувствовалось и какое-то беспокойное радостное волнение. Она взглянула на стол, заваленный кипами бумаг, и у нее закружилась голова.
Наконец-то, наконец-то ночью к ней приходила Мейбл! Элли включала одну и ту же песню снова и снова, ту, что Мейбл написала, а потом исполнила таким горьким полушепотом, который всегда нравился Элли, "Сердца и души", балладу об утраченной любви, наверняка написанную для Персика. И именно Блю заставил Элли до конца понять эту песню. С его соблазнительным ртом и потерянной душой – что за неотразимое сочетание! Мейбл, по рассказу Гвен, должна была испытывать то же самое к Персику, но в отличие от Элли она верила, что это настоящая и верная любовь. Блю, наверное, сейчас спит. Было легко представить его, запутавшегося в смятых простынях, его длинные руки и ноги и гладкую кожу, его опасный рот полуоткрыт, а потерянная душа скрыта, как всегда, под защитой его нервной красоты.
Она чувствовала, что проделала сегодня очень большую работу, и в эти тихие, долгие ночные часы, когда весь остальной мир спал, Мейбл ожила на страницах ее книги. Но оставались еще вопросы. Элли выяснила, почему Мейбл исчезла – это был способ искупить вину. Из-за того, что она совершила такой тяжкий грех, ей пришлось отказаться от того, что она любила больше всего, – от своей музыки.
Раздеваясь, Элли думала о сыне Мейбл. Немногие женщины смогли бы уйти от ребенка. И по свидетельству знавших Мейбл, она очень любила детей. Было непонятно, как она оставила своего сына бабушке и исчезла. Элли устало присела на край кровати, ее мысли стали повторяться и преследовать одна другую, словно белочки, по кругу. Все, достаточно. Она опустила жалюзи, чтобы затемнить комнату, и упала на покрывало.
Она проснулась через несколько минут – или часов? – оттого, что кто-то стучал в дверь. Элли слышала, как снаружи хлещет ливень, стуча по крыше и окнам, и, одурманенная, решила, что ее разбудил гром. Но нет. Стук, очень четкий, раздался снова.
– Минутку, – ответила она, когда стало понятно, что гость не уйдет.
Она посмотрела в потолок, старательно моргая, потом сбросила ноги с кровати, нашла халатик и прошлепала к двери. Взглянула мимоходом на часы – тринадцать десять.
Нормальное дневное время для нормальных людей, но для Элли это означало, что она проспала ровно четыре часа двадцать минут. Она распахнула дверь.
– В чем дело? – Потом воскликнула: – Маркус! С Блю все в порядке?
– Все прекрасно. – Его рубашка промокла на плечах. – Я просто хотел поговорить с тобой, если у тебя есть свободная минутка.
Она нахмурилась, вглядываясь в стену дождя за его спиной.
– Льет как из ведра. Входи. – Элли почти автоматически пошла включать кофейник. – Подожди минутку, ладно? – Она потерла лицо и направилась в ванную. – Я не просыпаюсь без кофе.
– Если сейчас неподходящее время… – Элли отмахнулась:
– Без проблем. – Она указала ему на кресло. – Садись. Я вернусь через секунду.
Она умылась и попыталась найти что-нибудь из одежды – опять прачечная проблема, – остановившись на паре не слишком помятых шорт и черном топике, которому исполнилось девяносто семь лет. Когда она вернулась, кофе закипел, и она налила себе чашку.
– Хочешь тоже? – Маркус покачал головой.
– Элли, я правда не хотел помешать. Могу прийти позже. – Элли наклонила голову набок и подумала, что все это выглядит довольно странно. Маркус примостился на краешке стула, в руках крутил газету, свернутую трубкой. Он выглядел смущенным и неуверенным. И пришел в такой ливень, чтобы поговорить с ней.
– Ты обнаружил что-нибудь интересное о Мейбл? О ее исчезновении?
Он еще крепче скрутил жгут из бумаги.
– Нет. – Поднял серьезные глаза и отрывисто проговорил: – Это насчет твоего отца.
Элли заморгала. Выпрямилась.
– Ой!
– Я знал твою маму, – сказал он. – Она была такой милой и рассеянной, но тем летом она влюбилась. Это словно заставило ее зажечься.
– Кто, Маркус? – Элли наклонилась вперед и немного поморщилась. – Я наверняка угадала: Бинкл, верно?
Маркус рассмеялся. Искренне.
– Интересно, почему ты остановилась на нем?
– Не смейся. Я была очень последовательна. Претендентов не так уж много, верно? Так что я постепенно отсеивала. Он темноволосый. Мама была рыжей, значит, я должна была унаследовать цвет волос от кого-то. – Она нахмурилась. – А может, это муж Конни Юинг? Я видела его фото, но мне пока не удалось как следует все разузнать.
Глаза Маркуса блеснули.
– Твоя мама не подошла бы к Бинклу и на двадцать шагов. А Джордж Юинг тем летом был уже во Вьетнаме.
– Да, конечно.
Она кивнула, все еще плохо соображая из-за недосыпания и резкого подъема. Снаружи окна осветила яркая вспышка молнии, и Элли мысленно посчитала секунды до того, как раздались раскаты грома, низкие и далекие. Она ощутила, как трепещет ее сердце.
– Тогда кто, Маркус? Я не могу представить никого другого.
Он наклонил голову. Она предположила, что его глаза затуманились слезами.
– Ты очень похожа на него. – Все еще колеблясь, он полез в карман рубашки и достал фотографию. – Он действительно темноволосый.
Элли взяла ее слегка дрожащей рукой.
– О Господи!
Это был тот же самый снимок, который она видела много раз – и в ежегоднике, и на чердаке у Роузмэри, и, наконец, вчера, на стене у Хэтти Гордон.
– Джеймс Гордон? – очень тихо спросила она.
– Я не знал, как ты воспримешь это, Элли, иначе рассказал бы тебе все еще тогда, когда понял, у Роузмэри. И в это вовлечены другие люди.
Его слова лишили возможности дышать, и у нее сжались легкие. Элли смотрела на милое, смеющееся лицо и ощущала невыносимую печаль, от которой перехватывало горло.
– Не могу поверить, – тихо проговорила она, глядя на вздернутые уголки глаз и прикасаясь к своим таким же. Фото дрожало в ее руке. – Я действительно на него похожа, – прошептала она, и слезы полились ей в рот, по щекам, и она почувствовала, как это больно. – Не знаю, почему я плачу, – сказала она Маркусу, но от этого стало только хуже. Она положила снимок и закрыла рот рукой, пытаясь сдержаться. – Все, кто его знал, так сильно любили его. Ты и его бабушка… По тому, как она говорила о нем вчера, можно было понять, что она все еще тоскует после стольких лет.
Он взял ее за руку.
– Твоя мама тоже любила его. И он любил ее, Элли. – Маркус прикусил губу. – Он не знал, что она беременна, иначе… – Маркус наклонил голову. – Не знаю. Я не знаю, что изменилось бы. Он уплывал, а она хотела, чтобы он бежал в Канаду… – Маркус покачал головой. – Если бы он так и сделал…
– Когда он погиб?
– 3 июня 1969 года. Я написал твоей маме. Она, должно быть, не получила письма. Так никогда и не ответила.
– Я думаю, получила. – Первая волна горя схлынула, и теперь Элли ощущала только печаль. – Она ушла, когда мне было шесть месяцев. Должно быть, как раз после твоего письма. Бедная моя мама! Как ей, должно быть, было плохо. – Она с горечью вздохнула, глядя на фото. – Я никогда не думала, что это может быть он. – Подняла глаза. – Я немного ошарашена. Можно так сказать?
Он пожал ее руку.
– Да.
Элли старалась привыкнуть к новой мысли. Как отнесется к этому Блю? Будет ли это иметь для него значение?
– Думаю, тебе потребуется время, чтобы принять это, – сказал Маркус. – Если захочешь спросить у меня чтонибудь, ты знаешь, где меня найти.
Элли кивнула. Но когда он встал, новая мысль пронзила ее.
– Боже мой, Маркус! Значит, я – внучка Мейбл! – Она рассмеялась. – Как здорово!
Но это было и очень печально. Переполненная эмоциями, Элли положила голову на стол.
– Извини, – сказала она, закрывая лицо. – Я, наверное, слишком устала. Я никогда не знала своей матери. И думала, что приехала сюда, чтобы разыскать отца, что и сделала, но самое печальное, что я только теперь нашла и свою мать. – Глядя на Маркуса, она спросила: – Они любили друг друга?
– Больше, чем можно выразить словами, Элли, – серьезно проговорил он. – Как в этой песне, что поет Мейбл.
Элли закрыла глаза. Он прикоснулся к ее волосам.
– Пойди поспи, девочка. Позволь своему сердцу смириться с этим.
Она кивнула. Подняла голову и попыталась утереть слезы. На лице Маркуса была глубокая печаль.
– Многие будут счастливы узнать об этом, когда ты будешь готова сказать им, – в тебе так много от него. – Он наклонил голову и отвернулся.
– Маркус, – позвала Элли, – спасибо!
Чувство нереальности охватило Элли – казалось невероятным, что эта головоломка в конце концов разгадана. Она узнала его лицо, имя, личность. Это именно он, Джеймс.
Девушка смотрела на его высокие скулы, скулы Мейбл, и прикасалась к своим. Трогала волосы, которые всегда отравляли ей существование, такие непослушные, курчавые и густые, и понимала, откуда они. Она прикасалась к губам, которые считала своим единственным достоинством, и вспоминала снимки, которые украла на чердаке Роузмэри. Элли переворошила все бумаги, в беспорядке разбросанные на столе. Вот Джеймс и Маркус, обнявшие друг друга за шею. А на другой – вся их компания, включая Диану, которая явно смотрит на Джеймса. Рядом с ними Роузмэри, которая… кто? Племянница Мейбл, то есть Джеймс – ее двоюродный брат. А Элли – ее троюродная сестра. Значат, Флоренс и Брэндон – тоже ее родственники. У нее никогда не было кузин. Вообще не было родственников. Не будут ли они против?
Как в тумане она встала и пошла в маленькую ванную, где уставилась на свое отражение в зеркале, чувствуя себя так, словно никогда не видела прежде. Тот же высокий лоб, те же раскосые зеленые глаза, тот же рот, подбородок и зубы. Это было лицо, которое она всю жизнь принимала за ирландское, унаследованное от дедушки Коннора, "Воина Сотни Битв", как он всегда говорил ей, и она считала, что является ирландкой.
Конечно, это оставалось – она по-прежнему принадлежала к народу, который в голоде и отчаянии прибыл на обетованную землю Америки, где можно было заработать, чтобы прокормиться. То, о чем рассказывал дедушка, всегда вызывало в ней гордость. Но теперь она знала, что в ее крови были и другие дороги, другая история. Странно только, что она никогда ничего не замечала. И ни один человек не принял ее за цветную… Элли как бы услышала голос извне: "Видишь всегда только то, что хочешь увидеть".
Она вглядывалась в глаза, пытаясь разобраться в своих чувствах. Внезапно стать негритянкой непросто. Непонятно, пугает ли ее это происхождение. И как к этому отнесутся остальные. Будет ли она теперь чувствовать себя по-другому, заходя в музыкальный клуб? И не будет ли это фальшью? "Остановись!"
Элли тряхнула головой и пошла в спальню, ощущая, что открытия последних часов переполняют ее. Слишком много всего. Она слишком много думала. Сейчас надо заняться каким-то физическим трудом. С нахлынувшей энергией она схватила рюкзак и принялась запихивать в него одежду – белье, носки, футболки и шорты, потом вытащила его наружу, промокнув под дождем, и закинула на заднее сиденье машины. Эйприл с интересом наблюдала, как хозяйка берет свою сумочку, потом спрыгнула с коврика.
– Пойдем, – сказала ей Элли. – Давай постираем вещички.
Прачечная находилась возле небольших торговых радов на краю города, и здесь в это время дня было полно народу, даже при такой погоде. Элли кивнула молодым мамашам, наблюдающим за отжимом, и нашла свободную машину. Только половина вещей поместилась туда, и Элли задумалась, как решить эту проблему. Она должна была постирать все.
Пожилая женщина с другого конца зала обратилась к ней:
– Я уже заканчиваю, детка, если тебе нужна еще одна машина.
Элли кивнула:
– Спасибо.
"Возьми себя в руки, Коннор!" Она глубоко вздохнула и стала отделять светлое белье от темного. Загрузила светлое в первую машину, потом, подхватив рюкзак, подошла ко второй, стала запихивать вещи, заглянула в рюкзак, чтобы проверить, не осталось ли там чего-нибудь. Только коробка тампонов и лишняя расческа лежали на дне. Она засыпала порошок и установила режим стирки. Ей не хотелось ждать, сидя в жарком, шумном зале, поэтому она забросила сумку через плечо и постояла у окна, думая, где бы убить полчаса. За стоянкой находилось молочное кафе. Если бежать, то они не очень промокнут, хотя Эйприл это наверняка не понравится.
– Давай купим мороженое, Эйприл. Тебе – ванильное.
Собака опустила голову и поспешила за хозяйкой, с несчастным видом выбегая под дождь. И там, под дождем, Элли застыла как вкопанная. Тампоны на дне сумки. Они все еще там, хотя давно должны были переместиться в ванную.
Страх окатил ее холодной волной, заставив ощутить тошноту. Боже, сколько она уже здесь? Она принялась считать, думая о том дне, когда смотрела на календарь, приехав в гостевой домик. Пять недель, почти два месяца. Но как это возможно?
Эйприл звонко гавкнула, и до Элли дошло, что она стоит под дождем как ненормальная.
– Пошли, детка.
Они добежали до кафе и стали под козырьком, отряхиваясь.
Когда они с Блю впервые занимались любовью? Может, немного больше чем месяц назад. Или меньше? Нет! Она потрясла головой. Они пользовались презервативами каждый раз. Ну, кроме одного. Это ее успокоило. Часто во время путешествий она пропускала один цикл. Она как-то решила, что это напоминание ее тела, что пора устраиваться и перестать колесить по всей стране. Не о чем беспокоиться. Она сделала заказ и села за столик, продолжая беспокоиться. Но в конце концов решила, что делать. В десяти минутах езды отсюда есть один крошечный городишко. Она поедет туда, зайдет в какуюнибудь аптеку и купит тест на беременность. Ни в коем случае нельзя делать это в Пайн-Бенде, не то к вечеру все начнут судачить об этом. Невыносимая мысль!
"Все это чепуха, – сказала она себе. – Никто не беременеет случайно, если предохраняется, уж во всяком случае, в наше время". Она никогда не боялась. И сейчас все будет в порядке.
Но по дороге туда и обратно она припоминала разные мелочи, которые ее пугали. Как крепко она спит. И все время хочется вздремнуть. Ее чудовищный, неуемный аппетит.
А больше всего она думала о том, как ей легко сейчас расплакаться. Она никогда не была плаксивой. Даже на похоронах дедушки, понимая, что ей до безумия будет его не хватать, почти не плакала. А последние две недели шмыгала носом по любому поводу. "Это ничего не значит", – говорила она себе. Ее поглотила эмоциональная, страстная история женщины, которая любила, а потом потеряла все. Она слушала рассказы о парнях, погибших во Вьетнаме, и встречалась с теми, кто остался и даже после стольких лет не преодолел скорбного чувства потери. Она почти влюблена в мужчину, которого жизнь подвергла таким лишениям, что даже лучший друг называет его Иовом.
"Почти влюблена?" – раздался в ее душе тонкий ехидный голосок. Она сузила глаза и решила не обращать на него внимания. У нее есть масса причин быть сверхэмоциональной и плаксивой. Но когда она вернулась в домик, руки у нее дрожали. Элли намеренно оставила бумажный пакетик на стойке и пошла за чистой, аккуратно сложенной одеждой. Тест продолжал привлекать все ее внимание. Она не могла больше ждать, поэтому отнесла его в ванную и ходила вокруг, пока не появился ответ. Да или нет? Эго не заняло много времени. Она долго-долго смотрела на положительный знак, не в силах каклибо отреагировать. Потом, не понимая, что делает, пошла в комнату и позвонила бабушке.
На линии потрескивало из-за грозы, и Элли, вслушиваясь в гудки, гадала, какая погода сейчас на их ферме. Раздалось четыре гудка, и Элли собиралась уже положить трубку, как Джеральдина ответила.
– Алло? – нетерпеливо, задыхаясь проговорила она.
– Это я, бабушка. Заставила тебя бежать?
– Элли! Я просто была в ванной. – Она тихо рассмеялась. – Я весь день о тебе думала. Как ты, детка?
Элли закрыла глаза от облегчения и уперлась лбом в стенку.
– Ой, какой же был тяжелый день! Я совсем разбита…
– Что-то не нравится мне твой голос. Ты хорошо кушаешь?
– Хорошо, – ответила она, выпрямляясь. – Слушай, я звоню, чтобы сказать, что почти закончила здесь все дела и буду дома завтра вечером. Может быть, поздно, так что не выключай свет.
– Завтра? – Голос бабушки зазвенел от радости. – А у вас нет грозы? Не знаю, сюит ли тебе ехать, если она будет сильной. В Картейдже был торнадо, и у нас весь день воет сирена штормового предупреждения.
– Хм! – Элли посмотрела в окно. – Дождь льет сильный, но больше я ничего не слышала. Буду следить за погодой и постараюсь приехать.
– Позвони мне и предупреди перед отъездом. Я тебе что-нибудь приготовлю и оставлю на плите. Ключ-то у тебя есть?
– Да. – Элли внезапно захотелось заплакать. – Мне надо так много рассказать тебе, бабушка…
– Буту ждать, солнышко. Мы с тобой вволю насплетничаемся.
– Не дождусь.
Приняв решение, Элли ощутила полное изнеможение. Она выключила звонок телефона, сняла грязную одежду, приняла душ и, едва вытеревшись, упала на кровать. Хотела включить вентилятор, чтобы охладить тело, в котором – мелькнула мысль – теперь находилось и другое тело. Как странно! Когда сон уже начал овладевать ею, а тело наконец расслабилось, ее пронзила еще одна догадка. Элли открыла глаза и перевернулась, волна адреналина заставила ее сердце заколотиться.
– Господи Боже мой, – прошептала она.
Натянула чистую одежду, порылась в вещах в поисках зонтика и выскочила из дома, решительно шагая и нагнув голову, преодолевая усиливающийся ветер и дождь. Сквозь деревья рассмотрела оцинкованную крышу домика. Она никогда не пыталась дойти туда, но должна же быть какая-то тропинка. Гвен ведь как-то добирается до реки.
Элли добралась до того места, где они встретились, потом направилась по берегу реки до тропинки, огибавшей могучий дуб, густо поросший мхом. Она нырнула под него, промокнув еще больше, и поспешила дальше. Перед ней открылся маленький садик, засаженный кабачками, кукурузой и бобами. Элли оказалась на заднем дворе. Она остановилась на минуту и прижала ладони к груди, где от предчувствий ныло сердце. Задняя дверь была распахнута, и Элли позвала:
– Миссис Лейсер! – Осмотрела садик, снова прокричала: – Гвен! Это Элли Коннор.
Женщина подошла к двери с посудным полотенцем в руках. Некоторое время она просто стояла с ничего не выражающим лицом, сложив руки под полотенцем. Потом, казалось, приняла какое-то решение.
– Входи, Элли. Я тебя ждала.
