Текст книги "Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно"
Автор книги: Рудольф Баландин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
Вероотступник
Джордано Бруно отдавал безусловное первенство науке. Все, что противоречит разуму, – вызывало у него сомнение.
Удивляет ранняя зрелость, самостоятельность мысли Бруно. На суде инквизиции его спросили, верует ли он в триединство бога-отца, бога-сына и святого духа? Он ответил, что с восемнадцати лет сомневался в этом догмате.
Сомнения запрещались. Этот запрет вызывал сомнения: если ограничена свобода мысли, значит, идея уязвима, неразумна, ложна. Истина не боится сомнений!
Приходилось тщательно скрывать книги святых отцов церкви с комментариями Эразма Роттердамского. Еще несколько десятилетий назад Эразма чтила католическая церковь, а теперь считала своим врагом; книги с его заметками сжигались. Бруно сохранял их в своей келье, несмотря на угрозу жестокого наказания.
Послушание требовалось не только в поступках, но и в словах и мыслях. Устав гласил: «Никто из братьев не смеет излагать или защищать какое бы то ни было личное мнение, противное общему взгляду учителей во всем, что касается веры и нравственности… Под угрозой лишения звания запрещается во время чтения высказывать и доказывать мнение, не согласующееся с общими взглядами святых отцов… Все должны следовать святым отцам, изучать их труды, подкрепляя мнения цитатами из их книг».
Особенную ярость, сдерживаемую с трудом, вызывала у него необходимость таить свои мысли, свои взгляды от окружающих. Наушники и доносчики были повсюду. Приходилось молчать и притворяться.
А церковная служба шла своим чередом. Сравнительно рано, в двадцать четыре года, он был возведен в сан священника (прежде два года был субдиаконом и еще два – диаконом).
Обряд посвящения можно было бы назвать луковичным или капустным: много одежек и все без застежек. Посвященного облачили во все то, что ему доводилось носить прежде: подрясник послушника, накидку (скапулярий) монаха, одеяния субдиакона и, наконец, облачение священника. Затем выбрили тонзуру – круглую лысину на макушке – и вручили чашу с вином («кровью господней»). Обыкновенным католикам позволялось причащаться только «телом Христа» (хлебом, облаткой), зато священник получал право вкушать и «крови Христа».
Приблизительно в то же время Бруно совершил первую поездку в Рим. Его вызвал кардинал Ребиба, прослышавший о молодом монахе, отличающемся необыкновенной памятью. Пришлось продемонстрировать свое искусство кардиналу и папе Пию V. Его расспрашивали, как он приобрел свое умение: невольно, по велению судьбы, или по своей воле, упражнениями. Джордано отвечал, что хорошей памятью наделили его родители, но это наследство он умножил постоянными упражнениями. Он рассказал, какими приемами развивал свою память.
Пожалуй, обряд посвящения и встреча с кардиналом и папой только укрепили сомнения Бруно. К формальностям он всегда относился с недоверием. Вдобавок обладал чувством юмора. Вряд ли он искренне был серьезен, когда его облачали во многие одежки, предлагали испить красное вино. Да и обзавестись искусственной лысиной – мероприятие вполне комическое.
Знакомство с высшими католическими чинами тоже не укрепило веру Бруно в церковь. От проницательного взгляда молодого монаха не могли укрыться надменность и самодовольство верховных владык, не блещущих ни знаниями, ни благочестивой жизнью. В одном из трактатов Бруно описал появление папы перед народом. Вот этот отрывок в пересказе историка В. С. Рожицына:
«Вместо небесного света появляется папа с ханжеским, безумным лицом, на голове его тиара и повязка, звериные когтистые пальцы унизаны перстнями. Его безобразное, расплывшееся туловище покрыто облачениями. Ему поклоняются как наместнику божьему. Он качается из стороны в сторону, едва держится на ногах и все же шествует с подобающим ему величием».
В этом описании можно узнать уродливую фигуру «святого» Пия V.
Итак, торжественное возведение в сан священника духовно еще более отдалило Джордано от церкви. Он стал позволять себе крамольные высказывания.
Однажды он беседовал с одним из монастырских богословов – Монтальчино – в присутствии нескольких монахов. Разговор шел о ересях. Джордано не осуждал их безоговорочно, а пытался разобраться в том, что в них разумного. Монтальчино возмутился:
– Можно ли всерьез относиться к высказываниям еретиков, закоренелых в грехе и невежестве?!
Джордано возразил:
– Еретики не облекают свои рассуждения в схоластическую форму, однако нередко излагают свои взгляды логично и доходчиво. Не всякий еретик – невежда, как не всякий невежда – еретик.
Бруно привел пример Ария, которого схоласты толковали упрощенно. (Христианин из Александрии Арий в IV веке доказывал не божественную, а человеческую природу Христа; возражал против признания единства бога-отца и сына, так как отец должен быть старше сына. По Мнению Бруно, и святой Августин считал бога-отца творящим началом, создавшего и сына своего.)
Монтальчино был доносчиком, агентом инквизиции. Как многие тайные агенты, он не только вынюхивал ересь и доносил на еретиков, но и сводил личные счеты, клеветал на своих обидчиков. В споре одержал верх Джордано. Злобный Монтальчино отомстил тайно и подло: настрочил донос, перечислив сто тридцать пунктов, по которым Бруно отступил от учения католической церкви. Припомнились и другие прегрешения брата Джордано: выдворение икон из кельи, глумление над описанием семи радостей Богородицы.
Дело принимало серьезный оборот. Местное церковное начальство поддержало обвинение. Донос был передан в римскую инквизицию. Для предварительного разбора этого дела в Рим вызвали и самого обвиняемого.
В Риме он остановился в монастыре святой Марии, где был принят как гость. Он готовился отправиться в канцелярию римской инквизиции, когда ему доставили письмо из Неаполя. В нем говорилось: после отъезда Джордано в его келье произвели обыск, обнаружили книги отцов церкви с запрещенными комментариями Эразма.
Теперь у него оставалось два выхода. Остаться и ждать суда инквизиции, не рассчитывая на снисхождение. Или ослушаться, бежать и стать отступником.
Он выбрал второй путь.
Непослушание церковному начальству – грех тяжкий. Отступнику грозил смертный приговор. В лучшем случае его ждало публичное покаяние и двадцать лет монастырской тюрьмы.
Побег Бруно совпал с одним странным событием. На следующее утро из Тибра выловили, якобы, тело монаха. В нем опознали неаполитанца из монастыря святого Доменика. Возможно, монах прибыл в Рим по делу Джордано, собираясь выступить с обвинением. Вопрос не выяснен. Не исключено, что случай этот выдуман. В протоколах инквизиции он не упомянут.
Бруно стал отступником, рискуя жизнью. А ведь еще недавно, после получения степени доктора римско-католического богословия, ему открывался путь к высоким должностям. Церкви нужны были умные, вдохновенные богословы с точной памятью и твердой логикой. За долгие годы господства догматического богословия его приверженцы научились твердить одно и то же, отвыкнув от острых дискуссий.
Реформация застала врасплох правоверных схоластиков. Требовался приток новых свежих сил. Но откуда их взять? Те, кто умел и любил рассуждать, не избегая сомнений, старались осмысливать даже еретические идеи. А тем, кто на разные лады повторял то, что дозволено, подобно Монтальчино, поражения в диспутах приходилось восполнять сочинением грязных доносов.
Великолепная память, редкая работоспособность, остроумие выделяли Джордано из среды заурядных богословов. Начальство терпело его еретические выходки, надеясь, что он облагоразумится и станет, подобно многим, добиваться власти, славы, чинов. Расчеты эти не оправдались.
Вспомним одну евангельскую историю. Иисуса в пустыне искушал дьявол. Последнее главное искушение:
«Опять берет Его дьявол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их.
…и говорит Ему: все это дам тебе, если падши поклонишься мне».
Конечно, никто не сулил Бруно «все царства мира и славу их», не искушал злонамеренно. Однако наверняка понимал Бруно, что ему не представит большого труда сделаться знаменитым богословом. Не случайно же его талантам дивились папа и кардиналы.
Знал Джордано, что, отрекаясь от служения дьяволу лицемерия, обрекает себя на гонения, позор, угрозу мучительной смерти.
Евангельскому Иисусу помогла преодолеть соблазны вера в господа бога. Что же помогло Бруно выбрать путь преодоления и мученичества? Тоже вера. Он не хотел, не мог жить лживо. Его бог был олицетворением добра, правды, красоты.
Каждый человек имеет своего личного «бога», от которого зависят его поступки, которого он чтит и слушается. Это – совесть. Она – в нас, и в то же время выше нас. Совесть мешает нам творить несправедливость. Она толкает на поступки невыгодные, быть может, материально, зато выгодные духовно, приносящие высокую радость и удовлетворение.
Бруно обрел право осмысливать и оспаривать – всерьез – все на свете, право бороться за свои убеждения, право на верность юношеским идеалам, на великую радость познания и поисков истины.
Каждый волен выбирать свой жизненный путь по своим силам и убеждениям, по своей вере и совести.
Джордано сделал выбор. И не в тот момент, когда решил самовольно сбросить рясу. Значительно раньше: когда вынес иконы из кельи, вел опасные диспуты, не кривил душой в угоду власть имущим, ради выгоды. Он поступал в точности так, как поучал Христос своих учеников: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?»
Всех благ дороже чистота души!
Он покинул Рим и на попутном корабле отправился в Геную. Туда он прибыл 15 апреля 1576 года. В вербное воскресенье.
По улицам двигались шествия с цветами и хоругвями, под стройные песнопения. Церковный праздник омрачался страхом чумы и просветлялся надеждами на чудесное избавление от мора.
В Генуэзской крепости толпился народ: несколько монахов приобщали верующих к святой реликвии. Двое держали над драгоценным ковчежком мохнатый ослиный хвост. Стоящий рядом монах говорил скороговоркой, нараспев:
– Лобызайте, лобызайте… Не трожь руками!.. Лобызайте священные мощи того благословенного осляти, которое сподобилось нести господа нашего с Елеонской горы в Иерусалим… Целуй да проходи с богом… убери руки!.. Поклоняйтесь, лобызайте, жертвуйте милостыню. Сторицею воздастся вам и наследуете вечную жизнь! Лобызайте и поклоняйтесь!
Двигались люди, прикладывались губами к ослиному заду и следовали далее, одухотворенные.
Вот она – слепая вера! Поистине тысяча слепых не заменят одного зрячего. Почему никому и в голову не приходит, что перед ним нечто скверное, подобное смрадному хвосту Сатаны, а вовсе не светлому крылу ангела?!
Торжество святой ослиности…
Чем чаще встречался Бруно с монахами, тем более убеждался в правильности своего решения: ему не место среди этой продувной ослоухой братии. Вот только очень непросто оставаться одному, безо всякой поддержки. Для него закрыты монастыри, дававшие приют и скудную пищу бродячим монахам.
И время крайне трудное. В Генуе, как и во многих прибрежных городах, свирепствует чума. К приезжим относятся с особой подозрительностью. Связи в обществе разладились: страх смерти заставляет одних проводить время в молитве, других – искать утешения в вине, третьих – уединяться или покидать город. Преподаватель философии – а этим собирался заниматься Бруно – никому не был нужен.
Бруно перебрался в небольшой тихий городок Ноли. Средств к существованию не было. Пришлось давать детям уроки грамматики. Дополнительно удалось заинтересовать нескольких молодых дворян лекциями по астрономии.
Но ведь не век прозябать в Ноли! Он отправился в Савону, затем в Турин, Венецию. Нигде не находил себе пристанища и сносной работы. Даже в Падуе знаменитый университет переживал период упадка: многие студенты покинули его, боясь чумы.
Бруно голодал. Знакомые доминиканцы посоветовали ему вновь надеть монашескую рясу. О возвращении в орден, самовольно покинутый, не могло быть и речи. Зато странствовать в монашеской сутане значительно удобнее.
Он пошел в Бергамо, где заказал из дешевого белого сукна рясу. Теперь можно было отправиться в дальнюю дорогу. В Венеции удалось заработать немного денег, издав книгу «О знамениях времени».
В тот год осенью появилась в небе комета с огненным хвостом. Как всякое необычайное небесное явление, комету сочли тревожным предзнаменованием. То ли усугубится мор, то ли рухнут великие империи, то ли наступит конец света… Толкований предполагалось множество, а рецепт спасения обычно сводился к одному: молитвы, благочестие.
Для Бруно и впрямь наступили очень трудные годы. Это было ясно и безо всяких знамений. В Италии он постоянно рисковал попасть в лапы инквизиции.
По заснеженным перевалам он перешел во Францию. Достигнув Шамбери, столицы графства Савойи, остановился в доминиканском монастыре. Приняли его очень холодно. Один итальянский священник пояснил: «В этой стране не рассчитывайте на гостеприимство».
Бруно переехал в Лион. Но и там было не лучше. Францию продолжали терзать религиозные распри католиков и протестантов (гугенотов). Уроженка Флоренции Екатерина Медичи была матерью короля и принцев. При дворе было много итальянцев. Французам это не нравилось. К итальянцам стали относиться враждебно.
Он отправился в Женеву – центр кальвинизма. Некоторым она представлялась и центром свободомыслия. Возможно, так полагал и Бруно.
В Женеве тоже было немало итальянцев. Среди них – племянник папы Павла IV, земляк Бруно, Галеанца Караччило маркиз де Вико. К нему и обратился изгнанник за советом и помощью. Но первый вопрос к Бруно: когда он собирается перейти в кальвинизм?
Напрасно Ноланец пытается объяснить, что, оставив доминиканский монастырь, он ищет не лучшую религию, а спокойствие и свободу. Он собирается заниматься философией.
Ответ удивил маркиза. Не думать о вере?! Но ведь известно, что безверие губительнее даже ложной веры, ибо вера есть стремление к высшему, а безверие есть отрицание бога!
Бруно постарался убедить собеседника в том, что не является безбожником, но еще слишком мало знает учение Кальвина, чтобы стать его приверженцем.
По предложению маркиза он снял с себя монашеское одеяние и приобрел мирскую одежду. Итальянцы-кальвинисты помогли ему экипироваться, снабдив плащом, шляпой, шпагой. Предоставили работу в типографии. Бруно исправлял ошибки и опечатки. Для этой работы требовалось хорошее знание не только грамматики, но богословия и философии.
В мае 1579 года Бруно начал преподавать в кружке студентов Женевского университета. Нравы здесь отличались фанатичностью. На стене были вырезаны слова Кальвина: «Страх божий есть начало всякой мудрости». Странные слова. Страх – чувство угнетения, подавленности. Он рождает ужас, покорность, отчаяние, ложь, но не мудрость.
Так думал Бруно. Но высказывать крамольные мысли не решался. Приходилось смиряться. Ректором университета был продолжатель дела Кальвина жестокий Теодор Беза. Он не терпел сомнений; свободомыслие искоренял не менее сурово, чем римская инквизиция.
Секта педантов
Что преобладает в человеке: хорошее или дурное? Добро или зло?
От ответа на этот вопрос зависит наше отношение к людям.
Если они изначально плохи, греховны, глупы, то надо обращаться с ними строжайше, не доверять им, принуждать силой к хорошим поступкам, лишать свободы и руководить ими постоянно во всем, даже в мелочах…
Кальвин относился к людям с недоверием. Он был убежден, что точно знает, как привести людей к счастью и спасению души. Прежде всего: всем следует неукоснительно придерживаться религиозных правил. Кто их не понимает – научить. Кто нерадив в выполнении – выследить и заставить. Кто осмеливается противодействовать – уничтожить.
Человек изначально греховен. Предоставьте ему свободу – тотчас впадет в ереси, пьянство, безделье, разврат, воровство. Человека надо держать в узде, как строптивого коня. Смирять, как дикого зверя, ограничивать его мирские помыслы. Запретить носить дорогие наряды, наслаждаться светской музыкой и танцами, играть в кегли, стричься по моде…
Жан Кальвин, француз, получивший хорошее образование, с молодых лет истово уверовал в лютеранство. Но он, как это часто бывает с ярыми приверженцами учений, был более последовательный и непримиримый лютеранин, чем сам Лютер.
Осенью 1536 года он начал проповедовать в Женеве, но был изгнан оттуда. Через несколько лет, однако, ему разрешили поселиться в Женеве. Вскоре он стал духовным вождем Женевской республики. Из города он сделал подобие монастыря. Государственная власть служила целям церкви.
Многие люди, по-видимому, склонны добровольно отдаваться в духовное рабство, беспрекословно верить в авторитет духовного вождя. И Кальвин наслаждался своей властью, укреплял ее. Жестокостью и злопамятностью своей он был под стать инквизиторам.
Показательна трагическая история Мигеля Сервета. Он с юных лет умел мыслить самостоятельно. Не доверял религиозным домыслам, в частности догме о триединстве бога. Сервету пришлось скрываться от инквизиции, сменить фамилию, переезжать из города в город. Его интересовали многие науки. Вместе с Везалием он изучает кровообращение, открывает циркуляцию крови в легких, занимается медициной. Но его продолжают глубоко волновать и религиозные вопросы. Он не согласен ни с католиками, ни с протестантами. В письмах Кальвину критикует его религиозные взгляды.
И тогда непримиримый враг папы – Кальвин – пишет в инквизицию донос на Сервета. Предоставляет улики, доказывающие его еретические взгляды. Сервету удается бежать в Швейцарию. Однако в Женеве по настоянию Кальвина его арестовывают. В нарушение местных законов Сервета, не совершившего никакого преступления против республики, присуждают к смертной казни. Под пытками он не отказывается от своих убеждений. Его сжигают на медленном огне – поджаривают заживо…
Такова была практика кальвинизма. Но было и теоретическое обоснование «нового порядка» в Женевской республике.
Бруно с интересом знакомился с кальвинистским богословием. Он всегда охотно осмысливал новые идеи. Именно осмысливал, подвергая сомнениям, а не тупо запоминал и повторял. Это не отвечало самой сути, самому духу богословия, какие бы формы оно ни принимало.
Философия – любовь к мудрости. Размышлять – это значит узнавать новое, сомневаться в любых идеях, какими бы верными они ни казались, сколько бы людей их ни придерживалось, какие бы авторитеты их ни утверждали. Сомнениями обновляются мысли. Только так можно выработать новое знание.
Богословие не терпит сомнений в главном: в бытие бога, в священных писаниях, в утверждениях некоторых мыслителей, признанных авторитетными. Богословие призвано укреплять веру. Истинная вера превыше всего: превыше доводов разума, фактов и логики. В то, что можно доказать, веровать нет необходимости. В то, что нельзя доказать, остается только верить.
Вот, казалось бы, естественная граница между знанием и верой. Доказуемое – науке и философии. Недоказуемое – религии. Примерно так рассуждал Бруно. И надеялся, что подобное мнение разделяют все те, кто имел мужество усомниться в правилах католицизма, в частности кальвинисты.
Однако богословы не собирались ограничивать область своих рассуждений. Они требовали полного послушания. Если религиозная догма согласуется с разумными доводами – хорошо, если не согласуется – тем хуже для разума.
Бруно по складу своего характера и образу мысли никак не подходил для богословия. Он был великолепным философом. Вдобавок не умел быть «благонамеренным», сдерживать свои эмоции, скрывать свои взгляды.
Все это выявилось очень скоро. Летом 1579 года Бруно в университете вступил в дискуссию с теологами. Они отстаивали тезис о подчинении философии богословию. Он им возражал: философия изучает природу и человека согласно собственному методу.
Тогда же Бруно предложил издателю Жану Бержону напечатать рукопись. Она была посвящена анализу ошибок богослова и философа Антуана де ля Фе.
Издатель спросил, нет ли в рукописи выпадов против бога и городского совета. Бруно ответил, что ничего недозволенного его сочинение не содержит. Так и было в действительности. Не учел он только злопамятства, коварства и могущества де ля Фе, который был приближенным Теодора Беза и посвятил ему солидный труд.
В женевский городской совет поступил донос: в типографии Бержона печатается еретическая книга. Издателя арестовали. Автора книги тоже. Его произведение присудили к сожжению. 13 августа состоялся церковный суд, ровно через четверть века после ареста Сервета.
Бруно на две недели был отлучен от церкви. Это были две недели страданий и позора. Осужденного приводили в церковь к обедне в одной рубахе, в ошейнике, на цепи, как лютого зверя. В присутствии прихожан оглашали приговор, и каждый имел возможность плюнуть в осужденного или ударить его.
Но это было лишь предварительное наказание. Вернее – предупреждение. Если обвиняемый окончательно не отречется от своих подлинных или мнимых заблуждений, ему грозит тюрьма и даже костер.
Принужденный покаяться в своем грехе, Бруно отказался стать кальвинистом. После освобождения из тюрьмы он сразу же покинул Женеву.
Святая ослиность царствовала не только среди католиков, но и среди их непримиримых идейных врагов!
Можно было бы посетовать: время такое, что тут поделаешь! Действительно, даже веком раньше его «прегрешения» могли быть сочтены незначительными. Он мог бы, пожалуй, добиться официального признания, подобно Николаю Кузанскому. Вспомним, что в середине XVI века еще не была запрещена книга Коперника.
Что же случилось? Почему вдруг люди так быстро – в пределах одного-двух поколений – и в массовом порядке «обослились», говоря языком Бруно?
Конечно, одной причиной вряд ли все объяснишь, но главную, на мой взгляд, можно предположить. Это – укрепление государственных и религиозных систем в противоборстве партий и группировок. Полного послушания требовали и церковники и политики. Чем прочней и жестче становилась власть церкви и государства, тем меньше свободы предоставлялось человеческой личности. Надо было примкнуть или, во всяком случае, приспособиться к определенным учениям, партиям. Только тогда, заручившись поддержкой, можно было обеспечить свое благополучие.
Бруно всегда имел опору в себе самом: в своих убеждениях, идеях, совести. Не желал быть или притворяться правоверным ослом. Поэтому он оставался чуждым, вредным, опасным для любых группировок, сражающихся за власть.
Он был революционером, хотя не призывал к борьбе против существующих порядков. Был анархистом, врагом государства, хотя и не доказывал вредоносность государственных систем вообще. Был противником церкви, хотя и не отрицал бога, соединяя его с природой.
Словесные, рассудочные убеждения можно утаивать, о них можно промолчать. Поступки так просто не отрегулируешь. Человек с сильным характером и ярким темпераментом – как Бруно – будет постоянно проявлять свою личность, озлобляя догматиков, лицемеров.
Позже, находясь вне Женевы, Бруно написал о кальвинистах: «Не хотят ли, не мечтают ли они, чтобы весь мир, одобрив их злостное и надменнейшее невежество и согласившись с ними, успокоил их лукавую совесть, тогда как сами они не хотят ни принять, ни согласиться, ни подчиниться никакому закону, справедливости или учению? Ведь во всем остальном мире и во всех прошлых веках никогда не было такой разноголосицы, как у них. Среди десяти тысяч подобных учителей не сыщешь одного, у которого не было бы своего катехизиса, если не обнародованного, то готового к обнародованию… Есть и такие, что противоречат сами себе, сегодня отвергая написанное вчера».
По поводу разноголосицы кальвинистов Бруно высказался не очень точно. По второстепенным богословским и философским вопросам она действительно существовала. Это свидетельствовало о слабой теоретической подготовке и отсутствии философских традиций у кальвинистов. Католики были несравненно серьезнее подготовлены и рассуждали на более высоком философском уровне.
Однако в принципиальных вопросах догматизм кальвинистов был жестким, отклонения от канонов резко пресекались. В этом протестанты перещеголяли правоверных католиков. Скажем, члены женевского магистрата ходили по домам, приглашая приезжих иностранцев посетить церковь. Те, кто после трех приглашений не приходил к обедне, высылались из города.
…Пьер де ля Раме, более известный под латинским именем Рамус, профессор Парижского университета, перешел из католичества в кальвинизм. Он полагал, что его выступления против схоластиков, не отступающих от идей Аристотеля, будут поняты и оценены в Женеве. Он написал Теодору Беза о своем желании преподавать в Женевском университете. И получил ответ: «Женевцы раз навсегда постановили ни в логике, ни в какой-либо иной отрасли знания нисколько не отклоняться от положений Аристотеля». А вне официальной переписки женевские философы-богословы называли Рамуса псевдодиалектиком и смутьяном. (Пьер де ля Раме был убит в Варфоломеевскую ночь как гугенот.)
Аристотель – высокий авторитет для католических теоретиков – у кальвинистов превратился в непререкаемого вещателя истин.
Бруно едва скрывал негодование. Мысли Аристотеля превращались в орудие подавления свободомыслия! Святая ослиность и тут показывала свои длинные волосатые уши. Философию сделали разновидностью догматического богословия!
В диалоге «Изгнание торжествующего зверя» Бруно словами одного из действующих лиц так отозвался о кальвинистах: «Да искоренит герой будущего эту глупую секту педантов, которые, не творя никаких добрых дел, предписываемых божественным законом и природою, мнят себя избранниками бога только потому, что утверждают, будто спасение зависит не от добрых или злых дел, а лишь от веры в букву их катехизиса».
Пожалуй, близкое знакомство с учением Кальвина несколько примирило Бруно с католицизмом. Последнее имело долгую историю, свои традиции. Зачем же силой внедрять новшества, которые ничем не лучше того, что было прежде и стало привычным? Зачем новая вера, которая не лучше старой?
Да и эта «новизна» основана на давно устаревших идеях. Не предлагается, в сущности, ничего нового, кроме новых ошибок и гонений, новых толкований давным-давно истолкованного на разные лады Аристотеля.
Увы, понимают Бруно очень немногие. Он подобен зрячему среди слепых. Его доводы вызывают недоумение и протесты. Он негодует. «Некоторые попугаи Аристотеля, Платона и Аверроэса» довели, по его мнению, философию до того, что «для народа слово философ значит обманщик, бездельник, педант, жулик, шут, шарлатан, годный для того, чтобы служить для веселого времяпровождения в доме и для пугания птиц в поле».
Он критикует Аристотеля (но прежде всего, его последователей) за отступления от научного метода, за то, что он порой рассуждает «не столь ясно и обоснованно, сколь божественно, возвышенно» и выступает не как философ, а «скорее в качестве прорицателя», не допуская возражений и сомнений; он закрывает рот тому, кто хотел бы знать больше…
Вот истоки его неприязни к Аристотелю. Сами по себе идеи великого философа ему нередко представляются верными. Возмущает отношение церкви к мыслителю как вещателю истин: «Именно так многие… гневаются, горячатся и пускают в ход кулаки из-за Аристотеля, хотят защищать учение Аристотеля, являются врагами недругов Аристотеля, хотят жить и умереть ради Аристотеля, а сами не знают даже, что означают заглавия книг Аристотеля».
На этот упрек (в диалоге Бруно «Пир на пепле») педант Пруденций только и находит ответ: «Я низкого мнения о вашем мнении и нисколько не уважаю вашего уважения».
Бруно прекрасно знал труды Аристотеля и при случае почтительно ссылался на них. Так было, например, в вопросе о предопределении, божественном промысле, которые, по мнению кальвинистов, определяют все события в мире. Бруно резко возражал против такого превращения человека в марионетку всевышнего. Он писал в Лондонском диалоге (получив возможность прямо высказывать свои мысли):
«Среди других Платон и Аристотель, полагая необходимость и неизменность бога, тем не менее полагают моральную свободу и нашу способность выбора…»
Бруно не мог представить себе, что высший разум обрек человека разумного на безвольное безрассудное подчинение. Если у человека нет выбора, если его слова и поступки заранее предопределены, то остается только приспосабливаться к существующим порядкам.
Кальвин поначалу действовал как решительный реформатор, призывая к свержению власти папы римского. Придя к власти, он превратился в «папу женевского». Его главной задачей стало сохранение господства своего учения. Было выгодно утверждать божественный промысел, способствующий торжеству его идей.
Кальвинизм пережил обычный для многих идейных течений переворот, можно сказать, с ног на голову. От крайней религиозной «революционности» перед-захватом власти до крайнего консерватизма в период своего господства. Были введены строжайшие законы против отступников или даже просто нерадивых верующих. Были запрещены многие песни, игры, танцы, веселые вечеринки. Общественное богослужение стало важным политическим мероприятием. Отказ от него вызывал сомнения в благонамеренности.
Больной не имел права лежать дома более трех дней без посещения проповедника общины. Повсюду орудовали профессиональные шпионы и процветали «непрофессиональные» доносы. Царили страх и подозрительность.
Религиозный вождь выступал на правах вершителя судеб. Если ему открылась истина, если он постиг пути развития общества, то массе верующих не оставалось ничего иного, как шествовать этим путем. Ослоухие проповедники превращали паству в стадо ослов, бредущее к будущим благам, (в загробной жизни). Святая ослиность стала высокой общественной добродетелью!
Надо оговориться: Бруно выступал против идеи предопределения с философских позиций, всячески избегая затрагивать области религии, политики, общественной жизни. Однако напрасно он надеялся, что может завязаться философская дискуссия. Слишком важные практические мероприятия, идеологические установки были связаны с учением о предопределении. Вот почему столь яростно опровергли Бруно его противники. Не на словах, а на деле – репрессиями.
«На всякого мудреца довольно простоты». Как ни странно, Бруно искренне надеялся – зная богословов! – на то, что ему будет дозволено философствовать свободно. Он даже доказывал, что свободные философские рассуждения укрепляют религию.
Можно ли было надеяться, что логичные доводы смогут поколебать упрямство святых ослов?! Да кто из них будет слушать эти слова? А если выслушает и вдумается в них – тем хуже. Разве не ясно, что Бруно принижает догматическое богословие, отводя ему роль клетки для «грубых народов», и возвышает свободную философию, предназначенную для «созерцающих истину»?