Текст книги "Неизвестный Сталин"
Автор книги: Рой Медведев
Соавторы: Жорес Медведев
Жанр:
Политика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 60 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]
Но такие случаи были очень редки, и беспокойство среди работников НКВД, принимавших участие в репрессиях, как и у всех других активных участников беззаконий сталинского времени, быстро улеглось. Общество пробуждалось от тоталитарного оцепенения очень медленно. К тому же большинство узников сталинских лагерей давно покоились в братских могилах с номером на деревянной бирке на ноге.
Впрочем, большинство из тех, кто вернулся из лагерей, испытывали в первые годы не столько гнев или жажду мести, сколько страх перед возможными новыми репрессиями. К тому же позиция официальной печати и большей части официальных властей лишь подкрепляла этот страх. Вернувшиеся домой люди боялись рассказывать друзьям и близким о перенесенных страданиях. Многим казалось, что за ними следят, что их телефоны прослушиваются, что их окружают доносчики. От этой мании преследования быстрее избавлялись те, кто был впервые арестован после войны и провел в лагерях «всего» 5–8 лет. Эти люди быстрее включались и в свою прежнюю профессиональную деятельность. Но большинство тех, кто провел в заключении в нечеловеческих условиях 17–20 лет, оказались психологически сломленными, да и их здоровье было подорвано. Они не стремились к политической деятельности. Бывший первый секретарь одного из обкомов в Казахстане Н. Кузнецов пошел на работу простым лесником. Он не хотел видеть людей. Одна лишь возможность свободно ходить по улицам своего города, есть досыта, в том числе мясо, фрукты, конфеты, мороженое, мыться в ванной, посещать кино и театр, отдыхать на юге – все это казалось большинству недавних зеков огромным счастьем. К тому же и власти отнюдь не стремились привлекать бывших заключенных к активной работе. Можно пересчитать по пальцам тех лагерников, которые вернулись на работу в партийный и государственный аппарат.
Все же некоторые из недавних узников начали писать свои воспоминания, а также художественные произведения на тему лагерей и репрессий. Это начали делать Солженицын в Рязани, Варлам Шаламов в Москве, Евгения Гинзбург во Львове. Втайне даже от родственников начал писать книгу воспоминаний бывший чекист из Тбилиси Сурен Газарян. Свои аналитические заметки о сталинских репрессиях стал заносить в дневник бывший философ и партийный работник П. И. Шабалкин. Работу по восстановлению доброго имени многих военачальников, которые еще не были реабилитированы, начал А. И. Тодорский – единственный оставшийся в живых генерал из попавших в ГУЛАГ еще в 1930-е годы. Эти усилия наталкивались, однако, на сильное сопротивление как партийного, так и идеологического аппарата. Здесь ссылались на фразу, якобы сказанную Хрущевым о том, что партия не может и не будет устраивать «варфоломеевских ночей». Анонимный поэт писал в 1957 или в 1958 году:
В самом конце 1950-х годов Хрущев несколько раз публично заявлял, что советский народ и партия будут помнить Сталина и воздавать ему должное и что термин «сталинизм» придумали враги социализма. Тело Сталина продолжало покоиться в мавзолее рядом с телом Ленина. Никто не вспоминал о Сталине и его преступлениях на XXI съезде КПСС в 1959 году. Вся обстановка неожиданно и быстро изменилась в конце 1961 года, на XXII съезде КПСС. Но это уже другая тема.
Часть II. Сталин и ядерное оружие
Сталин и атомная бомба
Начало урановой проблемыСреди физиков и во многих книгах по истории атомной энергии в СССР кодовое название «Уран», выбранное Сталиным в сентябре 1942 года для условного обозначения Сталинградского контрнаступления, связывают с элементом уран. Предполагают, что Сталин, уже одобривший к этому времени возобновление исследований по урановой проблеме, находился под впечатлением возможной разрушительной силы урановой бомбы. Физики, однако, ошибаются. Код Сталинградской операции был выбран Сталиным в честь Урана, седьмой планеты Солнечной системы. Последовавшая за «Ураном» стратегическая битва – окружение и разгром немецких армий в районе Ростова-на-Дону – получила от Сталина кодовое название «Сатурн».
В советской прессе первое сообщение о необыкновенной разрушительной силе атомной бомбы появилось в «Правде» 13 октября 1941 года. Публикуя репортаж об антифашистском митинге ученых, прошедшем накануне в Москве, газета привела удивившее читателей заявление академика Петра Леонидовича Капицы: «Одним из основных орудий войны являются взрывчатые вещества. Но последние годы открыли еще новые возможности – это использование внутриатомной энергии. Теоретические подсчеты показывают, что если современная мощная бомба может, например, уничтожить целый квартал, то атомная бомба, даже небольшого размера, если она осуществима, могла бы уничтожить крупный столичный город с несколькими миллионами населения» [103]103
Правда. 1941.13 окт. С. 3.
[Закрыть].
Создание атомной бомбы считалось практически осуществимым проектом уже с начала 1939 года, после публикации в Германии результатов исследований Отто Гана и Фрица Штрассманна (Otto Hahn and Fritz Strassmann), описавших явление распада ядер урана-235 на более легкие элементы под действием нейтронного облучения. Серия дополнительных исследований, проведенных в разных странах, показала, что ядро атома урана-235, поглощая один нейтрон, подвергается распаду, сопровождающемуся образованием «осколочных», более легких, атомов и выбросом трех или четырех новых нейтронов. При очень небольших количествах урана-235 в этих экспериментах большая часть вновь образуемых нейтронов улетала в пространство, не столкнувшись с другими ядрами.
Однако расчеты ученых (в СССР такие расчеты уже в 1939–1940 годах проводили молодые московские физики Яков Зельдович и Юлий Харитон) показывали, что при увеличении массы урана-235 возникает «порог», называемый «критической массой», при достижении которой распад одного ядра урана должен был вызвать за счет выбрасываемых нейтронов распад больше чем одного нового ядра, то есть создавать цепную реакцию, ведущую к почти мгновенному взрыву. В определенных условиях и прежде всего при введении в систему «замедлителя нейтронов», лучшим из которых могла быть тяжелая вода, можно было создать установку для более медленной управляемой цепной реакции деления ядер урана и утилизации атомной энергии.
Природный уран содержит лишь 0,72 % легкого изотопа урана-235. Основным в природном уране является тяжелый изотоп-238. Советские ученые Георгий Флеров и Константин Петржак, работавшие в Ленинграде в лаборатории профессора Игоря Курчатова, открыли в 1939 году спонтанное деление атомов урана-238, делающее этот изотоп радиоактивным. Однако период полураспада урана-238 составлял несколько миллиардов лет. У урана-235, также радиоактивного, период полураспада составляет около 700 миллионов лет, именно поэтому его пропорция в природном уране, более высокая при образовании Земли, за миллиарды лет ее существования стала незначительной.
Возможность создания атомной бомбы на основе урана-235 была очевидной. Но для этого нужно было прежде всего решить сложную задачу разделения природного урана на изотопы 235 и 238 и накопления урана-235 в количествах, которые могли измеряться десятками килограммов. Немецкие ученые уже в апреле 1939 года информировали свое правительство о потенциальной возможности создания атомной бомбы. В США Альберт Эйнштейн по настойчивой просьбе своих коллег-физиков передал 2 августа 1939 года письмо президенту Рузвельту, объясняющее возможность создания атомной сверхбомбы и предупреждавшее Рузвельта о том, что Германия, возможно, уже начала практические работы в этом направлении. Во Франции Фредерик Жолио-Кюри (Frederic Joliot-Curie) информировал свое правительство о реальности атомного оружия только в марте 1940 года, когда война в Европе уже разразилась. В США также в это время в различных газетах обсуждалась и рассматривалась вероятность того, что именно это оружие может оказаться решающим для исхода войны [104]104
Laurence W.Vast power source in atomic energy opened by science // The New York Times. 1940. May 5.
[Закрыть]. Но с середины 1940 года вся информация о работах с ураном была засекречена. В СССР ядерная физика была одной из приоритетных областей исследования. В Москве, Ленинграде и Харькове существовали институты, специализировавшиеся на исследованиях атомного ядра. Однако первые сведения о возможности создания атомной бомбы правительство СССР получило уже после начала войны с Германией не от собственных ученых, а от разведки.
Рассекреченные и недавно опубликованные документы показывают, что в конце сентября 1941 года резидент советской разведки в Лондоне передал в Москву шифрованное сообщение по радио о том, что в Великобритании создан специальный Урановый комитет для практической разработки и создания атомной бомбы. Предполагалось, что такая бомба может быть создана в течение двух лет. Второе сообщение из Лондона от того же резидента, полученное в Москве в начале октября, приводило некоторые технические детали проекта завода по разделению изотопов урана и данные о сделанных расчетах критической массы урана-235, из которого должна была состоять «начинка» атомной бомбы. Вскоре в Москве был получен и полный доклад по этой проблеме, подготовленный британским военным кабинетом [105]105
У истоков советского атомного проекта: Роль разведки, 1941–1946 гг. // Вопросы истории естествознания и техники. 1992. № 3. С. 107–108.
[Закрыть].
Первым советским физиком, который в начале 1942 года обратился с несколькими письмами непосредственно к Сталину о возможности создания атомной бомбы и о том, что Германия, США и Великобритания уже, безусловно, начали разработку этого проекта, был Георгий Николаевич Флеров. В начале войны Флеров был призван в армию и осенью 1941 года находился как лейтенант инженерных войск на военном аэродроме под Воронежем. «Правда» с публикацией выступления Капицы не прошла мимо его внимания. Прочитав заявление Капицы, Флеров немедленно начал писать своим бывшим коллегам, включая Курчатова, убеждая их в необходимости возобновления прерванных войной исследований по урановой проблеме. Прекращение в научных журналах всех публикаций по атомной физике, в чем Флеров убедился, посетив университетскую библиотеку, говорило о том, что эта область исследований перешла в разряд засекреченных. Не получая от своих коллег, эвакуированных к этому времени в Казань, каких-либо ясных ответов, Флеров начал писать обстоятельные письма членам Государственного Комитета Обороны и Сталину.
Разведка и наукаВ СССР работа разведки была построена таким образом, что получаемые агентурными службами сведения могли реализоваться в практические решения только после их оценки лично Сталиным. Сталин держал под собственным контролем абсолютно все важные государственные решения, и именно в этом была основа эффективности его столь неограниченной власти. В СССР накануне войны с Германией только Сталин обладал всем объемом информации для принятия решений. Сообщения от разведывательных управлений Красной Армии и НКВД поступали к Сталину, а не в Генеральный штаб. По свидетельству маршала Г. К. Жукова, бывшего в начале войны начальником Генштаба, генерал Федор Голиков, начальник разведки Генштаба, часто докладывал Сталину лично, минуя Жукова и наркома обороны. «Могу сказать, – пишет Жуков, – И. В. Сталин знал значительно больше (о положении на границе), чем военное руководство» [106]106
Жуков Г. К.Воспоминания и размышления. М.: Новости, 1990, С. 341.
[Закрыть]. Разведывательным сообщениям об атомной бомбе также предстояла предварительная оценка Сталиным. Исключительная информированность Сталина и его некое «всезнание», производившие сильное впечатление на всех подчиненных и лежавшие в основе культа личности, обеспечивались не его особым интеллектом, а его монополией на информацию.
В течение 1942 года советская разведка получила очень большое число документов по урановой проблеме. Из Англии наиболее ценные сведения поступали от Клауса Фукса (Klaus Fuchs), физика-атомщика, уехавшего в 1933 году из Германии, и от Джона Кэрнкросса (John Cairncross), секретаря одного из министров военного кабинета лорда Хэнки (Lord Hankey). Из США в это же время стала поступать информация от Бруно Понтекорво (Bruno Pontecorvo), эмигранта из Италии, близкого сотрудника знаменитого Энрико Ферми, строившего в 1942 году первый в мире урановый реактор.
Кэрнкросс, Фукс и Понтекорво были коммунистами по политическим убеждениям, и передача в СССР сведений по атомной бомбе осуществлялась ими не только добровольно, но и по их собственной инициативе. Агентурная связь обеспечивала лишь отправку материалов, а не их генерацию. Но эта информация приходила в форме обстоятельных научных отчетов, сложных математических расчетов и копий исследований, которые распространялись как своеобразные «закрытые публикации» среди активных участников уранового проекта в США и Англии. Каждый новый технологический процесс или техническое решение обеспечивались патентами, и копии связанной с этим документации также поступали в СССР. Понимать все эти материалы могли лишь ученые, знающие высшую математику и теоретическую физику. Некоторые отчеты могли быть понятны лишь химикам или физикохимикам. Тем не менее они лежали непрочитанными в сейфах НКВД больше года.
Из Германии в СССР по проблемам атомной энергии почти не поступало никакой информации. Во многих работах по истории атомных исследований в СССР сообщается о записной книжке майора немецких инженерных войск, убитого недалеко от Таганрога в феврале 1942 года, в которой содержались расчеты и формулы, указывавшие на интерес к урановой бомбе. Эта записная книжка, которую с фронта привезли Сергею Кафтанову, председателю Комитета по делам высшей школы и научному консультанту Государственного Комитета Обороны (ГКО), никогда не подвергалась экспертному анализу.
В мае – июне 1942 года, судя по существующим документам и воспоминаниям, Сталин получил краткие доклады по атомной бомбе, представленные независимо друг от друга Берией и Кафтановым. Оба доклада были представлены устно. Официальный письменный доклад Сталину от НКВД, датированный мартом 1942 года, приводимый во многих публикациях недавнего времени, не был подписан Берией, так как он имел слишком сложный технический характер. Берия сообщил Сталину о выводах разведки. Кафтанов доложил о письме на имя Сталина от физика Флерова, объяснившего намного более популярно, чем НКВД, что из себя представляет атомная бомба и почему Германия или США могут овладеть этой бомбой в не столь отдаленном будущем. Судя по воспоминаниям Кафтанова, Сталин, походив немного по своему кабинету, подумал и сказал: «Нужно делать» [107]107
Кафтанов С. В.По тревоге / Запись беседы В. Степанова // Химия и жизнь. 1985. № 3. С. 8.
[Закрыть].
Назначения на важные государственные или партийные посты всегда были монополией Сталина. Оформление их как решений Политбюро, ГКО или Президиума Верховного Совета СССР было лишь формальностью. Программа по атомной бомбе также требовала лидера. Сталин понимал, что это должен быть авторитетный к крупный ученый. До начала войны Сталин один раз встречался с академиками Владимиром Вернадским и Абрамом Иоффе. Заочно, по переписке, он знал академиков Николая Семенова и Петра Капицу. Именно поэтому, очевидно, родилась легенда о том, что в октябре 1942 года Сталин вызывал к себе на дачу в Кунцево этих четырех академиков для консультации по проблеме атомной бомбы. В действительности такой встречи не было.
Консультации о возможном лидере проводились и в аппарате Кафтанова, и у Берии. Позиция НКВД в этом выборе была важна прежде всего потому, что выбранному лидеру нужно было знакомиться в разведуправлении НКВД с большим количеством документов, многие из которых даже в НКВД никто не мог прочитать. Они состояли из формул, схем, расчетов и объяснений на английском языке. К этому времени в НКВД накопилось уже около двух тысяч страниц сугубо научных материалов. Любой физик, которому доверили бы руководство проблемой, первые месяцы должен был бы работать в НКВД, а не в лаборатории. Ему прежде всего предстояло давать так называемую «ориентировку» агентуре, то есть составлять списки конкретных вопросов для «источников» в США и Англии. Только поступление из СССР специфических вопросов, привязанных к уже полученным документам, могло показать Фуксу, Понтекорво и другим ученым, согласившимся помогать СССР, что с их ранее отправленными материалами работают действительно специалисты.
В Москву для консультаций осенью 1942 года вызывались несколько физиков. Им предлагали составлять записки о том, какие конкретные работы необходимы для возобновления исследований по атомному ядру и применению атомной энергии в военных целях. Проводилась, естественно, и проверка надежности физиков, тем более что почти никто из них не был членом ВКП(б). Среди академиков наиболее подходящими по авторитету были Абрам Иоффе, Виталий Хлопин и Петр Капица, которые как директора институтов уже возглавляли коллективы ученых. Однако академики не были большими энтузиастами бомбы и мало подходили для тесной кооперации с НКВД. Из числа более молодых физиков-атомщиков в Москву осенью вызывались Георгий Николаевич Флеров, Игорь Васильевич Курчатов, Исаак Константинович Кикоин, Абрам Исаакович Алиханов и Юлий Борисович Харитон.
В этот же период, 28 сентября 1942 года, Сталин как Председатель ГКО подписал секретное Распоряжение ГКО № 2352 «Об организации работ по урану», проект которого был составлен В. М. Молотовым на основании консультаций с академиком Иоффе и Кафтановым. Молотов к этому времени был назначен общим руководителем «урановой проблемы» по линии ГКО и правительства. Распоряжение ГКО в этот период, когда события на фронте вошли в критическую фазу и германская армия все еще продолжала наступление на юге на подступах к Сталинграду, предусматривало лишь относительно скромные мероприятия, относившиеся главным образом к Академии наук. Предусматривалось создание в АН СССР специального центра по исследованиям в этой области, но научный руководитель еще не был выбран.
Сам Молотов в воспоминаниях, в записи от 9 июля 1971 года, так объясняет свое решение: «У нас по этой теме работы велись с 1943 года, мне было поручено за них отвечать, найти такого человека, который бы мог осуществить создание атомной бомбы. Чекисты дали мне список надежных физиков, на которых можно было положиться, и я выбирал. Вызвал Капицу к себе, академика. Он сказал, что мы к этому не готовы и атомная бомба – оружие не этой войны, дело будущего. Спрашивали Иоффе – он тоже как-то неясно к этому отнесся. Короче, был у меня самый молодой и никому еще не известный Курчатов, ему не давали ходу. Я его вызвал, поговорили, он произвел на меня хорошее впечатление. Но он сказал, что у него еще много неясностей. Тогда я решил ему дать материалы нашей разведки – разведчики сделали очень важное дело. Курчатов несколько дней сидел в Кремле, у меня, над этими материалами» [108]108
Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф. Чуева. М.: Терра, 1991. С. 81.
[Закрыть].
Молотов вспоминает, что он представлял Курчатова Сталину. Однако это представление носило, по-видимому, характер заочной рекомендации, а не личной встречи. Распоряжение ГКО, формально возложившее именно на Курчатова научное руководство работами по урану, было принято 11 февраля 1943 года. Заключение Курчатова по тем документам разведки, которые он читал в Кремле в кабинете Молотова, датировано 7 марта 1943 года. Это был подробный анализ. Курчатов начал с заявления о том, что полученные разведкой материалы «имеют громадное, неоценимое значение для нашего государства и науки». В заключение он написал, что «вся совокупность сведений материала указывает на техническую возможность решения всей проблемы урана в значительно более короткий срок, чем это думают наши ученые, не знакомые с ходом работ по этой проблеме за границей» [109]109
У истоков… С. 11—116.
[Закрыть].
И 10 марта 1943 года в АН СССР был создан секретный научный Институт атомной энергии, который для конспирации был условно назван «Лаборатория № 2». И. В. Курчатов был назначен не директором и не заведующим, а начальником этой лаборатории, чтобы подчеркнуть особые оборонные цели этого нового академического центра.
Атомный царьГКО и Сталин наделили Курчатова чрезвычайными полномочиями по мобилизации необходимых для решения проблемы человеческих и материальных ресурсов. В течение всего марта 1943 года Курчатов изучал в НКВД многочисленные документы разведки. В кабинете Молотова в начале марта Курчатов знакомился в основном с материалами, полученными из Англии. Теперь ему дали документы, полученные из США. Они содержали колоссальный объем данных. Курчатову нужно было дать заключение на 237 научных работ, связанных в основном с конструкцией уран-графитового котла (реактора) и возможностью использования не только урана, но и плутония для получения атомной бомбы. На этот раз Курчатов не просто давал экспертный анализ, но уже как утвержденный руководитель проблемы составлял подробный список тех сведений, «которые было бы желательно получить из-за границы», и просил в связи с этим «дать указания разведывательным органам» [110]110
У истоков… С. 118.
[Закрыть].
Документы, с которыми ознакомился Курчатов в Кремле и в НКВД, действительно содержали много неожиданного для советской атомной физики. Новостью была возможность постройки уранового реактора с графитом в качестве замедлителя нейтронов. До этого физики считали, что реактор может работать лишь в том случае, если замедлителем нейтронов будет тяжелая вода (соединение кислорода с дейтерием). Немецкие физики также пытались в 1942 году построить реактор с тяжелой водой, и дефицит тяжелой воды был тормозом в их работе. Новостью для Курчатова было и открытие в США плутония, и перспективность использования этого нового элемента для создания атомной бомбы. Критическая масса у плутония была значительно ниже, чем у урана-235. Плутониевая бомба могла иметь большую мощность взрыва при меньшем весе. Очень важными были и исследования в США и Англии о разделении природного урана на изотопы 235 и 238 газо-диффузией.
Число исследований было столь велико и спектр их столь широк, что Курчатов, даже если бы он и был супергением, не был в состоянии давать по ним экспертную оценку и осуществлять руководство по их реализации. Несмотря на сопротивление Берии, не желавшего расширения круга «посвященных» в секреты разведки, Курчатов добился того, чтобы с документами НКВД знакомились ведущие ученые, возглавившие разные отделы Лаборатории № 2.
С апреля 1943 года доступ к материалам разведки получили академик Иоффе, Алиханов и Кикоин. В последующем к этой группе «надежных» физиков были подключены Лев Арцимович, Юлий Харитон и Кирилл Щелкин. Каждый из них возглавил самостоятельную научно-техническую проблему. Курчатов сосредоточился на создании уран-графитового реактора и выделении плутония. Алиханов стал руководителем работ по постройке реактора на тяжелой воде. Кикоину была поручена практическая разработка разделения изотопов урана газодиффузией. Арцимович для разделения этих изотопов пытался использовать силы электромагнитных полей. Харитон и Щелкин получили особо важное задание по конструкции урановой и плутониевой бомб.
Ни Курчатов, ни его коллеги, допущенные к секретам разведки, не имели права раскрывать источники своей осведомленности. То, что те или иные конкретные сведения получались разведкой, было главной тайной. Раскрытие ее могло вести к провалу всей агентурной сети и к неизбежному смещению руководства НКВД. Поэтому и Курчатову, и его коллегам приходилось выдавать данные, полученные в разведуправлении НКВД, за собственные открытия и прозрения. Это создавало им ореол гениальности и в целом шло на пользу делу. Поскольку о разведданных подчиненные Курчатова не знали, то их удивление способностью Курчатова решать сложные проблемы атомной физики без расчетов и сразу было иногда беспредельным. Биографы Курчатова приводят много примеров таких мгновенных решений. Упомяну здесь лишь один из них. Курчатову потребовались данные о характере замедления нейтронов в уран-графитовых призмах. Яков Зельдович, эксперт по замедлению нейтронов, выполнил необходимые расчеты и принес Курчатову их результаты. «Глубоко задумавшись, Курчатов, к удивлению собравшихся, вдруг произносит: „Мне это ясно и без вычислений“ – и дает строгое доказательство без помощи сложных формул» [111]111
Головин И. Н.И. В. Курчатов. М.: Атомиздат, 1967. С. 63.
[Закрыть].
