Текст книги "Флорентийские маски"

Автор книги: Роза Планас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

– Да, я помню, – подтвердил Антонио. – Марк еще очень интересовался всеми этими церемониями. Буквально накануне покупки черепа он ушел на целую ночь, чтобы присутствовать при проведении такого ритуала.

Федерико механически шагал по улице в направлении старинной городской стены, словно неосознанно выбирая направление, гонимый поднявшимся ветром, дувшим как раз в нужную сторону. Говорил он негромко и очень сосредоточенно, пытаясь вспомнить все, что произошло с ними на Гаити после того, как они рассчитались со старухой Лурдель за покупку.

– Вдова Марка рассказала мне о каком-то особенном даре, который открылся в нем совершенно неожиданно. Он якобы мог слышать голоса с того света, и, когда он пришел на слэптонский пляж, у него было видение. У меня из головы не выходит мысль, что он сам выбрал место своей смерти и пришел туда не случайно.

Антонио шел рядом с Федерико, преодолевая страх и мрачные предчувствия, которые охватили его при воспоминании о погибшем англичанине.

– Мне всегда казалось, что старуха нас ждала, что она была уверена: мы обязательно купим ее сувенирчик.

Вскоре они подошли к узкому переулку, представлявшему собой скорее проход между домами, и были вынуждены идти друг за другом. Ветер уже сдул с неба появившуюся в неурочный час луну и затянул небосвод серыми тучами, предвещавшими сильный дождь. Солнечный средиземноморский день сменился мрачными, почти английскими сумерками.

– Надеюсь, из-за дождя не придется отменять прогулку на кладбище.

Появление кинематографа стало важнейшим событием в современной истории. Вылетевшая из объектива птичка оказалась настоящим фениксом – символом невиданного, показавшегося фантастическим возвращения ушедшего. Мертвые могли теперь навеки оставаться живыми: лишь для большей сохранности их упаковывали в коробки, напоминающие консервные банки, их тела и души сжимались до размера крохотных кадров на рулонах пленки. Зато они могли навеки оставаться молодыми, здоровыми и, главное, живыми. Это было невероятно – все равно что дотянуться до звезд на небе. История человечества разделилась на эру до появления кино – и эру кинематографа.

В темные века, когда кино еще не было придумано, его функцию пытались восполнить волшебными фонарями и другими жалкими подобиями проектора. Эти движущиеся картинки возникали на секунды и тут же исчезали, как росток хрупкого растения, которое после короткого цветения быстро вянет и засыхает. До появления аппарата, изобретенного братьями Люмьер, немногие отваживались браться за изучение силы запечатленного образа. Одним из таких безумцев был монах-иезуит Атанасиус фон Кирхер, собравший, опираясь на легенды и древние манускрипты, все, что было известно о передаче и фиксации изображения. Он описал и волшебные зеркала, и пещеры, стены которых покрыты рисунками, выполненными кровью, и голоса оракулов, исходившие из глубоких трещин и ущелий в горах; он же изобрел систему иероглифов, при помощи которой можно адресовать мольбы и просьбы богам экрана. Уже после него были открыты и описаны новые феномены: химические реакции, происходящие под воздействием света, свойства потока лучей, разделение света на спектральные составляющие в узком пространстве. Все это, собранное воедино, позволило человечеству создать новое, величайшее из искусств – театр, спектакли которого повторяются бесконечно. Это и было кино.

Фотографии мертвых теперь висят в домах живых, заменив собой привидения, взяв на себя функцию домашних духов и божков, защищающих нас от будущих напастей воспоминаниями о прошлом. Современные ясновидящие читают судьбу человека по его фотографии. В наши дни можно скорректировать уготованную человеку участь, показав ему тот или иной фильм, а можно вызвать духов из прошлого, посмотрев кадры с изображением умерших людей.

Наверное, не случайно это техническое новшество было создано сравнительно недавно, когда цивилизация уже пустила свои корни в душах и сознании людей. Увидев свое изображение, люди смогли оценить все преимущества, которые несет с собой это изобретение. Лишь дикари по-прежнему пугаются фотоаппаратов и кинокамер, будучи уверены, что каждое изображение похищает частицу их души. Бесполезно объяснять им, что съемка не несет в себе никакой опасности. Они не хотят этого знать, им важно, чтобы тайна оставалась нераскрытой.

Федерико прочитал статью, опубликованную в одном католическом журнале, где говорилось, что туринская плащаница представляет собой единственную фотографию, сделанную без фотоаппарата. Лик Иисуса был отпечатан на ткани при помощи света, что две тысячи лет назад предвосхитило появление еще одного способа непорочного воспроизведения образов. Таким образом фотография приравнивалась к чуду, причем чуду, не осуждаемому, а полностью принимаемому христианской религией.

В доме Винченцо, против ожидания, атмосфера была более чем дружеской, и старый актер вел себя, как подобает гостеприимному хозяину. Коломбина, в свою очередь, встретила Антонио слишком жаркими и чувственными объятиями. Но Федерико, к его удивлению, это нисколько не разозлило и не покоробило, а по-своему повеселило. Эта женщина по-прежнему была ему небезразлична. Он не мог бы сказать, что влюблен в нее, но и утверждать, что ему до нее нет никакого дела, было бы тоже неверно. Ее поступки вызывали сложную, неоднозначную реакцию, которую он, впрочем, давно перестал анализировать. Антонио, настоящий космополит, сразу стал в этом доме своим и вел себя за обедом как настоящий итальянец. Он громко говорил, много жестикулировал и выпил все вино, поставленное хозяевами на стол. Смерть англичанина была всеми забыта. В некотором роде это застолье стало поминками по нему. Федерико было немного не по себе от такого веселья, которое, на его взгляд, выходило за рамки приличий. В какой-то момент он не выдержал и вмешался в оживленный разговор:

– Я так понимаю, что нам предстоит приятная прогулка на кладбище. Похоже, это не может нас всех не радовать, и недавнее несчастье, по-видимому, касается только меня одного.

– Что это на тебя нашло? – спросила Коломбина таким тоном, словно ее действительно удивил упрек в словах Федерико. – Нет нужды преувеличивать значение темы смерти. Лишь люди, слабые духом и неразумные, придают ей сакральное значение и боятся ее больше всего на свете.

Оставшаяся часть обеда прошла в непринужденной беседе все на те же темы – кино, фотография, волшебный фонарь. В голове Федерико перемешались свои мысли и слова собеседников. Он то и дело посматривал на мексиканца, который вел себя куда более экспрессивно, чем во время их обычных дружеских встреч. В путешествиях Антонио всегда был главной движущей силой. Именно он выбирал маршруты поездок, в основном в такие места, куда нормальный человек ни за что бы по доброй воле не сунулся. Так, именно по его выбору в списке мест, где можно было занятно провести время, и оказался остров Гаити.

Когда друзья сидели за столиком ресторана где-нибудь на краю света, мексиканец привносил в обычный ужин какую-то особую атмосферу: ему ничего не стоило попросить приготовить блюдо, отсутствующее в меню, или же потребовать вино, которое хозяин заведения припрятывал для разных знаменитостей и почетных гостей. Именно так, ярко и эффектно, выглядел Антонио перед друзьями и посторонними, но лишь во время путешествий. Дома он жил совершенно иной жизнью. Возвращаясь в дом отца, он превращался в другого человека и воспринимал себя как безжизненный ледяной метеорит, который можно заметить лишь в самый мощный телескоп, и то на фоне сверкающей, привлекающей всеобщее внимание звезды.

Коломбина смеялась больше обычного и не забывала подливать вино в опустевшие бокалы. Старый Винченцо обошелся без экстравагантных выходок вроде тех, какие позволил себе накануне вечером. Говорил он взвешенно и тщательно подбирал слова, чтобы быть правильно понятым. Он напоминал старого профессора или коллекционера-нумизмата. Разговор перешел на тему древних мифов, лицо Антонио раскраснелось, глаза заблестели. Камера работала все быстрее, и актеры не успевали за задаваемым ею темпом. У Федерико закружилась голова, как если бы из камина вдруг повалил невидимый, но плотный и удушливый дым, словно в огонь бросили горсть сухих лепестков дурманящего цветка.

Судя по всему, Антонио захмелел больше обычного, и у него стал заплетаться язык. Федерико предложил прогуляться с ним до ванной комнаты, но предложение было отвергнуто мексиканцем с негодованием. Он гордо заверил, что чувствует себя великолепно и нет необходимости ломать комедию и делать вид, будто ему нужно выйти и привести себя в порядок. В свою очередь он выдвинул встречное обвинение, назвав Федерико святошей и попеняв ему за католическое воспитание, едва не сделавшее из нормального парня монаха.

– Ну уж извини, – обиженно возразил профессор Канали, – вы, мексиканцы, между прочим, тоже католики. Ты небось воспитывался не менее строго, чем я, а уж кто как сумел раскрепоститься – это личное дело каждого.

Антонио в ответ лишь усмехнулся и не стал вступать в дискуссию. У него было гораздо более важное дело – он пожирал глазами бледное напудренное лицо дочери Винченцо. Андреа закурила сигарету и выпустила колечко дыма. Мексиканец стал пытаться поймать его в воздухе руками. Федерико отказывался верить в происходящее. Всякий раз, входя в дом двух безумцев, он был уверен, что знает, кто он такой и чего хочет от других, но через некоторое время все обязательно вставало с ног на голову. И все же такого он даже представить себе не мог: Коломбина – всего лишь похотливая «садовница», а ее отец – старый сводник. Ничего себе спектакль, подумал он. От этих двух фигляров, конечно, можно было ждать чего угодно, но Антонио? Впрочем, сейчас его гораздо больше волновало, какая роль уготована в новом фарсе ему самому.

– Вдова Марка тоже актриса, как и ты. Так ты с ней знакома или нет? – Этот вопрос профессор задал девушке, не рассчитывая услышать честный или хотя бы вразумительный ответ. В этот момент ему просто хотелось сбить с толку разыгравшуюся Андреа и теряющего голову Антонио.

Не отвечая Федерико, Коломбина сбросила туфли и босиком прошла к камину, чтобы подкинуть дров в огонь. Затем села на одну из больших мягких подушек, лежавших на полу у камина. В эту минуту она выглядела просто роскошно. Было три часа дня, и она эффектно разыграла послеобеденную сонливость. Ей даже якобы стало душно, и она расстегнула несколько пуговиц на блузке. Антонио явно был готов наброситься на нее прямо здесь, в гостиной. Винченцо, сидевший в противоположном углу зала, тоже стал демонстративно позевывать и, чтобы не уснуть, время от времени зачитывал вслух какой-нибудь эпизод из последних дней Габриэле д'Аннунцио. Его никто не слушал. Федерико, вне себя от злости, не сводил взгляда с Коломбины, наслаждаясь при этом сознанием своего полного поражения перед лицом этого бычка-производителя, в жилах которого текла ацтекская кровь.

Андреа взяла мексиканца за руку и повела по длинному коридору с восьмью дверями. Антонио даже не пытался скрыть то желание, которое возбуждало в нем тело «садовницы», и готов был обхватить ее обеими руками, как цепляется черенком за ветку дерева только что распустившийся листок. Она погладила его по голове и игриво отодвинулась, соблюдая условности ритуала ухаживания и завоевания. Бог Чууэниль распахнул небесные врата, чтобы на землю обрушились ветры ярости и трусости.

Федерико, не зная, что делать, вскочил со стула и зачем-то подбежал к Винченцо, но тот лишь посмотрел на него и сказал:

– Не злись, у свободы есть свои издержки. В том числе возможность вносить в нашу жизнь самые неожиданные изменения.

«Старый идиот», – подумал Канали, только сейчас почувствовав, насколько глубокие раны нанесли ему пережитые в этот день предательства. Антонио, тот самый друг, за которого он так боялся, готов затащить в постель единственную женщину, совершившую настоящую гормональную революцию в теле Федерико. Похоже что ему в этой пьесе была уготована роль смирившегося со статусом рогоносца доктора Грациано. Что ж, оставалось лишь вытерпеть этот удар ножом в спину, сжать зубы и задушить в себе гордость и достоинство. Ничто в жизни уже не могло сравниться по ценности с возможностью продолжать поиски и обрести наконец этот проклятый череп, который однажды они купили в порыве безумства в жалкой лачуге старухи Лурдель.

Федерико не засекал время, которое Коломбина и Антонио провели вместе. Его мысли были заняты другим: он, свернувшись калачиком в кресле, представлял себе, какие именно радости могла доставить Андреа его пылкому другу. Она обычно красила губы помадой карминного цвета, который резко контрастировал с бледным напудренным лицом. Этот макияж создавал ощущение, что она постоянно носит на лице маску. Глаза у нее темные, большие, глубокие, но холодные, несмотря на всю чувственность; почему-то они напоминали Федерико заброшенные сады Питти. В них было какое-то странное сочетание чистоты, болезненности и порока. Когда он обладал ею, она всегда закрывала глаза, и он чувствовал на лице движение воздуха от каждого шевеления ее ресниц и легкую, едва уловимую дрожь бровей, которая ощущалась как трепетание крыльев пойманной бабочки.

Ему было нелегко смириться со своей новой ролью отвергнутого любовника, надоевшей игрушки, которую в один прекрасный день зашвырнули в угол чулана. Антонио, горячий, черноглазый, с чувственными губами и агрессивным темпераментом, мог, несомненно, лучше почувствовать желания «садовницы» и лучше удовлетворить их. «И все же, – подумал Федерико, – если Коломбина хотела таким образом унизить меня, чтобы сделать более податливым и вить из меня веревки, то она ошиблась. Секс – не та часть моей жизни, благодаря которой мною можно манипулировать…» Внезапно он вскочил с кресла с твердым намерением поучаствовать в продолжающемся спектакле, пусть даже в качестве зрителя. Комедия – такой жанр, участникам которого законы не писаны.

Винченцо тем временем взял в руки томик Катулла, и, прежде чем Федерико дошел до двери гостиной, его догнал голос старика, обрушившийся на него как пощечина: «За тобой идет дурная слава, люди говорят, что у тебя под мышками живет злой бодливый козел». После этого, видимо для большей убедительности, он гордо процитировал те же строки по латыни: «Laedit te quaedam mala fabula, qua tibi fertur ualle sub alarum trux habitare caper».

– Да чтоб тебя! Оставь меня в покое.

– Вот это другое дело, Карлино, бери маску и вперед – застукай этих любовничков!

Старый рубака, человек с деревянной саблей вызывал его на поединок. Федерико не задумываясь бросился к стеллажу и, выхватив из ящика маску Арлекина, водрузил ее себе на лицо. Винченцо яростно зааплодировал профессору Канали, когда тот стремительным шагом направился к двери, выходящей в коридор. Одна дверь, вторая, третья – он открывал их все по очереди, пока наконец не обнаружил комнату, где уединились Антонио и Коломбина.

Окна в комнате были закрыты, и мрак слегка рассеивала лишь полоска света, пробивавшегося сквозь крохотное слуховое окно под потолком. Федерико остановился на пороге, понимая, что ему придется подождать, пока глаза привыкнут к темноте. Комната была довольно просторная; его взгляд пробежал по мебели, драпировкам из одного угла в другой и вернулся в исходную точку, не отметив всех деталей обстановки. По левую руку он заметил большой стеклянный кувшин, в котором стоял букет цветов, набранных словно наугад. Цветочный аромат он почувствовал практически одновременно с донесшейся до него вибрацией сдвоенного учащенного пульса.

Белье Коломбины висело на красном бархате спинки кресла, стилизованного под старину. Чуть в стороне валялись ее туфли – вместе с мраморными четками и серебряным крестом. Увидев такое кощунственное сочетание, он едва не задохнулся от охватившего его ужаса и готов был выскочить обратно за дверь. Лишь любопытство, а вовсе не благочестие заставило его остаться на месте. Всю правую часть комнаты занимала большая деревянная кровать с резными спинками, накрытая легким балдахином. Там, за почти прозрачной тканью, находились Антонио и Андреа, тела которых ритмично и волнообразно двигались в безмолвном экстазе. Оставаться в комнате и дальше – в другое время Федерико стало бы плохо от одной мысли об этом. В конце концов, он не какой-нибудь обманутый муж, жаждущий мести. И все же, не уверенный в собственных выводах, он, прикрывая лицо маской, как щитом, заставил себя подойти ближе.

Любовники не замечали его присутствия, словно он был невидимым призраком, а может, они его просто не слышали, потому что двигался он тихо. У Федерико вспотели руки, а сердце билось все чаще и чаще. Ему не хватило смелости отбросить тонкую ткань балдахина и посмотреть в лицо тем двоим, которых он считал самыми близкими ему людьми. Так он простоял несколько минут, а затем медленным, едва уловимым движением стал поднимать руку. Все так же бесшумно он осторожно отодвинул прозрачную кисею, словно убрал паутину, закрывавшую доступ к пойманным пауком мухам. Постепенно его глаза привыкали к густому полумраку. Вот он уже смог разглядеть раскиданные на подушке вьющиеся волосы дочери Винченцо, вот увидел ее руки и ноги, скрещенные на спине его удачливого соперника. Вот он рассмотрел, что спина мужчины вовсе не была спиной Антонио. Кожа этого человека была совершенно другого цвета, так же как и волосы.

Глаза Коломбины были устремлены прямо на него. Трепещущие и отсутствующие, они смотрели на Федерико с нежностью, хотя ее тело было отдано другому. По этому взгляду можно было понять, какое желание сжигает изнутри незнакомца и с какой силой он вонзается в тело девушки в порыве страсти. Андреа занималась любовью с телом, не принадлежавшим Антонио.

Завороженный умоляющим взглядом, Федерико наклонился над кроватью и погладил девушку по голове. Она разжала руки, сжимавшие того, кто так жаждал ее, и крепко схватила ладонь Федерико. Он не чувствовал себя вправе отойти, освободиться от этого жаркого прикосновения. Сам не понимая, что происходит, он остался стоять у края кровати. Он не ощущал ни ненависти, ни угрызений совести, ни обиды. Взгляд Коломбины заставил замолчать все голоса, вплоть до этой секунды пытавшиеся докричаться до глубин его души и рассудка. Там, в этом саду чувств, цветы росли так же быстро, как множились могильные плиты. Он вдруг вспомнил о назначенной прогулке. Его ждали останки Джеппетто и, может быть, новый виток истории. Изогнув шею, Андреа отчаянно впилась губами в его руку. Уже решивший было уйти, он вдруг понял, что не может оставить соперника торжествовать. Коломбина умоляла его одним взглядом: «Не делай этого», но Федерико, как в бреду, приподнял незнакомца за плечи и резким движением развернул лицом к себе. Увидев это лицо, он почувствовал, что его сердце готово остановиться: любовником девушки был Марк. Федерико не смог сдержать отчаянного пронзительного крика.

Марк выглядел так же, как в тот день, когда утонул: все те же мешки под глазами, синяки и ссадины. На губах сверкала морская влага, и соленый запах морской воды донесся до Федерико. Коломбина раскрыла объятия, и он бросился к ней, стараясь скрыть лицо, прижавшись к ее белому телу. Он хотел спрятаться, скрыться, закопаться, сделать все, что угодно, лишь бы не видеть лица мертвого друга, разделившего ложе с его возлюбленной. Волна ужаса смяла, снесла, сломила его, и он потерял сознание – все ушло, все исчезло. Он погрузился в тяжелый сон, постепенно пожиравший все чувства и страх.

Очнувшись, он даже представить себе не мог, сколько времени провел в забытьи. Он понятия не имел, куда подевалась дочь Винченцо. Первым, кого он увидел рядом с собой, был взволнованный Антонио. Выразительно глядя на часы, он явно намекал, что им всем пора куда-то идти.

– Я его видел. Он был там, в постели, с ней, – были первые слова Федерико.

Мексиканец, не сдержавшись, рассмеялся, но в следующую секунду обратился к приятелю подчеркнуто примирительным тоном:

– Я очень сожалею, но сам понимаешь: как устоять перед такой женщиной? Надеюсь, это ничего не изменит в наших с тобой отношениях. Ведь у нас в жизни совсем другие приоритеты.

Было ясно, что Антонио не расслышал слов Федерико и пребывает в неведении относительно видения, от которого чуть не остановилось сердце итальянца.

Эспланада, протянувшаяся перед ними, заканчивалась на границе ботанического сада, как раз у решетки, отделявшей небольшой уголок, выделенный для представителей флоры Карибского региона. Почти всю дорогу оба актера молчали, а Федерико пытался прийти в себя, в чем ему отчасти помогла жевательная резинка, которую выдавали в самолетах, чтобы предотвратить приступы тошноты. Он мрачно жевал ее всю дорогу. За рулем сидел Винченцо. Прошло уже больше часа, как они выехали за городскую черту, оказавшись на незнакомом Федерико шоссе. На одной из развязок они свернули с автострады и поехали по какой-то второстепенной дороге. Неожиданно профессор Канали обратил внимание, что окружающий пейзаж резко отличается от типичного для сельской Тосканы. От лишних расспросов относительно особенностей ландшафта он решил воздержаться. Сидевшие сзади Антонио и Коломбина мило ворковали о чем-то, до слуха Федерико долетали лишь отдельные слова. День клонился к вечеру, до сумерек оставалась буквально пара часов. Ехали они все к той же обещанной могиле Джеппетто, обещанной Винченцо, которую тот вознамерился во что бы то ни стало показать друзьям.

Солнечные лучи тонули в плотном зеленом покрове крохотного уголка тропической сельвы. В тенистом полумраке воздух был настоян на аромате множества редких для этих мест цветов. Над вершинами деревьев виднелись крыши соседних вилл. Между клумбами и участками, целиком заросшими деревьями и лианами, оставались тропинки, кое-где перекрытые увитыми тропической зеленью арками. Границы «тропиков» были отмечены пунктирной линией росших по периметру ботанического сада огромных кипарисов.

Сад был заложен по приказу одного из местных аристократов еще в XVIII веке; своеобразный каприз предка продолжали холить и лелеять с завидным упорством все его потомки. Основатель же сада, человек весьма просвещенный, затеял такое нелегкое дело в память о неудачно закончившемся эксперименте одного исследователя, друга самого Линнея. Вплоть до начатого в XVIII веке обновления участка и проведения огромного количества земляных работ эта территория представляла собой заболоченный пруд; плодившиеся в нем комары разносили малярию по всей округе. Позднее сад стал местом создания одной из самых известных коллекций тропических растений, выращенных в неестественном для них климате. Сам ботанический сад, а следовательно, и окрестные деревушки привлекали не слишком многочисленных, но постоянно наезжающих специалистов-ботаников со всего мира.

Чуть в стороне от сада, за стеной из раскидистых дубов и увитых плющом беседок, виднелось величественное, но какое-то неприветливое и холодное здание. По словам Коломбины, там размещалась католическая школа-интернат для девочек. При этом Андреа обрушилась на учебное заведение с весьма резкой критикой. Она рассказала, что этот интернат, которым управляют действительно готовые отрешиться от всего мирского монашки, превратился не то в режимное учреждение, не то в своего рода убежище для непослушных девушек, так называемых трудных подростков, доставляющих много проблем своим семьям. И получилось так, что многие из этих семей в силу своего экономического положения, значительно превышающего средний уровень, могли себе позволить обеспечить своим непутевым дочерям весьма комфортабельное заточение с достаточно мягким внутренним режимом. Андреа де Лукка была в курсе некоторых историй, в результате которых в это закрытое заведение были помещены девушки из самых известных и влиятельных семей города. Ее пикантные рассказы помогли несколько снизить напряженную атмосферу, царившую в машине с самого отъезда. Кроме того, за разговорами остаток пути до могилы Джеппетто пролетел быстро и незаметно.

Федерико по-прежнему молчал и, чтобы отвлечься от невеселых мыслей, пытался сосредоточиться на пейзаже за окнами машины. Кроме того, он уже подумывал о том, что ему, вполне возможно, придется возвращаться домой одному. Винченцо время от времени искоса посматривал на Федерико. Вскоре они свернули на совсем узенькую дорожку, которая вывела их к каменной арке, напоминающей искусственный грот. Вообще этот уголок больше всего походил на фрагмент какой-нибудь романтической картины, изображающей заброшенную старинную виллу. Антонио был просто в восторге. Коломбина тоже улыбалась, довольная тем, какое впечатление местные красоты произвели на мексиканца.

– Слушайте, все это чем-то похоже на дом моего отца. Занятное совпадение, ведь Пиноккио тоже был сыном Джеппетто.

Эти слова Антонио произнес по-испански, с привычным ему ярко выраженным мексиканским выговором. Федерико мысленно порадовался за него: с момента приезда в Италию он общался со всеми знакомыми только по-итальянски, а в испаноговорящем парне Федерико вновь узнал своего друга, куда более похожего на того Антонио, к общению с которым он уже давно привык. Услышав знакомые интонации, он почувствовал, что вновь по частицам восстанавливает в душе образ старого друга.

Дорожка становилась все уже и уже, а буйная растительность обступала ее все теснее. С правой стороны стена зелени была особенно плотной. Судя по всему, где-то там, вдоль дороги, тянулся оросительный канал или проходило русло небольшой речушки. Время от времени даже сквозь шум мотора и шелест набегающего потока встречного воздуха доносилось журчание воды. Вдоль обочины, почти на придорожных камнях, словно невысокая изгородь, поднимались плотные шеренги маков. Вскоре дорога уперлась в преграждавший ее большой крест из черного камня.

Наконец они оказались у того самого кладбища, путь к которому занял так много времени. Антонио вновь вспомнил о своем отце, которого похоронили на современном кладбище без всяких знаков религиозной принадлежности. Вся территория отцовского кладбища между могилами и дорожками была засажена яркими разноцветными цветами. Это буйство ароматов и красок не могло не привлекать внимания тех, кто приходил навестить усопших или же сопровождал траурные процессии. Любуясь пышными проявлениями жизни, человек волей-неволей участвовал в акте отрицания смерти, отказывался признавать ее торжество. Мексиканского актера, согласно его завещанию, похоронили в белом, сверкающем лаком гробу с золотой инкрустацией в виде его монограммы. Закатившаяся звезда кинонебосклона потребовала снимать ее на пленку и после смерти. Таким образом, помпезная траурная церемония осталась запечатленной навеки, как и лица людей, скорбевших по умершему. Естественно, организовал съемку не кто иной, как Хоакин, причем даже Антонио вынужден был признать, что сделано все было в высшей степени профессионально. Позднее на изображение наложили студийную запись музыки, которая – опять же по воле актера – сопровождала похоронные мероприятия. Теперь несколько песен Карлоса Гарделя и фрагменты из Героической симфонии Бетховена навсегда запечатлелись в слуховой памяти Антонио. Документальный фильм о похоронах актера стал свидетельством смерти, с одной стороны, наносящим болезненную рану жизни, а с другой – лекарством, помогающим противостоять всеразъедающей ржавчине забвения. Отец Антонио не собирался и не хотел умирать, но, как истинный актер, позаботился о том, чтобы в завещании, как в сценарии, были изложены все детали предстоящего спектакля под названием «Похороны звезды».

Винченцо заглушил мотор, остановив машину у высокой каменной ограды. Нигде вокруг не было видно больше ни единого автомобиля. Ощущение удаленности, изолированности от внешнего мира легко овладело сознанием профессора Канали. Они вышли из машины и прошли через узенькую калитку, открывавшую доступ на кладбище. За оградой центральная дорожка, уводившая вглубь участка, была достаточно широкой, чтобы четверо посетителей могли идти по ней в один ряд. Повсюду, и справа и слева, виднелись склепы и могильные плиты, увенчанные крестами, сделанными из разных материалов: кованое железо, старинное литье, уже тронутое ржавчиной, а кое-где и полированный белый мрамор, эффектно отражавший огоньки кладбищенских свечей, которые, несмотря на сильный ветер, горели у многих могил. Вдали над одним из холмов, за которым вот-вот должно было скрыться солнце, поднимался высокий столб черного густого дыма. «Кастаньоло, Джузеппе» – это имя было вырезано на первой расколотой мраморной плите, на которую упал взгляд Антонио. Чья-то заботливая рука соединила вместе осколки памятника и прислонила сломанную плиту к Дереву. Покойный, как гласила эпитафия, был портным, и его могильная плита была украшена изображением не то оскалившегося, не то улыбающегося черепа, перекрещенного двумя длинными портновскими иглами, чем-то напоминающими берцовые кости.

Кладбище казалось если не заброшенным, то по крайней мере редко посещаемым. Об этом красноречиво свидетельствовало состояние многих могил и склепов. Однако за отдельными захоронениями ухаживали тщательно и заботливо. Могильные плиты, кресты и памятники были очищены от мусора и отмыты. Лежали цветы, в основном желтые розы. Эти исключения одним своим существованием доказывали ошибочность постулата, согласно которому потомкам свойственно забывать ушедших в мир иной предков. Эпитафии – строгие, скорбные, иногда романтичные – будили воображение и лишь добавляли неуверенности и сомнений случайным прохожим: «Моей прекрасной супруге, которую в день ее девятнадцатилетия забрала у меня та, чье имя нельзя называть…» Коломбина как бабочка порхала между могилами и, прочитав очередную трогательную эпитафию, закатывала глаза, словно чувствуя себя виноватой за всех тех, кто покоился на кладбище.

– Да где же наконец эта проклятая могила, Винченцо? – нетерпеливо воскликнул Федерико.

– Я и сам не знаю. Мы должны найти ее. Мне известно только, что старик действительно похоронен где-то здесь. Зато когда мы ее найдем, само существование могилы станет доказательством для вас обоих. Надеюсь, после этого у вас не останется сомнений в реальности существования деревянного мальчика.

Коломбина скрылась за большим памятником, увенчанным статуей ангела, который, прижав палец к губам, призывал к молчанию. Рядом с ним на постаменте возвышался хрустальный куб с небольшим ковчегом внутри, на крышке которого значилось: «Здесь покоится человеческое сердце». На основании памятника была выбита краткая история двух людей, любивших друг друга при жизни. В самой могиле покоилась молодая женщина, а над ее останками в хрустальном кубе нашло упокоение сердце, учащенно бившееся при одном упоминании ее имени. На этом небольшом мавзолее не было указано никаких имен. По всей видимости, и мужчина, и женщина либо не захотели, либо не имели возможности даже после смерти открыть окружающим свои имена и признаться в связывавшем их чувстве. Теперь охрана тайны их трагической любви была поручена ангелу с прижатым к губам пальцем.