Текст книги "Зеркало вод"

Автор книги: Роже Гренье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Я предпочитаю видеть ее такой, – сказал Жан-Мари. – Ведь заводные куклы не плачут и не устраивают сцен ревности. Если бы можно было ее укладывать в коробку, как только она закончит свой менуэт, и вынимать оттуда лишь время от времени, чтобы завести тремя оборотами большого ключа, Жюльен был бы куда счастливее.

Казалось, «Сан-Хосе» причаливает к вымершему городу. Ни на пристани, ни возле кораблей не было заметно никакого движения. Краны были неподвижны. Единственно, кого можно было увидеть на набережной, – это вооруженные полицейские, расхаживающие парами. Вскоре на пароходе разнесся слух, что в городе объявлено чрезвычайное положение.

Туристы сходили по трапу со своими тяжелыми чемоданами. Слова прощания, поцелуи, долгие объятия, сопровождавшиеся похлопыванием по спине, и даже слезы – знаки симпатии, дружбы и нежности – чувств, родившихся за несколько дней путешествия. Едва они успели расцвести, как им было суждено угаснуть. Это расставание, наступившее слишком быстро, напоминало эволюцию любой страсти – только убыстренную. Не существует ни любви, ни дружбы без прощания и забвения, и легче разлучиться со случайными друзьями, подчиняясь требованиям жизни, чем продолжать оставаться вместе. Каждое прощание – это прообраз смерти, ибо свидания больше не будет. Никогда.

– Прощайте, – сказал старый адвокат. – Вы уезжаете, а мы остаемся здесь, в заточении.

Когда он обнял Ирен, она не могла удержаться от слез. Это верно, они возвращались в страну, где им ничто не угрожает, оставляя своих друзей в руках государства, которое в любую минуту могло их стереть в порошок. Ирен понимала, что этот момент, вызвавший волнение у большинства путешественников, ей грозил значительно большими утратами. Она уже как-то говорила об этом со своим любовником. Актер спросил ее:

– Что ты будешь делать, когда вернешься?

– Боюсь, что снова превращусь в благоразумную особу. Я знаю себя.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Вернусь в Париж, где меня ждет работа. А между тем…

– Между тем, что?..

– Я люблю тебя.

Прежде чем опять сесть в самолет, который улетал на следующий день после полудня, французам предстояло провести ночь в молодежной гостинице. Жюдит, как всегда повиснув на руке Аргентинца, объявила:

– Дети мои, не рассчитывайте на меня в этом монастыре. Я не могу терять ни ночи, ни часа, ни минуты. Увидимся завтра в аэропорту.

– Ты не опоздаешь на самолет? – спросил Жюльен.

– Не беспокойся, дедушка. Ты устроил нам отличную прогулку и не в ответе за то, что произошло.

Аргентинец распрощался со своими друзьями, пожав каждому руку. Когда же подошла очередь актера, он заключил его в свои объятия и нежно похлопал по спине. «Что за мания у этих мужчин-иберийцев – без конца обниматься и целоваться, – с раздражением подумала Ирен. – И потом, эти двое остаются здесь. Ведь это мы уезжаем! А они будут видеться ежедневно». Подхватив свой чемодан и чемодан Жюдит, Аргентинец со своей подругой ушел искать такси. Ирен позавидовала Жюдит. У нее с актером все складывалось не так просто.

– Раз уж у них такая любовь, – сказала Софи, – почему бы Жюдит не остаться тут? Или она могла бы вернуться после того, как уладит все свои дела в Париже…

– Он этого не хочет, – сказала Ирен. – Он считает себя недостойным Жюдит.

– Да он просто увиливает, – вмешалась Моника.

– Нет, по-моему, у него это совершенно искренне. Он ведь ненормальный. Вы знаете Жюдит, у нее просто дар притягивать к себе подобных типов.

А перед Ирен стояла совсем другая проблема. Похоже, актер был очень взволнован этими забастовками, в ему хотелось поскорее узнать новости, наладить контакты.

– Встретимся вечером, – сказал он Ирен. – У меня.

– Почему ты не хочешь, чтобы я пошла с тобой сейчас?

– Друзья могут меня неправильно понять, если я заявлюсь домой с какой-то иностранкой.

– Я не какая-то иностранка.

– Но я ведь выражаю их точку зрения. Поставь себя на их место. Они сочтут, что я пренебрегаю правилами конспирации и подвергаю всех риску.

– Но по отношению ко мне это нелепо!

– Здесь вопрос принципиальный. Достаточно кому-нибудь увлечься, и вся организация может быть предана, разгромлена. Пойми меня и не обижайся. Ну скажи, что ты понимаешь меня.

– С трудом.

Ирен вновь увидела его печальную улыбку, но на этот раз она не находила в ней ничего трогательного. Улыбка провинившегося ребенка, который пытается солгать. Впечатление слабости, вызывавшее у нее желание защитить его, взять на руки, оказалось обманчивым. Она почувствовала, что перед нею человек сильный и жестокий, почти враг.

Актер дал ей свой адрес и объяснил, как добраться до его дома. Это было довольно далеко, почти в пригороде.

– Я разочарована, – сказала Ирен.

– Главное, поезжай трамваем и не вздумай брать такси. Это крайне важно. Водители такси, как правило, работают на полицию, и, даже если ты остановишься, не доезжая дома, они все равно догадаются, что ты едешь ко мне.

– Ну и что?

– Тебе этого не понять.

– Нет, я начинаю понимать.

– Что именно?

– Я тебе мешаю, я лишняя!

Он пытался возразить, но Ирен видела, что он спешит и думает только о том, как бы поскорее уйти. Когда он исчез, она вернулась к своей группе.

Всю вторую половину дня она не выходила из гостиницы и пролежала в постели. Она говорила себе: «Я нужна была ему только на время круиза, теперь я лишняя». Вечером несколько туристов из их группы решили отправиться поужинать в парке с аттракционами. Ирен намеревалась пойти с ними. Она спрашивала себя, в чем больше мазохизма: пойти кутить с компанией или встретиться с актером. Она выбрала последнее. Кажется, ее не столько прельщало свидание с актером, сколько длинная и невеселая поездка в трамвае по угрюмым улицам незнакомого города.

Первый трамвай увез ее из центра, перебравшись по мосту через rio[33]33
  Река (исп.).


[Закрыть] – очень широкую, но почти высохшую. Затем она пересела в другой трамвай, который обогнул холм. В вагоне было мало пассажиров, и Ирен подумала, что это, видимо, объясняется забастовкой. Она приехала в район новостроек, где жили рабочие, и долго блуждала среди улиц, удивительно похожих одна на другую и все как одна носящих имена святых. Дома, выкрашенные в фисташковой цвет – в часы заката он, наверное, гармонировал с бледным небом, но сейчас был неприятен, – показались Ирен безобразными и жалкими: унылые коробки с маленькими окошками и бетонными лестницами. Наконец она отыскала нужный дом, поднялась на четвертый этаж и постучала во вторую дверь слева по коридору. Ей открыл сам актер. Она увидела в комнате человек шесть, тут были и мужчины, и женщины – в основном молодые. У Ирен было впечатление, что она им помешала.

– Мы уже кончили, – сказал актер. – К тому же сейчас неблагоразумно оставаться вместе дольше, чем этого требует дело.

Тем не менее гости остались еще немножко поболтать. Ирен заметила, что она стала лучше понимать испанский. Даже если от нее ускользали какие-то фразы, сосредоточившись и внимательно следя за речью одного из собеседников, она могла уловить общий смысл.

И вдруг, без всякой видимой причины, гости стали расходиться один за другим. Ирен осталась с актером наедине.

– Я сделал отчет о том, что видел на островах, – сказал он. – Но то, что происходит здесь, значительно важнее, забастовка вот-вот может перейти в вооруженное восстание.

– А эта ночь принадлежит нам? – смиренно спросила Ирен.

Актер заключил ее в объятия и стал целовать губы, лоб, глаза.

– Да, мадам. Но для нашего спокойствия лучше уйти отсюда. Знаешь, в моем доме как на мельнице: люди могут явиться сюда в любой час дня и ночи, товарищи обычно назначают здесь встречи, а те, у кого нет пристанища, даже остаются ночевать. Я очень редко бываю один.

– И вас еще не выследили?

– Поскольку я актер, пока все нам сходит с рук. Актеры, как известно, полуночники и могут собираться на репетиции в самое необычное время.

– В таком случае куда же мы пойдем?

– У меня есть другая комната, но это моя тайна. Я держу ее в резерве на случай крайней необходимости – если мне придется скрываться.

– И эта крайняя необходимость – я?

– Конечно.

– Ты несерьезный человек.

– А ты серьезно влюблена?

– Больше, чем мне хотелось бы.

Они вышли и минут пятнадцать шагали по улицам.

Дом, в котором находился тайник актера, как две капли воды был похож на первый. Это была малюсенькая комната в мансарде.

– Помнишь ту спальню на острове? – спросила Ирен. – Добраться до кровати там было то же самое, что пересечь пустыню. А залезть на нее не легче, чем совершить горное восхождение.

– Мы можем поужинать, – сказал актер. – Тут есть кое-какие продукты: консервы и вино.

– Запас на случай осадного положения?

– Он рассчитан лишь на несколько дней.

– Мне не хочется есть.

– А мне хочется. И тебя надо подкормить. Ты худышка.

– Вот как?

– Почти худышка, – поправился актер, лаская подругу.

– И это очень кстати, потому что у тебя односпальная кровать.

Утром, проснувшись на узком ложе, Ирен высвободилась из объятий актера и, склонившись над ним, крепко сжала его запястья, как бы желая приковать к постели.

– Я хотела бы привязать тебя здесь, – сказала она.

– Привязать меня? Зачем? Ведь это ты уезжаешь!

Актер решил проводить Ирен в гостиницу, где ей предстояло еще уложить чемодан. А потом они собирались вернуться в город и провести вместе несколько оставшихся часов. Они решили явиться прямо на аэродром, не заезжая в гостиницу, куда за туристами должен приехать автобус. Прежде чем уйти, Ирен окинула взглядом мансарду, пытаясь представить себе, какую роль эта комната может сыграть в жизни ее любовника.

– Твоя история с тайником кажется мне весьма романтичной. Ты уверен, что он когда-нибудь тебе понадобится?

– Очень может быть.

Она вдруг представила себе, как он прячется от своих преследователей в этой комнате, прислушивается к каждому шороху, замирая от страха при мысли, что за ним вот-вот придут, схватят и будут пытать, а возможно, и убьют. На какое-то мгновение она представила себе все это вполне отчетливо. А что будет делать в это время она? Будет корпеть в своей лаборатории над микроскопом и пробирками, составлять очередной дурацкий крем, а после работы сядет за руль малолитражки и вольется в поток парижских машин, а может быть, пойдет в кино.

Приехав в гостиницу, они сразу поняли: тут что-то случилось. Поняли это прежде, чем повстречали кого-либо, – по необычной тишине в доме. Даже у стен вид был, казалось, какой-то таинственный. Большинство французов собрались в коридоре второго этажа – это было похоже на какое-то тайное сборище, – и все молчали. Завидев Ирен и актера, они вначале отпрянули, а потом Мартина с рыданиями бросилась обнимать Ирен.

– Аргентинец убил Жюдит и хотел покончить с собой, но не сумел.

Ирен заметила, что среди собравшихся нет ни Жюльена, ни Жана-Мари, ни Лорана. Ей объяснили, что они уехали вместе с полицейскими.

В тот момент, когда Ирен осознала, что произошло, она почувствовала, словно из нее вытекла вся кровь. Она побелела, а несколько мгновений спустя ощутила, как к горлу поднимается комок. Она разрыдалась. Актер положил ей руку на плечо, и только тут Ирен вспомнила о его существовании и вдруг сказала себе, что это совсем не тот человек, перед которым можно распускаться. С трудом подавляя рыдания, она поклялась держать себя в руках.

Аргентинец и Жюдит задумали умереть вместе. Судя по тому, что могло подсказать воображение, и по тем нескольким словам, которые полиция вырвала у Аргентинца, несмотря на его рану и тяжелое состояние, они с Жюдит решили прибегнуть к бритве. Где они взяли ее? Неизвестно. Никто давно уже не брился этими длинными лезвиями, и сам Аргентинец обычно пользовался электробритвой. Может, они специально купили ее? Жюдит, очевидно, просила своего любовника убить ее во сне. Но первое же прикосновение лезвия к горлу разбудило ее. Она умоляла его продолжать и умерла, обливаясь кровью. Затем он провел бритвой по своему горлу, глубоко надрезав его.

Драма произошла в отеле. Ни она, ни он не издали ни единого звука. Им помешала горничная, которая вошла, чтобы убрать комнату. Она увидела, что Аргентинец сидит на кровати, тупо уставившись в одну точку, а на шее у него зияет рана – «как открытый рот». Именно так она выразилась. Он еще держал в руке бритву, мертвая Жюдит лежала рядом. Все ее тело было покрыто ужасающими порезами. Горничная позвала на помощь. Как рассказали служащие гостиницы, в ожидании «скорой помощи» они попытались полотенцами хоть как-нибудь забинтовать шею раненого, а возможно, просто хотели закрыть ужасную рану. Во время всей этой суматохи Аргентинец не пошевелился. Он продолжал сидеть на постели, позволяя делать с собой все что угодно.

Ирен решила отправиться в уголовную полицию следом за Жюльеном и двумя другими французами. Она была самой близкой подругой Жюдит и могла помочь решить какие-то проблемы, например проблему похорон. Прежде чем актер заговорил, она предупредила:

– Не провожай меня. Я думаю, тебе лучше не показываться в полиции, чтобы не возникло никаких ассоциаций между Аргентинцем и тобой.

На какой-то миг он, казалось, растерялся.

– Но когда же мы увидимся снова?

– Не знаю.

– Я поеду в аэропорт и буду ждать тебя там.

– Вот видишь, – сказала Ирен, – с тех пор как мы вновь оказались в этом городе, все оборачивается против нас. – И тут же пожалела о своих словах.

Актер помог ей найти такси. Когда они переходили к стоянке, он сказал:

– Я понимаю, о чем ты сейчас думаешь: и они, и мы пережили одинаковый роман в одно и то же время.

– Но они дошли до самого конца, – сказала Ирен. – Они были безумцы, а мы нет. Просто поразительно, до чего мы оба благоразумны!

– Не язви.

В такси, съежившись в углу и глядя, как за окном мелькают улицы, магазины и пешеходы, она говорила себе, что, если б актер предложил ей покончить жизнь самоубийством, она бы ни за что не согласилась. А между тем она любила его, и эта любовь по-прежнему причиняла ей боль. Потом ее охватил панический ужас при мысли о том, что ее, возможно, заставят опознать изувеченное тело Жюдит. Еще два дня назад Жюдит разгуливала по их каюте нагишом, и она видела ее усеянные веснушками груди, похожие на груши. Жюдит ходила, чуть выставляя бедра вперед, и руно в низу живота было словно щит воина, который призван оградить его. Зрелище было довольно комичное.

Здание полицейского управления напоминало большую казарму: длинные коридоры, широкие лестницы, сверкающие чистотой полы, окрашенные в коричневый цвет стены и очень высокие окна с давно не мытыми стеклами. Ирен провели в комнату, где ее спутники объяснялись с двумя комиссарами в черных костюмах и черных галстуках. Она помогла им уточнить кое-какие детали.

– У Жюдит нет семьи. Ее родители были депортированы и умерли. У нее остались только двоюродные братья.

Один из полицейских – высокий мужчина с мертвенно-бледным лицом и темными кругами под глазами – говорил по-французски. Он снова начал рассказывать все, что ему было известно об этом ужасном событии:

– Убийцу застали сидящим на кровати в пижаме. Он глубоко порезал себе горло и истекал кровью. Обнаженная жертва лежала слева от него, тоже вся в крови. Он продолжал сидеть неподвижно и совершенно не реагировал на то, что по комнате ходят люди, – казалось, он глубоко задумался. Все громко разговаривали, он же не произнес ни слова, не, издал ни единого звука. И не сопротивлялся, когда ему обвязали горло полотенцем.

Ирен сказала, что, поскольку у Жюдит не осталось близких родственников, очевидно, никто не потребует вернуть ее тело на родину. А раз так, ее следует похоронить здесь. Она предложила остаться, чтобы заняться похоронами. Полицейские предупредили, что ей придется подождать несколько дней, пока не закончится следствие. Она ответила, что наверняка получит от фирмы, где работала вместе с Жюдит, разрешение продлить отпуск. Все это очень устраивало Жюльена и остальных членов группы: ведь места в самолете уже заказаны и большинству из них пора было возвращаться на работу. Жюльен договорился с Ирен, что все хлопоты он берет на себя и сразу же по приезде в Париж, то есть в ближайшие часы, отправится к директору фирмы, где работали Ирен и Жюдит, затем известит родных покойной и вышлет Ирен деньги.

Ирен спрашивала себя, должна ли она предупредить Крике о том, что произошло, и как это лучше сделать. V.

– Где вы остановились? – спросил второй полицейский по-испански.

И тут Ирен вспомнила об актере. Она предложила остаться, даже не подумав о том, что сможет пробыть с ним еще несколько дней.

– Я сниму номер в отеле и сообщу вам адрес, – ответила она.

Распрощавшись с четырьмя французами, высокий полицейский с темными кругами под глазами добавил:

– Ваша несчастная подруга стала жертвой собственной распущенности.

Ирен хотела было возразить ему, но промолчала. «Какое ему дело до моих чувств», – подумала она. Сейчас ей было важно только одно – снова увидеть актера, и стало немного страшно: что подумает он, когда узнает о ее решении остаться. Ирен говорила себе, что не следует бояться того, кого любишь и кто любит тебя. Потом обозвала себя резонеркой. Она-то считала, что круиз закончился, а с ним – и ее роман. Но оказывается, он имеет продолжение. Завершится ли это путешествие когда-либо вообще? Она вновь ощутила тревогу, и ей стало очень тоскливо.

– Где она? – спросила Ирен у полицейского.

– В больнице Сан-Игнасио.

– Могу я ее увидеть?

– Если угодно.

Она пробормотала:

– Может быть, я съезжу туда.

– Если угодно, – повторил полицейский.

Внизу, возле лестницы, их ждали два журналиста и фоторепортер. Они бросились вдогонку за туристами. Один из журналистов заговорил с ними по-французски. Жан-Мари очень сухо ответил, что им нечего сказать, и журналисты сразу отстали.

Оба журналиста были уже немолоды, один с совершенно желтым лицом. Похоже, им было на все это наплевать. Зато фотограф мгновенно обстрелял их из своего аппарата. Ирен почувствовала, что снова плачет. Фотограф мчался за ними по улице и особенно старался запечатлеть лицо Ирен.

Актер ждал ее в аэропорту, как и обещал. Ирен объявила ему во всеуслышание, что остается, и он ничего не ответил, Они задержались, чтобы проводить группу. Прощание было безмолвным. Туристы были настолько подавлены, что никто даже не плакал.

– Я не хочу тебя связывать, – сказала Ирен, глядя прямо перед собой сквозь большое стекло аэровокзала.

– Ты меня не связываешь. Просто положение в стране становится с каждым часом серьезней. Забастовки принимают все более широкий размах. Ты поедешь со мной, но боюсь, что мы не сможем много времени побыть вдвоем.

– Даже ночью?

– Даже ночью.

– Что поделаешь! И все-таки я рада, что остаюсь.

Ирен взяла свой чемодан, который был еще с утра отправлен в аэропорт вместе с вещами других туристов, и они отвезли его в отель в центре города, где она сняла номер, чтобы можно было сообщить полиции какой-то адрес. Потом они пошли на главный почтамт, и Ирен дала пространную телеграмму своим хозяевам.

– Мне пора возвращаться к товарищам, – сказал актер.

– Если у тебя есть немного времени, я хотела бы увидеть Жюдит.

Актер не стал возражать. Они подозвали такси и поехали в больницу Сан-Игнасио. Ирен попросила своего друга подождать ее в кафе, расположенном через дорогу.

– Тебе ни к чему меня провожать. Ведь это только мне нужно увидеть ее.

Актер сказал ей вслед:

– Помни, труп – это ничто, это даже не тело, просто уход в небытие, которому не перестаешь удивляться и которое не может не возмущать нас. Только и всего.

– Знаю, – сказала Ирен, – и все-таки я хочу увидеть Жюдит. – И она повторила еще раз жалобным тоном: – Я хочу увидеть мою маленькую Жюдит.

Ей пришлось довольно долго идти по аллеям внутреннего двора и несколько раз спрашивать дорогу к моргу – невзрачному строеньицу, упрятанному в глухом углу, возле стены, которой была обнесена территория больницы. Дверь оказалась заперта, но рядом был звонок. Ирен позвонила. Никто не открыл. Однако через несколько минут из другого дома появился сторож и подошел к ней, шаркая деревянными сабо. Он открыл дверь и зажег электричество: окон в этом здании не было. По сравнению с жарой на улице тут было даже холодно.

– Сюда, – сказал сторож, указывая на бокс в глубине помещения.

Он предоставил молодой женщине отправиться туда одной. Жюдит лежала на каменном столе. Простыня, окутавшая покрытое ранами тело, оставляла лицо открытым. Губы казались сжатыми в иронической усмешке. Лоб и нос как будто стали больше. Каштановые вьющиеся волосы разметались, как, бывало, на кушетке в каюте. Эта женщина была совсем непохожа на Жюдит, и вместе с тем это была она. Только прежде у нее никогда не было такого отчужденного, такого высокомерного выражения лица.

– Я хотела тебя видеть, – пробормотала Ирен, понимая, что разговаривает сама с собой, что это чуточку спектакль, но так она могла хоть немного унять свою боль.

Почему она пришла? Вероятно, потому, что никак не могла поверить в эту смерть и ей надо было собственными глазами увидеть труп, чтобы убедиться в реальности происшедшего. А скорее всего, потому, что разуму вопреки она просто хотела еще немного побыть с Жюдит, постоять рядом с ней, как прежде. Но, увидев это лицо, такое далекое и отчужденное, лицо человека, для которого она уже не существует, Ирен ощутила всю глубину пропасти между мертвыми и живыми. И вместе с тем ее охватило отчаяние при виде Жюдит, которую все покинули, и она лежит в этом склепе, на этой каменной постели, в абсолютном одиночестве. И она не знала, что заставляет ее плакать: отчуждение, которое она прочла на лице подруги, или вид этого беззащитного тела, лежащего здесь, в темнице. Сердце ее сжималось от гнева и отчаяния, но более всего – от жалости. И все это внезапно прорвалось потоком слез. Она испытывала то самое чувство, которое вызывала у нее печальная улыбка актера, – безграничную, пронзительную нежность. А между тем ей предстояло покинуть их – и одну, и другого.

Она подозвала сторожа, который ждал снаружи. Тот появился, шаркая своими сабо, и запер за нею дверь. На улице она ощутила влажную жару – словно удар по лицу мокрым полотенцем. Пока она шла по длинным извилистым аллеям к выходу, почувствовала, как платье у нее начинает прилипать к телу.

Актер хотел, чтобы Ирен непременно выпила коньяку, но она отказалась. Она спросила, где сейчас находится Аргентинец, не в этой ли самой больнице. Актер ответил, что это вполне возможно, поскольку в Сан-Игнасио существует специальная палата, предназначенная для заключенных и охраняемая полицией. Ирен в последний раз оглядела стену, окружающую больничный двор. Аргентинец находился где-то там, за этими стенами, и смерть в его теле боролась с жизнью, хотя жизнь, которая его ожидала, была, пожалуй, хуже смерти.

Они сели в трамвай и после нескольких пересадок добрались наконец до окраины города, опять переехали через большую реку, но это оказалась уже другая река, коды ее были цвета ржавчины.

– Гляди, сколько рыбаков на том и другом берегу, – сказал актер. – Это забастовщики, которые ловят рыбу, чтобы обеспечить семье пропитание.

– Что это за река? Я здесь совершенно не ориентируюсь.

– Чуть пониже, у самого устья, находится порт, из которого мы уезжали в начале путешествия и куда мы возвратились.

Когда они сошли с трамвая, Ирен спросила своего спутника:

– А как же твои правила конспирации?

– Все обернулось иначе. Аргентинец был из наших, и теперь ты тоже связана с этой историей, а потому перестала быть чужой для товарищей.

– Да, за это заплачено дорогой ценой.

В квартире, очень похожей на квартиру актера, они застали группу активистов. Тут был своего рода штаб, куда поступали все сообщения о ходе забастовки. Речь снова зашла о трагической истории. Одному из присутствующих удалось кое-что разузнать об Аргентинце. Однако никому не было точно известно, жив он или нет. А если жив, неизвестно, будут ли его судить или же отправят в психиатрическую больницу. Ирен почувствовала, что в той или иной мере все осуждают Аргентинца, считают его отступником, потерявшим голову от любви.

– Бедняга! – сказала Ирен.

Время от времени раздавался условный стук в дверь и появлялся очередной связной с сообщением о том, что происходит на заводах или на судостроительных верфях. Чаще всего это были молодые женщины.

– На верфях устья работают всего два человека – это повара столовой, которые обслуживают полицейских, занявших завод.

– Доменные печи продолжают выдавать литье. Их охраняют военные. Чтобы пристыдить плавильщиков, бастующие забросали этих мокрых куриц кукурузой. Солдаты ответили гранатами.

– Дирекция металлургических заводов в Эче – это на холме – вывесила объявление: сегодня с шести вечера все должны приступить к работе. Те, кто не выйдут на работу, будут уволены. В любом случае участники забастовки теряют стаж.

– На «Алюминио» полиция стреляла, желая очистить подступы к заводу.

Пока не поступало новых сообщений, собравшиеся болтали между собой. Вслушиваясь, Ирен опять понемногу стала понимать испанскую речь, что не мешало ей считать всю эту болтовню бесполезной. Ей не было скучно, но она чувствовала себя здесь все-таки чужой. Актер почти не обращал на нее внимания. Ощущение отчужденности вновь воскресило в ее памяти образ Жюдит, лежащей на столе в морге, чужой и далекой.

– Рабочие, вернувшиеся на завод «Химик», увидели, что во дворе полно полицейских. Их пропускали между двумя рядами шпиков. В конце каждому задавали вопрос: «Ты возвращаешься к работе без каких-либо оговорок?» Тех, кто пытался ставить какие-то условия, загоняли в автобусы. Шесть автобусов доставили арестованных в тюрьму.

Вечером бастующие выпустили бюллетень, и связные распространили его по городу. Ирен спросила актера:

– Зачем потребовалась эта забастовка, если она заранее была обречена на провал?

– Она разразилась стихийно, когда люди узнали, что картофель подорожал в три раза. Однако дело тут гораздо серьезнее. Эта забастовка, первая после стольких лет террора, – попытка преодолеть страх.

Явилась еще одна активистка – хорошенькая маленькая брюнетка с пурпурными губами и тяжелым узлом волос. Единственное, что ее портило, – коротковатые ноги. Все начали расспрашивать ее:

– Какие новости в городе, Тереса?

– Пароль изменился.

Расстегнув пуговицу на блузке, Тереса вытащила спрятанную в бюстгальтере листовку, напечатанную на папиросной бумаге.

– А в трусиках ты ничего не прячешь, Тереса? – спросил актер.

Все рассмеялись, а Ирен он впервые показался вульгарным. Он сразу превратился в самца, macho.

– Думаешь, это очень смешно? – парировала Тереса. – Во всех рабочих кварталах шныряют полицейские патрули.

Листовка призывала бойкотировать кафе, зрелища, прессу.

«Трудящиеся!

Крепите солидарность!

Примите участие в неделе солидарности с арестованными, объявленной с 25 по 31 (включительно). В эти дни не посещайте баров, кино, танцев. Сэкономленные деньги передайте в фонд помощи семьям арестованных.

Перепиши и передай товарищу!»

Тереса рассказала, что ей удалось увидеть:

– С моста Освободителя видно, что вооруженные солдаты заняли верфи. На шарикоподшипниковом заводе стены оклеены объявлениями – хозяева сообщают свои условия. Забастовщики приходят их читать, потом обсуждают. Как только соберется человек двадцать, из ворот завода тут же появляются полицейские и разгоняют толпу. Люди перебегают дорогу и рассыпаются по пустырям, спускающимся к реке.

Благодаря Тересе и другим связным организаторы забастовки узнавали о положении в городе. Но всех очень беспокоило то обстоятельство, что они были совершенно отрезаны от других районов. Радио и газеты хранили полное молчание и ни словом не обмолвились о забастовках. Полиция производила арест за арестом, и связь между активистами разных провинций была прервана; одним из последствий объявленного в стране чрезвычайного положения явилось также нарушение междугородной телефонной связи.

Так, каменноугольный бассейн в трехстах километрах от столицы оставался великим неизвестным. По слухам, несколько недель назад и там зашевелились. Но распространилось ли это движение дальше? Или все снова вошло в свою колею? Как тяжело было бороться в изоляции, не зная, что делают товарищи в других местах!

Шло время, и Ирен стало тревожить то, что она по-прежнему стоит в стороне от событий, остается всего лишь простой зрительницей. Она завидовала девушкам-связным, которые то и дело появлялись в штабе. Ее тяготило то, что пропасть между нею и актером увеличивается день ото дня, и было невыносимо видеть, как все они – мужчины и женщины – разговаривают, что-то обсуждают, действуют. Она же существует только чисто физически, просто занимает место в углу дивана в тесной комнате и лишь изредка протягивает руку, чтобы взять сигарету или стакан вина. Ирен ждала в томительном молчании, не зная, как актер собирается поступить с ней. И невольно сравнивала себя с Жюдит, тоже обреченной на молчание. Она говорила себе, что молчание живых – совсем не то, что молчание мертвых. Если первое – это плод ожидания и тревоги, когда ты задыхаешься от невысказанных слов, то в молчании мертвых нет и никогда уже не будет ни тревоги, ни ожидания, оно – полнейшая немота. Своего рода отдохновение, если бы это слово в данном случае не было обманом – ведь Жюдит не отдыхала, ее просто больше не существовало.

Не пытаясь уже разобраться в том, что ею движет, Ирен вдруг отозвала актера в сторону. И сделала ему предложение, удивившее ее саму, так как у нее еще не было никакого определенного решения – оно созрело позднее, в процессе разговора.

– Может быть, мне, иностранке, удастся проникнуть в угольный бассейн и выяснить, что там происходит? Буду изображать идиотку-туристку, которая ничего не понимает. Чем я рискую? В крайнем случае меня повернут обратно.

У Ирен было впечатление, что время снова пришло в движение. Кончилась долгая послеполуденная летаргия, когда все эти мужчины и женщины входили и выходили, разговаривали, утопая в сигаретном дыму. Актер принялся обсуждать ее предложение с остальными активистами. Она поняла, что шахтерский район имеет для них такое же значение, как Астурия в Испании. Наконец актер подошел к ней.

– Вот что мы сделаем: мы найдем одного нашего товарища, бывшего горного инженера, он скажет, куда тебе надо идти и что нужно посмотреть.

Они отправились под вечер: в это время инженера наверняка можно было застать дома. Актер снова повел Ирен через весь город, сложную планировку которого она никак не могла себе уяснить. Инженер оказался сухопарым мужчиной лет пятидесяти. Узнав актера, он заключил его в объятия – жест, который так раздражал Ирен. Квартира была загромождена безвкусными безделушками: дешевые кустарные фигурки ланей и собак, лубочные картинки, башня Вестминстерского аббатства с курантами – в миниатюре. Инженер, видимо, одобрил идею Ирен. Он отыскал карту, объяснил француженке расположение угольного бассейна, показал дорогу, по которой нужно ехать, и, наконец, назвал городок, где она должна была получить исчерпывающую информацию. Там он знал двух верных товарищей. Он сообщил ей их имена и адреса.