Текст книги "Ай да Пушкин, ай да, с… сын! (СИ)"

Автор книги: Руслан Агишев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Вот же чертовка, – с улыбкой вздыхал Александр, всякий раз провожая ее долгим взглядом. – Чувствую, тут уже пятым ребенком пахнет…

Ему бы уже идти «на боковую», но он все продолжал корпеть над книгой о похождениях Ивана-Морехода. Хотелось поскорее закончить первую часть и «пустить ее в свободное плаванье».

– Еще немного и все… Заждалась поди.

Но за работой его почему-то никак не покидало очень странное чувство. Пушкину казалось, что он забыл про что-то очень и очень важное. Ощущение, словно назойливая муха, постоянно было где-то рядом, время от времени выбираясь «наружу» и напоминая о себе.

– Хм…

Наконец, Александр отложил перо в сторону. Выдохся.

– Давай, Ваня, отложи-ка пока свой поединок с псом-рыцарем до завтра, – пробормотал поэт, окидывая взглядом только что написанные кусок про ссору Ивана-Морехода и немецкого рыцаря. – Завтра посмотрим, чем все закончится. Пока отдыхай, и ты, Ваня, и ты, рыцарь…

И тут его взгляд окостенел, словно наткнулся на что-то.

– Рыцарь… Рыцарь… Подожди-ка, он же так и сказал: «рыцарь розы и креста»!

Выходит, ему не давали покоя те странные слова про рыцаря розы и креста, который произнес Дантес.

– Что это еще за бред? Какой еще рыцарь розы и креста?

* * *

Петербург, Сытнинская улица, вблизи от Сытного рынка

Прошло не больше недели, а Прохор Рукавишников так изменился, что и не узнать. По базару теперь ходит по самой середке, а не жмется к торговым рядам, как раньше. Голову к верху задирает, бороденка вперед торчит, как копье. Ярко-рыжая шевелюра на голове, еще недавно торчала в разные стороны, как ее не причесывай. Сейчас же все пристойно, гладко уложено, особым маслом напомажено. Костюм на нем справный из дорогого английского сукна, пальто с роскошной серебристой лисой на воротнике.

Глянешь со стороны, и не скажешь, что мелкий торговец идет. Подумаешь, что перед тобой большой человек, купец, что великими капиталами ворочает. Рот не поворачивается его звать, как раньше, Прошкой. Сам собой начинаешь «Филимонович» прибавлять.

– Гм, пустая то идея, как есть пустая, – Рукавишников шел вразвалочку, никуда не спеша. Это раньше он, как серый волк носился в поисках лишней копейки. Сейчас же в кармане не то что копейка с алтыном, многие сотни рубликов стали водиться. Оттого и уверенности в нем прибавилось. – Зря с этими книжонками барин связался. От них одна морока только. Читать и писать научился, с тебя и довольно…

Прохор Филимонович все никак не мог про новую задумку своего компаньона забыть. Тот решил для простого люда сказки писать, а потом и продавать их.

– Баловство это! – Рукавишников даже сплюнул под ноги, словно показывая свое отношение к задумке. – Для сопливых детей это, а как они платить будут? У карапузов грошей-то нема. Вот газета – это настоящее дело!

При этих словах прихлопнул по груди, где у него во внутреннем кармане лежал пухлый кошель с ассигнациями. Заработанные на газете деньги грели сердце и, чего тут греха таить, душу. За это время Рукавишников и с долгами более или менее расплатился, и дорогой супружнице новую шубу справил [та при этой новости чуть пряником не подавилась].

– Хм… – купец вдруг встал прямо посреди рынка, приложил руку ко лбу и с удивлением стал вглядываться в большую толпу у своей лавки. Там еще утром он своего работника, парня с зычным горлом, оставил, чтобы тот проходящему люду барскую сказку читал. – Смотри-ка, народ-то просто дуром прет. У лавки яблоку негде упасть. Неужто нравится?

Пока шел к лавке, отметил, что проходящий народ почти все товары с прилавка смел. Всего ничего осталось. Выходит, прав был барин. Мол, люди будут слушать сказку, а заодно и на товары поглядывать. Глядишь, что-то и прикупят.

– Реклама – двигатель торговли, – Рукавишников важно произнес фразу, которую не раз слышал от компаньона. Специально ее запомнил, чтобы при случае перед другими купцами щегольнуть заграничными словечками. – Вот оно как.

Люди тем временем у его лавки все прибывали и прибывали, создавая на рынке самый настоящий затор. Необычная история о вечно неунывающем молодце, который с улыбкой пройдет и огонь, и воду и медные трубы, привлекала и сопливых мальчишек, и степенных пузатых мужчин, и седобородых стариков, и торговок-женщин.

В толпе раздавался звонкий смех, когда Иван-Мореход пробирался в глубокую пещеру с сокровищами и скидывал на разбойников улей с дикими пчелами. Слышались печальные вздохи, когда его корабль врезался в морские рифы и в морской пучине тонули его верные товарищи. Кто-то даже принимался матерно лаяться на рассказчика. Мол, зачем Ваньку-Морехода, свойского парня, гнобишь и житья ему не даешь⁈ А ну живо все вертай назад, а не то…

Рядом со всеми застыл и Рукавишников с блаженной улыбкой на лице. Смотрел вокруг себя, а в глазах стояли деньги – серебряные рубли, червонцы и ассигнации.

– Господи, это сколько же на этом заработать можно…

Глава 11
Волна пошла, и мало никому не покажется

* * *

Петербург

Петербург вновь «тряхнуло», и ни чета переполоху, поднявшемуся в прошлый день. Шум поднялся основательный, напоминая быстро крепнущий ветер на море и готовый вот-вот превратиться в штормовой. Статья в газете «Копейка» оказалась вовсе не 'ударом на копейку, а скорее на рубль, или даже на полновесный николаевский червонец.

О произошедшем на балу уже не просто судачили, как две старые кумушки, когда нет другой темы для разговора. Драку и ее вскрывающиеся подробности обсуждали так, как еще не случалось. Кто постарше и в разуме, наблюдая все это, просто на просто разводили руками. Мол, во времена Отечественной войны про оставление Москвы и самого Наполеона меньше говорили по сравнению со свороченной челюстью какого-то нищего, как церковная мышь, французика.

Пушкин и Дантес, их ссора, ее причины, а также много и многое другое в этой связи, стали не просто темой для разговоров. Люди стали биться об заклад, гадая о будущем. Ставились просто какие-то несусветные деньги на результат будущей дуэли, в проведение которой никто даже не сомневался. Ходили слухи, что кто-то из дворня Калужской губернии на выигрыш господина Пушкина поставил своей поместье в триста с лишним крестьянских душ. Его же сосед, ярый франкофил, напротив, точно такое же поместье пообещал отписать, если победит господин Дантес.

К середине этого дня стало известно уже, как минимум, о двух состоявшихся дуэлях и почти десятке договоренностей о таких дуэлей. Во всех случаях все случалось словно под копирку: зашел разговор о произошедшем на императорском балу, один встал на защиту господина Пушкина, а второй высказался в пользу господина Дантеса, двое повздорили, бросили друг в друга перчатку, а секунданты в итоге договорились о месте и условиях дуэли.

* * *

Санкт-Петербург, Зимний дворец. Малый императорский кабинет

Произошедшим на балу и, собственно, поднявшимся после этого ажиотажем император был чрезвычайно недоволен, хотя и пытался это скрыть. Все равно неудовольствие, гнев давали о себе знать, вырываясь из него к месту и не к месту. Нескольким министрам, что прибыли с утра на доклад, уже досталось. Из императорского кабинета вырвались, как пробка из бутылки. Оба пунцовые, трясущиеся, слова толком сказать не могли.

– … Это просто возмутительно!

Злополучная газета из плохонькой серой бумаги и с незатейливым названием «Копейка» смятым комом полетела в сторону книжного шкафа, в полках которого благополучно и застряла.

– Что скажет французский посол? Тоже будет трясти этой газетенкой?

Николай Павлович мерил Малый кабинет шагами, резкими порывистыми движениями напоминая запертого в тесной клетке тигра. Время от времени останавливался и бросал ненавидящий взгляд на очередной выпуск той самой газету, что и вызвало его неудовольствие.

– И как ведь пишут: шаромыжник, без гроша за душой, приехал покорять Россию, а сам творит возмутительное непотребство…

В душе он, конечно, не мог не признать правоту газеты [с Европы столько всякого рода проходимцев и мошенников приезжает, что впору было на границе ставить пятиметровый забор], но произнести такое вслух никак нельзя было. Не поймут-с.

– Посла, и правда, удар может хватить.

Устав, наконец, метаться по кабинету, император встал у окна. Любимое место, откуда открывался прекрасный вид на строгие линии окружающих дворец домов. Созерцание этой архитектурной гармонии, которой так не хватало ему в обычной жизни, всего восстанавливало его душевное равновесие. Хотя сейчас и это не помогало.

– Д, что же с вами такое случилось, господин поэт? Право слово, я не узнаю вас. Позавчера вы были завзятым картежником и мотом, едва не пустившим свое семейство по миру. Вчера играли роль прирожденного ловеласа, соблазнявшего ветреных светских красавиц. А сегодня решили нас поссорить с Францией⁈ Завтра, я слышал, вам будет интересно торговое дело. Вы может больны, господин Пушкин?

Действительно, все эти безумства, как это дико не звучало, имели связь лишь с одним человеком – с Александром Сергеевичем Пушкиным, камер-юнкером Свиты, поэтом и литератором. Сейчас же у него стало столько личин и ролей, что всех было и не упомнить.

– А к чему вам торговля⁈ А эта мерзкая газетенка?

Пушкин, как докладывал ему глава III-го отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии граф Бенкендорф, совершенно неожиданно для всех вдруг занялся такими занятиями, который среди дворян не то чтобы не любили, а но и откровенно презирали. Подумать только, торговое дело! А если ему еще что-то в голову взбредёт⁈

– … Как хорошо было в стародавние времена, при Великом Петре, – тяжело вздохнул император, высматривая где-то вдалеке золотую маковку церкви. – Можно было и барона, и графа, и даже какого-нибудь камер-юнкера за вихры оттаскать или по бокам отходить. А лучше бы розгами по причинному место пройтись хорошенько, – и так живо представил, как одного наглого поэта с курчавой головой и густыми бакенбардами порют розгами, что даже на душе потеплело. – Эх…

В этот момент от двери раздался знакомый звук: то ли кто-то тихо постучался, то ли осторожно поскребся. Император, улыбаясь, пошел на встречу. Лишь его супруга стучала в дверь таким своеобразным способом.

И, действительно, дверь тихонько пошла вперед, пропуская вперед Александру Федоровну.

– Душа моя, я же сказал, что у меня всегда есть для тебя время! – молодая женщина тут же прильнула к нему, как голубица под крыло голубя. – Проходи, присаживайся. Может быть распорядиться подать чаю?

Он так смотрел на нее, что и без всяких слов было понятно: император за все эти годы так и не растерял того сердечного огня, что когда-то давным давно возник при их первой встречи. Улыбался по-доброму, забыв обо всем, что только что так его заботило.

– Думал с тобой встретиться позже, а ты пришла сейчас, – Николай Павлович ее приобнял, с нежностью касаясь выбившегося из укладки длинного черного локона. – Чудесный сюрприз… А это что у тебя такое?

Только сейчас обратил внимание на книгу в ее руках. Средним размеров, с красивой тесненной золотом обложкой и ярким необычным рисунком, которым никак нельзя было не заинтересоваться.

– Гм, любопытно, весьма любопытно, – когда книга оказалась в его руках, император буквально прикипел взглядом к рисунку. Ничего подобного он еще не встречал, честно говоря. Изображение статного доброго молодца в старинном красном кафтане, с кривой саблей за поясом и двумя пистолями там же, выглядело невероятно живо, словно вот-вот сойдет с книги на землю. – Невероятные приключения Ивана-Морехода в Тридевятом царстве-государстве…

Затем как-то так случилось, что Николай Павлович неожиданно увлекся. Вроде бы только-только открыл первую, вторую, третью страницу, и вдруг «погрузился» в глубину увлекательного текста с невероятно сочными оборотами, живыми образами и ярким языком. В голове, словно из неоткуда, сама собой возникла фигура широкоплечего громогласного купчины, который одной левой или правой побеждал сотни врагов.

Это было какое-то волшебство. Ничем другим никак нельзя было объяснить происходящее с императоров. Словно сомнамбула, мужчина уткнулся в книгу, медленно подошел к креслу, в него опустился и снова замер.

– … . Николя, милый! Николя! – откуда-то издалека послушался родной женский голос, который очень настойчиво пытался до него докричаться. – Николя!

– А, что? – император встряхнулся, оторопело огляделся, отрываясь от книги. Оказалось, он уже не стоял, а сидел в кресле с книгой на коленях. – Надо же, как увлекся. Сашенька, – его удивления не было предела. – Так написано, что аж забыл обо всем…

Он нередко позволял себе уединиться с книгой, с удовольствием погружаясь в хитросплетение какого-нибудь романа или повести, наслаждаясь глубоким содержанием очередной греческой элегии. Но случившееся сейчас не шло ни в какое сравнение, даже «рядом не стояло». Необычная история захватила его сразу же, с каждой страницей все сильнее и сильнее взвинчивая темп повествования. Император буквально проглатывал глазами строки, абзацы, страницы, пребывая в постоянном предвкушение дальнейшего развития событий. Едва завершалась страница, а он уже ее переворачивал, гадая, что его ждет дальше.

– Подожди, а кто автор? – Николай Павлович вернулся к обложке, где, к его удивлению, красовалось фамилия того самого поэта, которого он не так давно костерил. – Пушкин, значит… Талантлив, стервец, этого у него не отнять.

– Николя, я как раз о нем и пришла поговорить.

– Хм, – нахмурился император. Слишком уж часто за последние дни ему приходится думать о господине Пушкине. – И о чем же ты хотела поговорить?

– Господин Пушкин знал, что ты сильно зол на него. Поэтому попросил испросить своей аудиенции за него. Николя, ради бога, будь к нему снисходительнее, – на ее лице появилось уморительное просительное выражение, на которое просто никак нельзя было смотреть строго и хмурясь. Естественно, Александра Федоровна знала об этом свойстве и прекрасно им пользовался, чтобы в нужный момент сердце супруга смягчилось. – Николя, ты даже не представляешь, как его книга понравилась детям. Даже Саша [а цесаревичу почти исполнилось двадцать лет]прочел ее от корки до корки, хохоча над проделками Ивана-Морехода. А про младших и говорить нечего. Сидели и слушали, как мышки.

Николай Павлович все еще хмурился. На поэта он, и правда, был очень зол, и соглашаться на аудиенцию ему никак не хотелось. Но как отказать любимой женщине, причем смотревшей на него таким умильным взоров? Ответ очевиден: никак.

– Хорошо. Я распоряжусь, чтобы господина Пушкина известили о моем решении, – кивнул император. – Душа моя, ты еще что-то хочешь сказать?

Александра Федоровна на мгновение замялась, вроде, и правда, что-то хотела добавить. Однако промолчала, и с улыбкой захлопнула за собой дверь.

– А книгу остави…

Но она уже покинула кабинет, не услышав его просьбу.

* * *

Санкт-Петербург, Зимний дворец. Малый императорский кабинет

Выйдя из кабинета, Александра Федоровна подошла к окну. Коснулась рукой спинки одного из кресел, и замерла, задумчиво рассматривая площадь за окнами. При это с ее губ не сходила легкая улыбка, а в глазах «скакали бесята».

– А может стоило и рассказать, – еле слышно прошептала она, глубоко вздохнув при этом.

Рукой дотронулась до высокого ворота платья, плотно, по последней моде, стягивающего шею. Ей было жарко, лицо пылало от будоражащих ее нескромных мыслей.

– Может и стоило…

Ей, действительно, было что добавить. Только предмет разговора было столь интимен, что и затевать о нем беседу казалось странным. Ведь, вчера одна из ее фрейлин раздобыла нечто, о чем редко разговаривают с мужчинами.

– Да, это скорее им показывают…

Лицо молодой женщины вспыхнуло еще сильнее при мыслях о тех кружевных панталончиках восхитительного вида, что показывала фрейлина. Статс-дама такое про них рассказывала, что и вспомнить неприлично, а тем более произносить вслух. Хотя было что-то в этих мыслях запретно сладкое, что все равно хотелось подсмотреть или подслушать.

– Решено, – она упрямо кивнула, словно только что вступила в спор сама с собой. – Одену…

Императрица никогда не была ханжой, чему подтверждением было семь деток, с завидной регулярностью рождавшихся в монаршей семье. Отдавалась супругу со всей страстью, на которую только был способен любящий и любимый человек. Но с некоторыми вещами в амурных делах не сталкивалась и даже понятия о них не имела. Вот и вчера, слушала свою фрейлину, с трудом сдерживая удивление. Оказалось, к этим панталончикам прилагались и другие не менее чудесные женские вещички – необычные ремешки, корсеты, даже целые костюмы.

– Ох, о чем я думаю…

Быстро оглянулась по сторонам, словно кто-то ее мог подслушать. Качнула головой, прогоняя из головы лукавые мысли. Распрямила плечи и с строгой миной на лице пошла в свои покои.

* * *

Петербург, бывший дворец князя Волконского, резиденция французского посла в Российской империи барона Проспера де Барант

В огромной гостиной, где в свое время бывший владелец дворца князь Волконский любил принимать гостей, расположились двое. Сам барон де Барант, мужчина еще не старый, но рано располневший, обрюзгший, и его секретарь, сидел почти у самого окна. Рядом его секретарь, совсем еще юный парень с женственными чертами лица и изящным телосложением, которого с легкостью можно было принять за очаровательную девушку-подростка. И наблюдая за общением посла и его секретаря – особым словечками, жадным бросаемым взглядам и поведению – можно было понять, что их связывают далеко не только деловые отношения.

– … Мон шер, это же просто голодранец. Известно же, что кроме баронского титула у него за душой больше ничего и нет. Зачем из-за него ссорится с северным варваром? А если бы я попал в беду, тоже бы так было? – молодой человек говорил капризным тоном, более приличествующим избалованной девице, но никак не мужчине. Черты его лица скривились, словно он только что откусил кислую дольку лимона. – От чего к этому Дантесу такая забота? У него на лице даже прыщи. Фи…

Секретарь, развалившись в кресле изящно изогнулся, и словно невзначай провел ладонью по своему лицу, горделиво оттопыривая губы. Похоже, уловка, чтобы продемонстрировать свою нежно молочного цвета кожу, очень похожую на кожу младенца.

– Что ты такое говоришь, Эммануэль? – всплеснул руками барон, аж подпрыгивая на месте. На лице проявилась столь явная печаль, что впору было ему посочувствовать. – Ты обиделся? Не отворачивайся, прошу тебя! Вижу, что обиделся.

Со вздохом наклонился вперед и схватил ладонь секретаря, став ее нежно наглаживать.

– Не надо на меня обижаться. Ты же знаешь, как я переживаю от этого, – взмолился де Барант, но юнец был непреклонен. На его лице, по-прежнему, держалась каменная мина и сам он весь излучал едва ли не холодное презрение. – Эммануэль, я же посол Франции, а господин Дантес поданный Его королевского Величества. Мне никак нельзя оставить все произошедшее без внимания. Меня просто не поймут. Понимаешь?

Секретарь даже отвернулся, резко вывернув шею в сторону. В добавок, демонстрирую глубокую обиду, несколько раз попытался выдернуть свою ладонь из цепких рук барона.

– Эммануэль, чего ты хочешь? Я все сделаю! Хочешь, куплю тот медальон с камнями, что вчера так тебе понравилась? – вздыхал де Барант, предлагая явно не дешевый подарок [уж больно вздох был характерно тяжелым, печальным]. – Мало? А еще золотой браслетик? Помнишь, как он чудесно смотрелся на твоем запястье?

Судя по тяжело задышавшему секретарю, «крепость должна была вот-вот пасть». Однако в этот самый момент с грохотом распахнулась дверь и в гостиную быстро вошел высокий господин в длинном плаще до самых пят, глубокой шляпе с перьями и дорожной маске, которую нередко одевают состоятельные аристократы, чтобы сохранить инкогнито. И единственное, что могло бы его выделить из безликой массы таких же, как он, было массивный золотой перстень с необычной гравировкой в виде розы на кресте.

– А ну, пшёл отсюда! – не глядя на секретаря бросил незнакомец. Причем тон его был таким, с каким обращаются к грязным бродячим псам, что бродят по улицам.

Испуганно пискнув, юнец вскочил с кресла и рвану в сторону двери, за которой тут же и исчез.

– Приветствую тебя, брат-магистр, – барон де Барант с удивительной для своего грузного тела скоростью поднялся и встал на одно колено. – Я не ожидал твоего визита, иначе бы устроил достойную встре…

Тот, кого назвали магистром, предостерегающе поднял руку.

– Ты слишком много говоришь, брат-рыцарь, – сказано это было с таким укором, что барон с громким клацаньем закрыл рот, едва не прикусив себе язык. – Как ты догадываешься, мой визит имеет отношение к персоне отступника, точнее предателя.

Де Барант энергично кивнул, потом еще раз кивнул, словно одного раза было совсем не достаточно.

– Надеюсь, ты уже договорился об аудиенции у императора? – вновь последовал кивок со стороны барона. – Ты должен убедить его наказать предателя. Ссылайся на уложение о законах Российской империи, о нанесенной обиде французскому подданному, о нарушении неписанных правил дуэльного кодекса, наконец, но добейся жесткого наказания. В конце концов, пригрози гневом Его Величества короля Луи-Филиппа. На отступника должен быть наложен такой штраф, чтобы у него ни ломанного пени не осталось в кармане. Ты меня хорошо понял?

Барон кивнул еще сильнее.

– Я же займусь им лично…