Текст книги "1941. Друид. Второй шанс (СИ)"

Автор книги: Руслан Агишев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Глава 8

-//-//-

Старшина Сидорчук, лысоватый мужчина с хитрым прищуром и густыми буденовскими усами, расстелил на бруствере серый платок, куда затем пристроил кисет с махоркой. Из-за пазухи достал боевой листок и ловко скрутил из него просто исполинских размеров козью ножку, истратив на нее едва ли не весь газетный разворот. Его закадычный друг, рядовой Ганжа, пристроившийся в окопе рядом, недовольно хмыкнул. Сразу видно, что не одобрял такое расточительство.

– Вижу, богато живешь, Мыкола. Из такого листа можно зараз три цигарки свернуть, а у тебя только одна получилась. Даже графья в Париже так не делают, – укоризненно проговорил Ганжа, с наслаждением принюхиваясь. Запах у махорки был ядреный, духовитый, пробирающий до самых печенок. Не то, что немецкие сигареты, от которых только одно название и вонь, словно одеколона наглотался. – Поберег бы бумагу. Когда еще многотиражка приедет… Может и не приедет вовсе.

Явно, на окружение намекал, нахмурился старшина. Кого другого за такие пораженческие разговоры он бы сразу же отчитал, да еще и пару нарядов вдогонку назначил. Семен же свой в доску. Как облупленного знал его. Никогда тот труса не праздновал. Когда надо в разведку или в дозор, всегда первым вызывался.

– Покурим, Мыкола, а то к вечеру холодать начинает. Глядишь, согреемся немного, – кивнул Семен, кивая на зажигалку. Мол, раскуривай, чего ждешь. – Да и брюхо может успокоится… Черт, как же есть охота.

– Не чертыхайся. Нечистого нам еще не хватало, – старшина стал с тревогой всматриваться в заснеженный берег реки, на котором были немецкие позиции. Больше суток там уже было тихо. Весь шум стороной пошел. Только это совсем не успокаивало, а, наоборот, пугало до чертиков. Затишье на войне, всегда не к добру, каждому известно. Лучше бы артиллерия или авиация работала – Готовят что-то, ироды.

Сделав глубокую затяжку, он передал козью ножку товарищу. Скребущий горло дым окружил обоих, даря ненадолго тепло.

– Добрый табачок, – у Ганжы запершило в горле, и он зашелся скрипучим, долгим кашлем. – Аж в глазах темнеет. Такой махоркой только крыс травить… Ты чего?

Старшина на его глазах весь подобрался, напрягся, как охотничий пес перед добычей. То в одну, то в другую сторону повернется. Засопел еще, вдобавок, что совсем чудно было. Неужели, немцы заметил.

– Сема, чудится мне, что харчами запахло, -удивленно пробормотал он, оглаживая усы. – Убери-ка ты цигарку, а то она весь запах перебивает. Понюхай, Сема.

Тот затушил козью ножку и, заботливо обернув ее в платок, спрятал в карман. Позже докурит. Ночь длинная, а на посту без табака уши запросто опухнут.

– Кулеш, кажется… С салом, – голос у старшины задрожал. сглотнув набежавшую слюну, он тяжело вздохнул. – От немчуры что ли тянет? Поди, суки, ужинать собрались.

– Это тебе с голодухи, кажется, – усмехнулся Ганжа, тоже начиная усиленно принюхиваться. – Точно с голодухи. Я, когда не жрамши, такое бывает вижу, что ни в жисть…

И тут саркастическая ухмылка на его лице стала исчезать. Рядовой тоже почувствовал запах горячего варева. Кто-то, действительно, варил похлебку, пряный аромат которой во всю выбивал слюну и кружил голову. Пришлось даже на бруствер опереться, чтобы не упасть.

– У нас это Мыкола. Христом Богом, клянусь у нас, – от волнения Ганжа даже Бога помянул, чего в другое время никогда бы себе не позволил. – Подожди… Во второй роте, кажется…

Удивленно переглянувшись, они тут же по извилистой траншее двинули в ту сторону. Кто же интересно тут припасами разжился? Ведь, весь батальон уже третий день без горячего сидит. Как связь с соседями пропала, так они кухню и не видели.

–… Точно, они! – вскрикнул рядовой, шедший первым. Вскинул руку, показывая в сторону еле видного огонька в овраге. – Похоже, почти вся рота там собралась… Сколько осталось.

Пригнувшись, они быстро перебежали открытое пространство, и оказались за небольшим холмом. Здесь можно было уже не бояться пули снайпера или шальной мины. Через такой слой земли и танковым снарядом было не пробиться.

– Здравия желаем, товарищ старшина! – перед старшиной тут же вытянулся один из рядовых, высокий, жилистый грузин. Грязный, как черт, а все равно орел. Смотрит бодро, уверенно. – Давайте к нашему столу! Ну-ка, парни, двигайтесь! Место старшине! Сейчас такой кулеш будем кушать, товарищ старшине, пальчики оближешь! С мясцом, с кусочками сальца! – грузин даже глаза закатывал, когда перечислял. Сразу было видно, кто в этой роте балагур. – Еще с пшенкой, да с луговыми травами! А-а-а, держите меня семеро! Гвен, дружище, не томи! Без слюней уже остались…

Аромат, и правда, такой стоял кругом, что, у не евших уже вторые сутки бойцов, ноги подкашивались. Кое-кто к дереву привалился, чтобы не свалиться, и жадными глазами следил за здоровенной бочкой, которую находчивые бойцы приспособили под кастрюлю. Другие уже котелки, консервные банки приготовили. Все ждали.

– Еще немного, воины, совсем немного, – негромко приговаривал невысокий парень в необычном сером полушубке и меховой шапке, «колдовавший» у бочки с длинной деревянной ложкой. – Сейчас пару корешков добавлю для бодрости. К завтру, все как огурчики будете…

Из большой холщовой сумки на плече он вытаскивал то одну щепотку каких-то скрюченных корешков, то другую, и кидал их в бочку-котел. Всякий раз оттуда поднималось густое облако пара, и во все стороны тут же расходился одуряющий аромат пряной похлебки, вызывающий полустон-полувсхлип у стоявших вокруг.

– Вот теперь готово, – наконец, выдал парень, стукнув ложкой по железу. – Кому первому?

Естественно, снять пробу дали старшине, как старшему по званию. Не успел он огладить свои усы, как в его руках уже оказалась обжигающе горячая миска с похлебкой.

– У-у-у, – не сдержавшись, застонал старшина. От похлебки шел такой умопомрачительный аромат, что голова кругом шла. Хотелось завыть по-звериному и одним махом опрокинуть всю миску в рот.

Дрожащей рукой вытащил ложку из-за голенища сапога и зачерпнул самую гущу со дна. Осторожно, чтобы ни капли не пролить, поднес ко рту и медленно поднес ко рту.

– Господи… братцы, – прохрипел он с выступившими на глазах слезами. Как же вкусно было, что и словами не описать. Ведь, больше трех суток горячего во рту не было. Сухарями спасались. – Мяско, мужики. Свинина…Где, мать вашу, взяли?

Никто не ответил. Только ложки стучали по котелкам, да челюсти клацали. Но потом…

–… Это новенький, товарищ старшина, кабана поймал, – как все поели, ротный, пожилой сержант, рассказывал старшине. Говорил негромко, кивая время от времени на того самого красноармейца. – Говорят, товарищ политрук хотел его в особый отдел дивизии отправить. Мол, подозрительный очень, без документов с той стороны пришел. А комбат вроде настоял, чтобы его во вторую роту определили, пока все не прояснится…

Старшина кивал, поглядывая по сторонам. Он тоже эту историю слышал.

– Мы его поспрашивали, как пришел. Говорит, в лесу с самого рождения живет… – продолжал сержант, вертя в руках ложку. Видно, что от добавки он точно бы не отказался. – Скажу, товарищ старшина, не врет. У меня глаз на такое наметанный. Поглядите, как ходит. Точно, охотник. Такого бы в разведку, цены бы ему не было. Мимо часового пройдет, тот и ухом не поведет…

Дождавшись, как ротный закончит, старшина покачал головой.

– Ты пригляди за ним, сержант, как немец попрет. Шустрый, похоже, больно.

–//-//-

Гвен смотрел на окружающих его воинов и качал головой. Не понимал он этих людей. Казалось бы, они достигли просто невиданных высот во всяких механизмах и поделках с ними: летают на железных птицах, плавают на огромных кораблях, ездят на невиданных повозках и стреляют из дальнобойных самострелов. В остальном же, что в его мире известно и сопливому мальчонке, они совсем ничего не понимают. Ведут себя, как неразумные телята, тыкаются носом во все стороны и оглашают окрестности истошным мычанием.

– Несмышленыши, право слово, – шептал он, глядя на толпящихся у бочки с похлебкой воинов. – Не понимаю, как в лесу голодать можно…

Нужно было быть полным глупцом, чтобы здесь голодным оставаться. Если знать, лес и накормит, и напоит, и вылечит, и даже оденет. Оглянись вокруг себя, сразу же увидишь нужное. Вон под той сосной можно найти особый мох, который жар и ломоту в костях, как рукой снимает. Под березой, если кривая и в низине растет, обязательно пара крепких боровичков найдется. Если же от голода совсем невмоготу, то ищи сухую осину или дуб. Под корой там столько личинок жучков-короедов, что два-три дня легко протянуть можно.

Для Гвена же, как и для его собратьев друидов,лес, вообще, родной дом. Под сенью дуба они рождались и посвящались своими родителями Великому Лесу, проживали жизнь и здесь же, в корнях священной дубравы, заканчивали свой путь.

В этом мире, чувствовал он, все было совершенно иначе. Люди избрали другой пути, начав поклоняться не жизни, а смерти. Как, вообще, можно было окружать себя таким количеством металла? Всюду, куда не брось взгляд, натыкаешься на неживое, твердое, металлическое. Это мир железа, которое не чувствует, не понимает, в отличие от Великого Леса.

– Ой, – сидевший в стороне от всех, друид вдруг почувствовал прикосновение к ноге. Кто-то настойчиво снова и снова толкал его. – Ты?

Прямо из сугроба, блестя черными глазенками, на него смотрела нахальная бобриная мордочка с седой проплешиной на самой макушке. Бобер-патриарх был одним из тех существ Великого Леса, которых Гвен призвал утром к себе на помощь. И если мыши, белки и лисы оказались исполнительны, но глуповаты, то этот совсем, наоборот. Бобер, едва только появившись, сразу же показал свой норов, требуя непременного почесывания и сахара.

– Иди отсюда, – еле слышно зашипел парень, незаметно толкая обнаглевшее животное в сугроб. Не хватало еще, чтобы кто-то увидел это. И так на него смотрели косо. – Уходи, я сказал… Ах ты, маленький поганец…

Недовольный бобер, который, похоже, окончательно потерял терпение, вдруг цапнул его за ногу. И тут же в ответ получил сильный пинок, смачно приложившийся по его хвосту. Хрюкнув от обиды, животное исчезло в сугробе.

– Иди, иди. Принесешь что-нибудь полезное, почешу брюшко…

Проводив его взглядом, друид улыбнулся. Вспомнил, как давным давно учитель показывал ему этот самый призыв. Тогда Гвен еще был совсем, и призыв оказался для него самым настоящим откровением. С открытым ртом он смотрел на то, как по зову учителя из леса выходили животные и без всякого страха садились рядом с ними. Здесь были и целый вывод ярко-рыжих лис, с десяток взъерошенных белок, кабанье семейство со старым вепрем во главе.

– Я помню, учитель, все помню… – шептал Гвен, опустив голову. Нельзя, чтобы кто-то видел сейчас его лицо. Слишком уж выразительным оно было сейчас.

Парень, стараясь не привлекать ни чье внимание, шагнул в темноту, оставляя за спиной освещенные костром деревья. Ему нужно было сделать кое-что, чего никто не должен был видеть.

– Великий Лес, – размеренно зашептал друид, прислоняясь в узловатой коре громадного дуба. Коснулся лбом дерева, крепко обхватив его руками. – Даруй, мне, твою защиту; а под защитой твоей – мудрость; а в мудрости – понимание; а в понимании – истину…

Учитель не раз говорил, что друид должен уметь чувствовать и понимать Великий Лес. Говори с ним, снова и снова повторял он. Пусть не сразу, а со временем, ты услышишь его, станешь его частью.

–//-//-

Особист выскочил из жарко натопленной землянки в одной гимнастерке и сразу же махнул в сторону оврага. Чаю травяного напился, а теперь по нужде бегал.

– Хорошо, что этого пришибленного не шлепнули, а то бы попили чайку, – пробормотал старший лейтенант, до сих пор ощущая во рту вкус ароматного травяного настоя. Лучше всякого чая получилось, что им в пайке выдают. Он, наверное, три или четыре кружки одним махом выпил. – Надо будет потом спросить, что это за травы положил…

У поворота траншеи свернул вправо, где бойцы нужник оборудовали. Притоптал снежок, схватился за ремень, а то совсем невмоготу стало. И тут за спиной послышался странный шорох, словно кто-то крался. Несмотря на сильный мороз у него тут же спина промокла.

– Стоят… – рявкнул он, резко разворачиваясь с выхваченным пистолетом.

И замер на месте с открытым ртом и выпученными от удивления глазами. С другой стороны в таком же удивлении застыл здоровенный бобер. Стоял на задних лапах, упершись в снег длинным хвостом, и водил вытянутой мохнатой мордочкой, с шумом принюхиваясь к человеческому запаху.

– Вашу маму, бобер⁈ – охреневая от увиденного, пробормотал Синицын. – Бобер тащит сна…

В черных лапках животного был зажат золотистый продолговатый бочонок, сильно смахивавший на снаряд от противотанкового немецкого орудия. Не веря своим глазам, особист с силой растер глаза руками. Сомнений не было, бобер нес снаряд от 37-мм противотанковой пушки Раk. 35/36! Бобер в лапках тащил металлический снаряд! Ничего более безумного в это время и в этом месте нельзя было и придумать!

– Б…ь!

От ругательства оторопь животного тут же прошла, и оно немедленно юркнуло в сугроб, не забыв прихватить с собой снаряд. Нисколько не раздумывая, следом бросился и старший лейтенант. Упустить шанс во всем этом разобраться, он просто физически не мог.

– Вот же сайгак… – задыхаясь от бега по глубокому снегу, фырчал парень. – Куда же ты так несешься, лохматый черт⁈

Из снежной шапки то и дело выглядывала бурая башка. Тоннели в сугробах у животного рыть не получалось, поэтому ему и приходилось снова и снова выпрыгивать.

Оторвался, к сожалению. Синицын с досады пнул сапогом по снежному бугру. Бобер, словно сквозь землю провалился. Следы кончились. Дальше были только землянки с личным составом второй роты. Не могло же животное там спрятаться…

– Не привиделось же мне это в самом деле? – особист наклонился и, захватив снежный ком, с силой растер лицо. Только колючий холод так ничего и не прояснил. – Не-ет, я точно видел этого проклятого бобра, тащившего самый настоящий снаряд.

Особист напоследок огляделся по сторонам, но необычного животного так и не увидел. Бобер пропал.

Махнув рукой, Синицын развернулся и пошел к ближайшей землянке. Нужно было бойцов опросить обо всем этом. Вдруг, это дело рук немцев. Собак же обучают мины к танкам таскать. Может немецкие дрессировщики научились такое же проворачивать с бобрами? Правда, это очень дико звучало, не мог не отметить политрук.

– Бойцов опрошу, а потом все в рапорте изложу. Еще бы бобра этого поймать и командованию предоставить, – прикидывал мужчина, что ему делать дальше. – Тут даже не медалью пахнет, а кое-чем больше…

Оказавшись у землянки, Синицын остановился. Внутри, похоже, кого-то отчитывали. И прислушавшись, он разобрал кое-что.

–…Тебе что было сказано? Еда! Вкусно, ням-ням! А ты что притащил? – возмущенный голос показался особисту очень знакомым. Правда, он никак не мог вспомнить, где его слышал. – Это же нельзя есть. Отойди от меня! Я сказал, отойди! Больше не буду чесать тебя за ушком! Я тобой очень недоволен!

Ничего не понимая, старший лейтенант шагнул к холщовой плащ-палатке, висевшей вместо двери. На всякий случай вытащил пистолет. Ведь, внутри происходило что-то странное.

– Что-то эти самые странности множатся. Размножаются что ли…

Резко откинул ткань и шагнул внутрь землянки, в которой к его удивлению никого не оказалось. Пусто. Совершенно пусто.

Синицын осмотрелся по сторонам. Не поленился, заглянуть под полати у земляных стен. Опять никого.

– Эй, кто тут есть⁈ Выходи, черт тебя дери! За такие шутки к нарядом не отделаешься…

Глава 9

В расположении батальона…

Смеркалось. Тени от деревьев становились все длиннее и длиннее, постепенно напоминая лапы и когти диковинных зверей. От усиливавшегося к вечеру мороза сильнее хрустел под ногами снег. Ступишь раз – два, а хруст будет такой, словно взвод солдат промаршировал.

Из землянок, укрытых большими снежными шапками, потянулись бойцы с котелками в руках и ложками за голенищами сапог и валенок. Днем лишний раз с позиции не отлучишься, а сейчас можно. Немец тоже ужинаться собирался, а, значит, затишье продлиться еще немного.

– Это что же такое твориться, братцы? – у кухни, здоровенного столитрового бачка на колесах, уже стоял высокий детина с рыжим чубом, выбивавшимся из под теплой шапки. В руках алюминиевый котелок ходуном ходил, а сам приплясывал от нетерпения. Аромат по поляне такой шел, что и другие едва в пляс не пускались. – Чуете какой запах⁈ Слюна так и течет. Прямо сейчас Богу душу отдам! Гвен, братишка, где же ты раньше-то был⁈ Да с таким поваром мы теперь…

Не договорив, рыжий обернулся. Краем уха услышал, как старшина покряхтывает. Начальство идет, значит.

– Семенов, опять ты балаган развел⁈ Вдобавок, и Бога через слово поминаешь. Что ты за комсомолец такой⁈ По нарядам соскучился? – начал было отчитывать бойца старшина. Чувствовалось, точно Семенову пару нарядов «прилетит». Но не случилось. – Хм… Пахнет-то как. Никак ушицей?

В его голосе слышалось немалое удивление. Сам ведь кухонным делом заведовал и знал, что с продуктами в батальоне совсем негусто. Крупы и тушенки с мерзлой картошкой немного оставалось. Словом, не разгуляться повару. А он, смотри-ка, исхитрился уху приготовить.

– Ну-ка, Гвен Иванович, сказывай, чем сегодня бойцов кормить будешь? – подозрительно прищурившись, старшина посмотрел на нового батальонного повара. Контуженному, судя по всему, парню они уже и отчество дали – Иванович, в честь комбата. Фамилия «Лесной», из леса, значит, вышел. – Ну?

А тот, загадочно улыбаясь, уже доставал из бачка полный черпак с ароматной жижей. Старшина еле-еле успел подставить свой котелок. Чуть промедли, и все варево бы оказалось на снегу.

– Ты, суки…

Раскрыл было старшина рот, чтобы обложить по матери неумеху косорукого, как замер. С наслаждением вдохнул пар от котелка и, потянулся за ложкой, которой тут же зачерпнул похлебки.

– Что же ты, паскудник, делаешь… – просипел он, едва не застонав от наслаждения. Похлебка удалась: густая, пряная. Рыба так уварилась, что разваливалась и таяла во рту. – Прямо, как матушка в детстве делала… Всамделишняя ушица. Где же ты рыбу взял?

Знал, что спрашивать. Еще неделю назад, как последний обоз с припасами разбомбило, старшина с бойцами на речку ходил. Думал, рыбы наловить, чтобы батальон ноги не протянул с голоду. Но ни тут-то было. Ноябрьские морозы оказались такими, что лед топорами рубить пришлось. Вдобавок, немцы никого к речке не подпускали, насквозь ее простреливая.

– Наловил… – развел руками новый повар, показывая, что ничего необычного не делал. Мол, сладил удочку и пошел к речке ночью, чтобы враг не заметил. Прорубил лунку, из которой и натаскал пескарей с ведерко и карпов штук пять – шесть.

А что было Гвену еще ответить? Не рассказывать же, как было на самом деле. Не поверят ведь, что Лесные дети ему помогали: в прорубленную во льду лунку старый знакомец, бобер, нырял, за немцами совы с воронами следили, матерый кабан помогал улов тащить. Всем досталось.

– И перца где-то раздобыл, во рту аж горит. Прямо по мне, – довольно огладил усы старшина, когда опустошил котелок. – Свое что ли положил? У нас-то давно ничего не осталось. Соли только подмоченной пару горстей…

Гвен сделал вид, что не расслышал вопроса. Нагнулся к одному из бойцов, что со своим котелком за добавкой тянулся. Не скупясь, полный половник самой гущи ему зачерпнул.

Нечего все свои секреты раскрывать, уже понял друид. Не понимают здешние люди еще многого. Вроде бы взрослые, сильные, а простое сложным видят. Рассказываешь им про благодать Живого Леса, а они словно ничего не слышат. Не поймут они и про его поварские премудрости: про жучков-короедов, придающих особую пряность пище; про наросты на дубовых корнях, от которых травяной отвар кислить начинает. Словом, лишнее все это. Правильно говорят, от многих знаний многие печали.

Будет он здесь кухарскую службу нести, да за Зоей приглядывать. В медсанбат ее определили…

* * *

Чуть позже, когда поляна опустела и бойцы разбрелись по землянками и постам, у потушенного кострища остались двое. Луна уже скрылась за облаками, оттого лиц совсем не было видно. Угадывались лишь их плотные фигуры: одна в потрепанной фуфайке, другая в командирском полушубке.

– Ты что мне тут мнешься, Сидорчук, как девка на сеновале? У нас с тобой был уговор. Ты мне обо всех разговорах в роте докладываешь, а я забываю про твое кулацкое происхождение, – с угрозой говорил один, сидевший на поваленном дереве. Второй, напряженный, сгорбленный, рядом стоял. – Я, как видишь, свое слово держу. Никому про твоих родителей не рассказывал, в полк не докладывал. А должен был сообщить, что взводный второй роты скрыл сведения о родителях-кулаках. И что, думаешь, тогда случилось бы?

Молчавший боец горбился еще сильнее. Казалось, еще немного, и вообще, в снег свалится.

– Я тебе задание давал за новеньким в твоем взводе следить. Сделал? – в голосе говорившего уже слышались нотки раздражения. Похоже, терпение терял. – Ну? Что он за птица, чем дышит? Все выкладывай, пока я ход бумаге не дал.

Второй не долго молчал. Прежде пару раз кашлянул, словно горло прочищал. А после начал говорить.

– Помню я все, товарищ политрук, – голос звучал глухо, простужено. Казалось, раздавался откуда-то из глубины земли, а не из человеческого горла. – Приглядывал я за этим человечком, как вы и сказали. Поселил к своим парням в землянку, чтобы и ночью пригляд был.

Первая фигура кивнула на это. Мол, правильно сделал.

– Скажу, странный это человек, товарищ политрук. Вроде бы, обычный – две руки, две ноги, голова с ушами и глазами. А присмотришься внимательнее, чужой совсем. В простых вещах теряется, как в трех соснах, – голос на ненадолго прерывался, но почти сразу же начинал звучать снова. – Я ведь его про пионерию и революцию спрашивал. А тот в ответ только глазами хлопает, как будто и не слышал вовсе такое.

Говорил с искреннем удивлением. Чувствовалось, что поверить не мог, что кто-то сейчас ничего не знал про советскую пионерскую организацию и Великую Октябрьскую революцию. Ведь, даже буржуи за морем слышали.

– А когда я его про товарища Сталина спросил… – казалось, говоривший задохнулся. Голос упал до шепота, стал едва слышен. – То он засмеялся. И сам спросил, а не мой ли это родственник.

Второй человек, что сидел на бревне до этого, вдруг вскочил и начал топтаться рядом. Пару шагов в одну сторону сделает, потом развернется и назад пойдет.

– Контра, – сдавленно прошипел он, а затем громко спросил. – Еще что, Сидорчук? Неужели, больше ничего не заметил? Это же настоящий враг! Пришел с той стороны, ничего толком не знает, пытается к нам втереться в доверие. Вспоминай, вспоминай! Сейчас любая мелочь может быть важна.

– Есть вроде бы кое-что, товарищ политрук, – вдруг оживился второй, хлопнув себя по шапке. – Рядом с ним все время какой-то зверек крутится. Черный такой. Я поначалу думал, что он мерещится мне.

Выходила, и правда, самая настоящая чертовщина. За новым бойцом, словно привязанный, ходил старый бобер. Объяснение здесь могло быть лишь одно – зверька приручили.

– Точно диверсант, – веско сказал, словно отрезал, политрук. – Такого, наверное, специально для нашей местности готовили. Ты, Сидорчук, погляди, как ведь складно выходит. Морозов он не боится. В лесу ходит так, что ни какому следопыту за ним не угнаться. Еду себе даже в голом поле найдет. Такой в самый наш тыл пройдет, ни один часовой не заме…

А Сидорчук вдруг дергается. Еще что-то очень важное вспомнил, не иначе.

– Забыл, товарищ политрук. Вот же я, дурья башка! Про такое забыл! – опять стукнул себя по многострадальному лбу. Причем от души ударил, ни чуть себя не жалея. – Я же до ужина слышал, что комбат его в разведгруппу включил. От наших-то лейтенант с сержантом остались, остальные сгинули все. Вот его и предложили. Мол, проводником пойдет, через лес и болото группу поведет.

– Твою-то мать! – с чувством выдал политрук, тут же срываясь с места.

Ломанулся прямо по сугробам в сторону штабной землянке. По тропинке, что вилась между деревьями, с километр идти, а так – метров триста, от силы.

Не хуже сохатого ломился по заснеженному лесу. Только снег в стороны летел, и тяжелое дыхание с хрипами слышались. Казалось, не один человек бежит, а целый десяток.

– Стой, кто идет⁈ Стой, говорю! – у самой землянки комбата политрука чуть часовой не пристрели. Несколько раз крикнул, и уже пальнуть готовился. – Я тебя…

Обошлось, к счастью. В самый последний момент, когда уже палец часового коснулся спускового курка пистолета-пулемета, он узнал политрука. Повезло, выходит.

– Товарищ комбат! Товарищ комбат! – заорал Синицын, чуть ли не кубарем слетая вниз. – Иваныч! Где разведка? Ушла уже?

Сдернул полог землянки и оказался внутри. Тут же наткнулся на сидевшего на скамье комбата в одном исподнем, держащего в руках нитки и брюки. Прореху, значит, чинил, пока затишье установилось.

Посмотрел он на взмыленного политрука. Качнул головой, показывая на соседнюю лавку. А сам отложил в сторону нитки с галифе. Понимал, что только неотложное дело могло довести всегда невозмутимого политрука до такого состояния. Неужели плохие вести с тыла, кольнуло у него сердце от нехорошего предчувствия.

– Ты чего наделал? Это же замаскированный враг! Наверняка опытный диверсант! – прямо «с места в карьер взял» политрук, наседая на комбата. У того аж челюсть от удивления отвисла. – Это же настоящий подарок для него! На первой же ночевке скрутит наших бойцов сонными и немцам сдаст. Его нужно было здесь, на виду у всех держать, а лучше под замком…

Комбат только сейчас начинал понимать, о чем, вообще, шла речь. Неужели, весь этот сыр-бор произошел из-за его решения включить в группу разведчиков нового бойца?

– Ты чего разорался, Гена? Опять вон кровь носом пошла. На, утрись, – подал платок политруку, который недоуменно смотрел на красные пятна на полушубке. – Что ты там себе напридумывал? Какой к черту еще диверсант? Говорил я с ним, долго и обстоятельно. Обычный мальчишка с какого-то лесного хутора. У нас таких в Белоруссии, знаешь, сколько? Сотни. А если хутор на кордоне, то, вообще, пиши пропало. Там кругом одно зверье непуганое. Бывает по полгода живого человека не видишь.

Бледный Синицын медленно вытирал с лица кровь, продолжая буравить взглядом комбата. Видно, было, что никак не успокоится.

– Гена, что толку с твоих подозрений⁈ – махнул на него рукой командир. Мол, чего тебе объяснять. Все равно бесполезно. – Нам все равно больше некого послать. Почти весь разведвзвод в лесу остался. А этот Гвен по лесу ходит так, словно родился там. Пройдет рядом, не заметишь.

Политрук все равно молчал, лишь изредка недовольно шмыгая носом.

– Знаешь, же, что нам до зарезу нужна информация. Ни хрена не ясно, что позади и впереди нас. Поэтому, – голос у комбата окаменел. Стало ясно, что спорить больше он был не намерен. – Я сформировал две группы усеченного состава. Первая пойдет в наш тыл в сторону штаба полка, чтобы восстановить связь с командованием. Вторая группа, куда и вошел этот твой боец, должна походить вдоль немецкой линии обороны. Если получится, то проникнет в их ближний тыл и возьмет языка… Чует мое сердце, не к добру все это затишье. Третий день, как канонада утихла, спать не могу. Веришь, как орудия долбили спал, словно младенец. А сейчас не могу.

* * *

Предчувствия комбата не обманывали. Оставшийся в окружении батальон оказывался на острие атаки немецкой военной машины, которая, собравшись с силами, готовилась рвануть вперед с еще большей силой и мощью…

Установившееся затишье было частью недельной передышки, во время которой части и соединения группы армий «Центр» после ожесточенных боев совершали перегруппировку. Войска приводили в порядок материальную часть, изрядно потрепанную в осенней наступательной компании. Поступали новые танки, бронетранспортеры, орудия, ремонтировались поврежденные. Выбитые почти на половину части пополнялись личным составом.

Для возобновления наступления вермахт развернул пятьдесят одну дивизию, в том числе тринадцать танковых и семь моторизованных. В небе наступающие войска прикрывал восьмой авиакорпус генерала авиации фон Рихтгофена, насчитывавший более шести сотен самолетов разных модификаций.

Установившиеся на московском направлении морозы сковали грязь и слякоть, открывая для механизированных немецких соединений широкое поле для маневра. Планировалось, двумя мощными танковыми кулаками наступать на флангах, чтобы отрезать Москву от северо-западных и южных районов страны.

Противопоставить ударным соединениям врага советское командование могло лишь сильно потрепанные пехотные части, концентрировавшиеся на направлениях основных ударов. Здесь же тянулись незаконченные фортификационные сооружения – противотанковые рвы, доты, дзоты и минные поля. Новейшие танки – Т-34 и КВ – поступали единицами, отчего их берегли, как зеницу ока.

И в момент кульминации битвы за столицу никому не было никакого дела до оставшегося в окружении пехотного батальона. Ведь, на карту было поставлено столько, что жизни нескольких сотен израненных бойцов уже ничего не стоили.

* * *

В это же самое время к западу от расположения батальона

Честно говоря, Гвен не сразу согласился вести воинов. Переживал за Зою. Вдруг, в его отсутствие с ней что-нибудь плохое случиться. Разве ее кто-то сможет защитить? Вряд ли.

Именно так он и сказал воеводе, ожидая после этого всевозможные кары на свою голову. Но тот, кого все называли товарищ комбат, объяснил, что именно от него и тех воинов сейчас зависит и жизнь Зои, и жизнь всего их воинства. Только они смогут выяснить, что собирается сделать враг, а, значит, и дать им возможность подготовиться.

Поэтому сейчас друид и вел троих воинов вдоль реки, ища место для переправы. Будь Гвен один, то давно бы уже оказался на той стороне. Ни одна ветка бы не шелохнулась, ни один камешек не качнулся. С теми же, кто шел следом за ним, все было наоборот.

–… Тише я сказал, – шипел парень на незадачливого разведчика, совсем «зеленого» парня, задевшего ветку ели и этим вспугнувшего ворона. Птица тут же разразилась хриплыми криками и, взлетев, начала кружить над ними. – И это лучшие следопыты? Да, нас за десяток с лишним верст слышно… А теперь, скидывайте… э-э-э свои лыжи.

Парень показал на длинные плоские доски на ногах воинов. В его мире их называли снелли, что означало «скользящие». Хорошая приспособа для охотника в зимнем лесу или поле, но сейчас им нужно было нечто другое.