Текст книги "Флорентийские маски"

Автор книги: Роза Планас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

За цепочку звонка, которая, как поговаривали, была сделана из чистого золота, дергать не пришлось. Дверь открылась сама. Ласло в последний раз проговорил про себя основные пункты предварительно разработанного им сценария, который вполне правдоподобно объяснял их с Антонио появление в поместье и при некотором везении, быть может, свел бы к минимуму недовольство Хоакина их визитом. Впрочем, все заранее припасенные доводы и аргументы отпали сами собой, когда прибывшие увидели, что на пороге виллы их ждет не мажордом, а какая-то женщина.

– А ты что здесь делаешь? – изумленно спросил Антонио свою мать.

– Я приехала за тобой, – ответила она, и по ее голосу Ласло понял, что у него появился еще один повод для беспокойства.

– За мной? Интересно, что же такое случилось, что ты соизволила вернуться сюда, когда отца уже нет в живых? Ладно, мама, я тебя вот о чем попрошу: не лезь не в свое дело. Я заехал сюда только для того, чтобы забрать то, что мне нужно.

– Антонио, – настойчиво сказала она, взяв его за руку, – твой друг Марк Харпер умер. Он покончил с собой, бросившись в море в заливе под Слэптоном.

Ласло смотрел на Антонио и видел его немигающие глаза, видел, как у него задрожали ноги и как он, мгновенно ссутулившись и забыв о горделивой осанке, чуть было не упал. Мать проводила его в так называемую малую гостиную, где хозяева обычно принимали в неофициальной обстановке самых близких друзей. Здесь на столе уже стояли заботливо приготовленные чьей-то рукой два стакана со льдом и бутылка виски. Женщина сама разлила напиток по стаканам и молча подала их сыну и адвокату. Ласло заметил, что Хоакина нигде не было видно, и порадовался отсутствию надменного и весьма неприветливого мажордома. После недолгих сомнений и размышлений он решил, что бывают такие минуты, когда лучше пить, а не говорить, и буквально одним глотком осушил поданный ему стакан.

Визит Федерико в дом Ады Маргарет Слиммернау оказался излишне насыщен какими-то совершенно бесполезными случайными встречами. Сначала Пол провез его по Лондону – городу вульгарному, приземленному, но при этом богатому и роскошному, как и подобает любой европейской столице. Итальянцу Лондон никогда не нравился: он просто не видел тут тех положительных качеств, которые обычно отмечают иностранцы. Ему достаточно было почувствовать напряженность уличного движения или разок-другой увидеть длинные очереди иммигрантов, ожидающих приема в каком-нибудь учреждении, отвечающем за устройство на работу и размещение граждан бывшей империи, желающих переселиться на постоянное жительство в столицу некогда столь ненавистной им метрополии. Некоторые из этих очередников были одеты в соответствии с канонами и этикетом, принятыми в их странах, отчего казались фотоиллюстрациями из какого-нибудь альбома, посвященного этнографическим курьезам. Город с некоторых пор покоился на нескольких абсолютно одинаковых столпах заокеанского потребительства; эта глобальная поступь общества потребления в сочетании с вавилонским смешением языков и цветов кожи практически погребла под собой последние остатки модели поведения, свойственной англичанам с викторианских времен. От легендарной британской чопорности и вежливости в наши дни осталась лишь жалкая тень, проявляющаяся в первую очередь в витиеватых текстах официальных актов и законов. В общем, от той старой доброй Англии в сегодняшнем Лондоне сохранился лишь легкий ностальгический аромат – как запах табака в комнате, где хозяин время от времени приоткрывает табакерку.

Нет, кое-что из прекрасных творений прошлого осталось на своих местах, например Трафальгарская площадь со знаменитой колонной Нельсона. Тем не менее старый город уже практически сдался под напором современной архитектуры в ее самых чудовищных новомодных проявлениях. Новые здания, а порой целые кварталы и даже районы напоминали монстров, прилегших отдохнуть на руинах разрушенной цивилизации.

Профессор Канали благодарил судьбу за то, что Италия никогда не была империей; повернись ее история в этом направлении – и сегодня Флоренция, с ее относительной помпезностью и роскошью, считалась бы отсталым в архитектурном отношении городом, который власти немедленно потребовали бы привести в надлежащий вид, воздвигнув в центральных кварталах каких-нибудь стеклобетонных колоссов, напоминающих эрегированные фаллосы. К счастью, благодаря не столь блестящей и славной истории Италии такой кошмар мог воплотиться в ней лишь в минимальных количествах в Риме времен короля Виктора– Эммануила.

Лондон же в последние десятилетия утратил даже свои знаменитые туманы, создававшие ореол загадочности и романтизма. Именно эта промозглая мгла позволила Диккенсу писать о тысяче форм боли. Несомненно, одной из этой тысячи была та боль, которую испытывал Федерико с того мгновения, как он узнал о смерти Марка. Его сознание словно погрузилось в туман, не позволяющий человеку видеть реальность в ее привычном обличье. Нет, сегодняшний Лондон не мог хранить в своем чреве никакой тайны, хоть как-то связанной с деревянным мальчиком. Пиноккио не смог бы ни летать с простодушием Питера Пэна, ни двигаться в том ритме, в каком дергают за ниточки городских марионеток, которые и погружают его в океан хаоса. Иные механизмы движут персонажами этого полуразвалившегося театра XIX века. Величие короны, имперские сады и шекспировская драматургия – все это не имеет ничего общего с тривиальной драмой человечка, созданного Коллоди. Ущипни его – и он даже не вздрогнет, уколи – и из него не капнет кровь, спроси, как его зовут, – и он едва ли сможет даже выстроить в ряд несколько слогов, составляющих слово.

Пол повез Федерико в Ковент-Гарден. Итальянец по-прежнему был настроен немедленно поговорить со вдовой Марка, а затем сразу же поехать в аэропорт и сесть на ближайший самолет до Флоренции. В глубине души он надеялся, что ему удастся сделать все достаточно быстро и появиться в Италии до того, как на его мексиканского приятеля обрушатся серьезные неприятности. Он чувствовал себя в полной мере ответственным за судьбу своего, теперь уже единственного живого, друга. Домой Полу звонила не кто иная, как Андреа де Лукка, приставленная к Федерико «садовница». Это она передала сообщение о приезде Антонио. При одной мысли об этом у Федерико замирало сердце. Ощущение было такое, что он сам загнал себя в угол и теперь не знал, как выбраться. Может быть, следовало бросить все и немедленно мчаться в аэропорт, но – вот он, дом Ады, буквально в двух шагах. Федерико понял, что не может позволить себе уехать, не узнав, какую версию смерти Марка предложит ему Ада.

Под ногами было скользко. Нескончаемый дождь покрыл садовые дорожки слоем жидкой грязи. Ох уж эти сады! Что за дурацкий обычай строить дома с садиками в безнадежной попытке изобразить посреди города уединенное крестьянское жилище. А эти покатые крыши, а окна, которые ничего не скрывают, – большие прозрачные стекла и лишь решетчатые ставни, чтобы прикрывать помещение от лишнего света. Вся частная собственность выстроена здесь горизонтально и открыта взгляду любого постороннего человека, но закрыта для возвышенных, утонченных душ. Под ногами – неизменная перина стриженого газона, и лишь освещение не может не радовать – неяркое, чуть приглушенное, то самое, от которого глаза практически не устают. Впрочем, к этому моменту Федерико настолько устал, что чувствовал себя слепым и к тому же страшно раздраженным путником, которого угораздило оказаться в городе, не сумевшем защитить жизнь его друга. Варварский, не освященный римской цивилизацией город, жители которого до сих пор поклоняются божествам Стоунхенджа, солнечным часам и совершенно особым мерам всего, что только возможно измерить, включая и необъяснимый с рациональной точки зрения фунт стерлингов. Город англиканской традиции, эгоистичный, угловатый, подлинное гнездо, кишащее сатрапами. Вот в этот чудовищный город, целый мир без солнца и света, в этот незаконченный роман о мертвецах, привидениях и воспоминаниях и ворвался Федерико, втайне сгоравший от желания придушить Аду собственными руками. Впрочем, до поры до времени ему приходилось довольствоваться проклятиями, мысленно адресованными не столько ей, сколько самому городу. Он, цивилизованный преподаватель лингвистики, напоминал он себе, потерял своего английского друга, утонувшего на слэптонском пляже, среди призраков тех солдат, которым так и не суждено было высадиться в Нормандии.

Когда Ада открыла дверь, по ее лицу было видно, как ей тяжело смириться со своей утратой. Бледная, непричесанная, она не сказала ни слова и лишь жестом пригласила их войти. Пол и Федерико оказались в гостиной – той самой, которая еще совсем недавно так нравилась Марку. Вакх кисти Караваджо по-прежнему восседал над незажженным камином. Погасшие непрогоревшие поленья словно впитывали в себя весь свет, которому удавалось добраться до того угла, где хозяйка усадила гостей. Ни душевное состояние Ады, ни ее внешний вид не заставили Федерико усомниться в необходимости задуманного разговора. Сама она ни о чем не спрашивала и, кажется, даже не удивилась, увидев их на пороге своего дома. Более того, было ощущение, что она ждала их. Федерико напомнил себе, что он человек воспитанный. Поэтому он заставил себя произнести все положенные формальные слова соболезнования и даже изобразил чувство боли, объединяющей людей после утраты близкого человека. Затем он перешел к интересовавшим его вопросам. Пол не спускал с него глаз. Итальянец начал с того, насколько странной показалась ему внезапная смерть Марка. Ада согласно кивала головой, но молчала, не возражая и вообще никак не комментируя его слова. Примерно через четверть часа Федерико вдруг понял, что все время говорил фактически он один, а между тем и эта ночная гонка, и неожиданный визит были устроены для того, чтобы он смог получить важные для него сведения. Поняв, что отклонился от цели и к тому же ограничен во времени, он оборвал себя на полуслове и без обиняков спросил:

– Что же случилось? Почему ты позволила ему уйти, хотя знала, что он еще не совсем здоров?

Ада разрыдалась, словно и признавала свою ошибку, и в то же время отказывалась в нее верить. Пол тотчас же подошел к ней и стал успокаивать. Федерико продолжал сидеть неподвижно, в ожидании ответа. Наконец она вытерла слезы ладонями и отбросила назад растрепавшиеся рыжие волосы.

– Я ничего не смогла поделать. Марк чувствовал себя хорошо, можно сказать, он уже совсем поправился. Виновата во всем эта кукла, которую прислали из Мексики. Марионетка с механизмом, позволявшим ей двигать руками и ногами. Мы ее сразу же сожгли в камине, и, по-моему, дым от нее просто одурманил нас обоих.

Вдова подробно описала последние минуты, проведенные рядом с мужем. Беспокойство Федерико от ее рассказа лишь усилилось. До сих пор он ничего не знал ни о какой посылке из Мексики, а выслушав Аду, понял, что очень сомневается в правильности ее догадок насчет отправителя чудовищного подарка. И в то же время тень мексиканского актера будто витала над всей этой историей. В общем, под подозрение итальянца попали двое людей, вроде бы незнакомых, но в чем-то схожих: мексиканская кинозвезда и Коломбина.

Но подумать над тем, кто послал отравленную куклу, можно было и потом, а сейчас Федерико хотел выяснить у Ады, как она связана с добрыми братьями.

– Я хочу, чтобы ты мне кое-что объяснила. Я, например, не знаю, что ты делала на собрании братства в день, когда я приносил присягу. У меня иногда возникает ощущение, что все твои поступки оказываются слишком хорошо просчитаны.

Ада прекрасно поняла обвинения Федерико, но внешне отреагировала очень сдержанно, не позволив втянуть себя в обмен упреками. Выражение ее лица немного изменилось, а на бледных как мел щеках даже появился легкий румянец.

– Я думаю, Пол рассказал тебе, как мы познакомились. Так что эти детали я опущу. Так вот, когда наши отношения с Марком перешли из дружеских в более близкие, он поделился со мной своей навязчивой идеей. Я обещала оказать ему всю возможную помощь, и с тех пор наши отношения развивались под знаком этого проклятого черепа. Мы жили им, думали только о нем, все свободное время тратили на то, чтобы найти какие-то свидетельства или документы, которые пролили бы свет на мучившую нас загадку. Но скоро я стала замечать, что это увлечение плохо сказывается на здоровье Марка. Он ведь был не такой, как все; такую восприимчивость и впечатлительность редко у кого встретишь.

У нее снова выступили слезы, лишь подчеркнув мелькавшие в зелени ее глаз страх и тоску. Из слов Ады Федерико сделал вывод, что она практически с самого начала участвовала в исследованиях, которые проводил Марк.

– Но ты мне так и не ответила, как тебя занесло на собрание братства и почему ты сразу же подошла ко мне, хотя мы не были знакомы.

Ада закрыла глаза, на ее губах мелькнула грустная улыбка.

– Да, действительно, ты ведь совсем ничего обо мне не знаешь. Но поверь, мое молчание и моя скрытность были основаны только на желании помочь Марку и защитить тебя. Я так хотела освободить своего мужа, спасти его, не – увы! – мне это не удалось. О чем теперь говорить! Прошлого не вернешь и в нем ничего не изменишь.

Как ни странно, Федерико немного успокоился. Судя по всему, он не ошибся, и вдова Марка действительно могла рассказать ему много важного, что помогло бы ему наконец сорвать маски со всех персонажей этой непонятной пьесы. Он поднялся и пересел ближе к Аде. Он хотел слышать каждое ее слово, каждый вздох, видеть каждый жест, а главное – выражение ее лица.

– С тех пор как вы купили этот череп, – продолжала она, – вы все очень изменились, хотя сами того не заметили. Перемена произошла не в один день, но те, кто наблюдал за вами со стороны, не могли не обратить на нее внимания. Встреча с новым миром, о существовании которого вы раньше даже не подозревали, подтолкнула вас к усердным поискам и к попытке играть по правилам, навязанным этим миром. И вскоре вы, в силу собственный неопытности, превратились в своих поисках из охотников в жертв.

– Ада, прошу прощения, – перебил Пол, – но ты так и не ответила на вопрос. Что ты делала на собрании братства карбонариев?

Глаза профессора Канали с надеждой впились в ее лицо, весь он обратился в зрение и слух: вот-вот должен был прозвучать ответ на самый главный для него вопрос. В конце концов, все остальные детали и подробности ее рассказа можно было интерпретировать по-разному – в зависимости от того, что она скажет о своем знакомстве с коломбиной и о том, что объединяет этих двух женщин.

– Никакого братства не существует, – четко и категорично проговорила Ада Маргарет Слиммернау, – это всего лишь пьеса, затянувшийся спектакль, в котором все мы играем определенные роли. Твоя клятва – только эпизод в большом театральном представлении, которое продолжается вот уже несколько веков.

Федерико отказывался верить своим ушам. Внутренне он был убежден, что женщина пытается скрыть от него правду и навести на ложный след. Но он не сдавался и продолжал настойчиво расспрашивать:

– Даже если это так, мой вопрос остается в силе. Ты была там. Ответь же наконец: что ты там делала?

– Играла, – не задумываясь ответила Ада, – исполняла свою роль, как я делаю всякий раз, когда меня об этом просят. Мы, актеры, – вечные рабы своего ремесла, и нам не дано свободы выбора собственной жизни и собственных поступков. Меня пригласили на собрание, чтобы я познакомилась с тобой. Было решено, что пора нам всем постепенно познакомиться друг с другом. Когда я ехала туда, я понятия не имела, с кем именно мне предстоит встретиться. Но, увидев тебя, я тотчас же вспомнила все, что рассказывал о тебе Марк. Так что узнать тебя было нетрудно. Ну а потом я поняла, какая опасность тебе грозит: ты ведь попал в жадные лапы «садовников», как молоденький росток, к которому со всех сторон тянутся морды голодной домашней скотины.

Ада еще долго говорила об опасностях, навязчивых идеях, алчности и прочих отвлеченных вещах. Федерико не слишком хорошо понимал ее, а главное – не мог побороть в себе недоверия к ее словам. Она не сказала, была ли знакома с Коломбиной и общались ли обе женщины после того, как у них завязались интимные отношения с двумя друзьями. Столь же загадочной оставалась для него и роль старого Винченцо, который, судя по всему, являлся в актерском братстве довольно важной фигурой. Он вполне мог быть одним из ассистентов режиссеров – невидимых и неведомых, по крайней мере до поры до времени. С его подачи актеры могли разыгрывать одну за другой забытые старинные пьесы, ставившиеся когда-то на сценах разных городов и стран. Вдруг его внимание сосредоточилось на одной детали, которая до сих пор не казалась ему важной.

– Но ведь ты… ты не профессиональная актриса, – сказал он уверенным тоном.

– Нет, я актриса, – возразила она столь же уверенно, – актриса от рождения. Я никогда не работала в театре, не играла в обычных спектаклях, не демонстрировала свой талант на публике. Но можешь не сомневаться – я самая настоящая актриса.

У Федерико вспотели ладони; он чувствовал, что усталость и растерянность свели на нет его способность отличать правду от лжи. Ада казалась ему каким-то чудовищем, от которого Марк должен был бы бежать без оглядки, если бы понял, что происходит. Сейчас нетрудно было представить себе эту женщину исполняющей любую предложенную ей роль – от любящей жены до безжалостной ведьмы. Каждый из этих образов был бы абсолютно реальным и убедительным. Как ведьма, так и жена вполне могли бы привести его друга на грань безумия. Оставшееся время разговора было потрачено практически впустую. Федерико не удалось вытянуть из Ады больше никакой информации – ничего, что помогло бы ему разобраться в хитросплетениях человеческих страстей и отношений, которые так или иначе были связаны с носатым черепом. Эта проклятая костяная игрушка притягивала к себе все эксцентричные натуры, они жаждали обладать ею так, словно кусок кости с необычным отростком был сокровищем необычайной ценности. И все же какая связь могла существовать между этой жаждой обладания и заговором против него и его друзей, судя по всему, имевшим целью погубить их всех?

Коломбина, его милая «садовница», также затащила его в свои сети и очаровала настолько, что он перестал замечать, что происходит. Оказывается, никому были не нужны ни его клятвы, ни обеты. Все было затеяно лишь для того, чтобы подчинить его разум и чувства чьей-то чужой воле. Вероятно, и любовь Коломбины вспыхнула не сама по себе, а была зажжена специально – с целью вызнать у возлюбленного самый главный его секрет, играть его рассудком и эмоциями. Марк погиб именно из-за этого, он не выдержал напряжения, которое испытывал, как актер-дебютант, пытающийся на равных участвовать в спектакле, который разыгрывают опытные мастера. Они создают один придуманный мир за другим, эти миры вспыхивают как звезды и бесследно исчезают в непроглядной темноте Вселенной. У этого спектакля нет ни конца, ни начала. Мертвые и живые вместе произносят слова, написанные рукой неведомого драматурга. Вот и наследница Гая Фокса научилась у своего далекого предка изображать боль, не чувствуя ее. Что же за чудовища встретились на пути бедного Пиноккио? В какую борьбу вступил он, исполняя свою роль деревянной игрушки, и какой ценой ему удалось добиться, чтобы у него не отобрали роль человека? Смерть Пиноккио на тонущем корабле, будь то у берегов Гаити, в зеркале или в мраморных мозаиках во флорентийском дворце, являлась составной частью крушения какого-то огромного пустого здания. Сатис-хаус, о котором постоянно вспоминал Марк, возможно, и был фрагментом той сцены, где действовали все привидения и призраки театра, где они собирались, чтобы разыграть новый, еще не исполнявшийся эпизод бесконечной пьесы – сцену воскрешения деревянной куклы.

В самолете, по пути во Флоренцию, Федерико наконец смог немного поспать. Усталость и печаль настолько глубоко проникли в его тело, что он фактически перестал воспринимать окружающую действительность. Думать о чем бы то ни было, задавать себе все новые вопросы у него тоже не было сил. Ада призналась ему в том, кто она такая, но это признание ни в коей мере не могло помочь решить навалившиеся на него проблемы. Через несколько часов он вернется домой, где его ждет Антонио. Кто знает, в каком он состоянии, что с ним происходит. Коломбине доверять не приходится: Федерико прекрасно понимал, что появление во Флоренции его друга лишь возбудит еще сильнее алчность тех, кто больше всего на свете жаждет обладать носатым черепом. В какой-то момент он не на шутку испугался, предположив, что мексиканец привез реликвию с собой, что голова Пиноккио, совершая трансатлантический перелет в кожаном чемодане, вдруг ожила там, на высоте, в результате низкого давления. Огромным усилием воли он заставил себя забыть об этом кошмаре, после чего заснул как убитый, прислонившись к иллюминатору, за которым сияло столь близкое солнце. Смерть M арка причинила такую огромную боль и страдание его оставшимся в живых друзьям, что, узнав о случившемся, они словно зачеркнули у себя в памяти часть молодости, часть уже прожитой жизни. Федерико догадывался, как тяжело было Марку в последние часы жизни, но не отдавал себе отчета, в каком состоянии находится он сам, как трудно далась ему эта двухдневная поездка. Двое суток он почти не ел и не спал. Ему казалось: он покрыт слоем пыли, грязи и пота. В полусне-полубреду он начал понимать, что заболевает, – сначала его охватил жар, а потом начала бить лихорадка. Губы у него задрожали, дыхание стало прерывистым и учащенным.

Выйдя из самолета, он едва не упал на трапе, потому что с трудом держался на ногах. Машинально руководствуясь указаниями светящихся стрелок, он сумел пройти в здание терминала. Багажа у него не было, и он сразу же вышел на улицу. Там, буквально у самых дверей, нежная и заботливая, как самая близкая родственница, его ждала Андреа де Лукка. Именно ее приветственные взмахи руками Федерико увидел, едва выйдя за порог аэровокзала. Он не стал сопротивляться и, положившись на милость судьбы, подошел к своей Коломбине. Она чмокнула его в щеку и, взяв за руку, повела к машине.

– Да у тебя жар. Тебе обязательно нужно сходить к врачу, нет, лучше вызовем врача на дом. Тебе нужно выспаться. Отец уже ждет нас и готовит ужин.

Профессор Канали поблагодарил ее и не стал задавать вопросов. Лишь уже на подъезде к городу он умоляющим тоном спросил Коломбину:

– А где Антонио? Я хочу повидаться с ним. Он прилетел с другого конца света, и нужно сообщить ему, что я здесь.

Андреа ответила совершенно непринужденным тоном, как будто ее вовсе не пугала перспектива встречи двух друзей:

– С Антонио все в порядке, ты за него не беспокойся. Он остановился в отеле в центре города. Он в курсе, что ты сегодня приезжаешь, но прекрасно понимает, как тяжело далась тебе эта поездка, и тоже считает, что тебе нужно сначала отдохнуть. Увидитесь завтра.

С точки зрения Федерико, все нужно было сделать наоборот: сначала встретиться с Антонио, а уж потом отдыхать, но он понимал, что сейчас бесполезно сопротивляться планам старого актера и его дочери. Все же он нашел в себе силы спросить:

– Ты знакома с женой Марка? Она тоже актриса. В тот день, когда я присягал на верность ордену, она была в большом зале вместе с нами.

– Правда? – спросила Андреа, зловеще улыбаясь. – Вполне возможно, что мы знакомы. В нашей профессии все знают друг друга.

Федерико больше ни о чем не спрашивал, понимая, что Коломбина будет отвечать невпопад, как ей вздумается или как ляжет карта. Его всегда покоряла эта способность жить, повинуясь лишь порывам собственного настроения. Неожиданно он осознал, что больше всего на свете хочет сейчас обнять ее, сделать своим ее тело – тело, скрывающее какую-то неведомую ему реальность. Как знать, может быть, на самом деле она мертва и ее теплая ласковая плоть, так хорошо угадываемая под одеждой, – это всего лишь еще одна ловушка на его пути.

Старый Винченцо распахнул дверь дома; на нем был элегантный домашний халат. Седые волосы аккуратно уложены; он явно только что принял ванну и теперь распространял вокруг себя тонкий аромат какого-то незнакомого одеколона. Он хлопнул сухими ладонями и громко произнес:

– Добро пожаловать, мой друг! Ты помнишь день, когда впервые переступил порог этого дома? Ты был уверен в себе и рассчитывал найти здесь старого отставного вояку, немного пьяного, немного хвастливого. И как же мы все с тех пор изменились! Столько событий – и все из-за какой-то деревяшки…

Эта риторика синьора де Лукки уже не могла ни заинтересовать, ни обеспокоить Федерико. Он с трудом стоял на ногах. Андреа отмахнулась от отца:

– Не приставай к человеку. Не видишь, как он устал? Пусть сначала поужинает и поспит, а завтра видно будет.

Винченцо церемонно поклонился. Пока они шли по коридору в столовую, он продолжал говорить:

– Да, дочка, ты права. Я смотрю, у него сильный жар. Пусть умоется перед ужином. Я сегодня составил такое меню, от которого воскреснет даже покойник. – С этими словами он обернулся и сделал театральный поклон, который должен был дать понять, что он раскаивается за столь неуместную шутку. – Прошу прощения, как-то само сорвалось! Я не хотел тебя обидеть. Ты только что похоронил друга, а какой-то старый дурак толкует тебе о воскрешении человеческой плоти.

Андреа, похоже, была недовольна шутками отца. Она бросила на него такой холодный и злобный взгляд, что, казалось, он должен был провалиться на месте, поняв, какое отвращение вызывает у собственной дочери.

– Арлекин, ты что-то разболтался. У Федерико нет никакого желания слушать твою галиматью. Быстро принеси еду и оставь нас в покое!

Отвешивая поклоны, будто перед ним была аплодирующая публика, старый де Лукка наконец вышел из комнаты. Федерико с трудом дошел до кресла и буквально рухнул в него. Он был настолько измотан, что закрыл глаза. Коломбина вышла, и он остался один. Его трясла лихорадка, а в голове шумело так, будто в ней несся целый табун лошадей. Сил у него не было ни на что – даже на то, чтобы просто встать и уйти. Вспомнив об Антонио, он даже засомневался, суждено ли им когда-нибудь увидеться. Ему вдруг показалось, что его опять обманули и мексиканец вовсе не приезжал во Флоренцию. Пытаясь воззвать к остаткам логики, он рассудил, что, будь Антонио во Флоренции, он скорее всего приехал бы вместе с Андреа в аэропорт, чтобы увидеться со старым другом незамедлительно. Впрочем, из всего, что происходило с Федерико в последнее время, ничто нельзя было назвать нормальным и логичным. Все события развивались не так, как требовал здравый смысл. Вещи, явления и люди – все становилось расплывчатым и виделось как в дымке, как за стеной дождя, смывающего следы путников.

Коломбина вернулась через пару минут и принесла флакон туалетной воды. Она намочила платок и обтерла лоб Федерико. Ему сразу же стало легче. Жидкость издавала приятный аромат моря и будто смывала иссушающий жар лихорадки. Мало-помалу он восстановил силы, которых, как ему казалось, должно было хватить, чтобы в течение еще какого-то времени выдержать жажду сценической активности, обуревающую старого Полишинеля.

«Хорошее вино – лучшее лекарство», – повторял Винченцо де Лукка за ужином. Федерико, уставший от навязываемого ему в Англии пива, не заставлял себя упрашивать и с удовольствием следовал рецепту, прописанному гостеприимным хозяином. Любезность, с которой встретил его отставной офицер, свидетельствовала, что у него нет никаких обид на любовника своей дочери. Неприятный инцидент, когда Федерико грозился сжечь маску Арлекина, казалось, забыт окончательно.

– Ботаник, хороший ботаник, настоящий ученый. Ты можешь назвать хоть одного такого? – вопрошал Винченцо, потягивая отличное вино, специально открытое по случаю встречи.

– В данный момент ни одного не могу припомнить, – ответил Федерико, не горевший желанием вступать в разговор на эту тему.

– Каролюс фон Линнеус, проще говоря, Линней – вот кто был величайшим. Это он открыл половое разделение растений, выставив на всеобщее обозрение ту тайну, которую природа стыдливо скрывала от нас. Он был швед, сын протестантского пастора, обожавшего садоводство.

Федерико спрашивал себя, к чему может привести импровизированный симпозиум на тему естественной истории. Похоже, во всем этом балагане осмысленным был только один образ: сад в пасмурной холодной Швеции как символ насилия над природой и испытываемой ею боли. Несмотря на всю усталость и нежелание поддерживать дурацкие разговоры, профессор Канали приготовился слушать и делать выводы из услышанного. Стараясь беречь силы и поменьше говорить, он все же сумел продемонстрировать искренний интерес к словам старого де Лукки, который под воздействием выпитого обрел еще более впечатляющий дар красноречия. Его дочь слушала разговор вполуха, не вникая в детали, по ее лицу было видно, что пьяная болтливость Арлекина ей не по душе. Судя по всему, она опасалась, что в таком состоянии он может сболтнуть лишнего.

– Путешествия – вот ключ ко всем тайнам и загадкам, – продолжал тот, – но путешествовать можно по-разному. Вот посмотрите на меня – я в своей жизни столько путешествовал, сколько вам и не снилось, но физически я очень редко покидал город. Я могу оставаться здесь в бессознательном, кататоническом состоянии, а моя душа унесется так далеко, как я захочу. В общем, могу летать, куда пожелаю, – как ведьма, только без помела. Ха-ха-ха! Соображаешь, сынок? – С этими словами он зловеще подмигнул.

– Эй, капитан, хватит молоть всякую чушь, – перебила Андреа властным тоном, давая понять, что болтовня отца ей неприятна.

– Нет, нет, Коломбина, дорогая, пусть он говорит как настоящий добрый брат.Арлекин имеет полное право говорить правду, ему нет смысла быть неискренним или прятаться от опасностей в кустах. Мы же как братья. Нет, даже больше – мы карбонарии!

На этот раз актер приветствовал слова Федерико бурными аплодисментами:

– Прекрасная Аусония принадлежит нам. Скоро начнется новый цикл, новая эпоха, и все это благодаря тебе, мой друг. Кончилось наше прозябание, и мы, бедные актеры, встретим наконец нашего спасителя. Настает время подлинной свободы!

Профессор поднял бокал и произнес тост в честь блестящего будущего, уже видневшегося на горизонте. На самом деле он понятия не имел, о чем говорит старый Винченцо, но был твердо намерен следовать ходу его мысли.