Текст книги "Новая наука о жизни"

Автор книги: Руперт Шелдрейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

«Зажигательный» вопрос

Сэр, в конце концов, возможно, вы правы, считая, что «Новая наука о жизни» Руперта Шелдрейка – это книга для сожжения. Поскольку, увидев тот катастрофический эффект, который книга Шелдрейка произвела на беспристрастность, не говоря уже о здравом смысле человека, облеченного ответственностью редактора «Нэйчур», я содрогаюсь при мысли о том, какое действие она может произвести на обыкновенного человека.

Но, может быть, опасность представляет, скорее, влияние кафедры, с которой провозглашаются научные ереси, нежели сама книга. Так как несомненно, что в книге нет ничего, что могло бы вызвать возбуждение до такой степени, чтобы смешивать без разбора «креационистов, антиредукционистов, неоламаркистов и прочих». Самое худшее, что может сделать эта книга для ученых, – это заставить их потратить время впустую. Вы бы больше нам помогли, если бы напечатали две тщательно продуманные рецензии противоположного характера. Для неученых – бесполезных книг много. Их способность мистифицировать науку – ничто, по сравнению с энергичными попытками декларировать ортодоксальные взгляды.

Роберт Хеджес (Оксфордский университет, UK)

Сэр, я должен выразить мое глубокое огорчение тем, что на влиятельных редакторских страницах «Нэйчур» разумные аргументы уступили место эмоциональным выпадам в вашем комментарии «Книга для сожжения?». Среди многих гневных прилагательных вы клеймите «Новую науку о жизни» д-ра Шелдрейка как «лучшего кандидата на сожжение за многие годы», потому что (а) его утверждение, что она может быть проверена, является «абсурдным» и (б) теория является неполной в отношении «природы и происхождения» постулированных Шелдрейком морфогенетических полей и «способов их распространения». Вторая причина, как вы говорите, «более серьезная», добавляя, что «гипотезы могут квалифицироваться как теории, только если все их аспекты могут быть проверены».

Это второе возражение, если бы оно принималось хотя бы отчасти как основание для определения публикации как кандидата на сожжение, воспрепятствовало бы обнародованию любой гипотезы до тех пор, пока она не была бы выяснена во всех деталях, – это верный способ удушения всех новаторских идей.

Что касается первого возражения, вами выдвигаются три аргумента: (1) эксперименты требуют больших затрат времени; (2) можно оправдать негативные результаты; (3) ни одно учреждение, дающее гранты, не поддержит такие эксперименты. Аргумент (1) забраковал бы все эксперименты по наследованию, не только предложенные Шелдрейком; аргумент (2) приложим в принципе к любому эксперименту, но в данном случае он не имеет смысла, поскольку Шелдрейк ясно говорит, что негативный результат он будет считать свидетельством против своей гипотезы; а аргумент (3) также бессмыслен, так как апеллирует к «высшему авторитету» без каких-либо объяснений того, почему ни одно учреждение не поддержит такие эксперименты.

Я разделяю беспокойство «Нэйчур» по поводу того, что у публики может создаться впечатление, что в науке присутствуют иррациональные элементы. Но бороться с таким впечатлением можно, лишь демонстрируя рациональность.

К. Дж. С. Кларк (Йоркский университет, UK)

Сэр, в редакционной статье вы отвергаете морфогенетические поля д-ра Шелдрейка как «псевдонауку» на том основании, что он не описывает их природу и происхождение и не обсуждает пути исследования законов их распространения. Но свойства теплоты, света и звука стали исследоваться задолго до того, как было достигнуто какое-либо понимание их истинной природы, а электричество и магнетизм вначале имели точно такой же статус, который вы раскритиковали в гипотетическом примере с обнаружением воды. Были ли все эти исследования псевдонаукой?

Вы утверждаете, что гипотезы могут квалифицироваться как теории, только если все их аспекты могут быть проверены. Такой критерий воспрепятствовал бы тому, чтобы общая относительность, черная дыра и многие другие концепции современной науки рассматривались как узаконенные научные теории.

Обсуждение экспериментов, предложенных д-ром Шелдрейком, считается бесполезным, поскольку a priori предполагается, что эти эксперименты дадут отрицательный результат.

Быстрые успехи молекулярной биологии, на которые вы ссылаетесь, не имеют большого значения. Для путешественника быстрое движение по какому-либо пути еще не означает ни того, что он близок к цели, ни того, что его цель вообще может быть достигнута, если он будет двигаться тем же путем.

Ссылаясь на «солидные учреждения, дающие гранты», вы демонстрируете беспокойство не о научной обоснованности, а о респектабельности. Свидетельством существенной слабости позиции является неспособность допустить даже возможность того, что подлинно научные факты могут существовать вне рамок распространенных научных представлений.

Б. Д. Джозефсон

(Кембриджский университет, U.K.) 15 октября 1981

Правда Шелдрейка

Сэр, с интересом и тревогой я прочитал вашу редакционную статью «Книга для сожжения?», в которой вы критикуете новую книгу Руперта Шелдрейка «Новая наука о жизни»… В частности, сильная, порой даже истеричная атака была направлена против приписываемого Шелдрейку убеждения в «крахе» молекулярной биологии и его «смутного представления» о том, что идея морфогенетических полей, развитая эмбриологами, такими как Конрад Уоддингтон, и математически разработанная теоретиками, такими как Рене Том, может найти дальнейшее применение в науках о живом. Взгляды Шелдрейка были объявлены «псевдонаучными», «популистскими» и вносящими «магию» в науку. В статье подразумевалось, что Шелдрейка следует считать типичным представителем витализма, интеллектуально обанкротившейся доктрины девятнадцатого века, которая вполне заслуженно вынуждена была уступить место впоследствии плодотворной (но, возможно, не менее мистической) редукционистской школе мысли.

Если я правильно понимало Шелдрейка, в его представлении молекулярная биология не является полным провалом, но напротив – важным и даже решающим вкладом в анализ проблем внутриклеточной организации, от которой, очевидно, зависит физиология всего организма. Тогда все, что, по-видимому, сделал Шелдрейк, – это утверждение, что целое не является лишь суммой своих частей и что высшие уровни организации не могут быть выражены в редукционистских терминах. Хотя его книга не лишена своих научных солецизмов (грамматических ошибок. – Прим. пер.), Шелдрейк выдвинул много стимулирующих аргументов, и его книга представляет важную веху в применении формальной геометрии к живым объектам, начатом Уоддингтоном и Томом. Конечно, я чувствую, что книга слишком значительна, чтобы ее можно было столь легко отбросить, и в заключение я хотел бы вспомнить изречение Мильтона: «… Истина никогда не приходит в Мир иначе, нежели как побочный ребенок, приносящий бесчестье породившему его» {«The Doctrine and Discipline of Divorce», 1643–1644).

M. Т. Исаак

(Медицинский Колледж Больницы Св. Варфоломея, Лондон, U. К.)

29 октября 1981

«Nature» возобновила атаку рецензией профессора Д. Р. Ньюса

Карточный притон

Название этой книги обманчиво скромно. Автор не удовлетворяется тем, что предлагает лишь новую науку о жизни, так как он переоценивает многие черты реального мира, открытые естественными науками, и высказывает предположение, что существует великий принцип сохранения, проявляющий себя как в жизни субатомных частиц, так и в развивающемся эмбрионе или в поведении человеческих существ. Принцип состоит в следующем: то, что происходит сейчас или произошло ранее, может оказывать влияние, не затухающее в пространстве или во времени, на будущие события подобного же рода. Это влияние вызывает повторение того, что совершилось ранее. Степень подобия, делающая живой организм способным отвечать на это влияние, есть степень его специфичности. Однако не все события подчиняются принципу «формативной причинности».

Непосредственным приемником сообщений является «морфогенетическое поле», которое направляет изменения формы в связанном с ним «морфогенетическом зародыше» до тех пор, пока его (поля) предписания не начинают восприниматься и «морфическая единица» в итоге не совпадет с самим полем. Морфогенетическое поле ассимилирует опыт всех предшествующих подобных морфических единиц с помощью процесса, именуемого «морфическим резонансом». Ни морфический резонанс, ни подчинение морфогенетического зародыша приказам своего морфогенетического поля не включают обмена материей и энергией.

Это, как я понимаю, есть суть аргументации д-ра Шелдрейка.

Конечно, это весьма отважный поступок – на менее чем двухстах страницах изложить столь революционное отрицание всего, вероятность чего показала эмпирическая наука. Нельзя также отрицать необходимость некоторой снисходительности по отношению к носителям действительно экстраординарных идей. Они не имеют ободряющей поддержки тыла, состоящего из допущений и предпосылок, которые разделяют с ними читатели. Но они должны стараться, по крайней мере, выражаться ясно, как бы это ни отражалось на правдоподобии их утверждений.

Сочинение д-ра Шелдрейка подобно грезам миссис Блум – ни один предмет не изучается обстоятельно, прежде чем перейти к другому, а другой, также до разрешения соответствующих вопросов, опять сменяется каким-либо третьим. Было бы недоброжелательно предположить, что это есть способ избежать трудностей, но даже читатели, которые совсем не сочувствуют автору, могут приветствовать более четкое изложение его позиции. Например, при обсуждении ограничений морфического резонанса автор предполагает, что, в то время как прошлые события могут производить эффект в настоящем, будущие события этого делать не могут. Признавая, что, рассуждая логично, влияние будущих событий на настоящие можно допустить, он все же исключает такое влияние простоты ради и затем строго замечает, что, «только если бы были убедительные эмпирические доказательства физического воздействия со стороны будущих морфических событий, было бы необходимо рассматривать такую возможность серьезно». Помимо двусмысленности употребления словосочетания «физические воздействия» в обсуждения сверхфизических феноменов, читатель остается в недоумении также относительно того, почему столь же строгое рассуждение не было применено к прошлому.

Д-р Шелдрейк действительно верит в то, что его идеи могут быть подтверждены экспериментом, но его предложения по части таких экспериментов неудовлетворительны и носят весьма предварительный характер. Так, «если тысячи крыс обучались выполнению новой задачи в лаборатории в Лондоне, после этого такие же крысы должны быстрее обучаться выполнению той же задачи в других лабораториях где-либо еще. Если скорость обучения крыс в другой лаборатории, скажем в Нью-Йорке, измеряется до и после обучения крыс в Лондоне, то крысы, испытываемые во втором случае, должны обучаться быстрее, чем в первом».

Ну да, но так же должно быть и без вмешательства Лондона, и любые количественные предсказания действия этого гипотетического принципа настолько произвольны, что поставить такие эксперименты действительно может быть очень сложно. Д-р Шелдрейк признает, что в своих весьма случайных предложениях некоторого набора экспериментов для каждого он описывает возможный результат, подтверждающий формативную причинность, но при этом противоположный результат оказывается неубедительным. Было бы хорошо, если бы он мог предложить нам предсказания своей гипотезы, неподтверждение которых закрыло бы вопрос.

Всякий, у кого возникает искушение принять всерьез формативную причинность или морфический резонанс, должен спросить себя, почему он это делает. Мир, постоянно посещаемый посланиями из прошлого, причем некоторые из них, исходящие, например, от морфических единиц вымерших видов, обречены вибрировать вечно, напрасно ища морфогенетический зародыш, с которым они могут вступить в резонанс, – такой мир может быть призывом к поэзии. К сожалению, он может порождать также упорный страх перед научным пониманием явлений. Д-р Шелдрейк в начале книги объясняет, что некоторые известные проблемы биологии весьма сложны, а другие – в принципе неразрешимы, например те, которые связаны с эволюцией и происхождением жизни. Оказывается, ни одна из этих проблем не может быть решена и с помощью формативной причинности, поскольку они носят характер, скорее, творческий и уникальный, нежели повторяющийся. Но в конце его изложения по крайней мере один читатель имел явное впечатление, что внутренняя неразрешимость имеет для автора свою привлекательность и что гипотеза формативной причинности была его вкладом в счастливое состояние помрачения ума.

Д. Р. Ньюс (5 ноября 1981)

Тем не менее в рождественском книжном приложении к «Нэйчур», в котором публиковались мнения выдающихся ученых о том, какие книги им особенно понравились в 1981 году, лорд Эшби, член Королевского Общества, выбрал «Новую науку о жизни», назвав ее «удивительным вызовом ортодоксальным теориям развития растений и животных».

Статьи об этой гипотезе и вызванные ею дискуссии в последующие три года появлялись в газетах, журналах и книгах в Англии, Австралии, Индии, Японии, Южной Африке, США, в Западной и Восточной Европе, а также обсуждались на радио и телевидении по крайней мере в десяти странах. В подавляющем большинстве этих дискуссий высказывались симпатии к новым направлениям исследований, предлагаемым гипотезой, но, разумеется, оппозиция не сложила оружия. Например, после статьи об этой гипотезе в газете «Гардиан» профессор Льюис Волперт, член Королевского Общества, снова выступил в печати.

Факты или фантазии?

Научной аналогией художника, голодающего в мансарде, может служить визионер вне обычной лаборатории, идеи которого вначале презирают, но в конце концов их принимают. …Брайан Айнглис увековечил этот образ своей статьей («Тело и Душа», 28 декабря), в которой он полностью поддерживает идеи, высказанные в «Новой науке о жизни» Руперта Шелдрейка.

Шелдрейк выдвинул идею, что в мире живого такие процессы, как эмбриональное развитие, эволюция и обучение, включают мистический процесс, называемый морфическим резонансом. Он предположил, что путь развития руки или глаза можно понять только с помощью морфогенетических зародышей в клетках, которые вступают в резонанс с прошлыми формами. Таким образом, он отвергает как не соответствующие (научным) требованиям всю генетику, эмбриологию и теорию эволюции (не говоря уже о теории обучения) и утверждает, что нашел ответ на все несоответствия в рамках своей новой теории.

Взгляды Шелдрейка – это взгляды модернизированного виталиста, мистические и бесполезные, как всегда. Главная идея в том, что природа живых организмов никогда не может быть объяснена на языке физики и химии. Особенно странно, что витализм нужно оживлять сегодня, когда молекулярная биология успешна более, чем когда-либо раньше. Доброжелательный отклик на такие идеи отражает, по-видимому, глубокую и искреннюю потребность у многих людей в мистических объяснениях, которые оставляют душу незатронутой и позволяют более терпимо относиться к тому, что все мы смертны. Подобно религиозным верованиям, такие представления не имеют ничего общего с наукой.

Мы знаем гораздо больше о развитии организации и формы, чем допускает Шелдрейк. Его обсуждение регенерации типично для его общего подхода. Многие животные способны восстанавливать утерянные части тела. Шелдрейк утверждает, что такая биологическая регуляция не может объясняться с помощью любой машиноподобной системы. Но это значит игнорировать наше современное понимание, например, одной из простейших регенерирующих систем – гидры.

Мы не достигли исчерпывающего понимания того, как гидра регенерирует свою голову, когда ее удаляют, или как маленькая, но вполне нормальная гидра регенерируется из фрагмента особи большего размера, но имеется множество экспериментальных подробностей и, что более важно, существуют модели, которые дают очень хорошее объяснение процесса регенерации. Они ясно показывают, как физико-химическая система может обеспечить основу для регенерации определенной структуры. Никакие из этих работ не требуют каких-либо концепций типа морфического резонанса. Верно также, что есть много аспектов, которые мы пока не понимаем. Но это не означает, что такие процессы представляют непроницаемую тайну, совсем наоборот – у нас имеется ясное представление о том, на какие вопросы мы хотим получить ответ.

Чтобы новую теорию можно было принять всерьез, она должна, как минимум, оперировать современными экспериментальными данными, а также современными теориями. Морфический резонанс в этом отношении совершенно безнадежен, поскольку он даже не касается экспериментальных данных. Он просто утверждает действие неизмеряемых, количественно неопределяемых сил. Но, кричат его защитники, теория проверяема и потому удовлетворяет критерию научности Поппа. Это абсолютно неправильное понимание природы науки. Можно иметь абсурдные теории, которые проверяемы, но это не делает их наукой. Рассмотрим гипотезу, что поэтическая Муза обитает в маленьких частичках, содержащихся в мясе. Она может быть проверена путем выяснения того, улучшаются ли поэтические способности у тех, кто съедает больше гамбургеров.

Одной из характерных черт псевдонауки является ее опора на одиночные наблюдения. Одиночные случаи могут доказать ошибочность теории, но, чтобы опровергнуть всю генетику и развитие, нужно быть очень уверенным в том, что наблюдения, свидетельствующие против них, действительно правильны. Вас можно убедить в том, что Королева является агентом России, но поскольку для этого вам нужно было бы отказаться от всех ваших убеждений и доказательств противного, то эти другие свидетельства должны быть подавляющими и непреодолимыми. Так происходит в науке.

Прогресс науки достигается не усилиями чудаков, которых вначале отвергают, а затем признают. Совсем наоборот. Наука движется вперед благодаря людям, которые делают трудоемкие и часто сложные эксперименты, спорят друг с другом, меняют свои мнения, придумывают новые теории и модифицируют их в результате широкой инициативы (научной. – Прим. пер.) общественности. Разумеется, новые идеи часто воспринимаются скептически, так и должно быть. Но эти идеи лежат в принятых научных рамках.

Неудивительно, что Айнглис предполагает, что идеи Шелдрейка могут явиться основой для понимания паранормальных явлений. Это было бы объяснением нереального через нереальное, подобно умножению нуля на ноль.

Льюис Волперт, профессор биологии в применении к медицине из Медицинской школы госпиталя Миддлсекс

(11 января, 1984)

Теоретические модели регенерации у гидры, на которые ссылается профессор Волперт, учитывают возможные физические или химические факторы, которые могут влиять на клетки в их различных положениях в тканях, вследствие чего синтезируются различные белки. Однако это никак не умаляет обсуждение морфогенеза в нашей книге, так как в ней предполагается – в порядке дискуссии, – что такие факторы можно не только постулировать теоретически, но и обнаружить фактически путем эмпирического исследования.

2. Дискуссии

Я имел счастливую возможность участвовать в обсуждениях гипотезы формативной причинности, благодаря приглашениям на конференции и семинары в Англии, а также в Австрии, Канаде, Германии, Голландии, Индии, Швейцарии, Швеции и США, в университетах, научно-исследовательских институтах и разных других организациях. Я был поражен тем, сколь велик был интерес к этим идеям среди как ученых, так и неученых, и удивительнее всего был интерес Конгресса США, где я выступал в Расчетной Палате по будущим расходам в июне 1983 года.

Многие из этих дискуссий были ценными, стимулировали мысль и породили множество новых идей, часть которых вошла в книгу, над которой я сейчас работаю. Помимо общих обсуждений гипотезы и ее приложений, состоялось также несколько научных семинаров для рассмотрения конкретных способов ее проверки… И, конечно, кроме организованных встреч и семинаров, я продолжал обсуждать эти идеи с друзьями и коллегами. Как оказалось, среди ученых физики были более готовы к восприятию идей такого типа, чем биологи; особое удовольствие я получил от нескольких дискуссий с профессором Дэвидом Бомом, специалистом по квантовой физике.

3. Конкурсы

В октябре 1982 года Тэрритаунская Группа Нью-Йорка объявила приз в 10 000 $ за лучший тест гипотезы формативной причинности, который можно провести до 1 января 1986 года. Приз дается за экспериментальные результаты, которые либо подтверждают гипотезу, либо опровергают ее. Судить будет международное жюри из ученых, в которое входят профессора: Дэвид Бом, Марко де Вриз, Дэвид Димер и Майкл Овенден. Датский фонд предлагает второй приз в 5000 $ для того же конкурса, а издатель немецкого перевода «Новой науки о жизни», Мейстер Ферлаг, в Мюнхене предлагает третий приз.

28 октября 1982, одновременно с объявлением приза Тэрритаунской Группы, «Нью Сайентист» объявил конкурс на постановку экспериментов, которые бы «критически исследовали» гипотезу формативной причинности, с особым акцентом на «эксперименты, которые могут быть проведены дешево и просто: скорее, выпускниками университетов… чем специальными учреждениями». Результаты были опубликованы 28 апреля 1983:

Первый приз получил д-р Ричард Джентл, специалист по механике жидкостей из Ноттингемского университета. Его идея замечательно проста. Он прислал нам детский стишок на турецком языке вместе с бессмысленными текстами, составленными из тех же слов. Гипотеза Шелдрейка предсказывает, что людям, которые не говорят по-турецки, легче будет выучить истинный стишок, даже несмотря на то что он будет для них не менее непонятен, чем фальшивый (поддельный), поскольку миллионы турок уже выучили его в прошлом.

Наши судьи (четверо уважаемых ученых) оценили элегантность идеи д-ра Джентла и тот факт, что она не требует больших затрат. Любой желающий (например, школьный учитель) может провести такой эксперимент.

Однако критики уточнили идею д-ра Джентла. Они указали, что детские стихи – не просто стихи: возможно, что подлинный «турецкий стишок лучше запоминается, чем бессмысленный рифмованный набор слов; на самом деле детские стихи могут схватываться быстрее отчасти потому, что они имеют внутренний располагающий ритм».

Но известный японский поэт, Шунтаро Таникава, прислал Руперту Шелдрейку старый японский стишок и специально написал еще настоящее стихотворение и бессмысленное стихотворение, все в одинаковом ритме и размере. Окажется ли, что людям на Западе легче выучить старый стих, чем одинаково звучащие «контрольные» стихи, поскольку японцы уже учили их раньше?

Два других эксперимента разделили второй приз и выиграли каждый по 100 фунтов. Д-р Сьюзен Блэкмор из лаборатории мозга и восприятия Университета в Бристоле предлагает учить группу маленьких детей пользоваться «управляемым младенцем магнитным проигрывателем», изобретенным ею вместе с Томом Тросиянко; этот аппарат должен быть скоро выброшен на рынок. Через шесть месяцев, когда тысячи детей научатся обращаться с этим аппаратом, начнется обучение второй группы детей. Гипотеза Шелдрейка предсказывает, что вторая группа будет обучаться быстрее, чем первая. Но этот тест довольно дорогостоящий и требует больших затрат времени, чем идея Джентла, а один из судей считает, что разнообразие способов воспитания детей может внести «шумы» в такой эксперимент.

Д-р Верной Непп, приглашенный лектор Медицинского центра Корнеллского госпиталя в Нью-Йорке, также выиграл 100 фунтов. Он предложил вызывать апоплексический удар у крыс, несколько раз вводя им препарат лигнокаин (lignokaine), так чтобы каждая доза была недостаточна для стимуляции припадка. Со временем такая процедура повышает чувствительность крыс к этому препарату, это явление известно как «возбуждение». Согласно гипотезе Шелдрейка, после проведения такой процедуры с одной группой крыс у других крыс той же линии «возбужденные» припадки должны случаться чаще. Однако такой эксперимент стоит довольно дорого, а один из судей полагал, что огромное количество уже проведенных работ по химическому возбуждению крыс может запутать картину.

Наш собственный конкурс закончен; мы поздравляем победителей и благодарим судей и многих участников, высказавших прекрасные идеи и критику. Предложение Тэрритауна действительно до конца 1985 года. Между прочим, этот конкурс может быть уникальным… потому что, когда же еще предлагались деньги за проверку идеи?