Текст книги "Флорентийские маски"

Автор книги: Роза Планас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

Ночь шла своим чередом. Вот уже несколько часов, как друзья вернулись в гостиницу, расположенную в одном из наиболее приличных кварталов столицы Гаити, а Антонио все не расставался с купленным черепом – то рассматривал его со всех сторон, то осторожно прикасался к нему.

– Федерико, не томи, скажи наконец: это ведь действительно доказывает факт существования Пиноккио, причем не только в виде деревянной марионетки, но и в облике настоящего живого человека?

Прежде чем Федерико нашелся с ответом, в разговор вступил Марк, сидевший в кресле-качалке и вплоть до этого момента молча созерцавший огни ночного города, отражавшиеся в прибрежных водах:

– Может быть, он и стал наконец человеком, но врать-то, по всей видимости, не перестал. Об этом факте нам красноречиво свидетельствует донельзя удлиненный костяной отросток, на редкость искусно вбитый в то место черепа, где должно находиться носовое отверстие. Похоже, наш приятель лгал до самой смерти, невзирая на некоторые неудобства, связанные с удлинением органа обоняния.

Федерико провел пальцами по черепу и тщательно ощупал то место, где носовой отросток соединялся с основной массой кости. Он не то искал, не то опасался найти какой-нибудь шов, стык или иное свидетельство того, что костяной нос мог быть цинично приделан к самому обыкновенному, банальному человеческому черепу. Закончив предварительное обследование, итальянец обратился к друзьям с весьма уверенным, даже категоричным заявлением:

– На подделку ну никак не похоже. Я не вижу никаких следов искусственного соединения носового отростка с остальной костной тканью. По мне, так этот череп столь же аутентичен, как останки какого-нибудь австралопитека.

Антонио и Марк снова подошли к черепу, который, несмотря на зияющую пустоту глазниц, выглядел весьма надменно и, казалось, даже посмеивался над жалкими смертными людьми, осмелившимися подвергнуть сомнению его подлинность.

Марк, не желая оставлять столь милую ему позицию скептически и критически настроенного наблюдателя, вновь сел в кресло-качалку и, покусав ногти, сказал, обращаясь к Антонио:

– Как бы то ни было, покупку ты в любом случае сделал удачную. Но оставлять дело просто так, не выяснив истины, было бы неразумно. Предлагаю посвятить часть наших интеллектуальных сил и времени раскрытию тайны происхождения этих костных останков. Вернувшись по домам, мы займемся исследованиями. Ты, Федерико, раз уж тебе пришлась по вкусу теория о принадлежности носатого черепа ожившему и упокоившемуся Пиноккио, попробуешь найти необходимые подтверждения справедливости этого постулата. Ты, Антонио… подожди-ка, ты ведь так до сих пор ничего нам не сказал – ни о том, что собираешься делать с этой штукой, ни о том, что думаешь по поводу ее происхождения.

Мексиканец прекрасно понимал, что Марку интересно его мнение, но не удержался от того, чтобы немного потянуть время.

– Неужели ты тоже поддался очарованию этой безделушки и решил всерьез заняться исследованием ее прошлого? – шутливо сказал он, а затем уже серьезным тоном добавил: – Ладно, дружище, не переживай. Я тоже покопаюсь в архивах, а главное – в собрании старых немых фильмов из коллекции отца. Он начал собирать ее еще в юности, задолго до того, как стал знаменитым. К счастью, тогда их не ценили так, как сегодня, и продавали по дешевке. Отцу удалось собрать самую ценную часть коллекции на те гроши, что он мог выделять на свое увлечение в те годы. В общем, ребята, мне тоже не терпится узнать, что же стало с Пиноккио и нет ли каких-нибудь свидетельств о его жизни и смерти в человеческом облике.

Федерико слушал друзей, не перебивая. Лишь когда они замолчали, он позволил себе вступить в разговор. Голос его звучал неожиданно уверенно и даже торжественно – без той привычной робости, свойственной речи итальянца и так хорошо знакомой обоим его друзьям.

– Ребята, даже не сомневайтесь: эти немые, бессловесные кости – не что иное, как бренные останки великого Пиноккио, сына Джеппетто-плотника, мастерившего кукол-марионеток. Это, можно сказать, мы знаем наверняка. А вот чего мы не знаем, так это того, как сложилась судьба Пиноккио после того, как он превратился в человека. Обещаю вам, друзья мои, что я поеду во Флоренцию, буду рыться в библиотеках, в музеях, а если понадобится – то и в карманах туристов, и на дне реки, на которой стоит этот прекрасный город. Я не сомкну глаз и не дам себе ни дня отдыха, пока не выясню, откуда взял Коллоди сюжет для своей сказки. Сил у меня много, а если и их окажется недостаточно, то, я уверен, мне придет на помощь эта очаровательная мадонна. – С этими словами он извлек из жилетного кармана приобретенную у старухи Лурдель мраморную шкатулку. – Ничего, с ее помощью мы наверняка найдем ответы на все наши вопросы.

Было похоже, что друзья не то в шутку, не то всерьез дали друг другу клятву приложить все усилия для раскрытия тайны необычной находки. Этим настроением, этим стремлением превратить жизнь в игру, а игру – в жизнь, скорее свойственным латинскому мироощущению, проникся даже исполненный англосаксонской невозмутимости Марк Харпер. Он в свою очередь пообещал друзьям перерыть все стеллажи библиотеки Британского музея в поисках материалов, имеющих хоть какое-то отношение к предмету их исследования.

– И притом учтите, – напомнил друзьям Марк, – что у меня и без того забот хватает.

Прошло несколько дней. За это время об Андре и старухе Лурдель не было ни слуху ни духу. Настала пора покидать Порт-о-Пренс. Друзья занялись упаковкой чемоданов, и вдруг Антонио озадачил всех очередным вопросом:

– Слушайте, а ведь мы упустили из виду одну важную деталь всей этой истории. Вот скажите на милость, почему наш череп был найден именно здесь, в этом забытом богом месте? Как могла оказаться здесь сделанная в Европе кукла-марионетка, вся жизнь которой прошла в попытках убежать от лисы-мошенницы и кота-афериста? Что, может быть, нашего носатого человечка снова проглотил кит?

Марк и Федерико поспешили заверить приятеля, что они прекрасно понимают всю значимость этой загадки и предпримут все усилия для ее разрешения, но в то же время постарались убедить его в том, что это не та тайна, разгадка которой стоила бы опоздания на самолет. А кроме того, прежде чем решать вопрос о правдоподобии эпизода со вторичным проглатыванием Пиноккио китом и исторжением из его чрева, следовало разобраться в том, как вообще жил деревянный человечек, принявший человеческий облик: что определяло его поступки, насколько его существование соответствовало принятым в то время нормам общественной морали, женился ли он, в конце концов… В общем, троим приятелям предстояли долгие и кропотливые поиски.

В какой-то момент друзья так увлеклись обсуждением столь взволновавшей их всех проблемы, что чуть было не опоздали на самолеты, которым предстояло разнести их на своих крыльях каждого в свою страну. Прощаясь, молодые люди договорились постоянно информировать друг друга о ходе поисков и расследований и поддерживать постоянный контакт посредством писем, электронной почты и телефона. Они были уверены, что, объединив усилия, рано или поздно найдут ключ к решению той загадки, которую так неожиданно подкинул им таинственный остров Гаити.

«Кусок дерева. Кусок дерева, который обрел способность смеяться и плакать. Нищий одинокий старик, маленький городок в тосканском захолустье. Времена вроде бы и не столь давние, но уже такие далекие от нас… Холодно и промозгло под дырявыми крышами домов, где живут свободной жизнью неграмотные, необразованные люди. Трепещет плакучая ива, да и самое суровое, каменное сердце вздрагивает и сжимается: это рассказывает свою сказку отставной офицер. Его чадо – Пиноккио. Он не умеет врать, вот почему у него вытягивается нос, стоит ему сказать неправду. Карло Лоренцини не хватало в жизни главного – родины, вот он и представляет небо родной страны в виде чрева кита. Он тоскует по женщине с голубыми волосами, по той фее-матери и фее-сестре, которая излечила смертельно больную куклу-мальчишку, сделанную из самого обыкновенного полена. Дерево более человечно, чем сама плоть. Оно способно гореть и давать тепло и свет. Дерево жертвенно по природе своей. В огне погибает оно, чтобы воскреснуть вновь, выйдя на свет из порождающей его земли. Кукольный мальчишка жаждал огня. Он скорее бы сгорел, чем позволил себе превратиться в объект человеческих желаний…»

Эти слова, записанные Марком в дневнике, как нельзя лучше выражали его неуверенность, те смешанные чувства, которые он испытывал, приступая к расследованию. Сам он сидел у окна, выходившего в сад, в своем доме в графстве Девон, и без особого энтузиазма созерцал две вставшие в небе друг над другом радуги. Шел мелкий дождик, в разрывах облаков то и дело проглядывало солнце, под лучами которого плясали причудливые тени, отбрасываемые плетями плюща, карабкавшегося по стенам и кромкам оконных проемов. Вдали виднелись холмы, устланные ровной и гладкой, словно подстриженной, травой. Тут и там на склонах холмов росли высокие деревья. Глядя на них, трудно было поверить, что из могучей плоти этих гигантов можно вырвать ту кость, из которой какой-то творец – персонаж неведомого сочинения – создал человека.

Время пить чай – это миг принятия нелегкого, ответственного решения. Слишком уж много опасностей таит в себе этот сладостный процесс насыщения души изначальной, какой-то метафизической влагой печали. В памяти всплывают все когда-либо опробованные заклинания, изгоняющие тоску, но как же трудно порой избавиться от меланхолии и уныния, особенно когда ты один, а земля вокруг такая сырая.

Марк не хотел ни быть, ни казаться сентиментальным. Вот почему он с каждым днем все глубже погружался в собственные рассуждения, вместо того чтобы посвятить свободное время активным поискам. Нет, он, конечно, не забыл обещания, данного друзьям. Именно чувство ответственности и не давало ему покоя: с одной стороны, Марк был твердо уверен, что рано или поздно ему придется предпринять какие-то усилия и поучаствовать в попытках открыть тайну черепа; с другой – Кантова «Антропология», одна из его любимых книг, заставляла его испытывать глубочайшие сомнения в успехе подобных поисков. Пытаться выследить человека, узнать его судьбу как при жизни, так и после смерти, имея в качестве ориентира и отправной точки лишь его кости, столь же самонадеянно, как рассчитывать завладеть чашей Грааля, не пролив при этом ни единой капли ее содержимого.

Вернувшись в родной дом на берегу реки Маус, Марк словно очнулся и расценил последнее путешествие как очередной этап в цепи холостяцких приключений, на поиски которых его друзья отправлялись каждый год с заслуживающей лучшего применения регулярностью. Самому Марку эти эскапады нравились все меньше и меньше: он начинал уставать от путешествий, на первый взгляд ярких и увлекательных, но тем не менее неспособных развеять тоску и скуку, давно обосновавшиеся в его жизни и пустившие в ней крепкие корни. Марку начинало казаться, что он попусту теряет время в этих путешествиях. По возвращении у него порой бывало чувство, что большую часть отпуска он провел в неудобных креслах залов ожидания аэропортов, в плотном окружении представителей человекообразной фауны, которые вели себя так, словно главной целью их существования было хаотическое и бесцельное перемещение в пространстве. Когда тебе уже за тридцать, глупо и смешно верить в дурацкие басни, наскоро сочиненные какой-то неграмотной гаитянской старухой, которая для большей убедительности еще и снабжала свои примитивные сказочки занудной моралью, выглядящей в наши дни полным анахронизмом. Марк втянул носом воздух – над столом все еще витал приятный аромат остывающих на блюде тостов с маслом. Дядина библиотека была самым теплым, хорошо протапливаемым помещением семейного особняка. Гамма звуков, складывавшаяся из легкого потрескивания огня в камине и стука дождя в окна, как нельзя лучше выражала настроение Марка. Когда раздался телефонный звонок, он не глядя снял трубку. На другом конце провода раздался голос Федерико, звонившего из Болоньи. Итальянец сердечно приветствовал друга и, конечно, сразу же поинтересовался успехами в решении их общей загадки.

– Нет, я пока еще ничего не выяснил. Подумываю о нашем деле и кое-что прикидываю – когда не работаю и когда мне никто не мешает, как, например, сейчас.

Федерико поспешил похвастаться весьма полезным, с его точки зрения, знакомством: на следующий день у него была назначена встреча с заведующим университетской библиотекой, человеком пожилым и немногословным, которого, как выяснилось, Федерико смог заинтересовать своей гипотезой о возможном реальном существовании Пиноккио.

– Но какой тебе прок от беседы с этим почтенным мудрецом? – спросил Марк, рассчитывая, что ирония в голосе поможет замаскировать недостаток искреннего интереса к словам друга. Для большей убедительности он даже откусил кусок тоста и громко захрустел им у самой трубки.

По мере объяснения Федерико угасший было в душе Марка интерес к этому делу пробуждался с новой силой. Оказывается, библиотекарь давно и всерьез увлекается народными сказками и его всегда интересовала загадка появления этой вроде бы простецкой истории, которая, однако, смогла очаровать бесчисленное количество детей во всем мире. Кроме того, Федерико в своей чуть сбивчивой манере поведал другу, что Коллоди – это псевдоним, а настоящее имя автора «Пиноккио» – Карло Лоренцини. Он был отставным офицером и верным последователем республиканского движения, которое возглавлял известный в те годы политик Джузеппе Мадзини.

– Представляешь себе, Джузеппе Мадзини, – настойчиво повторил это имя Федерико. – Обрати внимание, что Джеппетто – это один из вариантов уменьшительного от Джузеппе.

– Да, да, насчет этого я в курсе, рассказывай дальше. – перебил Марк, желавший как можно скорее выяснить, насколько далеко продвинулся Федерико в постижении их общей тайны.

– Идеалы республиканской Италии были Лоренцини по душе, – продолжал Федерико посвящать друга в череду своих аналогий. – Между прочим, фамилию Лоренцини носил один офицер-ловелас, которого убил на дуэли не кто иной, как старина Джакомо Казанова. Это описано в романе Артура Шницлера.

– Интеллектуальная мешанина, которой набита твоя голова, меня всегда потрясала. Но давай ближе к делу: что там насчет Коллоди?

Федерико не стал придерживать козыри и поспешил рассказать Марку о демократических и педагогических идеалах Мадзини, которые в огромной степени повлияли на формирование личности молодого Коллоди. Уволившись с военной службы, он в 1860 году занял пост в префектуре Флоренции – своего родного города. Доверили ему ни много ни мало как цензуру всех театральных постановок, осуществлявшихся в городе. Дальнейший рассказ Федерико был прерван приступом кашля. Марк воспользовался паузой в разговоре:

– Все это замечательно, но пока ничего нового ты мне не сказал. Поезжай-ка лучше во Флоренцию, поговори там с людьми, постарайся познакомиться с местными интеллигентами, эрудитами, с любителями театра. Не знаю почему, но что-то мне подсказывает: нечего и пытаться открыть тайну нашего черепа без такой поездки.

Кашель наконец отпустил Федерико, и тот поспешил сообщить Марку, что и без его советов собирался съездить во Флоренцию при первой же возможности. Впрочем, на данный момент ему приходилось довольствоваться аудиенцией у заведующего университетской библиотекой, что, с его точки зрения, было немалой победой. Федерико попросил Марка также связаться с Антонио и рассказать тому о достигнутых успехах, потому что ему самому некогда снова повторять свой рассказ. Марк заверил приятеля, что выполнит его просьбу, и вдруг почувствовал некоторую неловкость: он осознал, что добавить к рассказу Федерико ему самому совершенно нечего. Он пока вообще ничего не предпринял, чтобы помочь в столь сложных поисках. Несколькими туманными фразами он намекнул, что как раз проводит кое-какую работу, в результате которой, возможно, сможет получить ценную информацию.

В это самое время на другом конце света Антонио, отложив на неопределенное время поиски разгадки таинственного черепа, преспокойно пил пиво. На этикетке стоявшей перед ним бутылки было изображено яркое солнце, пронзающее пространство горячими вибрирующими лучами, – точь-в-точь такое, к какому привыкли и сам Антонио, и все жители огромного города Мехико. Носатый череп Антонио положил в сейф в доме отца и на некоторое время забыл о странной находке. Пока ему даже не подвернулся подходящий случай, чтобы кому-нибудь рассказать о ней. Все его мысли сейчас были заняты другим: в жизни Антонио появилась женщина. Для полноты картины следует отметить, что женщина эта была – а как же иначе? – решительно недоступна: замужняя, значительно старше его по возрасту, занимавшая ответственный пост в каком-то финансовом учреждении и, соответственно, имевшая высокое положение в обществе. Типичная начальница, окруженная плотным кольцом услужливых, но втайне ненавидящих ее подчиненных. Женщина, судя по всему, не склонная, да и вряд ли способная испытывать сложные, противоречивые чувства, а уж тем более мучиться от них. Антонио обратил на нее внимание лишь потому, что чувствовал себя одиноким: ему не к чему было стремиться и не с кем было поделиться тем, чем он, по его мнению, владел в избытке, а именно самыми невероятными знаниями о реальности, о жизни и всех ее капризах. Вспоминая красивые темные глаза женщины, Антонио ловил себя на том, что непроизвольно ему приходят на ум и черные глазницы черепа, лежавшего в отцовском сейфе. В своих фантазиях он помещал эти красивые глаза в зияющие орбиты черепа Пиноккио.

Сама она и не догадывалась, сколько времени в своих мыслях уделяет ей Антонио. Столкнулись они в пол-пень – естественно, жаркий – на выходе из лифта в здании банка, расположенном на проспекте Либертад. Антонио успел заметить морщинки на ее лице, оценить усталость измученного долгими годами супружеской жизни тела, поймать неуловимую грацию и гармонию движений, которые хранили память о гибкой, привлекательной, судя по всему, некогда безупречной фигуре. Антонио захотелось догнать ее, поделиться своим секретом, заставить ее понять то, что ему уже было известно, но, увы: пороху ему хватило лишь на то, чтобы сказать: «Добрый день, и пусть каждый день будет добрым, пусть все ваши дни будут добрыми…» Больше он не смог выдавить из себя ни единого слова. Женщина даже не удивилась, услышав столь странное приветствие, и, как показалось Антонио, почувствовала в его словах что-то большее, чем то немногое, что было произнесено вслух. С того мгновения их встречи окрасила некая особая, заговорщическая атмосфера, и влечение Антонио, вместо того чтобы ослабеть, лишь крепло день ото дня. Впрочем, накануне вечером он получил по электронной почте большое письмо от Марка. Расследование, проведенное Федерико, подталкивало и остальных друзей к тому, чтобы показать наконец свою удаль в нелегком ремесле охотников за тайным знанием, затерянным в дебрях библиотек и в самых немыслимых уголках города. К сожалению, эти поиски могли обернуться не чем иным, как бесцельной прогулкой дилетантов, предпринятой для того, чтобы развеять скуку и игрой воображения немного приподнять пелену обыденности. Однако Антонио не хотел быть первым отказавшимся от поисков – возможно, бесплодных. Так уж получилось, что именно он втянул друзей в это приключение, заставил обоих, пусть и в шутку, дать мушкетерскую клятву помогать друг другу в раскрытии тайны – может быть, несуществующей, – и теперь он выглядел бы просто глупо, спрятав череп в сейф и сделав вид, будто ничего не произошло и никакой клятвы не было. Для начала нужно было покопаться в отцовской фильмотеке – в старых пленках, которые тот коллекционировал с молодости. Антонио просто не мог позволить себе отложить столь необыкновенное предприятие под воздействием присущей ему вялости и апатии, а также своего извращенного вкуса, благодаря которому он всегда выбирал женщин, о коих можно было только мечтать. Привычка отказываться от того, что нравится, была одной из ярких отличительных черт его мазохистской натуры.

Федерико приехал во Флоренцию на своем маленьком черном «фиате». Он припарковался на набережной, довольно далеко от исторического центра города, над которым возвышался знаменитый, веками приковывающий восхищенные взгляды эстетов купол Дуомо. Попасть во Флоренцию, не совершив паломничества по улицам, застроенным старинными дворцами аристократических семейств, было невозможно. Эта показная пышность не просто давила на Федерико, а, как ему казалось, обрушивалась на него, чтобы уничтожить пораженную декадентской роскошью Медичи душу. В тот день ему не было никакого дела ни до величественных фасадов, ни до знаменитых гробниц торговцев и чиновников, которые местная знать и служители церкви украсили с великолепием, противоречащим скорби. Архитектурная мода, игра стилей, истории из жизни клана герцогов, покровителей искусств, – все это не шло ни в какое сравнение с мятежом деревянной куклы Коллоди, марионетки, осознавшей себя самым настоящим ребенком из плоти и крови, несмотря на то что дерево, из которого она была сделана, по своей природе отрицало ее бренность и смертность.

Избавившись наконец от машины, Федерико прогулялся пешком до Бигалло – особняка на углу улицы Кальцаюоли. Именно здесь, в том месте, где обычно оставляли нежеланных младенцев, родившихся в этом древнем тосканском городе, он договорился встретиться с неким Винченцо, связаться с которым посоветовал ему университетский библиотекарь. Во время короткой встречи с самим ученым мужем Федерико едва не проникся лишь одним чувством – холодным и даже слегка ироничным скептицизмом, склонным отстраненно отвергать любые предположения, мысли или явления, существование которых не находило подтверждения в классифицированных и каталогизированных письменных документах. Выслушав краткое сообщение Федерико, в котором тот изложил свои теории по поводу предполагаемого черепа Пиноккио, старый библиотекарь даже не улыбнулся: свойственное его лицу выражение сердечной заботы и отеческого расположения истинного благодетеля культуры к юному чаду сменилось вдруг плохо скрываемой гримасой оскорбленного достоинства. Поначалу профессор Маурицио слушал сбивчивый и даже гротескный рассказ о неожиданной находке совершенно бесстрастно. До поры до времени он ни разу не перебил Федерико и не позволил себе ни единого замечания – критического или ободряющего толка. Впрочем, Федерико хватило одного выразительного взгляда заведующего на большие настенные часы, чтобы сделать паузу в своем повествовании; профессор немедленно воспользовался этой возможностью и, не утруждаясь поисками особо тактичных формулировок, сообщил молодому преподавателю, что вынужден значительно сократить время, выделенное на эту встречу, так как его внимания требовали куда более важные и неотложные дела. Федерико, несколько сбитый с толку, поспешил перейти от описания проблемы к перечислению того, что ему требовалось для поисков ее решения. С этой целью он хотел получить всю возможную информацию об авторе всемирно известной сказки. Кроме того, Федерико хотел докопаться до источника вдохновения Коллоди – человека, явно не слишком хорошо знакомого с народной литературой, зато прекрасно разбиравшегося в хитросплетениях политики в период, предшествующий объединению Италии. Эти слова доктор Маурицио выслушал терпеливо, но абсолютно безразлично: его явно мало интересовала жизнь человека, произведение которого он не мог позволить себе причислить к вершинам тосканской литературы. Ну почему все кругом так мелко? – читалось на его лице. Почему никто не приходит ко мне, чтобы попросить помощи в поисках потерянной рукописи Данте или хотя бы обсудить богоборческие рассуждения Иеронима Савонаролы, записанные накануне его сожжения на площади Синьории? А это все… ну не могла его заинтересовать история о черепе Пиноккио – куклы, существовавшей лишь в одной ипостаси: в виде плода воображения провинциального и довольно посредственного педагога Лоренцини. Профессору было больно осознавать, что пусть и молодой, но вполне уважаемый преподаватель филологического факультета обратился к нему со столь несерьезной просьбой, не заслуживающей внимания главы университетской библиотеки.

Доктор Маурицио был вынужден признать свою ошибку: увидев входящего в его кабинет Федерико, он подумал, что этот молодой преподаватель собирается обратиться к нему с просьбой, так или иначе связанной с поисками древних книг и рукописей, утраченных в результате страшного наводнения, нанесшего огромный урон фондам Национальной библиотеки. Тогда, в 1966 году, доктору Маурицио поручили провести инвентаризацию – составить перечень библиографических редкостей, превращенных по прихоти погоды в мутную жижу из раскисшей бумаги. У молодого исследователя сложилось впечатление, что в ту ночь на Флоренцию обрушилась кара небесная: за какие-то грехи город должен был остаться без значительной части своего бесценного культурного наследия. Впрочем, в некотором роде эта трагедия стала звездным часом молодого аспиранта, которому все не удавалось заставить себя выбрать подходящую тему для диссертации. На основании имевшихся в его распоряжении данных он написал работу, которая навсегда связала его с университетской библиотекой и в итоге сделала ее директором. Профессор на всю жизнь запомнил те страшные и в то же время прекрасные дни, посвященные попыткам спасения пострадавших фолиантов и составлению скорбных списков навеки утраченных изданий. Закрыв глаза, он как наяву видел растерянных, плачущих сотрудников зала Маннелли, затопленные подвалы и каких-то безликих, неопределенного возраста людей, вновь и вновь проходящих по галерее Вазари с полиэтиленовыми мешками, набитыми промокшими насквозь томами и свитками. Так – к сожалению, слишком поздно – совершалась эвакуация ценных книг из подвалов на верхние этажи и в башни библиотеки.

– Доктор Маурицио, я прошу прощения, не могли бы вы дать мне адрес синьора Винченцо?

Старый библиотекарь мгновенно поймал утраченную было нить разговора и после секундного размышления ответил:

– Да, конечно. Простите, я задумался. Но для этого мне понадобится залезть в компьютер, который сейчас, к сожалению, выключен. Загружать его в настоящий момент у меня нет времени. Зайдите ко мне чуть попозже. Сейчас у меня должна состояться встреча с другими исследователями: я имею в виду ваших молодых коллег, занимающихся историей живописи. Я должен предоставить им кое-какие материалы по творчеству Боттичелли. Вот скажите, молодой человек, не кажется ли вам несправедливым тот факт, что величайшие шедевры этого гениального художника хранятся не у нас, а в Испании?

– Не могу с вами не согласиться. А кто бы мог подумать что череп нашего Пиноккио в конце концов окажется похоронен вообще на другом конце света – на гаитянском пляже?

Старый профессор воздержался от комментариев по поводу столь дерзкого сравнения Федерико. Молодому и, как ему показалось, бестактному исследователю он назначил новую встречу на восемь часов вечера. К тому времени он обещал разыскать адрес синьора Винченцо – единственного известного ему эрудита, готового тратить время на столь бесперспективные, чтобы не сказать, бессмысленные поиски.

Федерико постигло разочарование, заставившее его отказаться от излишних иллюзий по поводу предстоящих поисков. И все же он никак не мог смириться с тем, что случилось: не один человек говорил ему, что старый библиотекарь – большой поклонник Коллоди и в свое время с немалым интересом относился к изучению народных сказок разных провинций Италии, в первую очередь, естественно, Тосканы. Более того, поговаривали, будто в свое время профессор Маурицио написал на эту тему несколько серьезных и достаточно объемных работ, которые не были изданы лишь по причине отсутствия бюджетных средств на публикацию. Федерико никак не мог понять, почему пожилой профессор с такой репутацией столь холодно выслушал рассказ о странном черепе и вообще отнесся к истории этой находки с нескрываемым скептицизмом. Во время разговора заведующий библиотекой не поведал ему ничего нового о Карло Лоренцини. Он не только не предоставил списка редких письменных источников, посвященных этому автору (чего сам Федерико, по правде сказать, ожидал от специалиста по итальянским сказкам), но даже не облагодетельствовал его ни единой историей из жизни писателя, ни какими бы то ни было малоизвестными подробностями его биографии. Пока что заведующий библиотекой ничем не помог Федерико в начатых им поисках. Пытаться разговорить библиотекаря, не желающего продолжать беседу, – дело столь же неблагодарное и бесполезное, как, например, попытка взять интервью у могильной плиты. Не стоит с наскока и пытаться понять причины внезапно наступившего у собеседника приступа склонности к отшельничеству и желания дать обет молчания. Эти прописные истины Федерико познал достаточно давно, когда только начинал заниматься сравнительным языкознанием. Как-то раз ему пришло в голову попытаться разговорить одного сотрудника библиотеки Дженералле о том почему, с его точки зрения, в исследованиях санскрита наступил определенный застой, причем в то самое время, когда ученые, казалось, были готовы одарить мир подробным и более чем правдоподобным описанием древнего, общего для многих народов языка. Упорное нежелание собеседника отвечать на вопросы Федерико сначала приписал характерной для многих образованных людей склонности скрывать под маской гордого молчания элементарное незнание ответа. Лишь некоторое время спустя он осознал, насколько сильно заблуждался. В один прекрасный день, когда он уже и сам забыл о том разговоре, библиотекарь из Дженералле поведал ему о существовании некоторых древних текстов и документов, которые, будучи обнародованы и включены в каталоги, как минимум поставили бы под сомнение стройные теории, созданные индоевропеистами всего мира. Вот почему и на этот раз Федерико мысленно решил не осуждать профессора Маурицио и не пытаться понять причины, по которым тот не желал продолжать разговор. Вместо этого он предпочел поступить наиболее простым и очевидным образом: выполнить немногие полученные от заведующего библиотекой указания, то есть съездить во Флоренцию и побеседовать с синьором Винченцо.

Спустя полчаса ожидания под арками галереи Бигалло Федерико заметил, что небо над Флоренцией потемнело и даже начал накрапывать дождь. Он отметил про себя, что в сумерках, предшествующих грозе, а уж тем более под проливным дождем ориентироваться в чужом городе ему будет еще сложнее. Впрочем, окутавший город полумрак не облегчал и основную задачу Федерико. Он ведь понятия не имел, как выглядит синьор Винченцо, и вынужден был довольствоваться весьма скудным устным описанием, полученным от пожилого профессора. Вглядываясь в лица проходивших мимо людей, Федерико мысленно повторял те немногие данные, которые могли помочь опознать в толпе нужного человека: возраст – лет шестьдесят, высокий рост, худощавая фигура. Кроме того, доктор Маурицио рассказал, что раньше синьор Винченцо служил в республиканской армии и, выйдя в отставку, жил на весьма скромную пенсию, причем вдвоем – вместе с единственной дочерью. Своей начитанностью и эрудицией этот отставной офицер был обязан не академическому образованию и не связям с университетом; его культурный багаж сложился под влиянием природной любознательности и, конечно, в силу яркой, полной приключений жизни. В молодости синьор Винченцо выступал в одной полусамодеятельной театральной труппе и даже получил некоторую известность, добившись высокого мастерства в исполнении роли влюбленного Арлекина. Доктор Маурицио не без иронии отметил, что, по имеющимся у него сведениям, старый актер по-прежнему бережно хранит черную маску и деревянную шпагу – давние свидетельства признания, завоеванного им в театральном мире. Всей этой информации было явно недостаточно, чтобы с уверенностью вычислить синьора Винченцо в потоке пешеходов, сворачивавших с площади Сан-Джованни в направлении Бигалло. Вскоре раздался гром и по отделанным мрамором фасадам забарабанил частый дождь, который быстро перешел в ливень. Федерико вдруг показалось, что он, судя по всему, зря теряет время. Мысленно он уже стал прикидывать, сколько еще можно позволить себе попусту ждать человека, который явно не придет на назначенную встречу. Вплоть до этого момента он действовал, движимый энтузиазмом первопроходца, но мало-помалу энтузиазм начинал уступать место здравому и вполне обоснованному скепсису. В общем, решил Федерико, если синьор Винченцо не появится через четверть часа…