355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Рудольф Баландин » Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно » Текст книги (страница 8)
Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 05:33

Текст книги "Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно"


Автор книги: Рудольф Баландин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Бруно был совершенно не приспособлен к той социальной и духовной среде, которая сложилась в конце XVI века в Европе. Он и не желал приспосабливаться. В эпоху торжества догматизма и нетерпимости провозглашал идеи свободы, разума, любви. Он был нетерпим к нетерпимости. Был убежден, что нет и не может быть философии, зависимой от религиозных догм, единственно верной и неизменной.

Подобные взгляды в тот период имели мужество утверждать очень немногие. Судьба их была трагична. Избравший путь преодоления обрекал себя на лишения и опасности.

Бруно был волен выбирать путь приспособления или преодоления. Он выбрал второе. И этим был обречен. Обречен на скитания, тяготы жизни и мученическую смерть. Обречен на бессмертие за гранью личного существования.

Глава четвертая
Надежды и разочарования

Ты, девочка! Ты, с ангельским лицом,

Поющая над старой звонкой лютней!

Я мог твоим быть другом и отцом…

Но я один. Нет в мире бесприютней!

Высоко нес я стяг своей любви.

Но есть другие радости, другие:

Оледенив желания свои,

Я только твой, познание – София!

И. Бунин. Джордано Бруно

Из Швейцарии Бруно перебрался во Францию. Там продолжались столкновения между католиками и гугенотами. Разрушительные гражданские войны наносили стране и экономический и моральный урон. На юге Франции армия католиков, руководимая Генрихом Гизом, претендентом на королевский престол, сражалась с войсками Генриха Наваррского, которому суждено было стать прославленным королем Франции.

Не найдя работу в Лионе, Бруно перебрался в Тулузу. Здесь находился один из самых крупных университетов Европы, царил дух вольного студенчества и свободомыслия. Бруно предложили читать группам студентов курс астрономии и философии – открылась вакансия по кафедре философии.

Преподавать требовалось прописные учебные истины. Это не могло удовлетворить деятельный творческий ум Бруно. Приходилось смирять свои чувства. Ведь впервые удалось жить в сносных условиях и работать спокойно. Этим надо дорожить! Остается немало времени для выработки собственных идей.

Как некогда в монастыре, Джордано попытался вести двойную жизнь. На официальных занятиях толковал о сочинениях Аристотеля. Наедине создавал свою философскую систему. Но скрывать свои убеждения он не умел. В некоторых лекциях и на диспутах он все чаще возражал толкователям Аристотеля.

Нравы местного университета описал Франсуа Рабле. Герой книги Пантагрюэль захотел побывать во французских университетах. С наибольшей пользой для себя он посетил Тулузу. «…Там изучал танцы, а также искусство фехтования обеими руками, как это в обычае у студентов местного университета». Однако долго оставаться здесь он не рискнул «после того, как увидел, что студенты поджаривают живьем своих профессоров, как копченых сельдей…».

Подобные нравы заставили благоразумного Пантагрюэля высказаться примерно так: «Зачем мне греться снаружи, когда я любитель согреваться изнутри?»

Даже в Тулузе свободомыслие Бруно представлялось чрезмерным. Преподаватель университета посмел отвергнуть систему мира Птолемея в пользу какого-то безвестного польского богослова Коперника!

Бруно было не до шуток, когда он испытал на себе гнев тулузских блюстителей истины. Около двух лет посчастливилось ему преподавать в университете. И вновь – скитания…

В Париж он прибыл с дипломом доктора и званием профессора философии. В Парижском университете, однако, ему довелось преподавать только после окончания эпидемии чумы.

Вынужденная передышка в преподавательской деятельности его не огорчила. Он готовил к изданию рукописи «О тенях идей», «Песнь Цирцеи», «Искусство Луллия» и комедию «Подсвечник».

Свои первые лекции в Сорбонне он посвятил учению Фомы Аквинского о боге. Это были пробные лекции, вне конкретного курса. Прошли они успешно. Бруно предложили занять кафедру философии. Он вынужден был отказаться. Профессору полагалось обязательно посещать обедни и другие торжественные богослужения. А ведь он за самовольный выход из ордена и снятие монашеского одеяния был отлучен от церкви.

Бруно честно исполнял церковное предписание, хотя не терпел церковников и к официальным богослужениям относился скептически. Кто помешал бы ему посещать мессы? От католической веры он не отрекался. А ведь цена за эти «недозволенные» мессы была для него очень высока: возможность занять почетную и обеспеченную должность, приобрести авторитет и влияние.

…Славный король Генрих IV – гугенот – вынужден был десять лет спустя в сходных обстоятельствах принять католичество и посетить мессу. Он сделал это без тяжелых раздумий и ущемлений совести. Высказался с улыбкой: «Париж стоит мессы».

Бруно думал и поступал иначе. Не счел возможным идти против своей совести. Да и не придавал он большого значения выгодным должностям, наградам, высоким окладам. Он презирал тех, кто под видом озабоченности, поисками истины в действительности изыскивают для себя материальные блага:

«Самые жалкие из людей – это те, кто из-за куска хлеба занимаются философией». «Истина и справедливость покинули мир с тех пор, как мнения сект и школ сделались средствами к существованию». Для него это были не просто красивые фразы, но искреннее убеждение, которое он подтверждал поступками.

В отличие от политика, Бруно никогда не помышлял о власти над людьми, о подавлении противников. Единственно, к чему он стремился – к дискуссиям, доказательствам своих идей, выяснению правды. И вновь – не на словах, а на деле. Об этом он никогда не писал. Но поступал только в согласии с этими убеждениями.

Он продолжил чтение экстраординарных, необязательных для учащихся лекций. Успех их был велик. Наибольший интерес вызывали его выступления о луллиевом искусстве логично мыслить.

Поражала слушателей манера Бруно излагать материал. Он вдохновлялся, говорил напористо и быстро, цитировал наизусть обширные отрывки чужих сочинений, приводил неожиданные и яркие сравнения, остроумно и точно срезал оппонентов.

Один из учеников Бруно – Костич – свидетельствовал: «Джордано Бруно привлекал в Париже множество учеников и слушателей на свои лекции по луллианову и мнемоническому искусству. И я тоже присутствовал, хотя не всегда, на его чтениях, желая познакомиться с его изумительным искусством. Меня приводили в дикий восторг его мастерство и изобретательность. Он поразительно богатыми доводами демонстрировал на диспутах свое искусство убеждать».

Темпераментный, остроумный и на редкость памятливый итальянец настолько удивил парижан, что слухи о нем достигли короля Генриха III. Король даже в период обострившихся религиозных распрей старался сохранять не только веротерпимость, но и интерес к наукам и искусствам. Он пожелал познакомиться с Бруно.

Короля интересовало то же, что некогда кардинала и папу: каким образом приобрел свою изумительную память молодой священник – естественным путем или магическим искусством? Бруно не стал изображать из себя чудотворца и мага, а постарался пересказать королю некоторые приемы, укрепляющие память. Генрих III убедился, что память Бруно – не результат магии.

В ту пору, как обычно в эпохи обострения социальных конфликтов и междоусобиц, приобрели особую популярность представители оккультных наук: алхимики, гадатели, маги, астрологи, ясновидцы, хироманты. Правителей более всего интересовал дешевый метод получения золота из свинца и ртути (вернейший способ укрепить экономику государства). А еще хотелось наперед знать, что им угрожает и как добиться успехов в своих предприятиях (когда будущее безнадежно, остается надеяться на чудо).

Сохраняй Бруно таинственный и важный вид всезная и прорицателя, на короля это произвело бы немалое впечатление. А там – как знать! – могли последовать королевские милости. Но Бруно были чужды подобные ухищрения. В своей комедии «Подсвечник» он с добродушной иронией посмеивался над остроумными жуликами и шарлатанами. Однако в собственной жизни не желал играть подобные роли.

Свою книгу о разуме и познании мира «Тени идей» Бруно посвятил Генриху III. В те времена, когда большинство авторов не имело средств, чтобы печатать свои книги, а гонорары были ничтожными (если были вообще), книги посвящались покровителям, которые брали на себя издержки на издание. По рекомендации короля Бруно назначили экстраординарным профессором с постоянным вознаграждением.

В предисловии к книге «Тени идей» Бруно не пожалел громких слов, характеризуя ее и того, кому она была посвящена: «…Лучшие дары предназначены лучшим людям, более ценные – более достойным, а самые ценные – достойнейшим! Вот почему и этот труд, который по справедливости причисляется к величайшим, как по достоинству, так и по оригинальности открытий и серьезности доказательств, обращен к Вам, прекрасный светоч народов, блистающий доблестями души и высокими талантами, знаменитый, по праву заслуживающий признания ученых мужей. Вы великодушны, велики и мудры – примите благосклонно мой труд, окажите ему покровительство и рассмотрите со вниманием».

Может показаться, что неистовый Ноланец, обретя некоторую толику бытовых удобств и получив спокойную должность, отказался от своих отчаянных выходок и решил затаиться.

Но смиренность Бруно была обманчива.

Луллиево искусство

Жизни людей и идей взаимосвязаны и сложно переплетены. Идея может надолго пережить своего создателя. Однако рождением своим она всегда обязана человеку, отражая не только его разум, знания, но и характер, страсти, идеалы. Необычные идеи выдвигаются необычайными людьми.

Это полностью относится к идеям и жизни Раймунда Луллия. Имя его в конце средневековья стало нарицательным.

…Два великих образа олицетворяют для нас позднее испанское средневековье: Дон Кихот и Санчо Панса. Высота и напряженность духовной жизни, яростная верность идеалам, борьба за них без страха и сомнений. И – осмотрительная приземленность, озабоченность материальными благами, бытовыми утехами. (Учтем: вовсе не обязательно строй личности определялся сословной принадлежностью; бывали среди титулованных рыцарей духовные братья Санчо Пансы, а среди крестьян – Дон Кихота).

В судьбе Раймунда Луллия, философа и теолога XIII века, в его идеях соединились оба эти образа. Жизнь его – это неожиданный переход от Санчо Пансы (не крестьянина, но рыцаря, богатого дворянина) к Дон Кихоту (нищему страннику). В его учении странным образом сочетались предельная простота и необычайная сложность, примитивный метод поисков истины и многообразие возможных результатов этих исканий.

О Луллии рассказывали были и небылицы, и отделить одно от другого не всегда возможно. В молодости он наслаждался благами жизни при дворе арагонского короля. И вдруг он духовно переродился… Чем вызвано «вдруг», судить трудно. По одной версии – религиозными видениями, по другой – зрелищем смертоносных язв, разъедающих тело его любимой женщины. Он уединяется в горной обители, решив посвятить себя служению богу.

Луллий уверовал в единую истину разума и веры. В ту пору утверждал это единство Фома Аквинский. Он свирепо боролся с манихейской ересью – признанием двойственности истины. Гнездом манихейства считался тогда Парижский университет, где преподавал один из теоретиков этого направления Сигер Брабантский.

К тому времени «манихейская ересь» насчитывала уже тысячелетнюю историю. Как мы говорили, она пришла в Европу с Востока (в Армении, например, она обрела популярность в IX–XI веках). Ее серьезно обосновывали крупные философы. В числе их был арабский мыслитель средневековья Ибн-Рушд (Аверроэс).

Ересью мы поныне зовем нечто невероятное, бессмысленное. Для Бруно, как и для Луллия, ересью представлялось и учение о двойственной истине. Но такую оценку они давали учению с противоположных позиций.

Луллий признавал истину единой и дарованной свыше, постигаемой божественным экстазом, а также по священному писанию. Философия полностью подпадала под власть религии, теологии.

Выходит, в тот период сторонники двойственности истины выступали как передовые мыслители. Они старались вывести философию, научное познание из-под гнета, непререкаемой власти богословия. О мудрости сторонников манихейства свидетельствуют, скажем, тезисы Сигера Брабантского, представленные Парижскому университету. Вот некоторые из них:

разум всех людей один и тот же;

воля человека желает и делает выбор на основе необходимости;

все, что происходит в мире, подчинено власти небесных тел;

мир вечен;

первого человека никогда не было;

душа – форма человека; она гибнет, когда разрушается тело;

бог не познает единичных вещей;

действия людей не направляются божественным провидением…

Многие из этих идей были близки Бруно, вошли в его философию. Однако он самым решительным образом выступал против утверждения о двойственности истины. Значит, был в этом единомышленником Луллия? Нет, напротив.

Бруно доказывал единство истины, признавая главенство разума и доказательств перед религиозными фантазиями. В этом у него был предшественник, современник Луллия Роджер Бэкон.

Итак, Луллий вступил в орден францисканцев, став проповедником, философом и писателем. Он боролся с иноверием. Стремился наставить мусульман на путь истинный. Ради этого изучил арабский язык и отправился проповедовать на Ближний Восток. Побывал в Армении, на Кипре, в Северной Африке. Погиб в Тунисе, где ответом на пылкую проповедь был град камней. (Между прочим, камнями были встречены и первые проповеди Мухаммеда, позже признанного пророком Аллаха.)

Мученическая «за идею» смерть Луллия (или легенда о ней) подстегнула интерес к его сочинениям. Главный его философский труд – «Великое искусство». В нем воплотилась сокровенная мечта Раймунда изобрести систему механической мудрости. Странное сочетание механизма (бездушного приспособления) и мудрости (высшей одухотворенности) вполне отвечало его противоречивому духовному складу.

Несколько кругов, разделенных на секции, вращаются на одной оси. Каждая секция обозначает определенное философское понятие или логическое действие. Поворотами кругов можно комбинировать понятия в разных сочетаниях. Среди подобных комбинаций непременно будут встречаться мудрейшие положения. Остается только отобрать их, не изобретая. Своеобразный искусственный отбор мудрости!

Искусство комбинаций, по мысли Луллия, позволяет постичь истины, заключенные в католическом учении. Укреплять и утверждать эти истины призвана была механическая логика простейшей машины.

Достижение Раймунда можно оценивать по-разному. Например, в Большой Советской Энциклопедии (1954) сказано: «Луллий довел до абсурда формализм средневековых схоластов», оторванных от «реальной действительности». Двадцать лет спустя в БСЭ было уточнено: «Луллий разрабатывал методы моделирования логических операций… Это привело его к разработке первой логической машины». Действительно, Луллий был формалистом-схоластом. И это, как ни странно, позволило ему сделать открытие: изобрести приспособление, которое можно счесть древним предком современных кибернетических машин, способных выполнять логические операции и делать ряд «умозаключений», позволяющих вести более или менее разумные разговоры, составлять хотя и не всегда вразумительные стихи и музыкальные пьесы.

Уже при жизни Луллия его «логическая машина» заинтересовала многих философов. Так продолжалось и в последующие века. О знаменитом луллиевом искусстве много писали. Одним оно представлялось пределом мудрости: не надо тратить сил на выдумывание новых идей – достаточно манипулировать кругами и записывать комбинации понятий. Таких ученых высмеял в XVIII веке Свифт. Занятно читать некоторые его замечания, остроумные и язвительные в прошлом, звучащие в наши дни серьезно, пророчески. Так, лапутянский академик работает «над проектом, цель которого заключается в усовершенствовании умозрительного знания при помощи технических и механических операций» (не тем ли ныне заняты тысячи кибернетиков?).

Некоторые мыслители, возможно, сознательно окружали логические приемы Луллия туманом тайны и мистики. Так делал порой знаменитый медик, алхимик, маг и авантюрист начала XVI века Агриппа Неттесгеймский. Он охотно комментировал Раймунда Луллия, упоминал о нем в своей «Оккультной философии». А в письме своему другу так отзывался о подобных занятиях:

«О, как часто приходится читать о неодолимом могуществе магии, о чудодейственных астрономических таблицах, о невероятных превращениях, достигаемых алхимиками, о знаменитом и благословенном философском камне, одним прикосновением которого можно будто бы, подобно Мидасу, все в одно мгновение превращать в золото и серебро. Но все это оказывается пустым, выдуманным и лживым, если принимать сказанное буквально».

Сходного мнения придерживался Бруно. И когда он писал о луллиевом искусстве, то восхищался законами логики и старался изложить их добросовестно. Хотя приходилось учитывать вкусы большинства читателей и привносить в изложение некоторую долю мистического тумана и поэтических вольностей. Что поделаешь, писатель вынужден учитывать пожелания тех, для кого он пишет. Не без такого учета добился огромной популярности современник Бруно миланец Кардано. Он написал объемистую книгу, где рассказывал о научных достижениях вперемежку с полезными советами по ведению хозяйства и фантастическими сведениями о могущественных магах, алхимиках, прорицателях. (А в истории науки он остается как математик и механик.) По мнению Бруно: «Кардано… уподобляется грубому и безумному сочинителю басен, хотя в тысячу раз более учен». Очень похоже, что Кардано порой сознательно присочинял и пересказывал заведомые басни, стараясь читателя не только поучать, но и развлекать. Поэтому некоторые его книги имели постоянный читательский успех, часто переиздавались.

Что поделать, многим трезво мыслящим ученым того времени приходилось делать вид, будто они признают возможность воздействовать на природу заклинаниями, совершать превращения любых металлов в золото, угадывать по звездам судьбы людей и государств. (Правда, Кардано искренне верил в астрологию и составил даже гороскоп Иисуса Христа.)

Чем же были привлекательны идеи Раймунда Луллия для столь разных мыслителей, как Агриппа, Кардано, Бруно? Более всего – возвеличиванием логики, рассудка, рационального. Конечно, преклонение перед логикой зашло у Луллия слишком далеко. Но ведь тот, кто идет первым, почти всегда склонен к преувеличениям. Последователи имеют возможность либо усугубить ошибки, либо их исправить.

Как многие люди своего времени, Агриппа, Кардано, Бруно и другие последователи Луллия не пренебрегали – из разных соображений – магией или религиозной фантастикой. Но они понимали, что чудо – не вне человека, а в нем самом. Об этом хорошо сказал Агриппа Неттесгеймский: «Дух, обитающий в нас, сильный, он чудо творит».

Бруно вовсе не был безоговорочным последователем Луллия. Напротив, относился ко многим его идеям скептически. Называл его грубым фанатиком, полным божественного огня, и «галлюцинирующим ослом». Трудно представить себе, что Бруно всерьез верил, будто мудрые мысли можно складывать механически, как дети складывают кубики, а с помощью луллиевой машины нетрудно открыть законы природы и познания.

Об этом можно судить по книге «Тени идей». Под идеями он подразумевает суть вещей (если считать все вещи творением всевышнего, его идеями). А их тени – отражения сути вещей в сознании человека (как много позже писал Кант – «вещи в себе»). Истину в подлинном обличье человеку познать не дано; каждый на свой лад осмысливает мир.

По теням можно судить о предметах, которым эти тени принадлежат. Так и по «теням идей» можно постигать истину, бесконечно приближаясь к ней, восстанавливая ее подлинную сущность.

Бруно утверждает внутреннее единство мироздания, его изменчивость, развитие. А также – величие познания, приближающего человека к богу.

Не бездумная вера возвышает людей над другими созданиями, а знания, которые последовательно развиваются, расширяя пределы познаваемого мира.

Рассуждая о луллиевом искусстве, Джордано Бруно излагал основы новой научной, материалистической философии познания, нового понимания Вселенной – единой, бесконечной, со множеством обитаемых миров.

Ему хотелось спокойно разработать собственное мировоззрение и предложить его другим – для обсуждения, размышлений, признания. Беглый монах Джордано перестал искать пути примирения с церковью. Его увлекала другая задача: распространение своих идей. В этом его личные интересы смыкались с традициями эпохи.

На смену замкнутым в самопознании средневековым мыслителям пришли активные глашатаи, проповедники своих убеждений, упорно доказывающие свою правоту. Их не удовлетворяло признание со стороны узкого круга специалистов. Они стремились перестроить мир, обновить сознание людей.

Вряд ли следует сопоставлять жажду проповедовать свои идеи, утверждать свою веру и распространять свою власть, с одной стороны, у официально признанных «властителей дум», влиятельных основателей сект и могущественных правителей, а с другой стороны – у мыслителя-одиночки Бруно. В первом случае упрочается власть авторитетов, организаций, а во втором – ярче выявляется и борется за свои убеждения личность. Да и слишком различны способы подавления идейных врагов: в первом случае – сила, жестокость, авторитет, а во втором – убеждения и доказательства.

Только памятуя это, можно верно понять истоки и упорства Бруно, и его попыток идти в некоторых случаях на соглашения, маскировать свои идеи, искать возможности примириться с католической церковью.

Изучение и пропаганда луллиева искусства для Бруно не только ширма, за которой можно прятать собственные воззрения. В формализованной и путаной системе Луллия он обнаружил рациональное зерно. Человеку, познающему, осмысливающему реальность, Вселенная предстает как «театр теней», совокупность символов и знаков, идей. Идеи возникают в недрах сознания не как сновидения, фантазии, а отражениями, отсветами реального мира.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю