Текст книги "Святители и власти"

Автор книги: Руслан Скрынников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

ГЕРМОГЕН

Ровесник царя Ивана Грозного Гермоген пережил четырех царей, из которых по крайней мере двое побаивались прямого и несговорчивого пастыря. В дни междуцарствия после смерти царя Федора Борис Годунов надолго задержал Гермогена в Казани, чтобы воспрепятствовать его участию в царском избрании. Гермоген один не побоялся открыто осудить брак Лжедмитрия I с католичкой Мариной Мнишек, за что был сослан. Царь Василий мог не сомневаться в том, что Гермоген решительно поддержит его в борьбе со сторонниками Лжедмитрия. Ко времени занятия патриаршего престола Гермогену исполнилось 75 лет, и он достиг, по тогдашним понятиям, глубокой старости. О жизни Гермогена известно немногое. Поляк А. Гонсевский, хорошо знавший патриарха, имел письменное свидетельство о нем одного московского священника, по словам которого, Гермоген пребывал «в казаках донских, а после – попом в Казани». Как видно, молодость свою Ермолай (Ермоген) провел с вольными казаками, в походах и войнах. Казаки выдвинули из своей среды многих известных деятелей Смуты, к которым следует отнести и патриарха. В духовное сословие он перешел, вероятно, поздно. Во всяком случае, первое упоминание о Гермогене как священнослужителе относится ко времени, когда ему было 50 лет. Тогда он был попом одной из казанских церквей. Этот факт, отмеченный в известии Гонсевского, документально подтвержден.

Став в 60 лет казанским митрополитом, Гермоген с редким усердием стал насаждать православие в инородческом Казанском крае. Предшественник Гермогена патриарх Иов удивлял всех громозвучным голосом, звучавшим, «аки дивная труба». Гермоген не обладал необходимым для пастыря сильным голосом. По словам современников, Гермоген был речист – «словесен и хитроречив, но не сладкогласен», «нравом груб», «прикрут в словесех и возрениях». Вообще же патриарх был человеком дела, вспыльчивым, властным и резким. К врагам он относился без всякого милосердия.

Брожение в столице не прекращалось, и власти вновь пытались использовать авторитет церкви, чтобы успокоить народ. В начале июня 1606 года в Москву из Углича было привезено тело истинного Дмитрия. Власти готовили почву для канонизации царевича, с тем чтобы покончить с призраком убитого Гришки Отрепьева.

Государь и бояре отправились пешком в поле, чтобы встретить мощи за городом. Их сопровождали духовенство и толпа горожан. Марфе Нагой довелось в последний раз увидеть сына, вернее, то, что осталось от него. Потрясенная страшным видением, вдова Грозного не могла произнести слова, которых от нее ждали. Чтобы спасти положение, царь Василий сам возгласил, что привезенный труп и есть мощи царевича. Ни молчание царицы, ни речь Шуйского не тронули народ. Москвичи не забыли о трогательной встрече Марфы Нагой с «живым сыном». И Шуйский и Нагая слишком много лгали и лицедействовали, чтобы можно было поверить им снова.

Едва Шуйский произнес нужные слова, носилки с телом поспешно закрыли. Процессия после некоторой заминки развернулась и проследовала по улицам на Красную площадь. Гроб некоторое время стоял на Лобном месте, а затем его перенесли в Кремль.

Церковь пыталась заглушить слухи о «знамениях» над трупом Отрепьева чудесами у гроба великомученика-царевича. Гроб Дмитрия был выставлен на всеобщее обозрение в Архангельском соборе. Судя по описаниям очевидцев, на мощах сменили одежду, на грудь царевича положили свежие орешки, политые кровью. Народ не забыл о том, что Василий Шуйский на площади клялся, что Дмитрий сам зарезал себя нечаянно, играя ножичком в тычку. Самоубийца не мог быть объявлен святым. Но дело шло к канонизации, и властям важно было доказать, что в предсмертный час мученик играл в орешки. Организаторы мистерии предусмотрели все. Благочестивые русские писатели с восторгом распространялись о чудесах у гроба Дмитрия. Некоторые из них подсчитали, что в первый день «исцеленных» было 13, в другой – 12 человек. Находившиеся в Москве иноземцы считали, что исцеленные калеки были обманщиками, подкупленными Шуйским, что среди них преобладали пришлые бродяги. При каждом новом «чуде» по городу звонили во все колокола. Трезвон продолжался несколько дней. Паломничество в Кремль похоже было на разлив реки в половодье. Толпы народа теснились изо дня в день у дверей Архангельского собора. Кремлевская канцелярия поспешила составить грамоту о чудесах Дмитрия, которую многократно читали в столичных церквах после 6 июня.

Обретение нового святого внесло успокоение в умы, но ненадолго. Противники царя Василия позаботились о том, чтобы испортить игру. Они услужливо открыли двери собора тяжелобольному, который умер прямо у гроба Дмитрия. Толпа отхлынула от собора, едва умершего вынесли на площадь. Многие стали догадываться об обмане, и тогда царь закрыл доступ к телу. В городе перестали звонить в колокола.

Власть Шуйского была зыбкой и непрочной. Едва улеглись волнения в столице, началось восстание на южной окраине государства. Рать атамана Болотникова пять недель осаждала нового царя в Москве. Положение Шуйского было отчаянным, лишь поддержка столичного населения спасла его. Власти умело использовали духовенство, чтобы отвратить москвичей от смуты. Протопоп кремлевского Благовещенского собора Терентий был одним из самых рьяных приверженцев Отрепьева. После переворота он пытался доказать свою преданность новому царю и в дни паники, вызванной приближением к столице «воров», объявил о видении богородицы. Царь с патриархом скептически относились к пророчествам скомпрометировавшего себя архиерея. Но когда положение Москвы ухудшилось, Шуйский велел Терентию огласить видение перед всем народом в Успенском соборе. Протопоп сочинил «Повесть», в которой пространно живописал, как во сне явились ему богородица и Христос. Богородица просила помиловать людей (москвичей). Христос обличал их «окаянные и студные дела». Чтение «Повести» явилось лишь частью задуманного властями мероприятия. Пять дней по всей Москве звонили в колокола и не прекращались богослужения в церквах. Царь с патриархом и все люди «малии и велиции» ходили по церквам «с плачем и рыданием» и постились. Объявленный в городе пост должен был успокоить бедноту, более всего страдавшую от дороговизны хлеба.

Поддержка церкви имела для Шуйского исключительное значение. Патриарх Гермоген вел настойчивую агитацию, обличая мертвого расстригу, рассылал по городам грамоты, предавал анафеме мятежников. Духовенство старалось прославить «чудеса» у гроба царевича Дмитрия. Большое впечатление на простонародье произвели торжественные похороны Бориса Годунова, а также его близких, убитых по повелению самозванца. Тела их были вырыты из ямы в ограде Варсонофьева монастыря и уложены в гробы. Бояре и монахини на руках пронесли по улицам столицы останки Годуновых. Царевна Ксения следовала за ними, причитая: «Ах, горе мне, одинокой сироте. Злодей, назвавшийся Дмитрием, обманщик, погубил моих родных, любимых отца, мать и брата, сам он в могиле, но и мертвый он терзает русское царство, суди его, боже!»

Отброшенный от стен Москвы Болотников укрылся сначала в Калуге, а затем в Туле. Между тем в Белоруссии появился новый самозванец, вошедший в историю под именем «тушинского вора». Вопреки традиционной точке зрения новый самозванец был ставленником скорее Болотникова, чем польской шляхты. Болотников вел борьбу во имя возвращения на трон доброго царя Дмитрия, которого он видел в имении Мнишеков в Самборе летом 1606 года и от которого получил чин «главного воеводы». Осаждая Москву, Болотников неоднократно посылал гонцов в Самбор, умоляя «государя» прибыть в лагерь восставших. Не дождавшись царя, повстанцы вызвали с Дона «царевича» Илейку-Петра. После гибели Лжедмитрия I «царевич» ушел из Поволжья на Дон. Появление Петра не произвело должного впечатления на народ. В конце концов Болотников стал догадываться о том, что в Самборе его обманули. Тогда он обратился к самборской родне царицы Марины Мнишек с просьбой, чтобы кто-нибудь из надежных людей принял имя Дмитрия и немедленно выехал в Россию. В декабре 1606 года на поиски «Дмитрия» в пределы Литвы выехал сам «царевич Петр». Примечательно, что он отправился не в украинский Самбор, а в Восточную Белоруссию, в район Орши и Могилева, где было немало мелкой белорусской шляхты – участников московского похода Лжедмитрия I. Петр пытался набрать (вопреки запретам польских властей) наемное войско в помощь русским повстанцам, а заодно отыскать «Дмитрия». Обращает на себя внимание такое совпадение. «Царевича Петра» встретил в Белоруссии пан Зенович, а спустя несколько месяцев тот же самый Зенович проводил за московский рубеж Лжедмитрия II.

Итак, Болотников обращался на Украину с просьбой выставить нового самозванца, а Петр ездил за тем же в Белоруссию. Можно со всей определенностью говорить о том, что не интервенты, как принято было считать, а вожди развернувшегося в России народного восстания готовили на трон нового самозванца.

Когда Лжедмитрий II прибыл в Стародуб, при нем не было ни шляхтичей, ни наемных войск. Зато там его ждал личный эмиссар Болотникова атаман Иван Заруцкий – человек сильного характера и редкой смелости. Именно он при помощи местных повстанцев (а Стародуб был одним из центров повстанческого движения) подготовил почву для провозглашения Лжедмитрия II царем и передачи ему власти. К тому времени покровители нового самозванца из белорусской шляхты успели набрать для него отряд в 700 наемников, которые явились в Стародуб в тот самый день, когда Заруцкий в торжественной обстановке «вызнал» «Дмитрия», объявил о его признании и передал грамоты от «царевича Петра» и Болотникова. Присутствие военной силы заставило молчать всех сомневавшихся. Народ повалился в ноги государю. По всему Стародубу ударили в колокола.

Кем же был Лжедмитрий II? Автор «Московской хроники» Конрад Буссов служил в лагере Лжедмитрия II и хорошо знал польских сподвижников самозванца, наблюдавших его первые шаги. Он сообщил, что до принятия царского имени самозванец учительствовал в Шклове, а также прислуживал в доме священника. Самое удачное расследование об этом провел один белорусский священник, живший в окрестностях Могилева и Пропойска. Он поименно назвал людей, которым прислуживал будущий царь. После переезда в Могилев шкловский грамотей стал учить детей попа Федора. В те времена, как, впрочем, и во все другие, профессия учителя плохо кормила, и бродяге приходилось подрабатывать, помогая по хозяйству в доме у попа Терешка. Круглый год он носил плохонький кожух (тулупчик) и баранью шапчонку. Вел себя так легкомысленно, что однажды был высечен розгами и с позором изгнан из дома священника. Именно в этот момент его и заприметили ветераны московского похода Отрепьева – пан Меховецкий и др. Они решили, что бродяга «телосложением похож на покойника» Отрепьева – такой же низкорослый и плюгавый. Как Варлаам «вызнал» Отрепьева по осанке, так и Меховецкий заприметил «царя» по фигуре. Невзирая на крайнюю нужду, он не сразу поддался на уговоры. Мысль о кровавой расправе с Отрепьевым страшила бродягу. Он бежал из Могилева и сначала скрывался в селе, а потом объявился в Пропойске, где был пойман и посажен в тюрьму. Его поставили перед выбором – либо заживо сгнить в узилище, либо податься в цари. И он сделал свой выбор…

Ни король, ни его магнаты не участвовали в подготовке нового самозванца. Меховецкому помогали лишь местные урядники – пан Зенович и пан Рагоза. Ни царского одеяния, ни денег, ни охраны у самозванца не было. Опасаясь навлечь на себя гнев короля, Зенович, кое-как снарядив «царя», быстро выпроводил его в пределы России. Свершилось это 23 мая 1607 года. В своих манифестах к населению Лжедмитрий II упоминал, что в Стародуб он пришел во двенадцатую неделю. Иначе говоря, его литовские похождения (в роли претендента на престол) продолжались три месяца. Значит, «вызнали» его в конце февраля 1607 года. А сподвижник Болотникова «царевич Петр» ездил в Белоруссию для переговоров с паном Зеновичем в декабре 1606 года.

Польские иезуиты проявили немало настойчивости, чтобы выяснить, кем был человек, выдавший себя за воскресшего «царя Дмитрия». Они утверждали, что имя Дмитрия принял некто Богданко, крещеный еврей, учитель, прислуживавший в доме священника в Могилеве. Романовы после избрания на трон официально подтвердили версию о еврейском происхождении Лжедмитрия II. Митрополит Филарет, занимавший пост патриарха при особе нового самозванца, знал его очень близко. Сохранилась польская гравюра начала XVII века с портретом самозванца: внешность учителя из Шклова достаточно характерна.

Лжедмитрий II прибыл в Стародуб в то время, когда народные выступления в пользу «доброго царя» приобрели ярко выраженный социальный характер, все больше превращаясь в движение низов против верхов. Поначалу в его окружении не было ни русской знати, ни польских магнатов, «боярами» у него были люди, участвовавшие в народном восстании под предводительством Ивана Болотникова, – атаман Ивашка Заруцкий, боярский сын Гаврила Веревкин и др. Новый самозванец был вовлечен в водоворот событий помимо своей воли. Он не обладал ни сильным характером, ни политическим темпераментом, ни опытом государственной деятельности, однако, волею случая оказавшись во главе русского повстанческого движения, приспособился к роли народного вождя.

Гражданская война достигла своей высшей точки, и самозванщина расцвела повсюду. В среде восставших появилось бесчисленное множество «детей» и «внуков» Ивана Грозного – царевичи Иван-Август, Лавёр, Осиновик, Федор, Климентий, Савелий, Симеон, Ерошка, Гаврилка, Мартинка и др. Уничижительные имена указывали на то, что казацкие предводители, объявляя себя царевичами, не делали тайной от сподвижников свое мужицкое и холопское происхождение.

В России Лжедмитрия II поддержали восставшие города – Путивль, Чернигов, Новгород-Северский. В Стародубе самозванец вполне подчинился авторитету Заруцкого и других болотниковцев. Он подписывал продиктованные ими манифесты – обращения к холопам. «Добрый царь» приказывал им забирать поместья у дворян, перекинувшихся на сторону Шуйского, разрешал жениться на дворянских дочерях. Есть подтверждение тому, что эти указы претворялись в жизнь.

Набрав повстанческое войско, подкрепив его наемными отрядами из Польши, Лжедмитрий II попытался занять Москву. Это ему не удалось, и он основал лагерь в Тушине, у стен столицы. Через некоторое время при особе самозванца образовалась Боярская дума. Фактическим главой тушинского правительства стал уже упоминавшийся ростовский митрополит Филарет, человек незаурядных способностей и сильной воли. В Тушино его привезли как пленника, но Лжедмитрий II предложил ему сан «патриарха всея Руси». Филарет принял его не колеблясь, хотя еще совсем недавно усердно предавал анафеме нового «еретика и вора», появившегося в Стародубе. Он лучше многих мог судить, что за птица этот самозванец: Филарет близко знал царевича Дмитрия Угличского, сталкивался с Григорием Отрепьевым, когда тот был холопом на романовском подворье в Москве, пользовался милостями этого бывшего холопа, когда тот занял трон под именем Дмитрия. Сделавшись тушинским патриархом, Филарет с еще большим усердием стал отправлять богослужение во здравие «великого государя Дмитрия Ивановича и его благоверной царицы Марины Юрьевны» (Марина Мнишек ярилась в Тушино и перед всем народом признала в человеке, которого впервые увидела, своего чудесно спасшегося супруга). Филарет был весьма популярен в стране – его знали как племянника первой жены благочестивого царя Ивана Васильевича, и поддержка такого человека значила для нового Лжедмитрия не меньше, чем признание со стороны царицы Марины. Сильными людьми в Тушинском лагере кроме Филарета стали боярин М. Салтыков и предводитель польских наемников Ружинский.

Поначалу Лжедмитрий по-родственному принимал в Тушине разных мужицких «царевичей», являвшихся сюда во главе повстанческих отрядов. Но затем по настоянию знати самозванец велел повесить двух из них. Атаман Заруцкий, получивший боярское звание (случай, единственный в русской истории), помог подавить вольницу, служившую ранее под знаменами Ивана Болотникова. В конце концов исключительное влияние на дела в Тушинском лагере стали оказывать командиры наемного войска.

Царская власть издавна считалась на Руси оплотом православия. Гражданская война, вызвавшая к жизни самозванцев, все перевернула вверх дном. Лжедмитрий I был тайным католиком. А после смерти Лжедмитрия II люди много толковали о том, будто «тушинский вор» был тайным приверженцем иудейской веры. Почти два года Россия имела две столицы, двух царей и двух патриархов.

Веря в доброго царя, народ ждал начала счастливого царства, но обещанные государем мир и благоденствие не наступали. Тушинское войско вместе с наемниками безжалостно грабило и жгло деревни. Вера в «царя Дмитрия» заколебалась, повсюду нарастал протест против тушинцев. В ряде городов Поволжья повстанцы изгнали их и восстановили власть Шуйского.

Однако царь Василий не верил в силу народа и искал иноземной поддержки. Пообещав уступить шведскому королю Карлу IX крепость Корелу на севере России, Шуйский получил от него военную помощь. Русские и шведские полки возглавил молодой талантливый полководец князь М. Скопин-Шуйский. Несокрушимым бастионом на пути захватчиков стал Троице-Сергиев монастырь. Осажденный войском Яна Сапеги и тушинцами в сентябре 1608 года, он шестнадцать месяцев отражал приступы врага.

Военное положение России в 1609 году было крайне тяжелым. Царь Василий Шуйский был заперт в столице. Король Сигизмунд III и его окружение сочли такую ситуацию благоприятной для открытой интервенции против Русского государства. Найти подходящий повод не составило труда – им послужило русско-шведское сближение. Сигизмунд III вынашивал планы грандиозных завоеваний в России. Его приспешники выдвинули сумасбродную идею крестового похода на восток и колонизации русских земель. Их замыслы не вызвали восторга ни у польской шляхты, ни у польского народа. Поэтому Сигизмунд III и его магнаты готовили войну в глубокой тайне.

Осенью 1609 года королевская армия пересекла русскую границу и подошла к Смоленску. Сигизмунд III ждал, что город откроет перед ним ворота, но ошибся. Началась осада Смоленска. Тем временем военная обстановка в России стала меняться не в пользу интервентов. Скопин-Шуйский отбросил войска Яна Сапеги из-под Троице-Сергиева монастыря и в марте 1610 года торжественно вступил в Москву. Лжедмитрий II еще в конце 1609 года бежал в Калугу. «Воровская столица» в Тушине прекратила свое существование. Основная масса польских наемников ушла оттуда в военный лагерь под Смоленском.

После бегства Лжедмитрия II «патриарх» Филарет как глава тушинского правительства, никого более не представлявшего, вступил в переговоры с интервентами. С его благословения тушинец Михайла Салтыков заключил с королевскими чиновниками в лагере под Смоленском соглашение о передаче русского трона сыну Сигизмунда III Владиславу.

Филарет двинулся вслед за бежавшими из Тушина поляками к Смоленску, но по дороге был взят в плен и доставлен в Москву. Царь Василий не решился его судить. Гермоген поспешно объявил Фаларета жертвой «зловредного вора» и вернул ему ростовскую епархию, равно как и сан митрополита. Дело было улажено к взаимному удовольствию. Филарет вскоре обрел прежнюю самоуверенность и завладел, по словам очевидцев, «большой властью над патриархом». Разрешив бывшему «тушинскому патриарху» остаться в Москве, царь совершил роковую ошибку: Филарет быстро нашел общий язык с теми, кто рассчитывал свергнуть Василия Шуйского.

Скопин-Шуйский собирался выступить со своей победоносной армией на выручку Смоленску. Однако в разгар подготовки к походу он внезапно умер. Армию повел на поляков брат царя Дмитрий Шуйский, отличавшийся редкой бездарностью. Решительное сражение произошло у села Клушина, неподалеку от Смоленска. Гетман Жолкевский энергично атаковал царские войска, после чего главные силы русской армии, не вступая в бой, укрылись в своем лагере. В разгар сражения наемное шведское войско подняло мятеж и перешло на сторону неприятеля. Дмитрий Шуйский в страхе бежал с поля боя. Царь Василий лишился армии.

Узнав о поражении царской рати, Лжедмитрий II поспешил из Калуги к Москве. Тщетно царь пытался вновь собрать армию. Посадское население Москвы и дворянство выступили против него. 17 июля 1610 года дворяне-заговорщики собрали на Красной площади внушительную толпу и обратились к ней с призывом свергнуть Василия Шуйского, принесшего стране нескончаемые беды. Опасаясь противодействия Гермогена, мятежники ворвались в патриарший дом – и престарелый Гермоген претерпел не меньше унижений, чем патриарх Иов в дни свержения Годуновых.

Все наличные воинские силы были собраны в Замоскворечье для отражения армии Лжедмитрия II. В военном лагере у Серпуховских ворот открылся своего рода Земский собор, который должен был решить судьбу трона. За низложение царя высказались Филарет, Мстиславский, Голицын. Тщетно патриарх Гермоген пытался защитить государя. Василия Шуйского силой свели из дворца на его старый двор. Два дня спустя он был пострижен в монахи и заточен в Чудов монастырь. Однако в рядах противников Василия Шуйского не было единодушия. Заговорщики-дворяне стали «в голос говорить, чтобы князя Василия Голицына на государство поставити». Этому категорически воспротивилась Боярская дума.

Филарет поспешил забыть договор с польским королем о передаче российской короны королевичу Владиславу и предпринял попытку посадить на трон своего четырнадцатилетнего сына Михаила Романова. Ему удалось добиться поддержки москвичей. Патриарх Гермоген, обеспокоенный притязаниями иноверцев, готов был принять сторону Рома новых. В конце концов решено было созвать в Москве Земский избирательный собор. В города разослали гонцов, а пока, впредь до прибытия представителей «земли», власть перешла в руки семибоярщины – боярской комиссии из семи человек. Церковный сан не позволил бывшему боярину Федору Романову – митрополиту Филарету – войти в это временное правительство, но его влияние было по-прежнему очень велико. Кроме того, в семибоярщине видное место занял младший брат Филарета – Иван Романов.

Тем временем казаки Лжедмитрия II едва не ворвались в Москву со стороны Серпуховских ворот. По старой смоленской дороге к столице подошла армия гетмана Жолкевского. В страхе перед неприятелем бояре затеяли переговоры с Жолкевским. Гетман обещал покончить с Лжедмитрием II и обеспечить внутренний мир в стране при условии, если на московский трон будет возведен польский королевич Владислав.

Весть о переговорах вызвала негодование городских низов. Бояре видели, что восстание может вспыхнуть в любой момент, и тогда Лжедмитрию II была бы обеспечена победа. В страхе перед чернью семибоярщина приняла условие гетмана Жолкевского и подписала договор об избрании на трон Владислава. Договор не был утвержден королем и не имел законной силы, но бояре собрали население на поле у стен Новодевичьего монастыря и провели церемонию присяги «царю» Владиславу.

После присяги Москва снарядила великое посольство к королю, чтобы в его лагере под Смоленском завершить переговоры. В результате долгих, льстивых уговоров Жолкевский убедил Василия Голицына и Филарета взять на себя мирную миссию. Таким способом гетман расчетливо удалил из Москвы самых влиятельных лиц. Филарет, хотя и выказывал себя сторонником смоленского соглашения, лелеял надежду видеть на троне своего сына Михаила. Жолкевский хотел было отослать к королю и Михаила, но тот по молодости лет не мог быть включен в посольство. Василий Голицын был еще более опасным соперником Владиславу. От духовенства к королю отправились кроме Филарета несколько московских игуменов и старцев.

Москвичи целовали крест чужеземному королевичу в надежде на прекращение войны. Но мир все не наступал. От московских послов приходили неутешительные вести. Войска Сигизмунда III продолжали грабить и жечь русские села и деревни. В Москве стало известно, что Сигизмунд III сам намерен занять российский трон. Боярское правительство не смогло дать стране ни мира, ни надежной власти – и народ окончательно от него отвернулся.

Знать пировала во дворце с королевскими ротмистрами, а у стен Кремля волновалась чернь, грозила боярам расправой. Опасность восстания в Москве была вполне реальной. Вчерашние тушинцы Михайло Салтыков и его окружение пугали столичную знать, что чернь, того и гляди, перебьет власть имущих и отдаст Москву «вору», а поэтому требовали немедленно ввести в Москву войска гетмана Жолкевского.

Члены семибоярщины обладали достаточным политическим опытом, чтобы понимать опасность иноземного вмешательства. Согласно договору, заключенному с Жолкевским, его солдаты могли посещать Москву лишь по особому разрешению и притом группами не более двадцати человек. Однако призрак народного восстания вселил ужас в их души, и они сами нарушали подписанный ими же договор, решив призвать наемные войска в Кремль.

Когда по приглашению главы семибоярщины Мстиславского и его сообщников в Кремль явился помощник Жолкевского полковник Гонсевский и русские приставы повели его осматривать места, приготовленные для расквартирования рот, москвичи заподозрили неладное и ударили в набат. Вооружившись чем попало, народ бросился в Кремль, и ввести в крепость иностранные войска не удалось. Народное выступление на мгновение оживило угасшие силы Земского собора. Члены его попытались оказать противодействие планам Мстиславского.

Патриарх Гермоген пригласил к себе двух членов боярского правительства – Андрея Голицына и Ивана Воротынского и с их помощью вызвал на свое подворье чиновных людей – дворян и приказных. Дважды посылал он за Мстиславским и прочими начальными боярами, но те отговаривались занятостью. Тогда Гермоген пригрозил, что вместе с толпой сам отправится в думу. Лишь после этого Мстиславский и главные бояре явились к нему.

Дворяне, собравшиеся у Гермогена, забыв об этикете, бранили Жолкевского за многочисленные нарушения заключенного договора: гетман, вопреки соглашению, раздает поместья по своему произволу, не считаясь с правами собственности, он сам желает царствовать на Москве, для чего намерен ввести в город свои войска! Более всего патриарх Гермоген негодовал на то, что польское командование не выполнило обязательств о пленении Лжедмитрия II. Дворянское большинство всецело разделяло его гнев. Однако на соборе нашлись и защитники Жолкевского. Особенно усердствовал Иван Романов. Если гетман отойдет от столицы, говорил он, то боярам придется идти с ним, чтобы спастись от черни.

Доброжелатели успели уведомить Гонсевского о происходящем. Тот клятвенно заверил членов собора, что польское командование завтра же пошлет свои роты против самозванца. Заверения эти были лживыми. Гонсевский таким образом выигрывал время, чтобы завершить последние приготовления к занятию Москвы. Но Мстиславский громко повторил эту ложь и тем заставил замолчать Гермогена.

Бояре распустили Земский собор, зачинщикам возмущения сделали суровое внушение. Патриарху, мол, не следует вмешиваться в мирские заботы, ибо никогда не было, чтобы «попы вершили дела государства». В трудное время брани и междоусобий многие духовные пастыри предпочитали оставаться в стороне от борьбы, но Гермоген был не из их числа. Он выступил как патриот, возвысив голос против опасности иноземного вмешательства. В дни возобновления деятельности Земского собора патриарх пытался не допустить того, чтобы войска Сигизмунда III вошли в Кремль. Но он остался в меньшинстве: многие влиятельные члены собора были предусмотрительно удалены из Москвы.

Единственной силой, способной спасти положение, были столичные низы. Однако страх патриарха Гермогена и его сторонников перед назревавшим восстанием черни не дал им обратиться к народу. Земский собор потерпел неудачу. Тотчас же после роспуска собора Мстиславский и Салтыков, посовещавшись с Гонсевским, отдали приказ об аресте четырех патриотов, наиболее решительно отвергавших иноземное вмешательство. Так бояре устранили последние препятствия на пути занятия Москвы иноземными войсками. Наемные роты вошли в крепость под покровом ночи без барабанного боя, со свернутыми знаменами…

Впустив чужеземное войско в Москву, семибоярщина совершила акт национального предательства. Кровавой ценой заплатил за него русский народ. Бывший «тушинский патриарх» Филарет фактически возглавил переговоры с королем в военном лагере под Смоленском. Сигизмунд III и слышать не хотел о возвращении России захваченных земель, требовал, чтобы Смоленск немедленно сдался. Посольство настаивало на исполнении московского договора, но король окончательно отказался от него, отдав приказ о штурме Смоленска. Филарет был взят под стражу и увезен в Польшу.

Штурм Смоленска ошеломил москвичей. Между тем вожди семибоярщины решили подчиниться воле короля и отдали приказ о сдаче Смоленска. Их решение вызвало гнев и возмущение патриотов. Патриарх Гермоген категорически отказался присоединиться к решению Боярской думы о передаче Смоленска Сигизмунду III. Михаил Салтыков обрушился на патриарха с угрозами, грозя ему расправой. Но Гермоген не испугался угроз.

В королевском лагере под Смоленском русские послы наотрез отказались следовать приказу насчет сдачи города. «Отправлены мы от патриарха, всего священного собора, от бояр, от всех чинов и от всей земли, а эти грамоты писаны без согласия патриарха и без ведома всей земли: как же нам их слушать?» – заявляли они королевским сановникам.

Посол Василий Голицын тайно уведомил Гермогена, что Сигизмунд сам намерен занять русский трон и нельзя верить его обещаниям прислать в Россию сына. Разоблачения посла еще больше накалили обстановку в Москве. Швед по рождению, Сигизмунд III не понимал вольнолюбивого духа польского народа и не пользовался популярностью даже среди собственных подданных. Рьяный католик, король способствовал торжеству католицизма в Речи Посполитой. Заключенная при нем церковная Брестская уния отдала православную церковь Украины и Белоруссии под власть Ватикана. В России знали об этом и считали Сигизмунда III злейшим врагом «истинной веры». Даже ярые приспешники короля, наподобие Салтыкова и Мстиславского, не предлагали ему царскую корону из-за его крайней непопулярности среди русского православного населения. Замыслив подчинить Россию, Сигизмунд допустил массу просчетов. Один из них был связан с церковными делами. Примеряя шапку Мономаха, король нимало не заботился о том, чтобы наладить отношения с православной церковью, слабо представлял себе роль московского патриаршества в жизни русского общества. Королевская агентура в Москве надеялась справиться с церковной оппозицией, с боярским кругом с помощью угроз и гонений. Подготовляя почву для расправы с патриотами, Гонсевский с помощью Салтыкова инспирировал громкий судебный процесс.