Текст книги "Святители и власти"

Автор книги: Руслан Скрынников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

БОРЬБА В ДУМЕ

Второй брак Ивана III запутал династические отношения в великокняжеской семье. К 1494 году достиг совершеннолетия Василий Иванович – сын Ивана III и Софьи Палеолог. По сообщению новгородской летописи, в 1497 году придворные Софьи составили заговор. Они будто бы убедили Василия «отъехать» от отца, засесть на Белоозере и захватить там великокняжескую казну. Тем временем Софья должна была использовать все свое влияние на мужа, чтобы разрешить вопрос о престолонаследии в пользу сына от второго брака. Сторонникам Софьи не удалось осуществить свои замыслы. Иван III казнил заговорщиков, сына запер во дворце под присмотром надежных людей, а от жены стал жить «в береженьи», но вскоре сменил гнев на милость и вернулся к обычной семейной жизни.

Немало лет соправителем Ивана III был Иван Иванович, сын от первой жены – тверской княгини Марии Борисовны. Иван Иванович умер в 1490 году, оставив наследника княжича Дмитрия. Двор наследника давно стал центром притяжения для высшей знати. Старшие бояре думы поддерживали старшую ветвь великокняжеской династии. Сыновьям Софьи Палеолог уготована была судьба удельных князей. Заговор ее сторонников был воспринят в боярской среде как удельно-княжеская крамола. Стремясь раз и навсегда положить конец такой крамоле, Иван III и его дума в 1498 году торжественно короновали Дмитрия-внука шапкой Мономаха.

Иван III предпринял грандиозную перестройку Кремля. Символом великокняжеской власти и стала шапка Мономаха – атрибут императорской власти, будто бы привезенный киевским князем Владимиром Мономахом как военный трофей из Константинополя. Государственным гербом России стал византийский двуглавый орел. По мере того как росло могущество великого князя, менялись его взаимоотношения с высшей аристократией. Приверженцы старины склонны были винить в этих переменах Софью Палеолог, племянницу последнего византийского императора. В самом деле, благодаря ее стараниям при московском дворе был введен новый пышный церемониал, копировавший церемониал императорского двора Византии. Много десятилетий спустя византийскому монаху Максиму Греку приходилось выслушивать от русских ревнителей старины такие упреки: «Как пришла сюда мати великого князя (Василия III) великая княгиня Софьа с вашими греки, так наша земля замешалася и пришла в нестроение великие». По иронии судьбы, греческие нововведения были употреблены поначалу противниками Софьи. Венчание Дмитрия-внука шапкой Мономаха грозило похоронить все ее честолюбивые замыслы. Однако Софья не желала признать свое поражение и использовала любые средства, чтобы разжечь распри между Иваном III и старшими боярами думы, поддерживавшими законного наследника Дмитрия. Интрига в пользу удельного князя разрешилась «великими нестроениями» – разрывом между Иваном III и думой.

В январе – феврале 1499 года Иван III приказал казнить главных бояр думы – князя И. Ю. Патрикеева, его сына Василия и зятя князя – С. И. Ряполовского. Заступничество митрополита спасло жизнь Патрикеевым. И. Ю. Патрикеев был пострижен в монахи и отправлен в Троицу, а его сын – в Кирилло-Белозерский монастырь. С. И. Ряполовский 5 февраля 1499 года был обезглавлен на льду Москвы-реки. Через месяц Иван III передал в управление сыну Василию Новгород и Псков. Фактически Василий стал удельным государем, но его владения именовались не уделом, а «великим княжеством». Он принимал участие в решении всех дел, касавшихся Новгородской земли. Что касается Пскова, то местные бояре и население поначалу отказались подчиняться Василию. Псковичи направили послов к Ивану III и его внуку Дмитрию и били челом, чтобы государи держали псковскую «отчину» по старине: «Которой бы был великий князь на Москве, той бы и нам был государь». Иван III велел арестовать послов, и псковичи смирились. Опалы и казни знатнейших бояр, много лет возглавлявших Боярскую думу, показали, что «золотой век» бояр вступил в пору заката. Династическая борьба при дворе Ивана III явилась не единственной и, может быть, не главной причиной падения боярского руководства, правившего страной несколько десятилетий.

После присоединения Новгорода дума должна была решить, как распоряжаться конфискованными землями. В дележе желали участвовать не одни братья Ивана III – Андрей и Борис, но и великие бояре, руководившие войной с Новгородом, а затем возглавившие управление Новгородской землей. Бояре проявили редкое усердие при выселении местных землевладельцев, а затем сделали все, чтобы воспользоваться плодами проведенных земельных конфискаций.

Власти отвергли домогательства удельных князей Андрея и Бориса, но образовали в пределах Новгородской земли удельное княжество для князя Федора Бельского, отъехавшего на Русь из Литвы. В 1482 году Бельский получил «городок Демон [в] вотчину да Мореву со многими волостьми». Не многим меньшие владения достались двоюродному брату Ивана III боярину князю И. Ю. Патрикееву и его сыну Василию. Обширные земли получил его зять слуга С. И. Ряполовский, новгородские наместники Захарьины и другие члены Боярской думы. Фактически члены думы и высшие воеводы разделили между собой лучшие новгородские земли. При этом имели место различные виды пожалований: от вотчин (полной собственности) и поместий (держание земли на условиях службы) до кормлений (право на сбор дохода с подвластного населения). Если бы ведущим боярским семьям удалось сохранить новгородские владения, это привело бы к невиданному усилению могущества московской аристократии. Однако этого не произошло.

Отказавшись от традиционного способа раздела завоеванных земель между боярами, власти приступили к организации поместной системы землевладения. Почти все бояре (Бельский, Патрикеевы, Ряполовский) утратили новгородские владения. Освободившиеся земли стали поступать в поместную раздачу. Служилый помещик зависел от монарха больше, чем боярин-вотчинник. Он владел поместьем, пока исправно нес службу в пользу государя. Среди помещиков можно было встретить знатных лиц, но в большинстве это были рядовые дети боярские – измельчавшие московские вотчинники. Организация поместной системы привела к перераспределению земель внутри российского феодального сословия. Наибольший выигрыш при этом получала не высшая московская аристократия, а казна и нарождавшееся дворянство. Казна сохранила право верховного собственника всех поместных земель. Она отбирала и вновь жаловала поместья, облагала их податями и натуральными повинностями. В распоряжение центральной власти поступали огромные материальные ресурсы. Началась перестройка управления на основах единодержавия. Организация поместного ополчения упрочила военную опору монархии.

Новый курс противоречил вековым обычаям и традициям. Он наносил ущерб материальным интересам боярского руководства, а потому неизбежно должен был вызвать резкие разногласия в думе. Следствием явилась казнь Ряполовского и заточение в монастырь Патрикеевых. Падение старого боярского руководства ускорило реорганизацию всей военно-служилой системы государства. Перед измельчавшими землевладельцами – московскими дворянами (так называли слуг – вольных и невольных – из состава великокняжеского двора) и детьми боярскими открылись перспективы неслыханного обогащения.

В 1499 году Иван III пожаловал Новгородскую землю сыну Василию, тем самым выведя ее из-под управления московской Боярской думы. Все больше служилых людей претендовали на новгородские поместные дачи, и правительству пришлось провести новые конфискации. На этот раз казна наложила руку на владения новгородской церкви. Наиболее точно все эти меры описал псковский летописец: «В лето 7007-го. Пожаловал князь великий сына своего, нарек государем Новугороду и Пскову… Генваря поймал князь великой в Новегороде вотчины церковные и роздал детем боярским в поместье, монастырские и церковные, по благословению Симона митрополита». В 1479 году Софийский дом потерял почти половину владений, а спустя двадцать лет у него отобрали еще половину из оставшихся земель. Из монастырей в том году пострадали лишь шесть самых крупных. Через двадцать лет конфискация коснулась нескольких десятков монастырей. От второй конфискации казна получила значительно больше монастырских сел, чем от первой.

Нетрудно объяснить отчуждение земель у крамольного архиепископа Феофила, возглавлявшего республиканское управление. Значительно труднее было объяснить гонения на Софийский дом, во главе которого стоял московский иерарх архиепископ Геннадий. Владыка пользовался благосклонностью Ивана III и его наместников в Новгороде, что помогало ему в течение многих лет отстаивать церковные земли от покушений казны. При Геннадии в Софийском доме был составлен синодик, грозивший церковным проклятием всем «начальствующим», кто обижает святые божии церкви и монастыри и отнимает у них «данные тем села и винограды». Однако угрозы отлучения не подействовали на правительство. В Москве Геннадий не пользовался прежним влиянием, а бояре Захарьины были уже давно отозваны из Новгорода.

Невзирая на старания Геннадия, вольнодумство в Новгороде не было искоренено. Покровитель новгородских еретиков дьяк Федор Курицын, не обращая внимания на проклятия архиепископа, благоденствовал при великокняжеском дворе. Софийский дом был посрамлен, когда в 1499 году московские вольнодумцы добились назначения своего единомышленника инока Касьяна на пост архимандрита Юрьевского монастыря. Юрьевский архимандрит был старшим после архиепископа иерархом Новгородской земли. Посылка Касьяна в Новгород, вероятно, была связана с готовившейся конфискацией монастырских земель. Несколько лет спустя Касьян был сожжен за ересь.

В споре с еретиками и вольнодумцами Геннадий неизменно отстаивал мысль о надвигающемся конце света. Среди православных богословов было широко распространено мнение о том, что с наступлением 7000 года произойдет светопреставление. По этой причине таблицы для расчета пасхи – пасхалии – были составлены не далее указанного года. Жизнь подтвердила правоту новгородских вольнодумцев, не веривших в скорое наступление конца света. Церковным иерархам Москвы и Новгорода пришлось составить пасхалии на последующие семьдесят лет. Размышляя о «втором пришествии», Геннадий обратился за советом к греку Траханиоту. Тот отвечал, что после 7000 года следует ждать еще 7 лет. В 1500 году владыка провел грандиозные богослужения в Новгороде. Их описаниям скупой на слова летописец посвятил десятки страниц. Два воскресения подряд архиепископ, возглавляя крестный ход, обходил стены вновь построенной и старой крепостей, велел нести иконы о Страшном суде, при многократных остановках «еувангелие на молебнех чел» и «крестом воздвизал, благословляя крестообразно народ на все четыре стороны», кропил святой водой городские ворота и церковные двери и «великого князя дворецкого и детей боярских и весь народ».

Готовился ли владыка вновь к наступлению Страшного суда или намерения его не были столь замысловаты, никто сказать не может. Между тем споры с еретиками продолжались. Вольнодумцы обрушились с резкими нападками на монастыри и монашество и задавались вопросом: не следует ли упразднить монастыри? Проекты секуляризации земель были созвучны их идеям. Некоторые из еретиков, например дьяки братья Курицыны, пользовались расположением Ивана III. Однако позиции еретиков оказались подорванными вследствие неблагоприятного для них исхода династического кризиса.

Иван III тщетно пытался примирить политические и семейные традиции при устройстве власти. В течение четырех лет на Руси было три великих князя – сам Иван III, его внук Дмитрий и сын Василий. Положение Дмитрия как великого князя Московского пошатнулось после падения старого боярского руководства. В 1502 году наступила развязка. Иван III приказал заключить под стражу Дмитрия и его мать Елену Волошанку, а через несколько дней посадил на великое княжение Владимирское и Московское сына Василия.

Софья Палеолог и ее сын Василий, выступавшие в защиту ортодоксальной веры, одержали верх в борьбе за власть. Главная покровительница московских еретиков Елена Волошанка оказалась в тюрьме. Обвинения насчет ереси оправдывали жестокость Ивана III по отношению к ближайшей родне, и великий князь поспешил снять грех с души. Он просил у митрополита и епископов прощения за то, что знал о ереси протопопа Алексея и Федора Курицына, но покровительствовал им. Беседуя с Иосифом Саниным, государь вновь повинился в терпимости к еретикам и тут же пожаловался на поповского сына Ивана Максимова, зятя протопопа Алексея: «А Иван, деи, Максимов, и сноху у мене в жидовство свел». Санину удалось вырвать у Ивана III обещание начать следствие о еретиках и подвергнуть их строгому наказанию.

Дьяк Федор Курицын и его друзья принадлежали к числу самых просвещенных деятелей своего времени. Ум, независимые и смелые сужденйя Федора и одновременно верная служба на административном и дипломатическом поприще создали ему прочное положение при дворе. Однако его карьера рухнула, едва решилась судьба Елены Волошанки. Курицын угодил в тюрьму. Покаявшись в пособничестве еретикам и пообещав выдать их на суд церкви, Иван III рассчитывал на то, что церковное руководство со своей стороны не будет препятствовать его проектам секуляризации. Но его расчеты оказались ошибочными.

СОБОРЫ 1503–1504 ГОДОВ

В XIV–XV веках монастыри в России переживали расцвет. В центре и на окраинах появились сотни новых обителей. Одни из них превратились в крупных землевладельцев, другие существовали в виде скитов и крохотных лесных пустынь. В пустынях иноки жили трудами своих рук и вели аскетический образ жизни. В богатых монастырях жизнь братии претерпела разительные перемены. Старцы не жалели усилий на то, чтобы приумножить свои владения. Они вели торговлю, занимались ростовщичеством, а полученные деньги тратили на приобретение недвижимости. Быстрому обогащению монастырей способствовали пожертвования богомольцев. Вера в загробную жизнь была одним из главных устоев христианской религии. Православная церковь культивировала особый взгляд на необходимость устроения души умершего на том свете. Набожный человек Древней Руси, по меткому замечанию историка В. О. Ключевского, недостаточно вдумчиво и осторожно постигал смысл молитвы за усопших. Всяк мог сподобиться вечного блаженства через посмертную молитву, а чтобы обеспечить себе такую молитву, следовало не скупиться на щедрые пожертвования в пользу монастыря. Таким образом грешник как бы покупал себе богомольцев на веки вечные.

На помин души жертвовали церковные вещи – книги, сосуды, колокола, а также хлеб, скот, платье, наконец, недвижимость, считавшуюся самым надежным залогом. Состоятельные люди усвоили своеобразный взгляд на грех и покаяние. Любой грех они надеялись после кончины замолить чужой молитвой. Власть и преступление были нераздельны, а потому князья на старости лет щедро наделяли монастыри селами, выдавали им жалованные грамоты. Их примеру следовали другие богатые землевладельцы, из поколения в поколение поддерживавшие тесные отношения с семейными монастырями. Для устройства души усопшего наследники при разделе имущества выделяли обязательную долю в пользу монастыря, что получило отражение в нормах наследственного права. Монахи назначали все более крупные суммы за внесение имени умершего в монастырские поминальные книги – синодики. Пожертвования сопровождались учреждением «корма» в пользу всей молящейся братии – в день ангела и в день кончины вкладчика. «Корм» включал изысканную по тем временам пищу: пшеничный хлеб вместо ржаных лепешек, медвяный квас вместо простого братского. Монахи, удалившиеся из мира во имя духовного подвига, стали вести жизнь, весьма далекую от идеалов иноческой подвижнической жизни. Вместо того чтобы кормиться «рукоделием», они предавались стяжанию, собирали оброки с крестьян, вымогали пожертвования у вдов, вели вполне мирской образ жизни.

Упадок благочестия в монастырях вызвал тревогу в церковных кругах. Лучшие умы церкви искали выход из кризиса. Нил Сорский развивал идеи аскетизма. Иосиф Санин отстаивал монастырские богатства, а спасение видел в умножении строгостей.

В самый момент основания Волоцкого монастыря обитель получила от удельного князя богатое село. Санин неустанно хлопотал о привлечении в монастырь богатых вкладчиков. Монастырские владения быстро расширялись, казна пополнилась пожертвованиями. В течение семи лет Иосиф истратил тысячу рублей на строительство каменного храма. Эта сумма была по тем временам неслыханной. Очевидно, субсидировал строительство удельный князь Борис Волоцкий. Среди постриженников обители скоро появились бояре (вотчинники) из удельного княжества и других земель, отпрыски княжеских фамилий. Волоцкий монастырь по составу был аристократичнее других обителей. В России XV века господство боярства давало о себе знать не только в политической области, но и в духовной сфере. В среде «заволжских» старцев члены знатнейших фамилий играли не менее заметную роль, чем в Волоцком монастыре. Самыми известными учениками Нила Сорского были князь инок Вассиан Патрикеев – сын опального правителя государства, состоявший в родстве с династией, и старец Дионисий из князей Звенигородских. Последний был прислан в Нилову пустынь Иосифом Саниным.

Переступая порог обители, князья расставались со своими мирскими богатствами. По словам Саввы Черного, братия Волоцкого монастыря «вси в лычных обущах (лаптях) и в плаченых (заплатанных. – Р.С.) ризах, аще от вельмож кто, от князей или от бояр…» Не всем оказывалась по плечу суровая монастырская жизнь с ее постом, молитвами и трудами. Нестойкие покидали монастырь.

Делая некоторые послабления боярам, Иосиф лично для себя исключал какие бы то ни было льготы. Волоцкий монастырь давно стал одним из богатейших землевладельцев страны, а его глава продолжал щеголять в старых одеждах, «худых и плаченых», порванных едва ли не в годы странствий по России. Современники составили живые описания дней и трудов Санина. Одно из них В. О. Ключевский воспроизвел в следующей зарисовке: «При устроении монастыря, когда у него не было еще мельницы, хлеб мололи ручными жерновами. Этим делом после заутрени усердно занимался сам Иосиф. Один пришлый монах, раз застав игумена за такой не приличествующей его сану работой, воскликнул: «Что ты делаешь, отче! Пусти меня» – и стал на его место. На другой день он опять нашел Иосифа за жерновами и опять заместил его. Так повторялось много дней. Наконец монах покинул обитель со словами: „Не перемолоть мне этого игумена“».

Неустанно заботясь о пополнении монастырской казны, Санин поднял цену поминания душ усопших, поставив ее в зависимость от «чина» богомольца. Вдова-княгиня просила у него разъяснений по поводу затребованной суммы, которая даже ей оказалась не по карману. Отвечая ей, Санин писал: «Надобно церковные вещи строити, святые иконы и святые сосуды и книги, и ризы, и братство кормити… и нищим, и странным, и мимоходящим давати и кормити». Волоцкий монастырь действительно тратил крупные средства на благотворительность. В голодные годы монастырские власти кормили сотни голодающих крестьян, собиравшихся со всей округи. В критических обстоятельствах Санин использовал весь свой авторитет, чтобы отвести беду. Свидетельством тому является его письмо к соседнему удельному князю. По случаю неурожая и голода игумен советовал князю установить твердую цену на хлеб, чтобы спасти жизнь голодающим. Санин управлял монастырем совершенно так же, как рачительный вотчинник-феодал. Он понимал, что разоренный крестьянин плохой плательщик оброка, и не скупился на ссуды и подмоги. Крестьянин, лишившийся лошади, всегда знал, что игумен выдаст ему подмогу из монастырской казны, даст «цену» лошади или коровы, косы или другой пропавшей вещи.

Сохранилось несколько писем Иосифа к окрестным землевладельцам. Одного боярина, у которого рабы «гладом тают и наготою стражают», игумен убеждал миловать подданных – в противном случае как разоренный земледелец даст дань, как будет кормить свою семью? Главный аргумент Санина – ссылка на суд божий: за свою вину «сицевые властители имуть мучимы быти в веки». Отстаивая неприкосновенность монастырских богатств, Иосиф указывал на то, что иноки наилучшим образом могут распорядиться ими. На пагубность церковных богатств сетовал Нил Сорский. Он писал: «Очисти келью твою, и скудость вещей научит тя воздержанию. Возлюби нищету и нестяжание и смирение». В нищете Нил видел путь к достижению идеала духовной жизни, – даже священные драгоценности не должны быть предметом вожделения: «Сосуды златы и серебряны и самые священныя не подобает имети».

Нил считал, что число жителей скита не должно превышать двух-трех человек. Но удержать свою пустынь в указанных пределах не мог. Поселение расширялось и благоустраивалось. Его обитатели устроили на Сорке небольшую мельницу, а рядом несколько земляных насыпей. На одной из них они соорудили церковку, на других – кельи. Каждая из келий находилась на расстоянии брошенного камня от храма и друг от друга. Кроме праздников монахи собирались в церкви только по субботам и воскресеньям, а в остальное время молились каждый в своей келье. Нил носил на себе грубую власяницу. Перед смертью он составил завещание, которое поражает пренебрежением к суетной славе мира и проникновенностью. «Повергните тело мое в пустыне, – наказывал перед смертью старец ученикам, – да изъядят е зверие и птица; понеже согрешило есть к Богу много и недостойно погребения. Мне потщания елико по силе моей, чтобы бысть не сподоблен чести и славы века сего никоторыя, яко в житии сем, тако и по смерти. Молю же всех, да помолятся о душе моей грешной, и прощения прошу от вас и от мене прощение, Бог да простит всех».

Некогда Сергий Радонежский ввел в Троице общинно-жительство и стал учить монахов жить «нестяжательно», своим трудом. Принцип нестяжания вел к упразднению индивидуального имущества монахов, но не означал уничтожения коллективной собственности обители. Превращение общежительных монастырей в крупных земельных собственников неизбежно изменило всю ситуацию. Иосиф Волоцкий, следуя традиции, включил в монастырский устав монашеский обет нестяжания: «Хотяй сподобится божественныя благодати в нынешнем веце и в будущем, должен есть имети совершенное нестяжание и христолюбивую нищету». Тот же самый принцип исповедовал и Нил. Но жизнь Ниловой пустыни все же нисколько не походила на жизнь Волоцкого монастыря. «Заволжские» старцы жили в уединении небольшими поселениями. Члены скитов не могли быть владельцами сел и деревень, собирать оброки и вести торговлю. Жизнь в скитах на деле вела к отрицанию крупного монастырского землевладения.

Совсем иной была практика богатых монастырей, обитатели которых погружались в мирские хлопоты и заботы. Иноки, учил Иосиф Санин, должны все иметь общее, иначе это будет не общее житие, «но разбойническаа съборища и святокрадениа». «Пища и житие» полагались всем одинаковые. «Тайноядение» из особого котла строго осуждалось. Но жизнь брала свое, и Санину, чтобы удержать в монастыре богатых постриженников и приумножить богатства обители, приходилось отступать от принципов на каждом шагу. Не желая отталкивать «первых людей», игумен разрешил им иметь в личной собственности «книги и всякие разные вещи и сребренции», творить куплю и продажу, получать отдельную пищу. Сам Иосиф в часы, свободные от молитв, усердно занимался «рукоделием»; в пище и питье был воздержан, ел раз в день или же через день; выше всего ставил дисциплину и порядок.

Историк русской церкви Г. П. Федотов справедливо заметил, что Иосиф Санин, сам того не желая, разрушил традиции Сергия Радонежского, тогда как нестяжатели выступили его наследниками. Чрезмерное обогащение монастырей вызвало зависть светских феодалов. Откликаясь на эти настроения, власти выступили с проектом распространения опыта новгородских секуляризаций на московские земли. Об этих проектах сохранилось совсем немного сведений. Летописцы и церковные писатели, по-видимому, намеренно обходили молчанием неблагочинные деяния монарха.

Конфискация церковных земель в Новгороде произвела огромное впечатление на современников. Но мы тщетно стали бы искать описание этой меры на страницах летописей, будь то великокняжеский свод или новгородская архиепископская летопись. Лишь независимая псковская летопись мимоходом обмолвилась о новгородских конфискациях 1499 года. Отчуждение церковных – «божиих» – имуществ воспринималось современниками, не зараженными вольнодумством, как святотатство. По этой причине летописцы в Москве и Новгороде предпочитали не обсуждать меры Ивана III. Сказанное относилось и к секуляризации 1499 года, и в еще большей мере к неосуществленным проектам 1503 года.

1 сентября того же года «царь всея Руси» Иван III, поговорив с митрополитом и священным собором, принял постановление отменить церковные пошлины по случаю поставления иерархов и священников на должность. Последующие прения отняли почти две недели, после чего 12 сентября государь всея Руси Иван III и великий князь Василий III утвердили приговор священного собора, запрещавший вдовым попам служить в церкви и грозивший лишить чина тех из них, кто держал наложниц.

В более поздних сочинениях, принадлежавших перу нестяжателей, можно найти сведения о, том, что помимо вопроса о вдовых попах собор 1503 года обсуждал куда более важные проблемы, не получившие отражения ни в соборных решениях, ни в летописных отчетах. В «Прениях с Иосифом Волоцким», составленных от имени Вассиана Патрикеева, сообщалось следующее: «Князь великий Иван Васильевич всея Руси повеле быти на Москве святителем, и Нилу (Сорскому), и Осифу (Санину. – Р.С.) попов ради, иже дръжаху наложниц; паче же рещи – восхоте отъимати села у святых цръквей и у манастырей».

Во второй четверти XVI века осифляне составили историю распрей («нелюбок») их учителя с Нилом Сорским, а затем с Вассианом Патрикеевым по поводу монастырских стяжаний. Автор «Письма о нелюбках» сообщает: «Егда совершися собор о вдовых попех и о дияконех, и нача старец Нил глаголати, чтобы у монастырей сел не было, а жили бы черньцы по пустыням, а кормили бы ся рукоделием, а с ним пустынники белозерские». Свидетельство осифлян объясняет, зачем Иван III вызвал на собор Нила Сорского.

Наибольшие подробности о соборе 1503 года мы находим в церковном «Слове ином», вышедшем из Троице-Сергиева монастыря. По предположению историка Н. А. Казаковой, «Слово» было написано в целях прославления бывшего тройского игумена Серапиона после его столкновения с великим князем Василием III в 1508–1511 годах. Троицкие книжники полностью подтвердили версию «нелюбок» о том, что Иван III предполагал провести в Москве такую же конфискацию церковных (митрополичьих) и монастырских земель, как в Новгороде. «В та же времена, – писал монах из Троицы, – восхоте князь великий Иван Васильевич у митрополита, и у всех владык, и всех монастырей села поимати… митрополита же, и владык, и всех монастырей из своея казны деньгами издоволити и хлебом изоброчити из своих житниц». Замыслы Ивана III вызвали неодинаковое отношение даже в великокняжеской семье. Великий князь и соправитель государства Василий, а также удельный князь Дмитрий Иванович Углицкий «присташа к совету отца своего», тогда как их брат Юрий Дмитровский уклонился от участия в сомнительном деле. В Боярской думе планы великого князя решительно поддержал Василий Борисов-Бороздин, «тферския земли боярин». Выходец из Твери Борисов верой и правдой служил Ивану III более тридцати лет. К 1503 году он числился одним из старших командиров дворянского ополчения. По заведенному порядку волю великого князя должны были объявить собору «дьяки введеныя», не названные по именам. К числу самых известных дьяков Ивана III принадлежали помимо Курицыных родной брат Нила Сорского Андрей Майко, дьяки В. Долматов, Д. Мамырев и другие. С докладом на соборе выступил кто-то из названных лиц.

Нил и его последователи считали, что иноки должны жить «нестяжательно» в скитах, осуждали насильственное присвоение чужого труда и практику вкладов. Более всего Нила интересовали внутренний мир человека, проблемы его нравственного совершенствования. Подвижник не сочинял проектов экономического переустройства монастырей, но вся практика учрежденного им пустынножительства вела к отрицанию монастырских стяжаний – земельных, денежных и прочих богатств. Преданные идеалу отшельничества, «заволжские» старцы решительно отказывались от высших церковных постов. Это лишало их возможности решающим образом влиять на дела церкви.

Как повествуют современники, будучи вызваны на собор, старец Нил, «чернец з Белоозера», и Денис, «чернец Каменский» (монах из Спасо-Каменского монастыря под Вологдой), твердо заявили: «Не достоит чернцем сел имети». Присутствующие знали, что Нил выражает мнение монарха, и потому его речь произвела на собор сильное впечатление.

Митрополит Симон попал в затруднительное положение. За несколько лет до собора он благословил Ивана III на отчуждение вотчин у новгородского владыки. Теперь он должен был испить ту же чашу. Большинство собора, зная о воле государя, готово было подчиниться, «бояшеся, да не власти своея отпадут» (иначе говоря, они боялись потерять свои места). Однако растерянность, воцарившаяся на соборе после выступления Нила, известного своим подвижничеством и святой жизнью, вскоре прошла. Иерархи осознали, какую смертельную угрозу для их благополучия таят замыслы великого князя, и решили противиться ему всеми силами. Геннадий, переживший катастрофу 1499 года, призвал иерархов не подчиняться государю. Он не побоялся вступить в пререкания с монархом и столь резко возражал ему, что тот прервал его речи бранью: «Многим лаянием уста ему загради, веды его страсть сребролюбную».

Иосиф Санин не желал ссориться с Иваном III в момент, когда решался вопрос о преследовании еретиков. Поэтому он предпочел действовать за кулисами. В «Житии Иосифа» нет и намека на смелые речи игумена в защиту монастырских имуществ. Автор «Жития» обрисовал участие Иосифа в соборе с помощью самых деликатных и уклончивых фраз. «И в сих же съвопрошаниях, – записал он, – Иосиф разумно и добре, разчиняя лучшая к лучшим, смотря обоюду ползующая». О речах Иосифа ничего не мог сказать и автор «Слова иного», сообщивший самые подробные сведения о соборе 1503 года.

В своих сочинениях Иосиф Санин выступал как яростный защитник церковных и монастырских имуществ. Кто бы ни покушался на владения святой церкви и монастыря, «князь или ин некий… будет проклят», – писал игумен. Зная принципы Санина, трудно усомниться в том, что, воздерживаясь от произнесения речей и стараясь казаться полезным для всех («обоюду ползующим»), Санин был в действительности одним из главных инициаторов выступления высшего духовенства против правительственного проекта секуляризации.