355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Рудольф Баландин » Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно » Текст книги (страница 9)
Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 05:33

Текст книги "Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно"


Автор книги: Рудольф Баландин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Пылинка в бурях эпохи

Процесс познания – это как бы развертывание и взаимодействие двух миров: внутреннего мира человеческого сознания и внешнего мира природного бытия, олицетворенного, как для Луллия, так и для Бруно, в боге. Почему возможно это взаимодействие? Потому что существует органичное единство внутреннего и внешнего. Человеческое сознание раскрывается навстречу потоку идей, поступающих извне. Значит, в сознании хранятся тени их, присутствует память о них, – «золотая цепь, укрепленная на небе И протянутая до Земли».

Исходя из подобных мыслей, Луллий и Бруно приходили к противоположным выводам. По Луллию, в результате механического соединения понятий можно достичь понимания природы. Для Бруно акт познания определяется слиянием с природой.

Средневековый «луллизм» дает себя знать не только в содержании, но и в стиле парижских трактатов Бруно – витиеватом, аллегоричном, подчас путаном. Объясняются стилистические особенности трактатов и сложностью задач, поставленных автором. Его произведение, можно сказать, имеет четыре грани (подтекста). Это пересказ некоторых идей Луллия и их разработка. Одновременно – изложение основ собственного мировоззрения и, наконец, сатира. Очень трудно соединить все это – тематически и стилистически – в пределах одного произведения.

Бруно охотно пользовался аллегориями. Нередко злоупотреблял ими. Не всегда можно точно определить, что имел в виду автор. Образное аллегорическое изложение отвечало его поэтической натуре. А еще это была демонстрация мнемонических приемов, когда с помощью символов и образов запоминаются умозаключения. Вдобавок аллегории позволяли высказать то, о чем иначе говорить было слишком опасно.

Так, в «Песне Цирцеи» сопоставляются люди и животные. Некоторые сопоставления весьма нелестны для церковников. Монахи сравниваются с обезьянами. Доминиканцам, участвовавшим в трибунале инквизиции, достается особенно крепко. На вопрос, как распознать среди множества собачьих пород самую злую, следует ответ: «Это та самая порода варваров, которая осуждает и хватает зубами то, чего не понимает. Ты их распознаешь потому, что эти жалкие псы гнусным образом лаются на всех незнакомых, хотя бы и добродетельных людей, а по отношению к знакомым проявляют мягкость, даже если эти знакомые и отъявленные мерзавцы!»

Кто же эти худшие из псов? И почему псы? И что означает название ордена? «Домини канес» по-латыни – «господни псы»; эта игра слов была широко известна.

Бруно часто пользуется аллегориями. Однако там, где, казалось бы, нужна повышенная осторожность, он изъясняется наиболее понятно, намеки его весьма прозрачны.

Резко обрушивается он на религиозных фанатиков, которые «сосредоточивают всю силу своего воображения на смерти какого-нибудь Адониса» (ясно, что во времена Бруно на смерти Адониса никто не сосредоточивал всю силу своего воображения; верующим католикам полагалось постоянно осмысливать и переживать смерть Христа-спасителя). Такой человек, по словам Бруно, «обманывает себя пустым почитанием призраков, умертвляет плоть и обессиливает дух различными искусственными средствами – уединением, молчанием, темнотой, дурманящими мазями, бичеванием, холодом или жарой – и идет навстречу жалкому, умственному расстройству».

Неистовый Ноланец продолжает обличать «святое папское воинство» даже в трактатах сугубо научных. Он не способен сдерживать негодование. К счастью, язык аллегорий помогал избегать острых конфликтов. Бруно, несмотря на его язвительные выпады против религиозного фанатизма, продолжает пользоваться большой популярностью, читает лекции, посещает модные салоны и кружки любителей наук и философии.

Благоденствие Бруно в Париже было слишком непрочным. Виной тут был не его строптивый характер, а историческая ситуация и особенно личность молодого и небесталанного короля Генриха III. Он с юных лет зачитывался трудами Макиавелли и увлекался философией. Возможно, по примеру рассудительного Марка Аврелия, он мечтал стать правителем-философом. Во всяком случае, даже придя к власти, сохранил любовь к мудрости. К удивлению двора, а также иноземных послов, мог «терять» по два-три часа в день на занятия философией. Если учесть, что Генрих III стремился утихомирить религиозные распри и жить в мире с соседними государствами, то вполне оправдываются лестные (если не сказать льстивые) высказывания Бруно в его адрес.

Однако приходится учитывать и другое. Генрих III Валуа – последний из этой династии – тратил значительно больше времени на развлечения, косметику, наряды, чем на философию да и на государственные дела. Он предавался то неудержимому разгулу, то мрачному покаянию. Взрывы веселости сменялись меланхолией, лихорадочная активность – безучастностью. Он был рабом настроения. «Сильный мира сего» имел слишком слабый характер. Своевольный абсолютный монарх был безволен. Управитель делами крупнейшего государства и судьбами миллионов подданных не способен был управлять самим собой.

Последний Валуа отдавал себе отчет в трудностях, переживаемых страной. Но предпочитал делать вид, что все идет к лучшему. У страивал роскошные многодневные балы, развлекался с придворными дамами, кутил с приближенными. Чтобы укрепить королевскую власть и обогатить казну, Генрих III отменил некоторые привилегии церкви и наложил на высшее духовенство подать, называемую добровольным даром. Однако церковники не желали добровольно одаривать короля. К финансовым обидам добавились религиозные: король предоставил гугенотам свободу обрядов и богослужений.

Эта политика разъярила папу римского, отлучившего Генриха III от церкви. Против короля выступил предводитель католической лиги Генрих Гиз, мечтавший о королевской короне. Католикам стал противодействовать Генрих Наваррский, вновь обратившийся в протестантство.

Бруно предчувствовал приближение серьезных политических перемен во Франции. Было ясно, что королем будет Генрих. Но какой: Валуа? Бурбон? Гиз? Судя по шаткости позиций нынешнего короля (Генрих Валуа был обречен. Жизнь его вскоре прервал монах Жак Клеманс ударом кинжала), по неопределенности поведения Генриха Наваррского, по усилению католической лиги, казалось, что наибольшие шансы на трон имеет Генрих Гиз. А если так, то, придя к власти, он укрепит положение католической церкви, получит благословение папы римского и предоставит инквизиции широкую возможность проводить религиозный террор, уничтожать инакомыслящих. В число их, безусловно, войдет и беглый монах, а ныне профессор Сорбонны Джордано Ноланец.

Примерно так рассуждал Бруно. Постоянные опасности и скитания приучили его к предусмотрительности. Воспользовавшись благоволением короля Генриха III, он решил перебраться в Англию. Там наиболее прочное положение завоевали протестанты. Королева Елизавета не поощряла религиозный террор. Она была озабочена политическими интригами. Трон достался ей после трудной борьбы за власть – опасностей, страданий и унижений.

Ее отец Генрих VIII, король Англии с 1509 года, не признавал папу римского (который посмел вмешаться в его запутанные и преступные брачные дела), но оставался католиком. Король возглавил английскую церковь, став всесильным владыкой. Ради политических целей он с одинаковой легкостью казнил и протестантов и католиков.

После его смерти на престол взошел десятилетний сын Эдуард VI. Стали главенствовать протестанты. Сменила его через шесть лет сестра (по отцу) Мария, жена Филиппа II, короля Испании. Она была фанатичной католичкой и признавала папскую власть. При ней процветали религиозные гонения. Этим королева Мария (Кровавая) желала упрочить власть свою и католической церкви. Однако добилась противоположного результата. Многие влиятельные образованные британцы, а также народные массы не поддерживали подобные меры.

Подавив восстание протестантов, Мария решила избавиться от «конкурентки» Елизаветы (сестры по отцу): заточила ее в лондонский Тауэр. Елизавете угрожала смертная казнь. Однако судьба распорядилась иначе. В 1558 году Мария умерла, и Елизавета, выйдя из тюрьмы, взошла на трон. Впрочем, надо уточнить, что в данном случае распорядилась не «слепая судьба», а сказалось счастливое для Елизаветы стечение обстоятельств.

Вторая претендентка на престол ревностная католичка Мария Стюарт была королевой Шотландии и наследницей престола Франции. Приход ее к власти мог способствовать объединению Англии и Франции в борьбе против главенства Испании. Поэтому Елизавету поддерживал Филипп II. Он полагал (и справедливо), что его жена, королева Мария, страдающая водянкой, вскоре умрет и он сможет жениться на Елизавете.

Папа римский поддерживал Марию Стюарт Шотландскую. Но для правоверного католика Филиппа II выгода политическая оказалась сильнее религиозных принципов. Вдобавок Елизавета пользовалась поддержкой протестантских государств Германии, Нидерландов, а также французских гугенотов. И все-таки, пожалуй, наиболее важным доводом в пользу Елизаветы для англичан было жестокое правление ее предшественницы.

В общем, Елизавета придерживалась политических и религиозных взглядов своего отца: католицизм без главенства папы римского; подчинение церкви королеве. Наиболее сурово она расправлялась с кальвинистами, пуританами. Менее строгим наказаниям подвергались паписты. Государственным секретарем стал даровитый Вильгельм Сесиль – протестант.

Соперничество двух королев – Английской (Елизаветы) и Шотландской (Марии Стюарт) – вызывало в стране междоусобицы. Взбалмошная Мария Стюарт не смогла удержать власть в Шотландии и вынуждена была просить защиты у Елизаветы. Встреченная как почетная гостья, Мария была вскоре заключена в тюрьму. Это вызвало недовольство английских католиков. Мария Стюарт в плену оказалась опаснее, чем на свободе. Ее тюремный замок превратился в очаг заговоров против королевы Английской, при поддержке Филиппа II, Гизов и папы Григория XIII.

С годами власть Елизаветы укреплялась. Протестанты в Англии одерживали верх над католиками. В этом проявилась новая расстановка социальных сил. Главенству аристократических фамилий, преимущественно католического вероисповедания, приходил конец. Англия прощалась с наследием средневековья. Набирали могущество средние сословия: предприимчивые купцы, расчетливые финансисты, отважные мореплаватели, умелые промышленники. Им мешали устарелые порядки, сковывающие личную инициативу.

Становление новых классов проходило в социально-политической борьбе. Она обострялась национальными конфликтами. Постоянно вспыхивали восстания в Ирландии, где католики выступали борцами за свою веру и за независимость от колонизаторов-англичан. При военной и моральной поддержке папы Григория XIII пламя восстания охватило весь остров, и Елизавете с трудом удалось погасить его.

Чем дольше длилось правление Елизаветы, тем больше укреплялись ее позиции. Как говорится, время работало на нее. Возрастало экономическое могущество королевства, а вместе с ним – политическое, военное, идейное. Укрепление государственной власти сопровождалось усилением религиозных гонений. В конце 1582 года новоназначенный архиепископ Уайтгифт возглавил комиссию, призванную выискивать и карать противников англиканской церкви (значит, и королевы). Последовали пытки и казни вероотступников. Теперь, когда Елизавета имела поддержку влиятельных социальных групп, террор упрочал ее власть.

О предстоящем переезде Бруно английский посол в Париже счел нужным уведомить секретаря королевы Уолсингэма: «Синьор доктор Джордано Бруно Ноланец, профессор философии, о религиозных убеждениях которого не могут дать хорошего отзыва, намеревается ехать в Англию».

Бруно заручился рекомендательным письмом короля Генриха III к французскому послу в Лондоне Мишелю де Кастельно, синьору де Мовисьер. Покровительство посла было для Бруно обеспечено не столько королевской рекомендацией, сколько личными качествами Мишеля де Кастельно. Этот человек был убежденным католиком. Но, по его мнению, утверждать католическую веру следовало благими примерами, добрыми делами, разумными доводами, а не жестокостями, нетерпимостью.

Поселившись как гость в доме посла Франции, Бруно был избавлен от посещения ежедневной мессы и получил возможность писать трактаты. Один из них был вскоре издан (на средства де Кастельно): «Объяснения тридцати печатей». В нем вновь шла речь о луллиевом искусстве. Цель публикации: показать свои познания для того, чтобы получить разрешение читать лекции в Оксфордском университете.

В письме вице-канцлеру университета Бруно без ложной скромности именует себя профессором высочайшей философии, доктором совершеннейшего богословия; утверждает, что известен всем цивилизованным людям; он пробуждает спящих, уничтожает невежество; он гражданин мира, сын отца-неба и матери-земли.

Своей цели он добился. Его пригласили в Оксфорд. Правда, знаменитый университет переживал не лучший период своей истории. Некогда он славился преподаванием богословия и философии, диспутами авторитетных теологов, отличной библиотекой. Ныне, когда настала пора новой философии и науки, оксфордские педанты пытались продолжать учить по-старому. Диспуты выродились в унылое вещание «истин» и в упражнения в риторике и схоластике. Парадные церемонии, торжественные шествия и назначение новых профессоров постепенно подменили живую творческую мысль. Библиотеку «очистили» от крамольных книг, в том числе по математике. Ветер перемен не проникал в затхлые помещения. Специальный декрет запрещал преподавателям заниматься «бесплодными и суетными вопросами, отступая от древней и истинной философии». Отклонения от Аристотеля наказывались штрафами.

И вдруг – выступления в Оксфорде Джордано Бруно Ноланца!

О впечатлении, которое он произвел на почтенных профессоров, можно судить по свидетельству одного из них – Джордано Эббота (ставшего впоследствии архиепископом Кентерберрийским). Он с ехидцей отметил, что титул Джордано Бруно Ноланца «был длиннее, чем его рост». А о самой лекции отозвался так: «Более смелый, чем разумный, он поднялся на кафедру нашего лучшего и прославленного университета, засучив рукава, как фигляр, и, наговорив кучу вещей о центре, круге и окружности, пытался обосновать мнение Коперника, что Земля вертится, а небеса неподвижны, тогда как на самом деле скорее кружилась его собственная голова».

Крамольные мысли высказывал Бруно не только о строении мироздания, но и о душе, утверждая ее единство с телом, и о боге, утверждая его единство с природой. Разум человеческий, по его словам, не дан свыше, а отражает особенности телесного облика, в частности – наличие рук и ног. (Эта идея только в XIX веке укоренилась в науке и философии – и то после острых дискуссий; насколько же нелепой представлялась оксфордским педантам XVI века!)

Лекции Ноланца вызывали у студентов интерес и недоумение. Это было необычайное представление. Лектор ни обликом, ни поведением, ни манерой говорить, ни содержанием речей не походил на почтенных оксфордских мудрецов: одет бедно и небрежно, держится без многозначительности… Одно уж это было подозрительно.

Оксфордские педанты были точно обрисованы Бруно в диалоге «Пир на пепле»:

Смит.Хорошо говорят по-латыни?

Теофил.Да.

Смит.Джентльмены?

Теофил.Да.

Смит.Ученые?

Теофил.Довольно компетентные.

Смит.Благовоспитанные, вежливые, культурные?

Теофил.В известной степени, да.

Смит.Доктора?

Теофил.Да, сударь. Да, господа, да, матерь божия. Да, да… Я думаю, они из Оксфордского университета.

Смит.Квалифицированные?

Теофил.Ну как же нет? Избранные люди, в длинных мантиях, облаченные в бархат. У одного две блестящие цепи вокруг шеи. У другого – боже ты мой! – драгоценная рука с дюжиной колец на двух пальцах… Похож на богатейшего ювелира.

Смит.Высказывают познания на греческом языке?

Теофил.И к тому же еще и в пиве…

Таковы были люди, противостоящие Бруно – преуспевшие более в изыскании для себя почетных должностей и богатств, чем в новых знаниях. А Ноланец… О его красноречии и самооценке свидетельствует другая выдержка из того же диалога:

«Ноланец… освободил человеческий дух и познание, которые были заключены в теснейшей тюрьме мятущегося воздуха… при этом крылья у человеческого духа были обрезаны, чтобы не мог он взлететь, раздвинуть завесу этих туч, увидеть то, что за ними действительно скрывается, и освободиться от тех химер, которые, выйдя из болот и пещер земли, подобно Меркуриям и Аполлонам, якобы спустившимся с неба, заполнили весь мир множеством обманов, бесчисленными сумасбродствами, грубостями и пороками под видом добродетелей, божеств и учений; эти химеры, одобряя и утверждая туманный мрак софистов и ослов, потушили свет…

И вот Ноланец, пересекший воздушное пространство, проникнувший в небо, пройдя меж звездами за границы мира, заставил исчезнуть фантастические стены первой, восьмой, девятой, десятой и прочих, каких бы еще ни прибавили, сфер…

Так перед лицом здравого смысла он ключом тщательнейших исследований открыл те убежища истины, которые могут быть нами обнаружены, обнажил скрытую под покровом природу, раскрыл глаза у кротов, излечил слепых…»

Подобные замысловатые риторические фигуры, образы, сравнения, резкие выпады против тех, кто с ними не согласен, – все это настораживало английскую публику и настраивало ее против оратора. Слишком прям, искренен был Ноланец. А его темперамент воспринимался как нечто неприличное в занудном, вялом обществе оксфордских «мужей науки».

Желая привлечь слушателей к своим взглядам, заинтриговать аудиторию, Бруно предварял научно-философские мысли долгими рассуждениями об истине и предрассудках, о своих достижениях и общепринятых заблуждениях. Но этот пестрый сумбурный поток слов и образов скрадывал, затушевывал те идеи, которые стремился утверждать он.

После приведенного выше восхваления успехов Ноланца последовало несколько фраз, в которых говорилось о множестве возможных обитаемых миров помимо Земли. А затем автор вновь пустился в общие рассуждения, уязвляя своих оппонентов. Он утверждает, что борец за истину, хотя бы и один, даже побежденный, все-таки «восторжествует над общим невежеством»: «…ведь фактически все слепые не стоят одного зрячего и все глупые не заменят одного умного».

Все так. Он прав по сути. Но не прав по ходу дискуссии. Надо было подробно изложить и убедительно обосновать свою идею. Таково лучшее возражение оппонентам. А на общие слова и язвительные выражения они могли ответить не менее общими, авторитетными тезисами Аристотеля, отпуская при этом нелестные замечания против яростного спорщика.

Так, в сущности, и случилось.

В июне 1583 года оксфордцы торжественно встречали польского магната Альберта Лоского. Он прибыл в Англию, не скупясь на расходы и демонстрируя свои богатства, щедрость, великосветские манеры, образованность. В честь его проходили празднества. Оксфорд несколько дней чествовал Лоского. Гостя сопровождал канцлер университета граф Лейчестер. Профессора приветствовали гостя по-латыни; он отвечал им тем же. Был устроен философский диспут (взамен прежнего рыцарского турнира). Польский высокородный пан произносил умные речи по всем правилам риторики, вызывая аплодисменты публики. Еще больший энтузиазм вызвали его подарки и пожертвования. (Английский вояж разорил Лоского, и оставшиеся годы свои он прожил в нищете.)

На философском диспуте был затронут вопрос о вращении Земли и бесконечности мира. Позицию Аристотеля и Птолемея защищали лучшие (официально) умы Оксфорда. Ноланцу была предоставлена возможность отстаивать систему Коперника.

По ходу диспута Бруно, по его словам, умело отвечал на все доводы докторов теологии и «пятнадцатью силлогизмами посадил пятнадцать раз, как цыпленка в паклю, одного бедного доктора, которого в качестве корифея выдвинула академия в этом затруднительном случае». В ответ «некультурно и невежливо выступила эта свинья доктор». В то же время с «терпением и воспитанностью держался его диспутант, который на деле показал, что он природный неаполитанец, воспитанный под самым благословенным небом». А оксфордских мудрецов Ноланец называл созвездием «упрямейшего педантичного невежества и самомнения, смешанного с деревенской невоспитанностью, которые заставили бы отступить многотерпеливого Иова».

Трудно представить пылкого Ноланца в роли многотерпеливого Иова. Будем помнить, что это – его версия диспута и вряд ли она очень точна. В одном можно не сомневаться: оксфордским педантам на этом турнире пришлось несладко от ударов рыцаря философии, итальянского пилигрима. Помимо обширных знаний, великолепной памяти и едкого остроумия, у Ноланца было еще одно преимущество: он служил истине и защищал правое дело. Он был мужествен и самоуверен. Верил в свою победу.

К этому времени он уже разработал основные положения своей философской системы. В частности, принял модель мироздания, которую давно обдумывал, но не торопился признавать наиболее верной. Годами не оставляли его сомнения в правильности этой модели. Только теперь, в Англии, он мог высказываться без оговорок.

На диспуте он воздал должное и Птолемею и Копернику. Однако добавил, что не смотрит на мир ни глазами Коперника, ни глазами Птолемея. На просьбу высказать свое мнение о Копернике он отвечал: «Этот человек был не ниже ни одного из астрономов, бывших до него. По природной рассудительности он даже был выше прославленных Птолемея, Гиппарха, Евдокса. Ему обязаны мы избавлением от некоторых ложных предположений примитивной философии, можно сказать, от умственной слепоты. Однако он знал математику больше, чем природу. Потому не замечал многое, что можно понять, только проникая в жизнь природы. Но этим не умаляется величие духа его, противостоящего вере, которой придерживаются глупые массы. Он соединил, слил, спаял вместе обломки древних идей и наблюдений, приближаясь к истине. Можно ли быть настолько подлым и невежливым по отношению к труду этого человека, посланного богами, как заря, которая предшествует восходу солнца истинной античной философии, в течение веков погребенной в темных пещерах слепоты и злобного бесстыдного завистливого невежества».

Один из привычных риторических приемов Бруно ныне относится к разряду недозволенных: заранее расточать похвалы тем, кто поддерживает твои взгляды, и клеймить позором тех, кто их не разделяет. Аудитория должна сделать свой выбор добровольно, а тут оратор предупреждает: не будете опровергать меня – значит, вы образованные разумные люди; попробуете спорить – значит, вы завистливые невежды.

Оппоненту в такой ситуации приходится отвечать по древнему и глупейшему принципу – «сам дурак». Если, конечно, оппонент не сдержан и не способен отвечать остроумно или убедительно. К сожалению, противники Ноланца в оксфордском диспуте не отличались такими качествами.

Опровергая великого Птолемея, Ноланец не соглашался полностью и с Коперником. Кто же в таком случае прав? Ноланец без всякого сомнения указывает на себя. Он считает единственно верной свою систему мира – бесконечного, с центром везде и окружностью нигде.

Один из оксфордских докторов не выдержал и закричал: «Ноланец сходит с ума и воображает себя основателем новой философии, стремясь возвыситься над многими другими философами и астрономами!»

Идейная дуэль перешла в заурядную перебранку. На остроумные выпады Бруно оксфордские мудрецы отвечали все более грубой бранью. Да и вспыльчивый Ноланец вряд ли был особо учтив. Диспут был сорван.

…Отделенные от этого события бездной четырех столетий, мы не можем быть вполне объективными судьями в споре молодого философа, предшественника современного научного мировоззрения, и педантов, отстаивающих устаревшие взгляды. Но наши симпатии безусловно на стороне Бруно. Разве не прав он, называя своих идейных противников невеждами, мракобесами?

Он прав. И все-таки, как ни странно, есть доля правды и в позиции оксфордских докторов.

На этом диспуте столкнулись не просто два мнения по частному вопросу, из которых должно было победить наиболее точное, убедительное. Здесь противостояли два мировоззрения. Одно – основанное на научном методе, другое – на религиозном. И хотя речь шла об одном и том же – строении мира, – обе стороны понимали свою задачу по-разному.

Нам, людям века науки, понятна и близка точка зрения Бруно. Он собрал имеющиеся астрономические факты, учел новые научные идеи и постарался объективно обобщить эти знания. Что значит объективно? Предельно отстранясь от человеческих ценностей и предрассудков. Его интересовало строение мироздания с позиций астрономии. С этих позиций человек выглядит среди звездных миров мельчайшей мимолетной пылинкой.

Попытаемся понять и оксфордских философов. Их приверженность к Птолемеевской геоцентрической системе мира определялась прежде всего религиозными взглядами. Они твердо знали, что, согласно священному писанию, бог создал из хаоса солнце, землю, животных, растения и, наконец, человека, одаренного разумом. В центре мира находился человек, которому представлена вся земля. И когда после многих событий древней истории, упомянутых в Ветхом завете, настало время пришествия Христа, это было событие не только земное – вселенское.

Птолемеева система наиболее точно отвечала христианскому религиозному мировоззрению. Опровергая систему Птолемея, Бруно, с точки зрения оксфордцев (да и почти всех богословов-христиан), посягал на религиозную картину мира, разрушал великую гармонию мироздания – Космоса и человека – микрокосма.

В центре христианской системы мира находились Земля и человек.

Центрами ноланской системы мира были бесчисленные небесные тела. Человеку оставалась роль зрителя одной из множества обитаемых планет в бесконечности Вселенной…

Вывод был ясен: Ноланец унижает человека, низводит к нулю его роль в мироздании. Этим колеблются сами устои веры. И Христос, говоря современным языком, явление частное, земное, а не вселенское. И что бы ни говорил Ноланец об астрономических вычислениях, о несовершенстве сфер планет, Солнца и неподвижных звезд, выдуманных Птолемеем, все это пустяки. Пускай ими занимаются науки: астрономия, физика, математика. Для философии важны высшие истины: они связаны не с мертвыми телами Космоса – планетами, звездами, но с живыми и разумными – человеком, богом. Ноланец, не ведая того, забывает о высшем ради низшего. Ведь Коперник скромно предлагал свою астрономическую систему как наиболее простую и точную с точки зрения математики – вот и все. А Ноланец осмеливается называть свою систему философской, да еще более возвышенной и верной, чем все другие системы!

Примерно так рассуждали философы – более богословы, чем ученые. Для них был неприемлем научный метод Бруно. Для них философия была служанкой богословия. Кто, будучи в рассудке, откажется от высшего ради низшего? Человеку предоставлено мироздание, ибо так решил бог; разум человеческий – божественный дар – есть исходная точка познания природы и бога, а потому покоится в центре Вселенной. Может ли быть иначе? Посредством разума человек познает все вокруг; он видит восходы и заходы солнца и вращение сферы неподвижных звезд. Он видит это и познает именно потому, что находится в центре всего.

Ноланец не обращал внимания на подобные рассуждения. Они не относятся к природе! Они не учитывают новых астрономических расчетов, подгоняя научные решения под готовый ответ, предлагаемый религией. А наука свободна. Она ищет истину не там, где требует богословие, а повсюду, в окружающей природе.

Религия – это то, что человек воображает. Наука – то, что знает. Для Бруно – неразумно отказываться от знаний ради выдумок. Для богословов знаниями следует пренебрегать, если они противоречат догматам религии.

Ноланец и его оппоненты совершенно по-разному понимали суть философии, ее отношение к науке и к религии. Они, можно сказать, говорили о разных философиях: о научной и о религиозной. В таком споре неизбежно растет взаимное непонимание и раздражение. Особенно безнадежное положение было у Бруно. Любые его доказательства – самые очевидные, неоспоримые! – не имели, с точки зрения богословов, никакой ценности, если противоречили принятым в религии догмам. Низшее подчиняется высшему!

Диспут в Оксфорде не мог закончиться победой Бруно. Ему противостояли глубоко вросшие в почву традиций, непоколебимые в своем упорстве педанты. Им не было дела до истин, не утвержденных высокими авторитетами богословия. Никакие самые разумные доводы не могли их сломить, сознательно глухих к доводам разума, логики, фактов.

Напыщенные официальные мудрецы не обладали ни любовью к знаниям, ни честностью, ни мужеством для того, чтобы признать свое поражение, сколь очевидным оно бы ни было. Что им истина? Им наиглавнейшее – должности, положение. В этом они преуспели. И они исполнены презрения к «странствующему рыцарю истины» – нищему, непризнанному гению – выходцу из неведомого городишки Нолы.

Пожалуй, Бруно это ясно понимал. Но не в его характере сдаваться. Если невозможно поколебать этих тупиц, то надо хотя бы сбить с них спесь!

И еще: следует помнить о зрителях. Они услышат доводы в пользу философии рассвета. У них пробудится интерес к идеям Ноланца. Вряд ли кто-либо станет его приверженцем. Но зерна истины будут заронены в души, рано или поздно давая всходы.

Увы: зрители остались безучастными к новым идеям о мире и человеке. Оживление началось только с того момента, когда оксфордские доктора стали показывать свои познания в ругательствах. Публика с удовольствием присоединялась к брани и угрозам в адрес иноземца. Кому в Англии не было известно, что при дворе Елизаветы особым уважением пользуются итальянцы? Да и при Марии Стюарт итальянцам жилось вольготно. А тут еще один объявился, старается свои домыслы выдать за новую философию. Не пора ли вздуть нахала?!

Страсти накалялись. И не логическими доказательствами теперь намеревались действовать противники Бруно, а более вескими аргументами – увесистыми кулаками.

Бруно вынужден был покинуть поле неравного боя. А вскоре он оставил и Оксфорд. Преподаватели ополчились против него. Студенты были не прочь поколотить строптивого итальянца.

Чем же так разъярил Бруно почтенных педантов, степенных англичан? Он писал об этом так:

«Если бы я… владел плугом, пас стадо, обрабатывал сад или чинил одежду, то никто не обращал бы внимания на меня, и я легко мог бы угодить всем. Но я измеряю поле природы, стараюсь пасти души, мечтаю обработать ум и исследую навыки интеллекта – вот почему, кто на меня смотрит, тот угрожает мне, – кто наблюдает за мной, нападает на меня, – кто догоняет меня, кусает меня, – кто меня хватает, пожирает меня, и это не один или немногие, но многие и почти все».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю