Текст книги "Ай да Пушкин, ай да, с… сын! (СИ)"

Автор книги: Руслан Агишев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Хм, интересно, а сколько уже продано экземпляров? Лев? – Александр тут же развернулся и стал искать взглядом брата. Вопрос о распроданном тираже нужно было выяснить как можно быстрее. Ведь, это и будет показателем их работы, и главное, показателем перспективности всего мероприятия. – Где Рукавишников?

Пушкин-младший, как оказалось, держался рядом. Услышав вопрос, стал вертеть головой.

– Саш[А], а вон и Прошка. Легок как на помине, только-только ты о нем спрашивал, – Лев уставился направо. – Видишь, чешет как?

Рукавишников, и правда, пробирался через толпу, как ледокол, мощным телом раздвигая людей в стороны, а иногда и руками себе помогая. Видно, что спешил. Бороденка торчком стоит, дышит, как загнанная лошадь. Неужели, что-то плохое случилось.

– Александр Сергеевич, Лев Сергеевич! – задыхаясь от бега, закричал он, едва только заметил обоих братьев. И такая радость на его лице появилась, что даже чудно. – А я к вам собрался бежать, а вы тута…

Добежал до них и стал с хрипом кашлять. Неудивительно, с таким пузом бегать.

– Чево твориться, божечки! – отдышавшись, заголосил Рукавишников. – Все сметают! Глядите, ничего не остается! Вона опять за новой пачкой побежал! – ткнул в сторону мальчишки, тянувшего с воза газетную пачку. – Так ведь и не хватит, вовсе.

– Хватит причитать. Сколько уже продано? – Александр кивнул на телегу с газетными пачками, обернутыми рогожей от непогоды. – Подсчитал уже?

Купчина кивнул, но отвечать сразу не стал. Еще некоторое время молча шевелил губами, в уме, похоже, считая.

– Ну? – нетерпеливо подгонял его Александр.

Его журнал «Современник», насколько он помнил, из истории выходил тиражом в тысячу – тысячу двести экземпляров. Для толстого литературного журнала, выходящего исключительно для высокообразованного ценителя русской литературы, это были довольно неплохие цифры. Для издателя же, желающего заработать, – очень и очень скромно. Словом, Александр рискнул и напечатал газету пятидесятитысячным тиражом, а теперь переживал, окупится ли все затраты и получится ли заработать.

– Скоро там?

Наконец, Рукавишников перестал шевелить губами. Закончил, значит, считать.

– Дык, почти все распродали. Вот, три пачки осталось.

– Что? Почти все пять десятков тысяч распродали? Ты уверен?

Купец снова кивнул, но уже горазда решительнее. Мол, все именно так есть, как он сказал.

– Значит, пятьсот рублей, заработали за сегодня, – подытожил Александр, расплываясь в улыбке. – Пятьсот, мать его рублей только за один день.

Улыбка появилась не спроста на его губах. Доход в пятьсот рублей только лишь за один день при копеечных расходах был не просто победой. По-хорошему, этот результат был самый настоящий задел на будущее, причем на очень и очень обеспеченное будущее. Ведь, никто не запрещал газету сделать ежедневной или, на худой конец, еженедельной. Можно было расширить географию продаж, начав продажи в соседних городах.

– Так… – Пушкин многозначительно повысил голос, привлекая внимание и купца, и младшего брата. – Компаньоны, это победа! Невероятная, неоспоримая победа, но главное сражение впереди. Поэтому…

Рукавшников и Пушкин-младший напряглись.

– Лев, Прохор, э-э-э как тебя по батюшке?

У купца аж глаза от удивления на лоб вылезли. Естественно, не привык, чтобы его господа с отчеством величали. Полным именем сейчас только торговцем с большими капиталами прозывали, а остальных просто по именам. Словом, поэт оказывал Пушкину большое уважение.

– Я… я… это… – от сильного волнения он не сразу смог назвать свое отчество. – Филимоном батюшку звали. Значит-ца, получается Прохор Филимонович Рукавишников.

– Лев Сергеевич и Прохор Филимонович, – внушительно и абсолютно серьезно произнес Пушкин, скрывая улыбку про себя. Купец при этом приосанился, став даже немного выше, чем есть на самом деле. – Ставлю новую задачу. Мы ведь хотим еще заработать много денег? – оба синхронно кивнули, выражая при этом полную готовность броситься хоть с крыши, хоть в колодец. – Значит, хотим. Отлично! Тогда, ты, Лев, срочно готовь новый тираж еще тысяч на пятьдесят и организуй его продажу по соседним городам. Ты, Прохор, занимайся следующим номером. С тебя новости, слухи. И я тебе с этим подмогну, есть у меня еще задумки. А теперь ни грех и по стаканчику винца за это опрокинуть, а?

Рукавишников тут же громко сглотнул слюну. Чувствовалось, по жадному взгляду, что выпить он не дурак.

– А чего же по стаканчику-то? Дело-то ведь большое, – растерянно пробормотал он. – Может и поболе…

Глава 6
В высоких кабинетах и не только…

* * *

Санкт-Петербург, Зимний дворец

Малый кабинет в Зимнем дворце оттого и назывался малым, что в нем было особо не развернуться. Чуть больше десяти шагов в длину и в половину меньше этого расстояния в ширину. Большую часть свободного места занимали письменный стол с тремя стульями, кушетка и софа. Сужая комнату, со стен глядели большие картины в массивных золоченых рамах. Несмотря на все это императору здесь особенно нравилось, оттого и предпочитал проводить в малом кабинете большую часть своего времени.

– А как там поживает ваш вольнодумец, Александр Христофорович? – вот и сейчас он медленно прохаживался по кабинету, скользя взглядом по картинам. У стола примостился на стуле граф Бенкендорф, глава III-го отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, высшего органа политической полиции России, который по личному поручению императора и осуществлял надзор за поэтом. – Слышал, что на дуэли его изрядно поранило.

– Да куда там, государь, – махнул рукой граф, называя императора без полного титулования, что было признаком особого положения. – Поначалу думали, что в живот попали, уже и слух пошел, что рана смертельная. По приезду в город оказалось, что рана пустяшная. Пуля, наверное, только скользнула по телу, оттого и крови натекло. Вот только…

Император настороженно вскинул голову. Ведь, Пушкин далеко не рядовой придворный, отсутствие которого никто и не заметит. Александр Сергеевич особая фигура, имя которой на слуху у очень и очень многих. С ним водят знакомства и в высшем свете, и в военной, и в торговой среде, где многие за честь считают встретиться и перекинуться парой слов с поэтом. Его поэтические произведения давно уже перестали быть просто литературной историей, как стишки и поэмы других. По силе воздействия на человеческие умы они далеко превзошли силу оружия.

Сильно все усложняла и откровенно фрондирующая позиция поэта. В кругу друзей он нет-нет да и высказывал вещи, которые явно «попахивали» крамолой, а не то и являлись ею. В произведениях с присущей ему гениальностью и язвительностью настолько удачно высмеивал власть и высокопоставленных чиновников, что его стихи и поэму тут же расходились на цитаты, обретали бешеную популярность. О чем говорить, если стихами, где жандармский корпус выставляется сборищем держиморд и глупцов, зачитывались и сами жундармы. Слава вольнодумца вдобавок привлекала к не нему других людей с близкими взглядами, что, вспоминая двадцать пятый год и Сенатскую площадь, вряд ли могло окончиться хорошим.

– Поговаривают, что Пушкин немного умом тронулся…

Как Бенкендорф осторожно не подбирал слова, Николай Первый все равно изрядно впечалился. Только что вышагивал по кабинету, а тут резко остановился, словно на стенку наткнулся.

– Что? – император повысил голос, и, нахмурив брови, уставился на Бенкендорфа. – Как это так немного умом тронулся? Разве можно немного тронуться? Или одно, или другое…

Граф пожал плечами, то ли соглашаясь с государем, то ли, просто не зная, что ответить, и продолжил:

– После ранения сначала никого не узнавал. Глаза, говорят, при этом были бешенные, все порывался куда-то бежать. После начал так ругаться, что впору было записывать.

Присев напротив, император заинтересовано прищурился. Ведь, он, как и его великий предок, Петр Великий, считал себя знатоком матерной брани и иногда позволял себе «выдать» очередной бранный загиб.

– Один момент, государь, – у придворного появилась небольшая записная книжка, в которой он тут же начал искать нужную страницу. – Вот, например, японский городовой, волки позорные, конь педальный, шибздик. Каково?

В ответ ни звука. Император задумчиво скосил глаза в сторону стены, явно «пробуя на вкус» новые слова. И суля по оживившемуся лицу, на котором заиграли эмоции, кое-что ему определенно понравилось.

– И это не все, мой государь.

Николай Первый кивнул. Мол, продолжай рассказ.

– На следующий день Пушкин в пух и прах разругался с родными. Как мне донесли, он такой разгон устроил своему младшему брату, Льву Сергеевичу Пушкину, что тот вылетел из кабинета, словно пушечное ядро из ствола пушки. Был весь красный, взъерошенный и с оторванным рукавом сюртука. Вроде как за мотовство и игру в карты отчитывал. Сильно досталось и сестрам супруги, которым тоже хорошо досталось. Видно, что у Пушкина серьезные финансовые неприятности, раз случился такой срыв. Думаю, государь, скоро можно ждать от него новое прошение о выделении помощи…

– Без моего ведома не давать никаких займов и выплат. Надеюсь, теперь до него дойдет как нужно себя вести.

Легкая ухмылка раздвинула губы императора. Все происходило как нельзя лучше и полностью отвечало его желаниям, тем более он и сам приложил к финансовым неприятностям семейства Пушкиных руку. Ведь, именно по его личному распоряжению последние три – четыре года Пушкину отказывали в печати его произведений, отчего поэту пришлось тратить на это свои личные средства. Одновременно, ему было пожаловано почетное звание камер-юнкера, которое накладывало обязательство являться на балы Высочайшего двора, а соответственно, и изрядно тратиться на праздничные туалеты для себя и супруги. Суммы получались весьма большими, что также не способствовало финансовому благополучию. Как доносили императору, Пушкин несколько раз специально брал в Дворянском банке займы, чтобы пошить для супруги новое платье.

– Он должен проявить должное уважение, – в голосе Николая Первого звучал лед и удовлетворение тем, как все складывается. – И все должны узнать об этом, Александр Христофорович. Понимаете меня?

Пришла очередь Бенкендорфа кивнуть. Распоряжение императора было более чем понятно и совершенно оправдано, в чем у него не было ни малейшего сомнения. Пушкин – вольнодумец, который считает чуть ли не своей обязанностью смущать людей возмутительной писаниной, пусть и талантливой писаниной. Если же он официально признает свою неправоту, то это станет для многих настоящим откровением. Многие из тех, кто считает его своим нравственным авторитетом, отвернутся.

– Вот пусть хорошенько и покланяется. А чтобы ему лучше думалось, пусть ему вышлют напоминание о скором бале, где он и его супруга должны непременно присутствовать. Пусть попробует за оставшиеся четыре дня справить достойные своего положения туалеты…

Очень непростую задачу он ставил перед Пушкиным. Согласно негласному правилу на торжественные мероприятия Высочайшего двора было не принято ходить дважды в одном и том же наряде, за чем следили специальные слуги. Пошить же новый туалет, особенно приличествующий для такого высокого мероприятия, стоило баснословных денег и вдобавок занимало месяц и более времени. Вдобавок, известных модисток, готовых взяться за такую работу, в Петербурге было наперечет, что еще больше усложняло подготовку к балу.

– Если же откажется посетить бал, то подумаем о запрете издания его книг. Да, именно так и следует сделать. Каждый, в том числе и господин Пушкин, должен знать свое место в моем государстве. Каждый, Александр Христофорович, слышите, каждый подданый. Государство – это император.

Николай Первый подошел к окну и замер там. Лучи солнца падали прямо на него, создавая эффект величественной статуи одного из греческих богов.

– Вы совершенно правы, государь, – поклонился Бенкендорф. Причем делал это без всякого подобострастия, а исключительно по велению сердца. Он, и правда, считал именно так, и никак иначе.

* * *

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных

Раннее утро. Истопник только-только затопил голландку, оттого спальня еще не прогрелась, и воздух изрядно бодрил. Одеяло чуть подвернулось, наружу выглянула точенная женская ножка, но тут же юркнула обратно.

– Бр-р, как холодно… Гнат опять проспал… Видно снова ему от Сашеньки достанется…

Наталья поежилась, сворачиваясь калачиком и наворачивая на себя все одеяло. Теперь наружу торчали лишь ее слегка покрасневший носик и темная прядь волос.

– Еще немного полежу.

Вставать в эту холодину никак не хотелось, да вроде бы и не зачем. Судя по алеющей зорьке за окнами, было еще очень рано.

– Подремлю.

Глаза сами собой стали закрываться. Она немного поерзала, устраиваясь поудобнее, но вдруг настороженно дернулась.

– Что это еще такое?

Из под одеяла высунулась рука с какой-то узорчатой тряпочкой, и Наталья тут же зарделась. Память сразу же ей услужливо воскресила то, что творилось здесь этой ночью. Перед глазами быстро промелькнули те ночные безумства, что они с Сашей вытворяли.

– Ой… – в груди разлилось очень странное ощущение, которое Наталья даже назвать не смогла. Ей было одновременно и стыдно за него, и в то же время очень хорошо. – Сашенька, – шептала она, краснея и мягко улыбаясь. Рука при этом с силой сжимала те самые кружевные панталончики, которые еще недавно были на ней надеты. – Милый мой…

Раскраснелась еще сильнее. Тяжело задышала, то и дело облизывая пересохшие губы. Жутко захотелось снова ощутить его руки, жадно скользящие по ее телу.

– Сашенька, – грудным голосом промурлыкала она, переворачиваясь на другой бок и пытаясь нащупать рукой супруга. – Саша⁈

Пусто. На второй половинке кровати осталась лишь вмятина в матрасе.

– Саша? – позвала она, вскакивая с постели. – Сашенька?

В ответ была тишина, что встревожило ее сильнее. Что так рано могло понадобиться супругу? Неужели что-то снова случилось? Не просто так ведь он был так занят в последние дни.

– Что же могло случиться?

Наталья быстро накинула на себя халат, на ноги – тапки. Сна уже не было ни в одном глазу.

– Вдруг что-то плохое? – женское сердечко с силой забилось от нехорошего предчувствия. Сразу же вспомнился встревоженный вид супруга – его морщины на лбу, грусть в глазах. – А если снова кредиторы?

Их финансовое положение, в самом деле, было весьма шатким. По-хорошему их семейство каждый месяц балансировало на грани банкротства, нередко беря в долг в банке или у знакомых для погашения очередного кредитного векселя. Правда, Александр ей почти не рассказывал обо всех этих делах, и вообще, крайне редко посвящал в такие проблемы. Однако, сестры, знавшие больше, регулярно делились с ней.

С этими тревожными мыслями Наталья вышла из спальни и пошла по коридору, вслушиваясь в звенящую тишину раннего утра. Дом, по-прежнему, спал, из комнат, мимо которых она проходило, не доносилось ни звука. Лишь в одном месте ей послышался чей-то разговор.

– Что это? – замедлила шаг, а потом, и вовсе, остановилась. Стала вслушиваться в едва различимый голос. – В детской? У Машеньки? – удивилась Наталья. Ведь, дочери было неполных шесть годков, и поспать она любила. Кто же там был?

Дверь в детскую была чуть приоткрыта. Видимо, ранний посетитель забыл ее захлопнуть, оттого ей и слышались голоса, поняла она.

– … В далеком, далеком отсюда месте жила девочка Эля…

Наталья замерла, узнав голос супруга. Осторожно толкнула дверь вперед, чтобы видеть и слышать больше.

– … Ее батюшка охотник Федор целыми днями пропадал на охоте, а матушка занималась хозяйством. Жили они бедно, в небольшом покосившемся домишке со старой печуркой, столом, тремя стульями и двумя кроватями. Эля была веселой, часто играла со своими куклами. Когда же ей становилось скучно, то она завала своего песика Тотошку и отправлялась гулять…

Похоже, Александр рассказывал дочери какую-то сказку, решила она. Причем никогда раньше она ее не слышала.

– … Тотошка с лаем прыгал по степи, гонялся за воронами и был бесконечно доволен собой и своей маленькой хозяйкой. У Тотошки была чёрная шерсть, остренькие ушки и маленькие забавно блестящие глазки. Тотошка никогда не скучал и мог играть с девочкой целый день.

Сама и не заметила, как стала с большим интересом слушать эту сказку, переживая за ее героиню, маленькую девочку по имени Эли и ее шустрого и непоседливого пса Тотошку.

В открывшуюся щель было видно и супруга, сидевшего у кровати дочери, и саму Машеньку, с жадностью ловившую каждое слово отца.

– Смотрю, егоза, ты, вообще, спать не собираешься, – Александр вдруг на самом интересном месте прервался и начал поправлять одеяло у дочери. – Так не пойдет, – строго покачал он головой. – Еще очень рано, а ты уже вскочила. Зато днем будешь носом клевать.Давай укладывайся.

– Не хочу. Нет, – девчушка, поблескивая глазенками, недовольно насупилась. – Хочу сказку. Еще расскажи про Элю и Тотошку.

– Нет. Сейчас ложись, а как выспишься еще немного расскажу. Ложись.

Через дверную щель было видно, что маленькая Мария не сдавалась и явно не собиралась укладываться. Губки вытянула, глазки прищурила, просто не тронь ее. Честно говоря, Наталья и сама была не прочь послушать продолжение этой сказки. Больно уж необычной она оказалась, совсем не похожей на те, что она в детстве слышала от своей кормилицы и няньки. Там это были что-то пресное, обыденное. Даже чудеса, о которых шла речь, казались не чудесами, а легкими фокусами. Здесь же все было иначе.

– У меня ведь еще одна сказка есть в запасе, еще лучше этой, – ее супруг, похоже, решил зайти с другой стороны. – Она про маленького волшебника Гришку Потера, который еде учиться в магическую академию. Там он познакомиться со своими лучшими друзьями, которые точно слушались своих родителей, – улыбчивой девочкой Гермионой и рыжеволосым мальчиком Роном. В сказке будет много, очень много приключений, неожиданных встреч с сказочными существами, сражениями со страшными злодеями. Он и его друзья встретятся с магическим единорогом, добрым великаном, который станет помогать ему в его приключениях. Но я тебе не буду рассказывать эту сказку. Ты ведь неслушница. На своего папу вон обижаешься, шалишь.

До Натальи донеслись недовольные бормотания, даже, кажется, всхлипы в попытке разжалобить отца, но тот был непреклонен. И вскоре за дверью все затихло, а затем раздалось осторожное поскрипывание паркета.

– Ташенька, а ты что в такую рань встала? – Пушкин только переступил порог и тут же наткнулся на супругу. Непонимающе уставился на нее. Ведь, та очень любили понежиться в кровати и ее никак нельзя было назвать ранней пташкой. – Случилось что-то?

Та мотнула головой, не сводя с него глаз. На нее снова нахлынуло недавнее возбуждение, не давая сказать и слова. Только стояла и смотрела.

– Ты так смотришь… – явно растерялся Александр, не зная что и сказать. – Знаешь, я вот хотел сказать… Мы все за завтраком соберемся и я скажу… Понимаешь Ташенька, так жить нельзя. Нам нужно…

Но она больше не могла ждать. Не слушая его, шумно выдохнула и жадным поцелуем впилась в его губы. Руки, словно канаты, притянул его тело к ней.

– Таша, Таша, – шептал он, пока она не накрывала его губы своими.

– Сашенька, мой милый, – в свою очередь шептала она, когда их губы отрывались друг от друга. – Я ведь порвала те панталончики, когда снимала… Или ты их порвал… Ты так набросился… Прямо как дикий зверь…

– К черту их, – задыхаясь от желания, фыркнул он. – Я тебе, вообще, бикини сошью. Черные или может красные… Вот увидишь…

Наталью охнула, когда ее подхватили сильные руки и понесли по коридору. Что это за такие новые панталончики или что-то совсем другое, она уже и не думала. Возбуждение окончательно накрыло ее с головой, полностью лишая способности разумно мыслить.

И если бы кто-то сейчас совершенно случайно оказался в коридоре в такую рань, то непременно бы покраснел от увиденного. Ведь, не каждый день увидишь, как двое среди бела дня творят самое настоящее безумие. Теряя одежду, они сплелись телами в единое целое. Рычали, стонали…

Глава 7
О стратегии и тактике

* * *

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных.

Старинные английские часы из мореного дуба, стоявшие в столовой, мерно отбили десять. Несмотря на ранее время [обитатели дома, как и многие аристократы Петербурга, встали ближе к полудню или далеко за полдень] на завтрак явились все. У окна за большим столом сидели Екатерина и Александра, кидавшие на сестру взгляды, полные жадного любопытства. Явно, хотели подробностей о вчерашней ночи. Та же, словно и не замечая этого, отчаянно зевала и, вообще, имела совершенно невыспавшийся вид. Рядом сидел Лев, тоже явившийся спозаранку, что вносило еще большую интригу во все это собрание. Пушкин-младший никогда еще не появлялся у них в такую рань.

– Молодцы! Все явились, и это очень хорошо! – наконец, двери в столовую распахнулись, и на пороге показался тот, ради кого все и собрались с самого утра. Поэт сел во главе стола и обвел всех внимательным взглядом, время от времени останавливаясь то на одном, то на другом. Видно было, что он пребывал в превосходном настроении: улыбался, шутил. – Итак… Объявляю, что с сегодняшнего дня в жизни нашего большого семейства начинается совершенно новая глава, – постепенно из его голоса исчезли шутливые нотки, на лбу определись морщины. – Нас всех ждут трудности и испытания, но, в конечном итоге, каждый получит то, о чем всегда мечтал. Лев!

В столовой повисла тишина. Лица у членов семейства в напряжении вытянулись. Такого странного и многообещающего вступления, похоже, никто из них не ожидал. Даже с его супруги мгновенно слетел весь сонный вид, а в глазах застыл испуг.

– Ты у нас человек творческий, сильно увлекающийся, и склонный к легкости в жизни, – Пушкин-младший с готовностью кивнул. Данная ему характеристика, конечно, была приукрашена, но, в целом, соответствовала действительности. – Насколько я помню, ты всегда желал о хорошем капитале, который бы позволил тебе и дальше испытывать эту легкость и беззаботность. Так ведь? – тот вновь кивнул. Причем сделал это так энергично, что длинные локоны волос закрыли лицо. – Обещаю, будет тебе внушительный капитал для осуществления всех твоих желаний. Теперь перейдем к нашим дорогим сестрицам.

Александра и Екатерина застыли в ожидании, сверкая глазами с того края стола.

– О ваших мечтаниях, милые дамы, догадаться не сложно, – улыбнулся поэт, при этом так лукаво подмигивая им, что те аж зарделись. – Даю слово, что довольно скоро у вас не будет отбоя от претендентов на ваши хорошенькие ручки. В нашей парадной буду стоять толпы «блестящих» молодых людей из самых благородных семейств, и умудренные опытом мужи, ослепленные вашей красотой. Дворник замучается мести осколки их разбитых сердец…

У девиц уже затуманились взгляды от таких многообещающих слово. Девичьи лица приобрели такое особенное мечтательное выражение, свойственное лишь влюбленным особам. Без слов и откровений было видно, что они находились уже не здесь, а где-то совсем в другом месте. И там их, совершенно определенно, кружили в танце красивые молодые люди, шептали им комплименты.

– Милая Ташенька, о твоих мечтах я тоже знаю, – теперь пришла очередь Натальи вспыхнуть, как маков цвет. – Обещаю, все будет… А теперь верну вас всех с небес на землю!

Переход «волшебных» обещаний был так резко, что у всех за столом вытянулись лица.

– Для всего этого прежде придется хорошенько поработать. И это касается всех, кто здесь за этим столом. Предлагаю, заключить договор. Вы слушаете меня и делаете то, что велю, а взамен ваши мечты становятся явью. Согласны?

Поэт медленно обвел глазами свое семейство. Останавливался на каждом из них взглядом и ждал реакции. Когда же все так или иначе ответили утвердительно на его вопрос, он продолжил:

– Каждый из вас будет помогать мне в деле, на которое я укажу. Если хотите перемен в своей жизни, то будете стараться так, как никогда раньше. Для кого-то я уже нашел такое дела, – Пушкин подмигнул младшему брату, что не укрылись от остальных. – Вот Лев уже получил такое дело и очень неплохо справляется. Скажу большое, он подошёл к делу с такой энергией, что я премного удивлен, – Пушкин-младший тут же приосанился. Как говорится, доброе слово и кошке приятно, что уж тут говорить о человеке. – По вам, наши милые дамы, я еще в поисках, но некоторые мысли уже есть…

Собственно, весь завтрак и прошёл в таком приподнятом жизнеутверждающем настроении. Лев, заразительно улыбаясь, не умолкал. В красках рассказывал, как они придумывали новости для их новой газеты, как искали разносчиков газет, как ругались и даже бросались друг на друга с кулаками читатели. Без умолкая, трещали и сестры Натальи, гадая, что за дело достанется им, и когда появится обещанные женихи. При этом бросали такие взгляды на самого Пушкина, что иногда кусок в горле застревал.

В какой-то момент их завтрак оказался нарушен. Дверь в столовую в очередной раз распахнулась, и вместо кухарки с новым блюдом на пороге появился слуга. Найдя глазами своего барина, Никитка коротко поклонился и, чуть заикаясь, доложил:

– Дык, пришли к вам, барин. К вам хотят, что-то сказать. Гутарят, что т самого амператора.

За столом в один момент все разговоры стихли. Слово «амператор» оказалось, по истине, магическим словом, заставив исчезнуть, заодно, и улыбки.

– Зови, зови, чего встал, как столб! – нахмурившись, прикрикнул на него Пушкин. Предчувствие у него было нехорошим по поводу этого визита. Видно, снова какие-то неприятности. – А ведь только-только все начало налаживаться…

Слуга живо исчез, но уже через минуту явился вновь. Снова поклонился, пропуская вперед себя высокого офицера в мундире Преображенского полка с большим серым конвертом, на котором красовалась большая сургучная печать. Фельдъегерь Его Величества, сразу же дошло до всех.

– Барон Феербах, честь имею! – громко и четко произнес офицер, резко кивнув головой. – Александр Сергеевич, вам пакет из канцелярии Его Величества.

– Благодарю, господин барон, благодарю. Может, откушаете с нами? – Пушкин принял письмо, показывая рукой в сторону стола. Барон Феербах же покачал головой. Мол, с удовольствием бы, но на службе и должен сейчас же возвратиться обратно. – Тогда не буду задерживать.

Дверь за фельдъегерем закрылась и взгляды всех, кто сидел за столом, скрестились на письме.

– Принесла же нелегкая, – недовольно бормотал Александр, вскрывая особым ножичком конверт. Бумага была плотной и просто так не собиралась поддаваться, заставляя потрудиться. – Так… И что тут у нас? Ух ты! Оказывается, мы приглашены на бал, мать его!

У женщин тут же к верху взлетели брови. Приглашение на бал – это целое событие, которого ждут с нетерпением, к которому долго и тщательно готовятся.

– Вот же, б…ь! – выругался Пушкин, заставив поморщиться супругу. Явно, не привыкла к такому. А он просто сдержаться не смог, читая письмо дальше. – Бал ровно через четыре дня! Через четыре чертовых дня! Они там совсем что ли ошалели⁈

Он уже на скорую руку прикинул, во сколько ему обойдутся туалеты его супруги и ее сестер. Прикинул и ужаснулся. Получалось, что все его недавние барыши от задумки с газетой уйдут на женские тряпки. А ведь все свободные деньки были уже учтены и заочно потрачены на дальнейшее развитие.

– У нас опять проблема с деньгами, – растеряно пробормотал он, отрываясь от письма. – Черт…

– Сашенька, может тогда не явимся. Я скажусь захворавшей, а ты останешься ухаживать за мной, – предложила супруга, беря его за руку и начиная ее поглаживать. Знала, чертовка, что это всегда успокаивало ее в минуты сильных эмоций. – Давай, пропустим этот бал. Их еще много будет, – улыбнулась Наталья. – На наш век точно хватит.

Александр встретился с ее глазами и тоже улыбнулся, прекрасно понимая, как нелегко ей далось такое предложение. Красивая, статная, невероятно изящная, Наталья никогда не была затворницей. Очень любила шумные веселые мероприятия, заслуженно «блистая» на них и буквально «купаясь» в комплиментах и мужском внимании. Отказаться от посещения бала, причем добровольно, ей было очень и очень непросто.

– Ташенька, девочка моя, – не обращая внимания на остальных, он притянул ее к себе и крепко обнял. Затем, зарывшись в ее густые волосы, нежно поцеловал в шею. Он у себя дома, и к чему стеснятся своих чувств. – Как же мне повезло с тобой… Только нельзя. Все равно придется идти.

Со вздохом показал ей приглашение, на котором была приписка – «присутствовать непременно». Рядом красовалась узнаваемая подпись самого императора Николая Первого.

– Ты же знаешь, что я камер-юнкер и обязан присутствовать на мероприятиях, которые посещает Его Величество.

– Что же делать? – тревожно всплеснула она руками. – Наши с сестрами платья никуда не годятся. В том же самом туалете, что и в прошлый раз, нас не пустят. Это будет самый настоящий скандал.

Качнул головой и поэт, подтверждая ее слова. Действительно, будет скандал и позор, если кто-то узнает их прежние платья. Сразу же пойдут слухи об их финансовой несостоятельности. Напридумывают такого, что легче будет застрелиться.

– Да, именно так… Нужно все новое… платья, перчатки, туфельки… – в задумчивости бормотал он, даже боясь представить масштаб затрат. – Может еще и белье новое? Белье? Что?

Вдруг его взгляд окаменел. Прекратилось бормотание. В голове промелькнула одна интересная мысль, которую он вновь судорожно пытался воспроизвести. Почему-то показалось, что это и есть решение их проблем.

– Так, так…

Пушкин снова начал выстраивать ассоциативную цепочку, надеясь наткнуться на ту самую идею.

– Новый туалет – новые платья, перчатки, туфельки – белье. Мать-то вашу! Есть! Это оно самое…

Медленно поднялся из-за стола. На лице появилась довольная улыбка, не хуже чем у чеширского кота.

– А вот, дорогие дамы, и для вас нашлось дело, – его голос буквально звенел от предвкушения. Родившаяся идея обещала не просто решение этой проблемы, но и решение многих других. – Мы пойдем на бал и… утрем всем носы. Дамы при взгляде на вас буду шипеть от зависти, а господа таять от восторга… Мы сошьем такие туалеты, что век нас буду помнить.

В свое время он неспроста был учителем высшей категории, лауреатом многочисленных конкурсов профессиональному мастерству и участником десятков весьма непростых грантов. И все, что составляло жизнь поэтов и литераторов Золотого и Серебряного веков, знал на зубок. Словно открытая книга, были для него их интересы, занятия, кухня этого времени и конечно же мода. А благодаря бурным девяностым, когда приходилось заниматься и портным делом, он наверняка сможет произвести фурор в местной индустрии моды.