355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Рудольф Баландин » Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно » Текст книги (страница 15)
Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 05:33

Текст книги "Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно"


Автор книги: Рудольф Баландин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– За себя я привык решать сам!

Угроза Мочениго его не испугала – разозлила. Не собирается ли хозяин написать донос инквизиции? Но пока донос разберут и примут по нему решение, Ноланец будет уже далеко отсюда.

В пятницу с утра Джордано принялся собирать свои вещи для отправки во Франкфурт. Сам намеревался заехать по дороге в Падую. С рассветом пора было отправляться в путь. Он лег спать пораньше.

Поздно вечером раздался стук в дверь. Это был хозяин. Мочениго просил открыть дверь и переговорить по неотложному делу. Джордано открыл дверь. В комнату вошел Мочениго со слугой. Перед дверью остались стоять несколько молчаливых верзил. Можно было ожидать самого худшего. Бруно едва сдерживал ярость: в трудные опасные минуты он ощущал прилив сил. В гневе он был способен на отчаянные поступки.

Хозяин был вежлив. Просил гостя перейти на чердак. Это ни в коем случае не наказание. Завтра они договорятся о продолжении курса наук. Учитель, безусловно, будет совершенно свободен. Но если он продолжит упорствовать, то ему будут угрожать большие неприятности.

Джордано в сопровождении молчаливых верзил, похожих на гондольеров, поднялся на чердак.

– Я не заслужил подобного обращения, – сказал он. – И мне ничто не угрожает. Вы поступаете неверно, ибо я научил вас всему, что обещал, и даже сверх того.

– А мой совет – одуматься и согласиться. Пребывание на чердаке покажется раем в сравнении с некоторыми подвалами.

Он имел в виду подвалы венецианской инквизиции. Место, о котором предпочитали не говорить вслух.

Дверь чердака заперли на замок.

На следующий день Мочениго уже не говорил о свободе своего гостя, ставшего узником. Только справился, согласен или нет Ноланец передать ему тайны магического искусства. У Джордано промелькнуло искушение – схитрить, дать притворное согласие, чтобы затем при случае сбежать. Но это будет трусливое бегство. И унижение своей чести ложью. Разве допустимо унижаться перед этим подлым ослом? Конечно, свобода дороже этого недолгого вынужденного позора… Если только удастся обрести ее.

Пришли капитан и стражники, вызванные Мочениго. Они препроводили узника в подвал дома. Ночью загремела дверь подвала. Явился другой капитан со стражей. Ноланцу связали руки. Вывели его на улицу.

Они направились в сторону Дворца дожей. Там находилась тюрьма святой инквизиции.

Близился конец скитаний Ноланца.

Глава седьмая
Выбор

Мир – бездна бездн. И каждый атом в нем

Проникнут Богом – жизнью, красотою.

Живя и умирая, мы живем

Единою, всемирною Душою.

И. Бунин. Джордано Бруно

Первый донос от 25 мая 1592 года:

«Я, Джованни Мочениго, сын светлейшего Марко Антонио, доношу, по долгу совести и по приказанию духовника, о том, что много раз слышал от Джордано Бруно Ноланца, когда беседовал с ним в своем доме, что когда католики говорят, будто хлеб пресуществляется в тело, то это – великая нелепость; что он – враг обедни, что ему не нравится никакая религия; что Христос был обманщиком и совершал обманы для совращения народа и поэтому легко мог предвидеть, что будет казнен; …что мир вечен и существуют бесконечные миры; …что Христос совершал мнимые чудеса и был магом, как и апостолы, и что у него самого хватило бы духа сделать то же самое и даже гораздо больше, чем они; что Христос умирал не по доброй воле и, насколько мог, старался избежать смерти; что возмездия за грехи не существует; что души, сотворенные природой, переходят из одного живого существа в другое; что подобно тому, как рождаются в разврате животные, таким же образом рождаются и люди.

Он рассказывал о своем намерении стать основателем новой секты под названием „новая философия“. Он говорил, что Дева не могла родить и что наша католическая вера преисполнена кощунствами против величия божия; что надо прекратить богословские препирательства и отнять доходы у монахов, ибо они позорят мир; что все они – ослы; что все наши мнения являются учением ослов; что у нас нет доказательств, имеет ли наша вера заслуги перед богом; что для добродетельной жизни совершенно достаточно не делать другим того, чего не желаешь себе самому…

Сперва я намеревался учиться у него, не подозревая, какой это преступник. Я брал на заметку все его взгляды, чтобы сделать донос вашему преосвященству… Причиненные им неприятности не имеют для меня никакого значения, и я готов передать это на ваш суд, ибо во всем желаю оставаться верным и покорным сыном церкви…»

Во все века гнусное ремесло доносчика ценилось низко, но оплачивалось порой по наивысшей цене – жизнью человеческой. Этого доноса было вполне достаточно, чтобы отправить подозреваемого на костер инквизиции. Много ли тут лжи, клеветы? Вряд ли. Доносчик обстоятелен и рассудителен. Нередко он искажает взгляды Бруно, однако вряд ли нарочно – более по недомыслию, по кривизне собственной души. Немалая доля правды о смелых до безрассудства высказываниях Джордано о религии вообще и католической в частности подтверждается изданными сочинениями Ноланца и давними обвинениями, поступившими в римскую инквизицию.

Всего этого показалось мало доносчику. Он вошел во вкус, исполнен рвения. Бескорыстного, добавим. Зарплату от инквизиции он не получал, наград не ожидал, дохода от данной операции получить не мог. Борец за идею!

Из второго доноса от 25 мая:

«…Лишь после того, как этот человек поселился в моем доме, я оказался в состоянии разгадать всю его преступность, а жил он у меня всего около двух месяцев… Я хотел предварительно хорошенько использовать его, выпытать у него все нужное и для этого старался сблизиться с ним. Я хотел обезопасить себя, чтобы он не мог уехать без предупреждения. Во всяком случае, я твердо решил выдать его суду святой службы. Поскольку мне удалось осуществить мое намерение, заявляю о величайшей признательности за проявленную заботу и в заключение почтительнейше целую руки вашего преосвященства».

Из третьего доноса от 29 мая:

«…Я припомнил слышанное от него… что образ действий церкви в настоящее время иной, чем тот, какой был в обычае у апостолов, ибо они обращали народы проповедью и примерами доброй жизни, а в настоящее время тех, кто не желает быть католиком, подвергают пыткам и казням, потому что нынче действуют насилием, а не любовью…

Я приказывал ему замолчать и учить лишь тому, чему он обязан учить, ибо я – католик, а он – хуже лютеранина, и я не могу вынести этого. Он же сказал:

– О, вы сами увидите, далеко ли уйдете с вашей верой!

…Препровождаю еще одну книгу Джордано Бруно, в которой отметил преступное место, в чем вы сможете убедиться, приказав обсудить его, как и другие подобные же места».

Да, Бруно как будто предвидел, насколько далеко способен уйти этот ученик с его верой. Не слишком далеко. Только высокие пути даются усилиями, трудом, риском, мужеством. Путь подлости прост и легок – один шаг.

Благородство не передается по наследству, как звание, титул и богатство.

Допрос

Донос, поступивший в трибунал инквизиции, был безотлагательно и внимательно изучен инквизитором по делам еретиков и помощником папского наместника. Присутствовали представители светской власти – Совета мудрых, без которых в Венеции не позволено было хозяйничать инквизиции. Дело с полной очевидностью было чрезвычайным и требовало решительных действий.

Было воскресенье 25 мая 1592 года (трибунал собирался по понедельникам, четвергам и субботам). На донос Мочениго последовал приказ арестовать обвиняемого и доставить в тюрьму инквизиции.

Первоначально его поместили «под пломбу»: под свинцовую крышу Дворца дожей, где находились узкие камеры для не слишком опасных преступников. Надлежало прежде выведать, насколько точно составлен донос и можно ли доказать его полную правду.

В понедельник состоялось первое заседание трибунала инквизиции по делу Джордано Бруно Ноланца. Трибунал заседал в небольшой комнате в нижних помещениях Дворца дожей. Обвиняемого провели по лестницам, через анфиладу комнат в просторный зал. Там в стене находилась небольшая дубовая дверь, похожая на двери шкафа. Это и был вход в комнату трибунала. Присутствовали четыре инквизитора и один секретарь-писарь.

Бруно, возложив руки на Евангелие, поклялся говорить чистую правду. Днем раньше ту же процедуру на этой же священной книге совершил доносчик.

Обвиняемый был невысок, худ, с небольшой темно-каштановой бородкой, бледен. Он спокойно пересказал обстоятельства своего ареста, не упомянул о своих богохульствах и в конце высказал уверенность, что донос на него сделал Джованни Мочениго.

Ведший следствие венецианский инквизитор Габриэле Салюцци не стал продолжать допрос. Требовалось подготовиться к нему основательно. Обвиняемый, безусловно, был еретиком, а паче того – ересиархом (верховным еретиком) и заслуживал костра. С этим мог бы и теперь согласиться представитель папы апостолический нунций Лодовико Таберно, сидящий рядом. Но в суде находился и представитель республики, член правящего Совета мудрых по ересям Алоизи Фускари. Он-то потребует дополнительных доказательств. И если они не будут представлены, Фускари заявит, что дело неподсудно инквизиции, и передаст его в светский суд. Тогда еретик останется в живых. Правительство Венеции не терпело, чтобы жизнью граждан распоряжалась инквизиция, подчиненная папе римскому. Вдобавок, согласно положению, трибуналу следовало иметь хотя бы одно свидетельское показание, подтверждающее донос. Иначе обвинение признавалось недоказанным.

Салюцци начал подыскивать надлежащего свидетеля.

Первым допросили Чотто, книготорговца. Он немного добавил к показаниям обвиняемого.

– Известно ли вам – католик ли указанный Джордано и ведет ли он христианский образ жизни?

– Он никогда не высказывал ничего такого, на основании чего можно было бы сомневаться, что он католик и добрый христианин.

Через некоторое время на новом допросе Чотто припомнил, что Бруно ему сообщал, будто намерен закончить новый трактат, посвятив его римскому папе. Обвиняемого это характеризовало с наилучшей стороны.

Другой книготорговец, Бертано, голландец, охотно рассказал о своих встречах с Ноланцем во Франкфурте, Цюрихе, Венеции.

– Известно ли вам, есть ли у указанного Джордано Бруно друг, который сообщил бы о его жизни и поведении и вообще сделал донос по интересующим святую службу вопросам?

– Мне неизвестно, есть ли у него такой друг.

Был допрошен и доминиканский монах Доменико Ночера, преподававший прежде в Неаполе философию, учивший Джордано. Однако и его показания были весьма благоприятны для обвиняемого.

Среди свидетелей был историк Андреа Морозини, в доме которого не раз бывал и беседовал о разных предметах Ноланец.

– Я не могу установить на основании его рассуждений, – сказал Андреа, – чтобы он высказал какие бы то ни было мнения против веры. Что касается меня, то я всегда считал его католиком. И если бы у меня было хоть малейшее подозрение в противном, я не позволил бы ему перешагнуть порог моего дома.

Инквизитор Салюцци не был глупцом и понимал, что свидетели подобраны неудачно. Ночера стар и помнит Бруно любознательным и прилежным учеником. Для остальных Ноланец был слишком знаменит и уважаем; да и кто захотел бы признаться, что был дружен с неисправимым еретиком? Им разумнее хвалить обвиняемого. Бертано так и сказал:

– Но когда кто-либо высказывался о его трудах – и это я слышал от всех, – всегда объявлял их замечательными и глубокомысленными.

Салюцци постарался вытянуть у обвиняемого какие-нибудь признания или заставить его проговориться, запутаться в противоречиях. Прежде всего был составлен перечень главных обвинений: о таинстве покаяния; о переселении душ; об осуждении богословов и монахов; о чтении еретических книг; о новой философии, призывающей к преобразованию мира; об осуждении инквизиции; о таинстве брака; о презрении к Страшному суду и неверии в конец света.

Для начала Ноланцу было предложено обстоятельно рассказать о себе и о своей жизни, не умалчивая о своих взглядах, несогласиях с церковью и грехах. Требовалось подыскать уязвимые места в его защите, дабы затем нанести ему сокрушительные удары.

Бруно изложил инквизиторам свои представления о бесконечной Вселенной и множестве обитаемых миров. Правда, время от времени ссылался на Соломона и Екклезиаста (из Ветхого завета), на Аристотеля, Вергилия, Фому Аквинского.

Подобные ссылки не могли ввести в заблуждение бдительных инквизиторов. Ясно, что в вечном мироздании «упраздняется» творец, образ Христа лишается вселенских масштабов, а конец мира выглядит не более чем страшной сказкой. Если обвиняемый держал подобные сомнения про себя, это признавалось грехом, но не преступлением. Вот если он их высказывал открыто, пропагандировал – это должно стоить ему жизни.

Особенно много вопросов относилось к представлениям Ноланца о триединстве бога и – о втором лице троицы – Иисусе Христе.

– …Не говорил ли, что Христос был не богом, а обманщиком?

– Меня удивляет, как могут задаваться подобные вопросы, ибо никогда не держался такого мнения, не говорил ничего подобного… Я считаю истиной то, чему учит святая матерь церковь. Не понимаю, как можно мне это приписывать?

Правила инквизиции предписывали осуждать лиц, порвавших с католической церковью и скрывавшихся среди еретиков, избегающих добровольного покаяния. В этом вина Бруно была бесспорна. Однако Салюцци стремился доказать более тяжкое обвинение. В некоторых второстепенных грехах обвиняемый признался (скажем, не всегда соблюдал посты, имел ряд недопустимых философских сомнений). Но свои религиозные преступления продолжал категорически отвергать. Уловки инквизиторов тут не помогали. Ему предложили назвать имена врагов, которые могли бы по личным мотивам оклеветать его. На первый взгляд – стремление к объективности. В действительности – капкан. Если бы обвиняемый назвал имена личных врагов, именно среди них инквизиция подобрала бы свидетеля, подтверждающего донос; а если бы среди названных не оказалось имени обвинителя, то инквизиторы имели бы право счесть донос правдивым: ведь доносчик не сводил личные счеты с обвиняемым.

Знал ли Бруно об этой хитрости? Догадывался, пожалуй. Но и без того он мог с полным основанием заявить, что у него единственный враг – Мочениго.

– Он нанес мне тягчайшее оскорбление… Он убил меня при жизни, опозорил, отнял вещи, арестовал меня, своего гостя, в собственном доме, украл все рукописи, книги и остальные вещи… Он все время угрожал моей жизни и чести, если я не научу его всему известному мне.

К счастью, из книг Бруно, имевшихся у инквизиции, не было тех, в которых говорилось о католичестве, религии, догме триединства, чудесах Христа. И Джордано и свидетели поминали только его философские трактаты. Веских подтверждений главных пунктов доноса добыть не удалось.

Материалы дела направили в римскую инквизицию. Оттуда пришло в Венецию требование выдать опасного еретика. Требование трибунал венецианской инквизиции передал Совету мудрых. Единственной серьезной причиной для выдачи обвиняемого было то, что он сбросил монашеское одеяние, долго находился среди еретиков, избежал покаяния в своих грехах, а прежде был судим инквизицией, но скрылся.

Дож Венеции постарался избежать четкого ответа. Трибунал инквизиции настаивал. Совет мудрых отложил решение. Всю осень продолжались проволочки. В конце года правительство республики уведомило папу, что обвиняемого решено не выдавать.

Руководителей Венеции волновала не столько судьба Ноланца, сколько ущемление прав и независимости республики. Подчиняться приказаниям римской инквизиции не желали свободолюбивые венецианцы.

Инквизиторы в ответ продолжали твердить, что Джордано – беглый монах, совершил тяжкие преступления, вследствие чего бежал из тюрьмы до суда. Однако доказательств этому не было приведено, а Бруно обвинения отрицал.

Более того, он искренне раскаивался в тех грехах, которые признал, соглашался с любым наказанием и даже просил прощения за свои заблуждения. А если он отказывается от своих сомнений и признает истину святого писания и догматы церкви, то какой смысл выдавать его для нового суда?

Другой довод выдвинули инквизиторы: Бруно – подданный испанской короны. (Неаполитанское королевство подчинялось Испании.) Ему следует держать ответ и за свои давние преступления, и за более поздние.

Однако республика стояла на своем. Тогда сам папа повторил требование о выдаче Бруно. Вновь были рассмотрены материалы трибунала. Главный прокуратор республики признал правомерность притязаний римской инквизиции. Ведь Бруно действительно не был подданным Венеции. А если римская инквизиция утверждает, что обвиняемый – беглый монах и преступник, то этому нет оснований не верить.

…Припоминается эпизод из романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Прокуратору Венеции Контарини довелось, как некогда Пилату, решать судьбу человека необыкновенного, прославленного, мудрого. Прокуратор Венеции без обиняков признал достоинства обвиняемого.

– Это один из выдающихся и самых редких гениев, какие только существуют, и обладает он совершенно исключительным образованием и универсальными знаниями…

Чего же достоин столь редкий гений? Жизнь поколений приобретает смысл и память в истории человечества только благодаря таким, как он!

Понимал ли это прокуратор Венеции? Как знать. Пожалуй, понимал. Иначе не стал бы в записке Совету высказывать такие высокие похвалы узнику инквизиции.

У Булгакова прокуратор тоже отчетливо понимает свою ответственность, свой долг перед будущим и вечностью. Он даже попытался спасти Иешуа, предложив ему повторить слова, которые тот произносил в присутствии доносчика. (Можно было пересказать, умолчав кое о чем, представив себя несправедливо оклеветанным.) Но чистосердечный обвиняемый счел нужным без утайки повторить то, за что ему грозила расправа.

– В числе прочего я говорил, – рассказывал арестант, – что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть…

Пилат понимает: участь узника решена. Наивный мудрец подтвердил свое неуважение к государственной власти. И все-таки прокуратор хочет уяснить, насколько искренне верит осужденный в доброту людей – даже тех, кто истязал и мучил его, – и в справедливость. Спрашивает:

«– И настанет царство истины?

– Настанет, игемон, – убежденно ответил Иешуа.

– Оно никогда не настанет! – вдруг закричал Пилат…»

Да, именно так приходится думать тому, кто вынужден даже вопреки своему желанию, но во имя государства и ради своего высокого положения отправить гения на смерть. Царства Истины не будет, и это надо знать идущим путем неправды. Ибо раскроется их низость и величие осужденных ими; будущее восстановит справедливость, и потомки осудят неправедных судей.

Не хотел верить прокуратор Венеции в будущее царство справедливости, добра. А потому признал нераскаявшимся еретиком странствующего философа, проповедника грядущего царства Истины Джордано Бруно.

Но может быть, один из наиболее выдающихся и редких гениев, какие только существуют, был действительно полностью изобличен в тяжких преступлениях против церкви, ни в чем не раскаялся, а донос на него подтвердился?

Нет, не совсем так. Прокуратор Контарини познакомился с материалами допросов. Конечно, некоторые признания обвиняемого, удивительно чистосердечные, изобличают его как еретика. Он признал, что учение о троице не может понять, сомневается в нем и созерцает его колеблющейся верой. Правда, тут же добавил, что не открывал другим своих сомнений.

Ну, а как же тогда об этом узнал доносчик? И если его донос прав в данном пункте, то почему бы не были правдивы или близки к правде другие пункты?

– Не утверждал ли обвиняемый, будто чудеса, творимые Христом и апостолами, только кажущиеся чудеса и объясняются магическим искусством?

На это Джордано, воздев руки, воскликнул:

– Что же это такое? Кто выдумал такую чертовщину? Никогда я не говорил ничего подобного, и никогда мне это даже во сне не снилось. Боже мой! Что это такое? Да я лучше умру, чем позволю так клеветать на себя!

Лукавит, лукавит обвиняемый, защищая свою бренную жизнь, не слишком заботясь о душе… Да и верит ли он в ее бессмертие? Он слишком умен, и его не всегда легко понять. Возможно, доносчик пересказал его слова не совсем точно, не вполне верно уловил их смысл. Или сказано было обвиняемым о магическом искусстве только для того, чтобы приобрести щедрого покровителя, возвысив перед ним свои способности и тайные знания? Так или нет, но доля правды и в этом пункте доноса присутствует…

Протоколы последнего допроса в венецианской инквизиции, состоявшегося 30 июля 1592 года, прокуратор изучал особенно тщательно. В этот день обвиняемый заявил:

– Я не припомнил ничего, что мог бы прибавить к прежним моим показаниям.

– Однако показаниями некоторых твердо установлено, что вы распространяли ложные учения.

(Лжет инквизитор: есть лишь одно такое показание – донос. Если поверит инквизитору Бруно и признается, то даже раскаяние не спасет его от костра.)

– Это мог утверждать один только синьор Мочениго…

– Постарайтесь же достойным образом очистить вашу совесть!

– Со всей искренностью исповедал я здесь и признал свои заблуждения. И в ваших руках, высокородные синьоры, наложить на меня любое наказание, какое нужно для блага моей души и для покаяния моего в худых делах. Я же не могу рассказать больше того, что случилось, и не могу лучше выразить искреннее желание моей души (падает на колени перед трибуналом и продолжает). Смиренно прошу я бога и вас, высокородные синьоры, о прощении всех моих грехов; и я готов исполнить все, что вы разумно решите и признаете нужным для спасения моей души… И если милосердие господа и ваше оставят мне жизнь, обещаю я настоящее улучшение моей жизни. Оно заставит забыть о соблазне, которому подавал я повод до сих пор, и послужит каждому разумным примером.

Итак, обвиняемый смирился, признал некоторые свои грехи, раскаялся, просил о снисхождении, обещал впредь исправиться совершенно и намекнул, что суд над ним должен послужить примером справедливости. Прокуратор имел основание утвердить передачу этого дела светскому суду и спасти жизнь Бруно.

Но не доводы разума и человечности, даже не юридические законы решили судьбу Бруно. Судьба человека – гениального! – определялась властью двух бездушных учреждений и ходом политической игры. Средоточие мысли Вселенной – микрокосм зависел от ничтожной бумажки, составленной чиновниками.

И вот 7 января 1593 года возникла эта бумажка: постановление о передаче Джордано Бруно Риму.

В феврале арестанта, закованного в цепи, доставили на корабль. Его сопровождал доминиканец инквизитор Ипполито Беккария. Посол Венеции в Риме почтеннейше доложил папе об исполнении его распоряжения. Климент VIII торжествовал двойную победу: заполучил знаменитого еретика для расправы и унизил Венецианскую республику покорностью его воле.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю