Текст книги "Флорентийские маски"

Автор книги: Роза Планас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Пол все еще не вычислил, что именно послужило непосредственным толчком к самоубийству Марка. Он был уверен в том, что рано или поздно таинственная черная сила обрушит и на него свои чары и скорее всего вестница смерти явится к нему в образе той девушки, что встретила его там, в Доме мертвых. Сможет ли он противостоять силе этого видения, Пол и сам не знал. В течение двух недель взятого за свой счет отпуска ему предстояло разобраться в себе и проанализировать, просчитать и выстроить собственное будущее.

Получив после долгих яростных споров со вдовой ворох писем, адресованных Марку, Пол обрушил на эту корреспонденцию всю мощь своего мыслительного аппарата, на время освобожденного от необходимости вникать в проблемы микромира насекомых. Микроскоп аналитического мышления нацелился на толкование содержания писем, которые Марк получал из-за границы в течение последних месяцев жизни. Естественно, большая часть корреспонденции поступала из Мексики и была подписана Антонио. При этом Пол был невероятно удивлен, обнаружив целую пачку писем, так и не полученных Марком при жизни, а следовательно, и не прочитанных им. Ада с оскорбительной уверенностью и невероятным пылом утверждала, что вся эта корреспонденция была получена ею разом, причем буквально на следующий день после смерти мужа. Естественно, в те дни ей было не до выяснения причин столь странной задержки писем. Разобравшись в пачке конвертов, Пол увидел, что не пришедшие вовремя письма, судя по почтовым штемпелям, отправлялись из Мексики с завидной регулярностью: Антонио методично писал по письму в неделю. Разумеется, время от времени почта дает сбои, но систематическая задержка писем от одного и того же отправителя одному и тому же адресату не могла не вызвать удивления Пола. Никакого логического объяснения этому странному феномену он не находил.

Пол Харпер, естественно, потребовал как устных, так и письменных объяснений, но столкнулся с какими-то отговорками, умалчиваниями и обтекаемыми, лишенными смысла формулировками, в которых, как в болоте, увяз его благородный порыв. Он сдался и решил сосредоточиться на самих письмах. Запершись у себя в квартире, он решил не выходить из дому до тех пор, пока не разберется в том, что содержат эти письма и каким образом они связаны с трагически закончившейся жизнью его племянника. Вот с таким мрачным, но решительным настроением он взялся за непростое дело – внимательное прочтение запоздавшей корреспонденции, адресованной уже умершему человеку.

Письма были написаны от руки, четким почерком с аккуратным наклоном вправо. Латинские строчные sи заглавные Lизвивались, как змеи, да и остальные буквы были выписаны не менее затейливо. Чернила тоже были занятные: ни черные, ни синие, ни фиолетовые. Их цвет вообще с трудом поддавался какому-либо определению. Коричнево-серый, чуть блестящий, этот оттенок больше всего напоминал пятно, оставшееся от пролитого бензина, высохшего на летнем солнце. К удивлению Пола, большая часть писем начиналась одними и теми же словами: «Дорогой друг, у меня по-прежнему нет от тебя никаких вестей. Долгое ожидание тревожит меня, и я начинаю думать, что твои трудности и страдания, которые ты, возможно, испытываешь, каким-то образом связаны со мной…» Судя по тону писем, можно было предположить, что отношения между друзьями в последнее время если и не стали натянутыми, то по крайней мере значительно сократились во внешних проявлениях. Это оказалось для Пола совершенно неожиданным открытием. В то же время Ада рассказала, что, пока они с Марком жили в Слэптоне, она каждое утро уходила из дому по делам, а потом в библиотеку и в общей сложности ее не было дома практически всю первую половину дня. Логично было предположить, что в эти часы Марк мог бы связываться со своим мексиканским другом по телефону или по электронной почте. С точки зрения вдовы, именно эти контакты и сыграли роковую роль, став своего рода детонатором, взорвавшим более чем хрупкое равновесие, установившееся в душе Марка после выздоровления. Пол не стал опровергать столь категоричное и не подтвержденное доказательствами утверждение, но был вынужден признаться себе, что и сам не все понимает в том, как развивались отношения между приятелями. К тому времени Антонио уже пережил смерть отца, и было бы логично предположить, что ему приходилось нелегко и он станет искать поддержки у друзей. Тем не менее в письмах мексиканца Пол не обнаружил ни единого упоминания об этом трагическом событии. В итоге он отложил пять писем, показавшихся ему самыми важными и значимыми для его расследования. Эти пять конвертов он разложил в хронологическом порядке в соответствии с датами отправки. В письмах, так или иначе, говорилось о контактах Антонио с Федерико, о которых итальянец во время последней встречи с Полом даже не упомянул. В основном же письма были посвящены описанию новой сущности куклы, рожденной талантом Коллоди, и в немалой степени проливали свет на подлинную, до сих пор незнакомую Полу сущность Антонио. Первое же письмо из этой серии пробудило воображение Пола и заставило учащенно биться его сердце.

Дорогой друг, я по-прежнему плутаю в потемках: от тебя нет никаких вестей, ты как будто умер, и у меня ощущение, что я говорю со стенкой. Может быть, ты просто не хочешь ничего знать о том, как идут дела у меня, может быть, мы тебе надоели. Я понимаю, что этот череп вполне мог показаться неподъемной ношей, слишком дорогим развлечением, но поначалу мне показалось, что твой интерес был абсолютно искренним. Особенно ясно я это почувствовал, когда ты позволил этой старой лисе Лурдель пригреть тебя на ее пышной груди. Может быть, ты этого и не помнишь, – как-никак мы к тому времени уже приняли не по одной рюмке ее чудовищного стоградусного рома. Да, старик, ты тогда просто воспарил, никогда я еще не видел тебя в таком возвышенном настроении!

Мы с Федерико все время говорим о тебе – как только нам удается связаться. Если бывает трудно дозвониться, то общаемся через Интернет, а время от времени и посылаем друг другу письма, открытки и телеграммы. В любом случае ему удается подогреть мой интерес, мою страсть к нашей общей истории. Ты же знаешь, что я привык чувствовать себя божком – изнеженным, избалованным и почитаемым. А в качестве подношения я больше всего люблю новости и открытия, какими бы незначительными на первый взгляд они ни казались.

Так вот, поделюсь с тобой тем, что нам удалось узнать: Федерико выяснил, что Карло Коллоди, сын Лоренцини, написал и вторую часть истории Пиноккио, но она не была опубликована. Чертов архивариус из Флоренции нашел ее рукопись, когда копался в подвале библиотеки, затопленном во время наводнения 1966 года. Естественно, первым делом он подумал, что эта рукопись – не что иное, как мистификация или же просто продолжение, написанное кем-то из последователей Коллоди, решившим дополнить историю, показавшуюся ему незавершенной. Собственно говоря, продолжение как раз и начинается с того момента, как деревянный Пиноккио превращается в живого человека.

Я прекрасно понимаю, что ты, прочитав эти строчки, разволновался и хочешь знать, что еще нам удалось выяснить. Так вот, именно поэтому я и не буду сейчас продолжать. Хочу пощекотать тебе нервы и, быть может, заставить тебя связаться со мной. На этом все; на сегодня я хотел бы добавить только одно: насколько я знаю, Федерико обзавелся новой подругой и занимается с ней любовью не просто каждый день, а даже несколько чаще. Не могу не признать, что это пошло ему на пользу; по крайней мере характер у него стал более сносный, чем раньше. Ты еще не понял, к чему я клоню? Мой тебе совет: последуй его примеру.

Марк, дружище, я с тобой, а тебе нет прощения за столь долгое молчание, заставляющее меня нервничать.

Пол попытался связать прочитанное с тем, что ему было известно ранее. Больше всего его насторожил странный тон письма: Антонио как будто проявлял излишнюю нервозность. Ощущение было такое, что письмо он писал не то под воздействием какого-нибудь экзотического пьянящего или дурманящего напитка, не то даже в полубреду, вызванном неким синтетическим наркотиком. Пол давно понял, что мексиканец в своей жизни не может обойтись без регулярного получения какой-то дозы – дозы дружбы, дозы нежности, дозы насилия. В неменьшей степени он зависел и от малых, но постоянно получаемых доз азарта новых открытий. В общем, ему требовалось получать от жизни нечто нематериальное и вроде бы не имеющее денежного выражения. Вот только почему-то он получал свой допинг всегда за счет окружающих. Щедрость, которая была его вкладом в дружеские отношения с Марком и Федерико, бескорыстие и великодушие – все это лишь прикрывало некий тайный интерес, удовлетворяя который мексиканец хотя бы отчасти снижал избыточное внутреннее давление, распиравшее его. Второе письмо во многом подтверждало правоту этого мнения.

Марк, я прекрасно понимаю, что со вчерашнего дня ты пускаешь слюнки. Что ж, поделом тебе – в будущем станешь отвечать на письма и звонки друзей. Ладно, слушай дальше: вторая часть сказки о Пиноккио написана гораздо хуже первой. Тем не менее нам она в любом случае интересна, ибо в ней описывается жизнь куклы, превратившейся в человека. Мальчишка вырос и стал думать, как зарабатывать на жизнь. Бедный Джеппетто сумел-таки заставить его учиться. Ты представляешь себе – это же просто чудо! По крайней мере моему отцу так и не удалось этого добиться.

Джеппетто отправил его в университет, а дело было в эпоху всеобщего педагогического безумия. Ты и сам прекрасно знаешь, что Коллоди тоже был педагогом-самозванцем. Так вот, мальчишка прилежно учился и вырос в юношу-всезнайку, усидчивого, приятного и любезного в общении и привлекательного, как сам Джакомо Казанова. Обучение в университете он закончил, получив диплом по химическим наукам – точь-в-точь как твой дядя, – и из деревянной куклы мы за короткое время получили итальянского лиценциата эпохи, предшествовавшей великому потопу. Ты понимаешь, что я хочу этим сказать: фашизм и стал той самой эпохой потопа, когда дождь шел даже не сорок дней и сорок ночей, а гораздо дольше. Вскоре наш приятель похоронил отца на немноголюдном провинциальном кладбище и стал жить самостоятельно, стараясь вести себя примерно и поражая окружающих почти недостижимой степенью приближения к идеалу. В общем, несущая Божью благодать звезда, спустившаяся на землю.

Пиноккио с толком использовал свою привлекательность и снискал неслыханный успех у женщин. Они слетались как мухи на мед, как птицы на места гнездовья. Они осаждали его без устали – романтически настроенные и просто жаждавшие удовольствий. Сам же он не упускал случая воспользоваться их благосклонностью, а мысленно все пытался решить, чему посвятить себя: писательскому ремеслу или же героической армейской службе. Обе эти профессии влекли его с равной силой – как некогда манил к себе деревянную куклу огонь, поражавший длинноносого мальчика своей разрушительной колдовской силой.

Да, Марк, этот человечек хотел успеть добиться в жизни очень многого. Он буквально разрывался между множеством дел и занятий. По утрам запирался в лаборатории, где проводил долгие часы со всякими колбами, реактивами и приборами. По вечерам ходил в театр, в оперу и в кафе. Несколько раз он даже участвовал в экзальтированных собраниях патриотов-националистов и спел с ними не одну патриотическую песню. Его чистый, почти мальчишеский голос приводил в восторг мужественных офицеров, героических защитников родины. В общем, наш знакомый был просто образцом привлекательности и воплощением всех доступных простому смертному человеческих добродетелей. Он тебе, случайно, никого не напоминает? По мне, так это просто вылитый я.

Ладно, на сегодня хватит. Если я не получу от тебя ответа, то ты не узнаешь, чем закончилась вся эта история. Честно говоря, я уже устал писать в пустоту.

Пол интерпретировал довольно резкую заключительную часть письма как следствие компульсивной нервозности его автора. Антонио сгорал от нетерпения, не понимая, почему Марк не отвечает на его письма. Тем не менее, прочитай адресат эти послания, и его хрупкое психологическое равновесие было бы нарушено еще раньше, а последствия этого были бы столь же трагичными. Пол все больше убеждался в том, что эти письма были написаны с одной лишь целью – убить адресата, то есть заставить его сделать непоправимый шаг. Никакого другого объяснения столь странному и специфическому изменению интонации писем Пол не находил. Их неплохо просчитанное, нервирующее воздействие не могло не отразиться на Марке, человеке в общем-то нездоровом, самым неблагоприятным образом.

Третье письмо отличалось еще большей злобой и едкостью стиля. Судя по почерку, автор послания изливал свои ядовитые мысли на бумаге с еще большим рвением, чем прежде.

Ты, значит, все молчишь, разыгрываешь из себя глухонемого или вовсе покойника, ну и что – ты своего не добьешься. Мне на твои игры в молчанку наплевать. Я прекрасно знаю, что ты вовсе не хочешь, чтобы я замолчал именно сейчас, когда тебе предстоит узнать самое главное в истории ожившей деревянной куклы. Нет, я, конечно, мог бы прервать свой рассказ на этом месте, но ты меня никогда не простишь. Тебе эта история интересна не меньше, чем мне, а может быть, даже больше. Ты наверняка так же, как и я, хотел бы поцеловать этот череп и заставить его самого рассказать нам о тех успехах, которых он добился в жизни, о пережитых им приключениях, о женщинах, которыми он обладал, когда его кости были покрыты мягкой плотью, а плутоватая улыбка на губах сводила с ума множество представительниц женского пола, вплоть до старух. Нет, ничто из того, что происходит с нами, не сможет изменить его поступков. Жизнь, прожитая нашим знакомым, останется его жизнью. Мы ничего не можем ни изменить, ни даже представить себе, какие именно события были в этой жизни самыми главными.

Синьор Пиноккио, выпускник университета, доктор химических наук, тайно мечтал выступать на сцене. Обретенная им смертность истребила в нем изначальную актерскую сущность. Сухое дерево его души вспыхнуло как спичка в отражениях зеркал гримерных самых известных актрис. Именно туда устремлял он свой взгляд охотника и победителя. Именно благодаря своим актерским способностям он узнавал величайшие секреты современной ему политики. В постели ему не было равных, и он, как принц эпохи Возрождения, врывался в спальни жен всех каудильо своей эпохи. Женщины говорили с ним о жизни, о смерти, о тех, кто должен был прийти, и о тех, кто уже был осужден и приговорен. Шпионы, герои, воры и бродяги обнажались под балдахинами кроватей актрис – повелительниц сцены, которые сами подчинялись лишь воле своего единственного короля.

Наш друг никогда не упускал возможности воспользоваться преимуществами обретенной им человеческой привлекательности. Даже став человеком из плоти и крови, он по-прежнему был лишен великого дара испытывать усталость и сомневаться в себе. Очаровывая женщин, он открывал свой собственный путь к расположению со стороны мужчин, которые в те годы правили страной, готовившейся стать еще одним сухим поленом, брошенным в пекло огромного европейского пожара. Все удовольствия жизни он постигал лишь для того, чтобы быть настоящим сыном театра. Его путь к сцене не был ни легким, ни беспорядочным. По этой дороге его вела путеводная звезда, которую он сам зажег своим мрачным желанием побеждать и подчинять себе других.

Он казался триумфатором, звездой, спустившейся на землю, живым свидетельством Божественной природы человека, но именно эта уверенность в себе его в конце концов и погубила. Но, друг мой, как это произошло, ты сегодня не узнаешь. Я каждый день что-то рассказываю тебе, а взамен не получаю ничего. Я делюсь с тобой самыми сокровенными секретами, а в ответ – одно молчание!.. Марк, скажи честно: у тебя что, очень некрасивая жена? Вот взять, например, Федерико: девушка из шкатулки, которую он купил на Гаити, материализовалась в его жизни, и он с восторгом обладает теперь не только ее портретом, но и ее живым телом. Их отношения – я имею в виду те самые, которые касаются только их двоих, – их безудержный секс присутствует теперь во всем, что делает Федерико. Этот роман накладывает отпечаток буквально на каждый его поступок, причем воздействие его весьма благотворно. Так что подумай об этом на досуге, а заодно постарайся найти время и ответить на мои письма.

Пол Харпер чуть не покраснел, прочитав письмо, тон которого свидетельствовал, что человек, его написавший, отлично знал Марка и умело играл на самых чувствительных струнах его характера. Не слишком любезные, на грани приличия, намеки в адрес Ады Маргарет совсем сбили Пола с толку. Соучастие Федерико в травле Марка тоже становилось все менее очевидным; впрочем, Пол понимал, что ему следовало оставаться начеку, ибо все, что было написано в этих письмах, вполне могло оказаться ложью, не имеющей никакого отношения к реальным событиям.

Непрочитанными остались еще два письма, и Пол решил отложить их на некоторое время. Он почувствовал, что ему просто необходимо выйти на свежий воздух, чтобы отдышаться и прийти в себя. Письма, словно пропитанные ядом, отравляли его, дурманили голову. Он переобулся и набросил на плечи свое неизменное пальто – серое, прямое, с крохотной бабочкой на уголке воротника. На улице шел дождь, но в доме оставаться было невозможно. Письма Антонио просто душили Пола. Зонтик стоял на привычном месте в углу перед входной дверью. Пол выключил свет и вышел из квартиры. Буквально на лестнице он уже вздохнул свободно. Итак, из разговоров с Адой и на основании прочитанных писем он пришел к выводу, что страшная смерть Марка не была случайностью и кто-то приложил немало усилий, чтобы подтолкнуть молодого человека к непоправимому шагу. Складывалось впечатление, что самоубийство было задумано кем-то заранее и вставлено в сценарий, снимаясь в котором актеры по прихоти режиссера узнают свои роли прямо по ходу работы.

В четыре часа дня на улицах было не слишком многолюдно. Между тучами время от времени показывалось прохладное анемичное солнце. Воздух был чист и если не холоден, то по крайней мере свеж. Пол уже много часов ничего не ел, но, поглощенный чтением писем и размышлениями над своим не то обмороком, не то путешествием в иной мир, почти не чувствовал голода. Даже сейчас, зайдя по пути в первое попавшееся кафе, он лишь подошел к стойке и, не садясь за столик, просто заказал себе пиво. Покопавшись в записной книжке, он нашел координаты Федерико Канали. Звонок по домашнему телефону ничего не дал – на том конце провода никто не ответил. Немного подумав, Пол набрал рабочий телефон итальянца. На филологическом факультете университета ему сообщили, что преподаватель Канали уже три дня не появляется на кафедре, его коллеги и сами хотели бы получить какое-то объяснение этой странной ситуации. Синьор Канали не появлялся ни на занятиях, ни в фонетической лаборатории. Не видели его и в том кафе, где традиционно собирались после работы его друзья и коллеги. Федерико искали где только могли и попросили Пола сообщить в университет любую информацию, которая могла бы помочь в обнаружении пропавшего преподавателя. Пол даже не удивился. Повесив трубку, он подумал и решил, что настал и его черед связаться с флорентийскими актерами, хотя доверия к ним у него не было. Впрочем, после всего, что произошло с ним за последние дни, он не доверял в полной мере даже самому себе и своей памяти.

Он решил прогуляться по парку. Там по мокрым после дождя веткам весело прыгали дрозды, и стряхиваемые ими с листьев капли легко и изящно, как ножки танцовщицы, ударялись о влажный газон. Надо было набраться духу и поговорить наконец с отцом и дочерью де Лукка. Пол говорил себе, что одного телефонного разговора ему хватит, чтобы убедиться в правоте своих неприятных предположений или же опровергнуть их. Еще раз хорошо все продумав, он решительным шагом направился к кабине телефона-автомата, стоявшей на углу аллеи рядом со скульптурой Генри Мура.

Ему ответил женский голос. Пол представился.

– Сожалею, но ничем не могу вам помочь. Профессора Канали здесь нет. Вот уже несколько дней мы лишены удовольствия видеть его в нашем доме. Будьте любезны, если у вас появится возможность связаться с ним, передайте, что мы его ждем и двери нашего дома открыты для него. Мы с отцом всегда рады его видеть.

Этот переливчатый музыкальный голосок словно пришпорил память Пола. «Где-то я уже слышал его. Но в последнее время память и чувства нередко подводят меня». Исчезновение Федерико беспокоило его все больше. Вполне могло оказаться, что профессор Канали уже мертв, и никто, кроме него, Пола Харпера, не знает об этом. Последней ниточкой в клубке, за которую Пол еще не пытался уцепиться, был Антонио. Где сейчас мексиканец? На этот вопрос ответа у Пола не было. Нужный номер был записан в его телефонной книжке, но Пол всегда с большой неохотой звонил в Мексику и вообще через океан: разница во времени, совершенно иные нормы этикета – все это превращало любой звонок на другой берег Атлантики в целую проблему. Кроме того, он не слишком доверял сыну знаменитого комика, и это недоверие лишь окрепло после прочтения писем, адресованных мексиканцем его племяннику. И даже если ему удастся застать Антонио дома, что он скажет? О чем спросит? Они ведь никогда раньше не общались друг с другом.

Пол машинально пнул подвернувшуюся ему под ногу пивную банку. На скамейках, стоявших по берегам пруда Серпентайн, сидели обнявшиеся парочки, напоминавшие со спины ожившие скульптуры. Энтомолог натянул шляпу поглубже, чтобы ее поля прикрывали лицо. Краем глаза он заметил двух женщин в традиционных мусульманских одеждах – в черном с ног до головы они становились почти невидимыми. Он вдруг подумал, что, наверное, в таком плаще-невидимке лучше всего гулять по улицам, когда не хочешь, чтобы на тебя обращали внимание. Он прекрасно понимал, что в своем неизменном пальто, шляпе и с зонтиком выглядит как шарж, если не карикатура на себя самого. Ему не хватало только таблички, которая кратко, как в музее, описывала бы отличительные признаки очередного экземпляра коллекции: «Англичанин, профессор университета, консерватор». Впрочем, он прекрасно понимал, что в его годы менять стиль как одежды, так и жизни было уже поздно. Существовать по-другому его не научили, и он не был уверен, что сумел бы с достоинством преодолеть трудности, неизбежно возникающие в жизни человека при резкой смене имиджа. И потом, было ясно, что в университете далеко не все коллеги адекватно восприняли бы его появление, например, с окладистой бородой и в одежде от какого-нибудь современного дизайнера, вознамерившегося спасти европейскую цивилизацию, придав новые краски и формы уже стершимся, полинявшим образам исконных обитателей континента.

Пол поймал себя на том, что думает обо всякой ерунде, пытаясь уйти от более грустных мыслей и отвлечься хотя бы на некоторое время от необходимости сделать следующий шаг в своем расследовании. Логика подсказывала ему, что деваться некуда и действовать придется в любом случае, причем в самое ближайшее время. Увидев за огромным вековым дубом очередную телефонную будку, Пол направился к ней с весьма решительным видом. По его приблизительным подсчетам получалось, что в Мехико сейчас не то полночь, не то час ночи. Что ж, самое время рискнуть. В такой час Антонио вполне может быть дома, но скорее всего еще не спит.

На другом конце линии трубку взял незнакомый мужчина. Судя по голосу, он не был удивлен столь поздним звонком. Кроме того, голос незнакомца звучал бодро, и чувствовалось, что звонок вовсе не вырвал его из сладких сновидений. Заговорил он, естественно, по-испански, причем с таким непривычным акцентом, что Пол едва разобрал, о чем идет речь.

– Кто это? Говорите. Мы ждали вашего звонка.

Пол несколько замешкался, а затем назвал имя Антонио. Судя по всему, абонент мгновенно узнал акцент и тотчас же перешел на родной для Пола язык.

– Антонио сейчас нет дома. Я его адвокат и сам уже несколько дней хочу поговорить с ним. Я был бы вам очень признателен, если бы вы сообщили мне хоть какую-нибудь информацию о том, где он сейчас может находиться. В последний раз мы с ним говорили, когда он звонил мне из Флоренции. Затем я лишь получил на свой автоответчик сообщение, что Антонио собирается разыскать одного своего друга.

Пол не на шутку разволновался: оказывается, Антонио тоже пропал. Становилось очевидным, что трое друзей действительно ввязались в очень неприятную историю. Судя по тому, что произошло с Марком, двум его приятелям следовало всерьез опасаться за свою жизнь. Кто его знает, может, мексиканца уже нет в живых и проклятый череп все-таки попал в руки охотившегося за ним человека – хитрого, умного и безжалостного.

– Большое спасибо, я обязательно перезвоню, если у меня появится какая-нибудь информация о том, где может находиться ваш клиент. Мне стало известно, что профессор Канали тоже пропал. Я сам – дядя Марка Харпера, который утонул три недели назад в Слэптонском заливе. – Пол решил не скрывать причин, побудивших его сделать этот звонок.

Ласло любезно и даже церемонно поблагодарил Пола за участие, но едва телефонная трубка была повешена на рычаг, как он позволил себе от души выругаться. В этой эмоциональной тираде смешались непристойные слова и магические заклинания – как венгерские, так и мексиканские. Хоакин, мажордом виллы в Сересас, тоже пропал, и теперь здесь жила вдова актера, выписавшая к себе из Англии целую толпу слуг и служанок.

– Сеньора, – обратился к ней Ласло, пытаясь по возможности скрыть свое беспокойство, – от вашего сына уже несколько дней нет никаких известий, а сейчас я узнал, что его друг, итальянский профессор, тоже исчез. По-моему, нам давно пора обратиться в полицию. Забудьте обо всем остальном: сейчас самое главное – найти Антонио.

Женщина не торопилась с ответом; впрочем, это Ласло не удивило – он уже давно привык к эксцентричности ее поступков и не слишком дружелюбному характеру. Мать Антонио воспринимала сына так же, как когда-то мужа, и не пыталась оказывать никакого воздействия на принимаемые ими сколько-нибудь важные решения. С ее точки зрения, оба они были людьми умными, здравомыслящими и независимыми, а потому не нуждались ни в ее советах, ни в заботе. Узнав об исчезновении Антонио, англичанка повела себя как обычно: она сочла это очередным капризом избалованного молодого человека, еще одним приключением, которым он решил привлечь внимание окружающих к своей персоне. Волноваться не стоит, а уж тем более привлекать общественное внимание, обращаясь в полицию. «Он вернется, он всегда возвращается. И Хоакин тоже объявится. Он столько лет прожил с нами, что стал одним из нас, так что нечего беспокоиться. А сейчас, с твоего позволения…» Вдова закашлялась и была вынуждена прервать начатую фразу; впрочем, когда приступ кашля прошел, она так и не закончила предложение.

Ласло не стал настаивать. По крайней мере теперь ему стало понятно, что рассчитывать он может лишь на свои силы, в частности на силу воли, которая понадобится ему в ближайшие часы. Начиная с этого момента все его действия должны быть направлены лишь на то, чтобы спасти ту часть наследства, которая была обещана ему в качестве гонорара за ведение дела. Ласло позвонил в аэропорт и заказал себе билет на ближайший самолет в Европу. Одновременно он попросил оформить ему перелет во Флоренцию – тот самый рай, который до сего дня был ему известен лишь в связи с болезнью Стендаля.

Пол вернулся домой после долгой прогулки, которую позволил себе, чтобы хорошенько подумать над ситуацией и оценить то состояние полной растерянности, в котором он оказался в результате своих поисков. Поговорив с Ласло, он подумал, что, наверное, было бы правильно и ему поехать во Флоренцию. В конце концов, сидя в Лондоне, он ничего не сможет сделать, а кроме того, ему хотелось посмотреть в глаза человеку, который своими письмами запугивал его племянника. Впрочем, первым делом следовало дочитать еще не прочитанные письма. Если их автор был человеком последовательным, то скорее всего именно в двух последних и должна быть раскрыта тайна ожившей марионетки.

В глубине души Пол считал все это выдумкой, родившейся в воспаленном воображении человека, решившего поиграть в писателя, ничего при этом не написав. Капризный, избалованный и склонный к фантазиям сын миллионера, скорее всего, долго копил в себе энергию, которую потом выплеснул в нескольких письмах, как кальмар выбрасывает из своего тела чернильное облако. Вот только чернила оказались ядовитыми для рассудка ближайшего друга Антонио. Знакомство с миром кино помогло Антонио придумать и свой собственный мир, где даже покойники могли оживать и играть уготованные им роли, возвращаясь на время с того света. Впрочем, такое толкование последних событий было далеко не исчерпывающим: по крайней мере таким образом никак нельзя было объяснить все, что происходило с самим Полом, в особенности то странное видение, которое посетило его в ходе разговора с Адой Маргарет Слиммернау. Нет, скорее всего в эту игру вовлечены и другие люди, решил он, а раз речь идет об игре, то, значит, в ней должны быть выигравшие и проигравшие – иначе она теряет всякий смысл.

Он поднялся по ступенькам, отделявшим сад от просторного вестибюля его дома. Дождь шел по-прежнему. Пол обернулся и посмотрел на освещенные окна в соседних домах. Отсюда, с высоты крыльца, он видел скаты крыш и открытые окна на верхних этажах – не только освещенные изнутри, но и словно согретые особым человеческим теплом. Раньше такие мысли никогда его не посещали, но теперь, познав леденящее одиночество пустого дома, он словно прозрел, научившись ценить тепло домашнего очага и атмосферу обитаемого жилища. Кроме того, он понял, насколько его собственный дом отличается от этих домов, согретых теплом семейного уюта, домов, где люди смеются и плачут, где нет неизбывного одиночества и где не звучат надрывные крики восставших против воли неба покойников. В квартире Пола жил даже не он, а его сосредоточенное на самом себе «эго», враждебное ко всему окружающему миру. В таком доме легко запутаться и перестать понимать, жив ты или уже нет. Лишь в общении с другими людьми можно удостовериться, что ты еще существуешь на этом свете. Уходить же в мир иной Пол считал для себя преждевременным. Ему еще предстояло встретиться с прекрасной «садовницей», попытаться подчинить себе ее волю, пусть ненадолго, на какие-то несколько часов, которые никогда не будут отмечены ни в одном календаре. Кроме того, ему нужно было возложить на могилу племянника новую плиту с подробным описанием его смерти, ее причин, с анализом всего происходившего до и после этого страшного дня. Сделать это Пол собирался вне зависимости от того, будет ему помогать вдова Марка или же встанет у него на пути, как давшая обет молчания храмовая проститутка, жрица какого-то древнего мрачного культа.