Текст книги "Фиеста в Кала Фуэрте"
Автор книги: Розамунда Пилчер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
9
На следующий день в половине восьмого утра Джордж открыл дверь Хуаните и, как всегда, увидел ее сидящей на каменной ограде со сложенными на коленях руками и корзинкой у ног. Корзинка была накрыта чистой белой тряпицей. Хуанита встала и с улыбкой вошла в дом.
– Что у тебя там, Хуанита? – спросил Джордж.
– Подарок для сеньориты. Апельсины с дерева Пепе, мужа Марии.
– Мария прислала?
– Si, señor.
– Очень мило с ее стороны.
– Сеньорита еще спит?
– Наверное. Я не посмотрел.
Пока Хуанита набирала воду, чтобы приготовить Джорджу кофе, он открыл ставни и впустил утреннее солнце в дом. Потом вышел на террасу: каменный пол приятно холодил ноги. «Эклипс» спокойно стояла на якоре; ее белый салинг резко выделялся на фоне темной зелени пиний на противоположном берегу. Джордж подумал, что сегодня можно будет перетащить на яхту новый винт, – других занятий не предвиделось. Предстоял совершенно свободный день, которым он сможет распорядиться по своему усмотрению. Поглядев на небо, Джордж решил, что погода обещает быть неплохой. Над сушей, пониже Сан-Эстабана, клубились облака, но дождевые тучи обычно собирались вокруг высоких горных вершин, небо же над морем было безоблачным и ясным.
Звяканье спускаемого в колодец ведра разбудило Селину, и вскоре она присоединилась к Джорджу; на ней была позаимствованная у него накануне рубашка и больше, похоже, ничего. Длинные стройные ноги уже не казались такими белыми – они успели покрыться легким загаром; из сооруженного на голове затейливого пучка выбивались две или три длинных пряди. Когда Селина перегнулась через балюстраду рядом с Джорджем, он увидел у нее на шее тоненькую золотую цепочку; на цепочке, конечно же, висел подаренный в детстве медальон или золотой крестик – память о конфирмации. Джордж не любил слово «невинность» – в его представлении оно ассоциировалось с пухлыми розовыми младенцами и глянцевыми открытками с изображением прелестных котят; однако сейчас в голове у него промелькнуло именно это слово: чистое и ясное, как колокольный перезвон.
Селина наблюдала за Пёрл, которая, расположившись на маленьком солнечном островке под террасой, совершала утренний туалет. На мелководье то там, то сям выпрыгивали из воды рыбы, и Пёрл отрывалась от своего занятия и замирала, а затем снова принималась вылизывать пушистую шерсть.
– Позавчера, когда мы с Томеу приехали в Каса Барко, внизу два рыбака чистили рыбу, и Томеу с ними разговаривал, – сказала Селина.
– Наверное, там был Рафаэль, его двоюродный брат. Он держит свою лодку рядом с моей.
– В этой деревне все родственники?
– Почти все. Хуанита принесла тебе подарок.
Селина повернулась к Джорджу; непослушные пряди, как кисточки, хлестнули ее по лицу.
– Ну да? А что?
– Пойди и посмотри.
– Мы с ней уже здоровались, но про подарок она ничего не сказала.
– И не могла – Хуанита не говорит по-английски. Иди скорей, она сгорает от нетерпения.
Селина скрылась в доме. Оттуда послышался странный диалог; затем Селина вновь появилась, держа в руке прикрытую белой тряпицей корзинку.
– Апельсины.
– Las naranjas, – сказал Джордж.
– Это апельсины так называются? А я подумала, она объясняет, что их прислала Мария.
– Муж Марии сам их выращивает.
– Какие милые люди!
– Тебе бы надо подняться и их поблагодарить.
– Сначала бы неплохо научиться говорить по-испански. Вам для этого понадобилось много времени?
Джордж пожал плечами.
– Месяца четыре. Когда я уже здесь жил. До того я не знал ни слова.
– Но французский-то знали?
– Да, французский знал. И немного итальянский. Итальянский особенно помог.
– Мне нужно выучить хотя бы несколько слов.
– Я тебе дам учебник, зубри.
– Я уже знаю: buenos dias – доброе утро...
– A buenas tardes – добрый день, buenas noches – спокойной ночи.
– А еще si. Это значит – да.
– А по – нет, что молодой девушке знать гораздо важнее.
– Это даже я со своими куриными мозгами в состоянии запомнить.
– Ой, не уверен.
Появилась Хуанита с завтраком на подносе, расставила на столе тарелки и стаканы. Джордж сказал ей, что сеньорита очень обрадовалась подарку и попозже обязательно сходит в деревню и лично поблагодарит Марию. Хуанита заулыбалась, закивала и унесла поднос обратно в кухню. Селина взяла ensamada и спросила:
– Что это?
– Сладкий хлеб. Хуанита каждое утро покупает свежий у пекаря в Сан-Эстабане и приносит мне на завтрак, – объяснил Джордж.
– Ensamadas, – повторила она и отломила горбушку от мягкой слоеной булки. – Хуанита только вам помогает или кому-нибудь еще?
– Она обслуживает собственного мужа и детей. Работает в поле и дома. И так всю жизнь. Работа, замужество, роды и церковь. Больше ничего.
– Но, похоже, она довольна. Всегда улыбается.
– У нее самые короткие ноги в мире. Заметила?
– Короткие ноги не мешают радоваться жизни.
– Конечно. Кто еще может, как она, мыть пол, не сгибая коленей?
После завтрака, пока не наступила жара, они отправились в деревню за покупками. На Селине были севшие темно-синие брюки Джорджа и эспадрильо, накануне купленные у Марии; Джордж нес корзинки; по дороге он научил Селину говорить: «Muchas gracias para las naranjas» [14]14
Большое спасибо за апельсины ( исп.).
[Закрыть].
Передняя часть лавки была загромождена соломенными шляпами, кремами для загара, фотопленками и купальными полотенцами; дверь в глубине вела в высокое и темное подсобное помещение, где в холодке стояли бочонки с вином, ящики с ароматными фруктами и овощами и длинными, с человеческую руку, буханками хлеба. Мария, ее муж Пепе и Томеу обслуживали немногочисленных покупателей. Когда Джордж и Селина переступили порог, все замолчали и замерли. Джордж подтолкнул Селину, она сказала: «Maria, muchas gracias para las naranjas», покупатели и хозяева дружно расхохотались и принялись хлопать их по спине, точно услышали что-то невероятно остроумное.
Потом Селина с Джорджем набили корзинки бутылками вина, хлебом и фруктами, поручив Томеу доставить их на велосипеде в Каса Барко, и, после того как Джордж выпил предложенную ему Пепе рюмочку бренди, пошли в гостиницу «Кала Фуэрте» к Рудольфо. Там они уселись за стойку бара, и Рудольфо принес им кофе, а они сообщили, что отправили в Англию телеграмму, и очень скоро, буквально на днях, получат деньги и смогут вернуть ему долг, но Рудольфо только рассмеялся и сказал, что готов ждать сколько угодно, и Джордж выпил еще рюмку бренди, а потом они распрощались с Рудольфо и побрели обратно в Каса Барко.
Вернувшись домой, Джордж отыскал испанскую грамматику, с помощью которой овладевал новым языком, и вручил Селине.
– Я начну прямо сейчас, – объявила она.
– А, может, отложишь занятия и составишь мне компанию?
– Я отправляюсь на «Эклипс».
– Покататься решили?
– Покататься? Это тебе не Фринтон. – И добавил с простонародным акцентом: – Прокатимся, мэм? Всего за полкроны...
– Я просто подумала, вам захочется выйти в море, – робко сказала Селина.
– Не захочется. – И, словно извиняясь за свою непреклонность, примирительно сказал: – Я уже давно собирался перевезти на яхту новый гребной винт, и сегодня для этого как раз подходящий день. А ты искупаешься, если захочешь, только, предупреждаю, вода холодная.
– А можно взять с собой учебник?
– Да все что угодно. Давай, устроим пикник.
– Пикник!
– Хуанита наверняка даст нам с собой корзинку с чем-нибудь вкусненьким. Это, конечно, не элегантная корзина с крышкой от Фортнама и Мейсона...
– Ой, попросите ее... Тогда незачем будет спешить к ланчу...
Спустя полчаса они погрузились в шлюпку. Селина уселась на корме, поставив коробку с винтом между ног. Она захватила с собой учебник, словарь и полотенце – на случай, если решит искупаться. Джордж сел на весла; корзинка с продуктами лежала около него на дне. Когда они отчаливали, Хуанита, перегнувшись через балюстраду, вытряхивала тряпку: казалось, она машет им на прощанье. Пёрл с печальным мяуканьем ходила взад-вперед по самому краю воды: ей тоже хотелось с ними поехать.
– Почему б нам ее не взять? – сказала Селина.
– Она тут же запросится обратно. Не выносит, когда кругом много воды.
Селина, опустив руку за борт, следила за извивающимися в глубине зелеными водорослями.
– В точности, как трава, верно? Или как лес на ветру...
Вода была очень холодная. Селина вытащила руку и, обернувшись, поглядела на Каса Барко: дом с воды, к ее удивлению, выглядел совершенно по-новому.
– До чего же он не похож на все остальные дома! – вырвалось у нее.
– Это дом-корабль. Barco по-испански – корабль.
– А он уже был таким, когда вы в нем поселились?
Джордж перестал грести.
– Я вижу, ты невнимательно прочла мою книгу. И это секретарь Клуба поклонников Джорджа Даера? Позор! А может, ты ее вообще не читала?
– Нет, читала, но обращала внимание только на то, что касалось вас: ведь я думала, вы – мой отец. А про вас там, действительно, почти ничего нет. Все больше про деревню, про гавань, про «Эклипс»...
Джордж снова налег на весла.
– Впервые я увидел Кала Фуэрте с моря. Приплыл из Марселя – один, потому что не мог собрать команду, – и с огромным трудом нашел, куда поставить «Эклипс». Спустил паруса и бросил якорь в нескольких фугах от ее теперешней стоянки.
– И сразу подумали, что хорошо бы остаться? Чтобы здесь был ваш дом?
– Не знаю, что я подумал. Скорее, вообще ничего – сил не было думать. Помню только, как замечательно пахли пинии.
Шлюпка вплотную подошла к корпусу «Эклипс». Джордж встал, ухватился за привальный брус и, держа в руке фалинь, взобрался на корму; привязав лодку, он перегнулся через борт, Селина передала ему полотенце, книги и корзинку и сама поднялась на палубу. Джордж между тем спрыгнул в шлюпку и взял тяжелую коробку, в которой лежал винт.
Просмоленная парусина, уже совершенно сухая, по-прежнему покрывала кокпит. Селина нырнула под нее и поставила корзинку на одну из скамеек, а потом огляделась с робким восхищением человека, впервые попавшего на такое маленькое судно.
– Она кажется совсем крошечной!
– А ты что рассчитывала увидеть? «Куин Мэри»?
Джордж опустил винт на пол и нагнулся, чтобы задвинуть его от греха подальше под сколоченную из деревянных реек скамейку.
– Нет, конечно.
Джордж выпрямился.
– Пойдем, я тебе все покажу.
Трап из люка вел в камбуз, часть которого была занята навигационным столом с большими ящиками, где свободно помещались морские карты. Рядом находилась каюта с двумя койками, разделенными откидным столиком. Селина спросила, здесь ли Джордж спит, и, получив утвердительный ответ, заметила, что ему с его шестью футами роста койка длиной в четыре с половиной фута должна быть коротковата. Джордж ловким движением фокусника продемонстрировал, как можно ее удлинить.
– Понятно. Но все равно ноги получаются в дырке.
– Так и задумано. И очень даже удобно.
В каюте было довольно много книг – специальные рейки удерживали их от падения с полок; на койках лежали синие и красные подушки; с потолка свисала парафиновая лампа на шарнирах. Обстановку дополняли несколько снимков «Эклипс» под всеми парусами и рундук с незакрытой крышкой, оклеенной тонкой желтой клеенкой. Выйдя из каюты, Джордж обогнул выкрашенную белой краской мачту и показал Селине крошечный треугольный форпик, где был гальюн, стояли рундуки и откуда спускалась якорная цепь.
– Нет, она все-таки очень маленькая. – Не представляю, как можно жить в таких клетушках, – сказала Селина.
– Со временем привыкаешь. А когда плаваешь в одиночку, удобнее всего расположиться в кокпите. И камбуз рядом: всегда можно, не отрываясь от дела, схватить что-нибудь пожевать. А теперь пошли обратно.
Пропустив Селину вперед, Джордж приостановился, чтобы отдраить и распахнуть иллюминаторы. В камбузе Селина высунулась из люка и убрала с солнцепека корзинку. Узкогорлая бутылка вина, к сожалению, успела согреться; когда Селина сказала об этом Джорджу, он накинул на горлышко веревочную петлю и спустил бутылку за борт. Потом опять скрылся в каюте и вернулся с поролоновым матрасом – из тех, что лежали на койках.
– А это зачем?
– Я подумал, ты захочешь позагорать. – Джордж разложил матрас на крыше капитанской каюты.
– А вы что собираетесь делать? Устанавливать винт?
– Нет, подожду, пока море потеплеет, или кого-нибудь найму.
И снова исчез внизу, а Селина взяла испанскую грамматику, забралась на крышу и растянулась на матрасе. Потом открыла учебник и прочла: «Существительные бывают мужского и женского рода. Они всегда употребляются с определенным артиклем».
Скоро стало очень тепло. Селина уронила голову на раскрытую книгу. Вода тихо плескалась, пинии благоухали, солнышко приятно припекало. Селина, закрыв глаза, раскинула руки и почувствовала, как все вокруг исчезает, и единственная реальность сейчас – белая яхта, стоящая на якоре в голубой бухте, и Джордж Даер, который копошится внизу в каюте, хлопает крышкой рундука и, время от времени что-то роняя, негромко ругается сквозь зубы.
Немного погодя, Селина открыла глаза и сказала:
– Джордж...
– Умм? – Он сидел в кокпите, голый по пояс, с сигаретой в зубах, и тщательно сматывал канат.
– Я уже знаю все про мужской и женский род.
– Что ж, для начала неплохо.
– Теперь, пожалуй, можно и искупаться.
– Валяй.
Она села и откинула волосы с лица.
– Ужасно будет холодно?
– После Фринтона никакая вода не покажется холодной.
– Откуда вы знаете, что я бываю во Фринтоне?
– Могучая интуиция. Я вижу, как ты проводишь там лето со своей няней. Посиневшая от холода и дрожащая как осиновый лист.
– Да, правильно. А на берегу острая галька, а на мне, поверх купальника, толстый свитер. Агнесса тоже ненавидела Фринтон. Одному Богу известно, почему нас туда посылали.
Селина встала и расстегнула рубашку.
– Здесь очень глубоко. Ты умеешь плавать? – спросил Джордж.
– Конечно.
– Я приготовлю гарпун – на случай, если появятся акулы-людоеды.
– Здорово! – Селина сняла рубашку; под ней был подаренный Джорджем бикини.
– О Боже! – воскликнул Джордж. Он никак не думал, что она воспримет его шутку всерьез и рискнет облачиться в этот нескромный костюм, и уставился на нее ошарашенно и смущенно. В голове опять застучало слово «невинность», и он с невольной неприязнью подумал о Франсис с ее дочерна загоревшим, словно задубленным телом в вульгарном купальнике; другого, впрочем, она бы никогда не надела.
Джордж не был уверен, расслышала ли Селина его изумленный возглас, потому что в этот момент она прыгнула в воду. Он стал следить, как она плавает – красиво и без брызг; ее длинные волосы извивались на поверхности, точно диковинные и прекрасные морские водоросли.
Наконец, дрожа от холода, Селина вылезла из воды, Джордж накинул на нее полотенце и спустился в камбуз, чтобы принести ей кусок хлеба с козьим сыром, собственноручно приготовленным Хуанитой. Когда он вернулся, Селина уже сидела на крыше каюты и вытирала голову полотенцем. Она показалась ему похожей на Перл. Он протянул ей хлеб, и она сказала:
– Во Фринтоне после купанья мне всегда давали имбирное печенье. Агнесса говорила: чтоб не дрожала...
– Ну и нянькалась же она с тобой!
– Не надо так говорить. Вы же ее в глаза не видели.
– Прощу прощения.
– Она вам наверняка бы понравилась. Вид у нее страшно суровый, но это ровно ничего не значит. И вообще у вас с ней много общего. Она совсем не такая язва, какой кажется.
– Премного благодарен.
– Это комплимент. Я очень люблю Агнессу.
– Может, и меня полюбишь – если я научусь вязать...
– Хлеба больше нет? Я еще не наелась.
Джордж снова спустился вниз, а когда вернулся, Селина лежала на животе; перед ней был открытый учебник. Она повторяла:
– Yo – я. Tu – ты. Usted – вы.
– Не Usted, а Usteth... – Джордж произнес это слово на местный манер, чуть шепелявя.
– Usteth... – Селина взяла хлеб и рассеянно принялась жевать. – Забавно: вы довольно много обо мне знаете – я сама кучу всего нарассказывала, пока думала, что вы мой отец... а я о вас не знаю почти ничего.
Джордж не ответил, и Селина перевернулась, чтобы на него взглянуть. Он стоял в кокпите – их головы были на одном уровне и очень близко, в каких-нибудь двух футах, – но он на нее не смотрел, а следил за рыбацкой лодкой, скользящей по прозрачной сине-зеленой воде у выхода из гавани; Селина видела только часть загорелого лба, щеку и подбородок. Джордж не обернулся даже, когда она заговорила, но немного погодя сказал:
– Да, пожалуй, не знаешь.
– И «Фиеста в Кала Фуэрте» вовсе не про вас, правильно?
Рыбачья лодка медленно входила в глубокий канал. Джордж спросил:
– А что тебе так хотелось узнать?
– Ничего. – Селина уже пожалела, что завела этот разговор. – Ничего особенного. – Она загнула уголок страницы и тут же его разгладила: ей внушали, что это дурная привычка. – Вы, наверное, думаете, я ужасно любопытная. Книгу мне дал Родни, мой адвокат, – я вам про него говорила. Когда я решила, что вы – мой отец, и сказала, что хочу вас разыскать, он был категорически против. Заявил, что не надо будить спящего тигра.
– Экое образное мышление! Редкость у адвокатов... – Лодка проплыла мимо яхты, вышла на глубокую воду и с тарахтеньем мотора направилась в открытое море. – Джордж повернулся к Селине лицом. – Под тигром подразумевался я?
– Вряд ли. Он просто хотел избавить меня от лишних неприятностей.
– Но ты пренебрегла его советом.
– Да.
– Ты, кажется, хотела мне что-то сказать?
– Что я чересчур любопытная. Такая уж уродилась. Простите.
– Мне нечего скрывать.
– Меня вообще интересуют люди. Их семьи, родители.
– Мой отец был убит в сороковом году.
– И ваш отец был убит?
– Их эсминец был потоплен немецкой подводной лодкой в Атлантическом океане.
– Он служил в военно-морском флоте? – Джордж кивнул.
– Сколько вам тогда было лет?
– Двенадцать.
– А братья или сестры у вас есть?
– Нет.
– И что же с вами было потом?
– Потом... дай подумать... я закончил школу, отслужил в армии, потом решил остаться на военной службе, получил офицерское звание...
– А вам не хотелось стать моряком, как отец?
– Нет. Я думал, в сухопутных войсках веселее.
– И так оно и оказалось?
– В некотором роде. Хотя не настолько, как я надеялся. А потом... моему дяде Джорджу пришла в голову блестящая идея: поскольку у него не было сыновей, он решил, что я должен заняться семейным бизнесом.
– Каким же?
– Суконные фабрики в западном Йоркшире.
– И вы согласились?
– Да. Посчитал это своим долгом.
– Но без большой охоты.
– Да. Без малейшей.
– А что было дальше?
– Да ничего, – рассеянно ответил Джордж. – Проторчал пять лет в Бреддерфорде, потом продал свою долю в деле и уехал.
– А дядя Джордж не возражал?
– Не могу сказать, что он был очень доволен.
– И что же вы стали делать?
– Купил на вырученные деньги «Эклипс», несколько лет мотался по свету, пока не осел здесь, где и живу счастливо по сей день.
– И тогда вы написали книгу.
– Да, действительно написал.
– Вот это самое важное!
– Почему?
– Потому что это творчество. Это сидит у вас внутри. Способность писать – дар судьбы. Я, например, на такое не способна.
– Я тоже, – сказал Джордж. – Именно поэтому мистер Ратленд мистическим образом – с твоею помощью – напомнил мне о себе.
– Разве вы больше не собираетесь писать? А как же вторая книга?
– Поверь, я бы написал, если б мог. И даже начал, но получилась такая тягомотина, что я изорвал рукопись в клочки и предал их ритуальному сожжению. После этого у меня, мягко говоря, отпала всякая охота заниматься сочинительством. Правда, я обещал старику сделать еще одну попытку – хотя бы предложить идею, – и попросил год сроку, но... воз и ныне там. Мне сказали, что у меня творческий застой, а это, если хочешь знать, худший вид умственного запора.
– А о чем вы хотели писать?
– О путешествии по Эгейскому морю – это было до того, как я здесь поселился.
– И в чем же загвоздка?
– Скучища получается. Путешествие было потрясающее, а на бумаге выглядит не более увлекательным, чем описание автобусной экскурсии в Лидс в дождливое ноябрьское воскресенье. И вообще, про все это уже написано.
– Ну и что? Нужно найти новый подход, оригинальный угол зрения. И тогда все получится.
– Да, конечно. – Джордж улыбнулся Селине. – А ты совсем не такая глупенькая, как кажешься.
– Зато вы умудряетесь даже приятные вещи говорить в препротивной манере.
– Знаю. Я обманщик и хам. И хватит об этом. Может, стоит вернуться к личным местоимениям?
Селина посмотрела в учебник.
– Usted. Вы. El. Он. Ella...
– Двойное «л» произносится так, будто после него стоит мягкий знак. Elya.
– Elya, – повторила Селина и снова подняла взгляд на Джорджа. – Вы никогда не были женаты?
Джордж не ответил, но на лице у него появилось такое выражение, будто Селина внезапно поднесла к его глазам яркую лампу. Помолчав, он сказал – вполне спокойно:
– Женат я никогда не был. Только обручен. – Селина ничего не сказала, и, видимо, ободренный ее молчанием, он продолжал: – Когда я еще жил в Бреддерфорде... Родители моей невесты были местные богатеи – очень симпатичные, всего добившиеся своим горбом. Как говорится, на таких земля держится... Папаша разъезжал на «бентли», мать – на «ягуаре», а у Дженни была огромная спортивная машина с автоматическим управлением. Зимой они ездили в Сан-Мориц кататься на лыжах, лето проводили в Форменторе и не пропускали ни одного музыкального фестиваля в Лидсе – считали, что положение обязывает...
– Я все думаю: злой вы или добрый...
– Сам не знаю.
– А почему она с вами порвала?
– Не она, а я с ней порвал. За две недели до свадьбы, которая должна была быть такой пышной, какой Бреддерфорд еще не видывал. Несколько месяцев я близко подойти к Дженни не мог: бесконечные подружки, приданое, меню для свадебного стола, фотографы, подарки... Ох уж эти подарки! И между нами начала вырастать стена, сквозь которую я не мог пробиться. А когда понял, что Дженни эта стена не мешает, что она просто не замечает ее... я никогда не был о себе чересчур высокого мнения, но кое-какими принципами поступаться не захотел.
– И вы ей сказали, что раздумали жениться?
– Да. Пошел к ним домой и сказал Дженни и ее родителям. В комнате, которая вся была завалена корзинами, коробками, оберточной бумагой, серебряными подсвечниками, хрустальными салатницами, чайными сервизами, тостерами... Это было чудовищно. Отвратительно. – При этом воспоминании Джорджа передернуло. – Я почувствовал себя убийцей.
Селина невольно подумала о новой квартире, о коврах и мебельном ситце, белом платье и венчании в церкви с мистером Артурстоуном в роли посаженного отца. И внезапно похолодела от ужаса, словно в дурном сне. Словно поняла, сколько ей предстоит потерять. Словно вдруг осознала, что вступила на опасный путь, и впереди крутой обрыв, и всякие несчастья, и безымянный страх. Ей нестерпимо захотелось вскочить и убежать, и больше не заставлять себя делать то, чего так не хотелось делать.
– И после... после этого вы уехали из Бреддерфорда?
– Чего ты так испугалась? Нет, сразу я не уехал: проторчал там еще два года. В качестве persona non grata среди всеобщего заговора молчания. Многие неожиданно от меня отвернулись. Даже интересно оказалось узнать, кто твои настоящие друзья... – Джордж подался вперед и уперся локтями в крышу каюты. – Довольно! Такие разговоры не способствуют овладению кастильским наречием. Попробуй-ка проспрягать в настоящем времени глагол hablar.
– Hablo. Я говорю. Usted habla – вы говорите. Вы ее любили?
Джордж бросил на Селину быстрый взгляд: в его темных глазах не было гнева – только боль. Потом он положил свою загорелую руку на испанскую грамматику и мягко сказал:
– Чур не подсматривать. Не пытайся меня обмануть.
«Ситроен» въехал в Кала Фуэрте в самую жаркую пору дня. На безоблачном небе сверкало солнце, тени были черные, а пыль и дома – ослепительно-белые. Нигде ни живой души; все ставни закрыты. Когда Франсис подкатила к гостинице «Кала Фуэрте» и выключила мотор своей мощной машины, воцарилась тишина, нарушаемая только шорохом ветвей, раскачиваемых почти неощутимым, таинственным бризом.
Франсис вышла из машины и, захлопнув дверцу, поднялась по ступенькам гостиничной террасы. Раздвинув занавеску, вошла в бар. После яркого света глаза не сразу привыкли к полумраку, но потом она разглядела Рудольфо, дремавшего в плетеном шезлонге; как только Франсис переступила через порог, он проснулся и вскочил, заспанный и недоумевающий.
– Привет, amigo [15]15
Дружище ( исп.).
[Закрыть], – сказала Франсис.
Рудольфо протер глаза.
– Франческа! Что вы здесь делаете?
– Минуту назад приехала из Сан-Антонио. Выпить дашь?
Рудольфо прошел за стойку бара.
– Что желаете?
– Есть холодное пиво?
Франсис взобралась на высокий табурет, вытащила сигарету; Рудольфо подтолкнул к ней спичечный коробок, и она закурила. Открыв банку, Рудольфо осторожно, чтобы не было пены, налил пиво в стакан.
– Не очень-то приятно на таком солнцепеке разъезжать в открытой машине, – сказал он.
– Пустяки.
– Рано в этом году началась жара.
– Сегодня кошмарный день. В Сан-Антонио чувствуешь себя, как сардинка в банке; одно удовольствие после этого очутиться в деревне.
– Вы только поэтому приехали?
– Не совсем. Мне нужно повидать Джорджа.
Рудольфо в ответ выразительно скривил губы; Франсис нахмурилась.
– Его что, нет?
– Здесь он, где же ему еще быть? – В глазах Рудольфо сверкнули злые огоньки. – Вы разве не знаете, что у него гости?
– Гости?
– Да. Дочка.
– Дочка! – Франсис от изумления потеряла дар речи, но через минуту расхохоталась. – Ты что, спятил?
– Ни чуточки. К нему приехала дочь.
– Да ведь... Джордж никогда не был женат.
– Мне об этом ничего не известно, – сказал Рудольфо.
– Сколько же ей, черт подери, лет?
– Лет семнадцать... – снова скривился Рудольфо.
– Не может этого быть...
– Франческа, я говорю, она там. – Рудольфо начал терять терпение.
– Я вчера видела Джорджа в Сан-Антонио. Он мне ничего не сказал...
– И даже не намекнул?
– Нет. Да и я ничего не заметила...
Это было не совсем так: Джордж вчера вел себя необычно, что показалось Франсис подозрительным. Внезапная необходимость срочно отправить куда-то телеграмму, хотя он только накануне был в городе, сверток в бело-розовой бумаге – из самого «женского» магазина Сан-Антонио, и оброненные на прощанье слова, что по возвращении в Кала Фуэрте у него найдутся дела поважнее, чем кормить кошку. Весь вечер и большую часть ночи Франсис ломала голову над этими загадками; она не сомневалась, что, разгадав их, узнает нечто очень важное, и утром, не в силах долее оставаться в неведении, решила отправиться в Кала Фуэрте и выяснить, в чем дело. Даже если выяснять окажется нечего, она повидает Джорджа. А вот то, что многолюдные раскаленные улицы Сан-Антонио действовали ей на нервы и пустынные голубые бухты и свежий смолистый запах Кала Фуэрте после этого пекла показались раем земным, было правдой.
Так вот оно что! Дочка... У Джорджа есть дочь. Франсис раздавила в пепельнице сигарету и заметила, что ее пальцы дрожат.
– Как ее зовут? – Она старалась говорить спокойно и равнодушно.
– Сеньориту? Селина.
– Селина. – Франсис произнесла это имя, точно выплюнула что-то невкусное.
– Очаровательная девушка.
Франсис допила пиво, поставила на стойку пустой стакан и сказала:
– Пожалуй, я поеду и сама во всем разберусь.
– Правильно.
Соскользнув с высокого табурета и взяв сумку, Франсис направилась к двери, однако на пороге остановилась и повернулась к Рудольфо, провожавшему ее удивленным взглядом своих лягушачьих глаз.
– Рудольфо, если мне понадобится здесь переночевать... у тебя найдется свободная комната?
– Ну конечно, Франческа. Я приготовлю номер.
Доехав в облаке пыли до Каса Барко, Франсис оставила «ситроен» на единственном клочке тени, который ей удалось отыскать, перешла узкую дорогу, открыла зеленую дверь и крикнула:
– Есть кто-нибудь?
Ответа не последовало, и она вошла в дом.
В доме никого не было. Приятно пахло золой и фруктами, в открытые окна врывался прохладный ветерок с моря. Бросив сумку на первый попавшийся стул, Франсис обошла дом, но никаких следов присутствия женщины не обнаружила. С антресолей донесся едва слышный шорох; поглядев наверх, Франсис увидела, что это всего лишь противная кошка Джорджа спрыгнула с кровати и стала спускаться по лестнице, чтобы поприветствовать гостью. Франсис не любила кошек, особенно эту, и пнула Пёрл ногой. Та, задрав хвост, с достоинством удалилась, всем своим видом выражая глубочайшее презрение. Франсис пошла за ней на террасу, по дороге взяв со стола бинокль. «Эклипс» спокойно стояла на якоре. Франсис поднесла бинокль к глазам, отрегулировала его и как на ладони увидела яхту и тех, кто на ней был. Джордж лежал в кокпите на одной из скамеек, с раскрытой книгой на груди, в надвинутой на глаза старой фуражке. На крыше каюты разлеглась девица: бесконечно длинные конечности и копна соломенных волос. Она была в рубашке, похоже, принадлежащей Джорджу; лица Франсис разглядеть не могла. Сцена была поистине идиллическая, и Франсис, опустив бинокль, нахмурилась. Вернувшись в дом и положив бинокль на стол, она налила себе стакан вкусной холодной колодезной воды, вынесла его на террасу, передвинула самое надежное из плетеных кресел в тень навеса, села, несмотря на угрожающий скрип, и приготовилась ждать.
Джордж спросил:
– Не спишь?
– Нет.
– Пожалуй, пора домой. Поднимайся. Ты слишком долго провалялась на солнце.
Селина села и выпрямилась.
– Я заснула.
– Знаю.
– Это все из-за чудесного вина.
– Вероятно.
Они поплыли обратно в Каса Барко. Шлюпка легко скользила по переливчатой синей воде, отбрасывая тень на верткие зеленоватые водоросли. Было тихо, спокойно и жарко; казалось, в мире никого больше нет. У Селины горело все тело; она чувствовала себя перезрелым плодом, который вот-вот лопнет, но даже это ощущение ее не раздражало – оно было естественной принадлежностью чудесного дня. Поудобнее устроив пустую корзину между ног, Селина сказала:
– Пикник удался на славу. Лучший в моей жизни.
Она ждала, что Джордж отпустит какое-нибудь дурацкое замечание насчет Фринтона, но – к ее удивлению – он промолчал, только улыбнулся, будто с ней соглашаясь.
Приблизившись к пирсу, Джордж выскочил и подтянул шлюпку. Селина выгрузила все имущество, вышла сама; горячие доски пирса обожгли ее босые ступни. Собрав вещи, они поднялись на террасу: Джордж шел впереди, Селина – сзади и поэтому услышала голос Франсис раньше, чем увидела его обладательницу.
– Вы только поглядите, кто идет!
Джордж на секунду остолбенел, но потом, как ни в чем ни бывало, поднялся на террасу.
– Привет, Франсис, – сказал он.
Селина, чуть замедлив шаг, последовала за ним. Франсис лежала в старом плетеном кресле, задрав ноги на стол. На ней была белая в синюю крапинку рубашка, завязанная узлом под грудью и оставлявшая открытой загорелый живот, и обтягивающие белые полотняные брюки. Туфли она сбросила; на темных и запыленных босых ногах, скрещенных на столе, выделялись покрытые ярко-красным лаком ногти. Она даже не подумала встать или хотя бы сесть, а так и продолжала лежать, почти касаясь пальцами рук пола и наблюдая за Джорджем из-под короткой светлой челки.
