Текст книги "Неизвестный Сталин"
Автор книги: Рой Медведев
Соавторы: Жорес Медведев
Жанр:
Политика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 60 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]
XX съезд стал сильным потрясением для делегатов, для всех членов КПСС, для всех граждан страны, которые в конце февраля или в марте 1956 года слушали этот доклад. Это было потрясением для иностранных наблюдателей, специалистов, политиков, которые также смогли познакомиться с текстом «секретного» доклада, который довольно скоро попал на Запад по разным каналам. В некоторых публикациях этот доклад связывали только с именем и инициативой Никиты Хрущева и с борьбой разных групп в Президиуме ЦК КПСС за власть. Несомненно, что XX съезд КПСС прочно связан в сознании советских людей с именем Хрущева, но этот доклад не являлся его неожиданной и личной инициативой и импровизацией. XX съезду и докладу Хрущева с критикой Сталина предшествовало много различных событий и обсуждений, споров и политической борьбы, а также весьма острых эпизодов борьбы за кулисами. Лишь о немногих подобного рода событиях я могу рассказать в рамках этой главы.
Смерть Сталина 5 марта 1953 года не была неожиданной с медицинской точки зрения; опасные симптомы нездоровья накапливались в организме Сталина еще с конца 1940-х годов, хотя он почти никогда не обращался за серьезной помощью к врачам и не проходил необходимого обследования. Но с политической и со всех иных точек зрения никто не готовился к смерти Сталина и не обсуждал тех ситуаций, которые могли бы произойти в этом случае, на этот счет не существовало никаких механизмов, не было и официальных преемников. Сталин менял своих фаворитов, и только по косвенным признакам можно было предположить, что с поздней осени 1952 года он начал думать о Михаиле Суслове как о своем возможном преемнике. «Старых» членов Политбюро это не устраивало. При жизни Сталина каких-либо консультаций на этот счет не проводилось, члены Президиума ЦК почти не общались друг с другом, они встречались только за обедами и ужинами у самого Сталина и затем разъезжались по домам и по своим ведомствам. Только после смерти Сталина им удалось сговориться друг с другом и образовать первый триумвират в составе Маленкова, Берии и Хрущева, – мы уже писали об этом выше.
Система тоталитарной власти, которую постепенно создал Сталин и которая достигла своего могущества после войны, была основана на полной и абсолютной власти одного человека – Сталина. Огромный объем проблем докладывался и решался только Сталиным, докладывать об этих проблемах кому-либо другому не разрешалось. При этом речь шла не только о проблемах армии и военного производства, деятельности карательных органов, огромной системе ГУЛАГа, но и о деятельности возникших после войны огромных предприятий и целых отраслей по изготовлению атомного и водородного оружия. Многие проблемы внешней политики также решались лично Сталиным. Сталин решал с министром внешней торговли все главные вопросы, касающиеся ее, а с министром финансов – все главные проблемы финансирования и накопления валюты. Ни один из членов Политбюро или заместителей Председателя Совета Министров не имел права вмешиваться в те области жизни страны, которые контролировал сам Хозяин. Три человека, принявшие после смерти Сталина власть в стране на себя, обнаружили существование таких проблем или областей государственной и общественной жизни, о которых они раньше не имели представления. Система власти в Советском Союзе была лишена всякой прозрачности даже для самых высших ее представителей, она была прозрачна только для одного Сталина, и это обстоятельство не в меньшей степени, чем террор и культ личности, обеспечивало всю полноту его власти.
Так, например, только один Берия знал систему ГУЛАГа, а также имел представление об отраслях по производству атомного и водородного оружия. Но и эти системы были разбиты на ряд секторов, руководители которых выходили с докладами исключительно на Сталина. К тому же еще в 1945 году единый Наркомат НКВД был разделен на два – НКВД и НКГБ, а Берия стал в качестве заместителя Председателя Совета Народных Комиссаров (или Совнаркома) курировать как оба этих наркомата, так и некоторые другие близкие ведомства. Однако отдельные наркомы, ставшие в 1946 году министрами, и некоторые другие ответственные лица имели прямой доступ к Сталину и только от него получали указания. В 1951 году Берия почти лишился власти над карательными и следственными органами страны, и ряд репрессивных акций, начатых в это время, представлял немалую угрозу и для него самого. Берия к тому же никогда не имел контроля над армией и не пытался этот контроль обрести.
Георгий Маленков знал еще меньше областей и отраслей государственной и общественной системы. Большую часть своей жизни он занимался организационной работой в партийном аппарате и идеологией, хотя время от времени его направляли на ликвидацию провалов то в авиационной промышленности, то в сельском хозяйстве. Никита Хрущев считался в верхах КПСС хорошим знатоком проблем сельского хозяйства, но он имел и опыт руководства такой крупной республикой, как Украина. У Хрущева были наилучшие связи с армейской верхушкой, а его близкий друг Николай Булганин являлся министром обороны СССР. Хрущев знал и руководителей всех крупных областей, республик и регионов страны, но он почти не разбирался в расположенной на востоке СССР системе оборонной и атомной промышленности и системе ГУЛАГа. На территории Украины такие объекты старались не создавать.
Вся система тоталитарной диктатуры была рассчитана только на одного лидера, у которого не было и не могло быть заместителя. Это позволяло Сталину прочно держать абсолютную власть в стране даже из своих южных резиденций близ Сочи и в Абхазии, где он проводил в послевоенный период по нескольку месяцев почти каждый год. Это обстоятельство предопределяло борьбу за власть в образовавшемся триумвирате, и каждый из членов нового руководства и их союзников и соратников внимательнейшим образом следил за любым шагом и высказыванием другого. Показательно, что никто из этих людей не поднимал знамя Сталина и не клялся среди своих продолжать дела и линию Сталина. Первыми в узком кругу слова о необходимости преодолеть «культ личности» произнесли Маленков и Берия. Поклонники Берии уверяют и сегодня, что тот выступал против культа Сталина более решительно и последовательно, чем Маленков и Хрущев.
Осторожные реабилитации начались сразу же после похорон Сталина, и, вероятно, первым человеком, оказавшимся на свободе, была жена В. Молотова Полина Жемчужина. У многих членов партийного и государственного руководства в заключении находились близкие родственники или ближайшие друзья, и Берия не собирался, не хотел и не мог сохранять этих людей в заключении, тем более что и у него самого было немало аналогичных проблем. Среди других была реабилитирована и освобождена невестка Хрущева, жена его старшего сына, летчика, погибшего при возвращении с задания где-то над оккупированной территорией. Его самолет не был найден, и Леонид Хрущев числился пропавшим без вести, а это тогда приравнивалось к измене Родине; семьи же изменников арестовывали и ссылали на восток. О реабилитации своего брата Михаила Моисеевича Кагановича, бывшего министра авиационной промышленности, обвиненного во вредительстве и покончившего жизнь самоубийством, начал хлопотать Лазарь Каганович. Сам Берия должен был позаботиться о быстрейшем прекращении так называемого «мингрельского дела» в Грузии, по которому были арестованы его сторонники и ставленники в органах МГБ и КПСС Грузии, и особенно «дела врачей», по которому были арестованы не только многие из врачей, работавших в кремлевских лечебных учреждениях, но и большая группа работников МГБ во главе с министром и давним соратником Берии В. Абакумовым.
Уже через месяц после смерти Сталина все центральные газеты поместили краткое, но замеченное везде и поразившее всех сообщение, что арест большой группы выдающихся врачей был произведен «бывшим МГБ» незаконно и неправильно и что для получения «нужных» признаний органы МГБ «применяли недопустимые и строжайше запрещенные законом СССР приемы следствия». В одной из передовых статей газеты «Правда» в эти дни говорилось о реабилитации «выдающегося советского артиста Михоэлса» и о попытках «провокаторов из бывшего МГБ» разжечь в стране национальную рознь. Уже к концу апреля из заключения вышло более тысячи человек, почти все они еще недавно занимали крупные посты в советской и партийной иерархии. Среди них была и большая группа генералов и адмиралов, арестованных и осужденных по разным обвинениям после войны и реабилитированных теперь по настоятельному требованию маршала Георгия Жукова, занявшего по предложению Хрущева пост первого заместителя министра обороны СССР и фактически взявшего под свой контроль Вооруженные Силы СССР. Арест Берии летом 1953 года, а также суд и расстрел как Берии, так и некоторых его ближайших сподвижников ускорили реабилитацию многих тысяч партийных и государственных деятелей, ставших жертвами послевоенных репрессий. В первую очередь были отменены приговоры по так называемому «ленинградскому делу»: в 1949–1950 годах в Ленинграде и в Москве по обвинениям в сепаратизме и национализме были арестованы тысячи партийных и советских работников, в том числе член Политбюро Н. А. Вознесенский и секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Кузнецов, а также многие члены ВКП(б), работавшие и отличившиеся в годы войны в осажденном Ленинграде. Были прекращены кампания против «безродного космополитизма» и антиеврейская кампания, каждая из которых также требовала немалых жертв. О более мелких антитеррористических кампаниях я уже не говорю. По отдельным ходатайствам начали пересматриваться и многие дела и обвинения довоенного времени. Отдельные сохранившиеся в живых узники лагерей, оказавшиеся там еще в 1930-х годах, появились в Москве.
Печать почти ничего не сообщала об этих реабилитациях и о людях, возвратившихся к своим семьям. Однако друзьям и родным они рассказывали почти все. К тому же решения по каждому из таких дел принимались в 1953–1954 годах не единолично, а коллегиально. С марта 1953 года и до конца 1954 года прошло множество заседаний в ЦК КПСС, в Прокуратуре СССР, в коллегиях Верховного суда СССР, а также на разных уровнях в органах государственной безопасности. Рассматривались не только бумаги, но также показания свидетелей и самих заключенных, требовавших реабилитации. Дела двигались медленно, но к концу 1954 года было реабилитировано более 10 тысяч недавних заключенных, главным образом из числа ответственных работников. Немало таких людей было реабилитировано посмертно.
Общее давление на верхи партии возрастало; во всех партийных и государственных инстанциях находились уже сотни тысяч заявлений о реабилитации, и игнорировать эти документы было все труднее. Почти каждая реабилитация, а тем более каждое освобождение заключенного из лагеря приводили в движение всех заключенных. Волновалась и администрация лагерей, имевшая до сих пор неограниченную власть над узниками. В стране имелись еще тысячи лагерей, и судьбу находившихся там заключенных должны были решить Н. Хрущев и другие члены партийного руководства. Затягивание было опасно, отдельные забастовки и проявления недовольства прокатились по северным лагерям еще в 1954 году. В 1955 году в отдельных крупных лагерях прошли восстания; наиболее известным из них было описанное А. Солженицыным восстание в Кенгире. Оно было жестоко подавлено с использованием танков. Однако остановить расширение и углубление недовольства заключенных было уже невозможно. Ни в Советском Союзе, ни за границей об этих событиях ничего не знали. Но высшее советское руководство знало о происходящих событиях, и беспокойство в этих кругах росло.
Еще в декабре 1954 года в Ленинграде, в городе, где репрессии и до войны, и после войны были особенно жестокими, состоялся показательный судебный процесс над бывшим министром государственной безопасности В. Абакумовым, начальником следственной части МГБ А. Леоновым и группой генералов МГБ. Этот процесс проходил в Доме офицеров, и на нем, сменяя друг друга, могли побывать тысячи партийных и комсомольских работников. Многие родственники погибших по «ленинградскому делу» и известных в городе людей могли получить пропуск на все заседания судебной коллегии. Но в печати об этом процессе была только небольшая информационная заметка, опубликованная уже после приговора, крайне сурового – большинство бывших генералов МГБ было расстреляно.
Аналогичные процессы прошли в Баку и в Тбилиси. На скамье подсудимых здесь находились не только генералы МГБ, но и бывший партийный лидер Азербайджана М. Багиров, которому покровительствовал не только Берия, но и Сталин. Разговоров на этот счет было много, но никаких публикаций, никаких объяснений общественность не получала.
А между тем на февраль 1956 года был назначен очередной, XX съезд КПСС. Провести съезд партии, не сказав ничего о репрессиях 1930-х, 1940-х, 1950-х годов, было трудно. К середине 1955 года было реабилитировано большое число членов ЦК ВКП(б) и немало бывших наркомов, генералов и маршалов. Были реабилитированы десятки героев Гражданской войны, сотни писателей, деятелей искусства, известных стране. Просто промолчать или говорить об «ошибках»? В Президиуме ЦК КПСС решено создать специальную комиссию, которой поручено изучить материалы о массовых репрессиях против членов и кандидатов в члены ЦК КПСС (ВКП(б)), избранных на XVII съезде партии в 1934 году, а также других советских граждан в 1935–1940 годах.
Комиссия работала быстро, и уже в начале февраля 1956 года председатель этой комиссии секретарь ЦК КПСС Петр Поспелов представил в Президиум ЦК доклад объемом в 70 машинописных страниц. Доклад признавал не только факт незаконных массовых репрессий, но и ответственность за эти репрессии Сталина. Особое впечатление на всех членов Президиума ЦК произвели подсчеты, из которых выходило, что по распоряжениям Сталина уничтожено более двух третей состава ЦК ВКП(б), избранного XVII съездом, и более половины делегатов этого «съезда победителей», среди участников которого почти не было бывших оппозиционеров из числа «троцкистов» или «бухаринцев». Игнорировать эти данные никто не мог, и дискуссия внутри ЦК КПСС шла уже о той форме, в какую следовало бы облечь информацию о незаконных репрессиях.
В феврале 1956 года как на заседаниях Президиума ЦК КПСС, так в более узком или, напротив, в более широком составе вопрос о докладе на XX съезде по вопросу о массовых репрессиях обсуждался несколько раз. Мнения высказывались разные. Наиболее осторожной позиции, как и следовало ожидать, придерживались В. Молотов, К. Ворошилов и Л. Каганович. Эти люди были слишком давно и сильно втянуты в репрессии, и их резолюции с требованиями расстрела стояли на очень многих документах. Н. Хрущев был более настойчив, и его поддерживали такие лидеры, как А. Микоян, Н. Булганин, Г. Жуков, А. Аристов, М. Сабуров, Д. Шепилов. На стороне Хрущева выступал и председатель КГБ Иван Серов, человек, который принимал непосредственное участие во многих репрессиях. Но Серов давно работал вместе с Хрущевым и был человеком из его «команды». К тому же он был генералом и как военный ссылался на полученные им приказы. Чрезмерной или даже острой борьбы вокруг доклада на съезде не произошло.
К числу легенд относится и утверждение о том, что Хрущев готовил свой доклад в полной тайне от других членов Президиума ЦК КПСС. Взяв за основу докладную записку П. Поспелова, Хрущев с помощью Дмитрия Шепилова существенно расширил свой доклад, включив в него раздел об Отечественной войне и о послевоенных репрессиях. Было решено, что доклад будет зачитан на закрытом заседании съезда уже после выборов нового состава ЦК КПСС. Все члены Президиума ЦК и секретари ЦК получили текст доклада утром 23 февраля, но лишь немногие из них сделали или предложили какие-то замечания и поправки [101]101
См. о подготовке доклада Н. С. Хрущева на XX съезде: Шепилов Д. Т.Воспоминания // Вопросы истории. 1998. № 3—11. Наумов В. П. Кистории секретного доклада Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС // Новая и новейшая история. 1996. № 4. Барсуков H. A.XX съезд в ретроспективе Хрущева // Отечественная история. 1956. № 6.
[Закрыть]. И если рядовые делегаты съезда слушали доклад Хрущева 25 февраля с волнением и ужасом, а некоторые с недоумением и страхом, то члены Президиума ЦК, которые и тогда сидели в президиуме заседания, слушали доклад с непроницаемыми лицами, они уже знали, о чем будет идти речь.
Влияние доклада Хрущева на международное коммунистическое движение, на многие события в мире было огромным и неоднозначным. В одних коммунистических партиях, например, в Итальянской коммунистической партии, этот доклад приветствовали, но в других он был встречен с плохо скрытым неодобрением. Явное недовольство чувствовалось в руководстве Китайской коммунистической партии. В США, во Франции, в некоторых других странах, где материалы XX съезда обсуждались публично, немалое число членов коммунистических партий заявило о выходе из этих партий. Хорошо известно, что именно XX съезд КПСС стал одной из причин волнений в Польше осенью 1956 года и знаменитого венгерского восстания в Будапеште в октябре – ноябре того же года, хотя для этого имелось немало и других причин. О международных последствиях XX съезда было написано много, и первые книги о влиянии секретного доклада Хрущева на международное коммунистическое движение появились уже в 1958 году. Однако мало кто изучал влияние XX съезда на общественность самого Советского Союза, на коммунистическую партию нашей страны, на идеологию КПСС. Казалось, что на советских людей доклад Хрущева оказал наименьшее влияние. Это было одновременно и правильное, и неправильное мнение. Влияние было огромным и глубоким, но оно реализовывалось постепенно. Процесс развития и углубления того, что получило название «линии XX съезда», происходил на протяжении не только нескольких лет, но и нескольких десятилетий. Я могу сказать здесь только о некоторых эпизодах, наиболее близких по времени к XX съезду.
Далеко не на всех партийных собраниях и активах, происходивших в марте, удалось избежать обсуждения доклада Хрущева и попыток углубить критику культа личности и преступлений сталинского времени. В специальном закрытом докладе, или письме ЦК в нижестоящие организации говорилось в этой связи о двухдневном партийном собрании в теплотехнической лаборатории АН СССР 23 и 25 марта, на котором некоторые сотрудники говорили о перерождении партии и режима, о диктатуре небольшой кучки вождей, о том, что культ личности Сталина сменяется в стране культом личности Хрущева, даже о движении СССР к фашизму и необходимости вооружения народа. Ораторы из этой лаборатории были исключены из партии и сняты с работы.
Аналогичные донесения о «настроениях» и «разговорах» шли в ЦК через КГБ из разных городов страны: из Киева, Чкалова, Южно-Сахалинска и др. Однако в кругах московской интеллигенции было известно о менее радикальных, но не менее болезненных для ЦК КПСС выступлениях, которые имели место, например, на партийном собрании Союза советских писателей «Об итогах XX съезда партии». Многие писатели говорили и о тяжелом положении, в котором оказалась литература в годы культа, и о незаконных трудностях, возникших не только у высших руководителей партии, но и у руководителей среднего и низшего звена, которые непосредственно общались с рядовыми членами партии. Не знали часто, что делать, что говорить, как объяснять события прошлых лет, работники идеологического аппарата партии, партийной печати. Актив партии и многие из рядовых членов КПСС оказались просто не в состоянии дружно перейти на новую идеологическую платформу или идти теперь «линией XX съезда». Нужно было поднять наверх какие-то новые кадры и заменить большую часть прежних партийных кадров. Кое-где такое обновление происходило, но это было не правило, а исключение. Сильное недовольство испытывали и высшие военные руководители: среди выдвинувшихся во время войны генералов и маршалов культ Сталина был особенно силен. В результате всех этих настроений давление на Хрущева из рядов самой партии возрастало, и он не всегда был способен противиться этому нажиму. Уже в апреле и мае 1956 года многие из попыток углубить критику культа Сталина стали решительно пресекаться. Один из старых большевиков, выступивший на партийной конференции с резкой критикой преступлений Сталина, был через несколько дней исключен из партии. Преподавателя марксизма-ленинизма в одном из технических вузов, попытавшегося в одной из лекций затронуть вопрос о причинах, породивших культ личности, вызвали в горком партии в Москве и строго наказали. Информация об этом была разослана по всем районным комитетам партии. В газете «Правда» была перепечатана без комментариев статья из китайской газеты «Жэньминь жибао», в которой утверждалось, что заслуг у Сталина гораздо больше, чем ошибок, и что многие из ошибок Сталина могут быть даже полезными, так как они обогащают «исторический опыт диктатуры пролетариата». Автором этой статьи, и об этом говорили в партийных кругах, был сам Мао Цзэдун.
30 июня 1956 года ЦК КПСС принял постановление «О преодолении культа личности и его последствий», которое было опубликовано во всех газетах. Это постановление и по содержанию, и по формулировкам было шагом назад в сравнении с докладом Хрущева на XX съезде. Но, с другой стороны, оно было и шагом вперед, ибо было опубликовано и становилось таким образом обязательным для всей партии документом. Доклад Хрущева таким документом не являлся, его отозвали из всех райкомов и горкомов партии сразу же после прочтения, и даже многие из активистов КПСС, которые по болезни или по другим причинам не смогли вовремя его прослушать, теперь уже не могли ознакомиться с этими небольшими книжечками в бумажных красных переплетах. К тому же и сам Хрущев в ряде публичных выступлений летом 1956 года неожиданно начал говорить, что Сталин – это «великий революционер», «великий марксист-ленинец» и что партия «не позволит отдать имя Сталина врагам коммунизма».
С лета 1956 года жизнь страны как бы разделилась на очень разные потоки, одни из которых находили отражение в печати, а другие, причем не менее, а часто более важные, не находили никакого отражения ни в печати, ни в других средствах массовой информации. Так, например, чрезвычайно важным, но неотражаемым и некомментируемым политическим и социальным процессом второй половины 1956 года стало массовое освобождение почти всех политических заключенных из «трудовых» лагерей и мест ссылки. Одновременно происходил столь же массовый и быстрый пересмотр дел и реабилитация большинства погибших в 1937–1955 годах узников лагерей и тюрем. Рушились стены ГУЛАГа на Колыме и в Воркуте, в Карелии и Сибири, Казахстане и Мордовии, на Урале и в Приморье. Прежний порядок реабилитации был отменен. По предложению Хрущева было создано более 90 специальных комиссий, которым поручалось рассматривать дела заключенных непосредственно в лагерях или в местах «вечного поселения». В каждую из таких комиссий включался один работник прокуратуры, один представитель из аппарата ЦК КПСС и один из уже реабилитированных членов КПСС. Эти «тройки» временно наделялись правами Президиума Верховного Совета СССР и могли производить реабилитацию, помилование и снижение сроков заключения. Их решения не нуждались в утверждении и вступали в силу немедленно. Еще до начала работы комиссий телеграфным распоряжением из Москвы были реабилитированы и освобождены люди, которые находились в заключении по обвинению в критических отзывах о Сталине, распространении анекдотов о Сталине и аналогичных «мелких» делах.
Специальные комиссии работали на местах несколько месяцев. Дела заключенных разбирались быстро; для этого чаще всего было достаточно беседы членов комиссии с самим заключенным и непродолжительного знакомства с его делом. Сами дела, хранившиеся в особых отделах лагерей, уничтожались. В папках, на которых имелась надпись «Хранить вечно», оставались только приговор первого суда или «тройки» сталинских времен и новая справка о реабилитации.
Я знакомился только с материалами одной из таких комиссий, которые привез в Москву и с которых сделал копии старый большевик и участник Октябрьской революции в Петрограде Лев Матвеевич Портнов. До сих пор материалы таких комиссий не публиковались и общие итоги их работы не подводились, по крайней мере публично. Неизвестно, сколько человек было освобождено и реабилитировано. По некоторым устным свидетельствам, комиссии смогли пересмотреть до 500 тысяч дел. В других случаях назывались цифры в 1,5–2 миллиона дел.
В первую очередь освобождались бывшие члены партии и члены семей погибших коммунистов. Были быстро освобождены те узники, у которых уже кончились сроки заключения, но которых все еще продолжали держать под стражей. В более сложных случаях этих людей освобождали без реабилитации, предлагая добиваться реабилитации позднее в индивидуальном порядке. Рассмотрев дела бывших членов КПСС, комиссии начали освобождать и беспартийных, ложно обвиненных в «антисоветской деятельности». Получили свободу и немногие оставшиеся в живых члены партий меньшевиков, анархистов, социалистов-революционеров, которые были арестованы еще в конце 1920-х – начале 1930-х годов и находились в тюрьмах, лагерях и ссылке по 25–30 лет. С отдельными из этих людей мне приходилось встречаться уже через 7–8 лет, чтобы записать их свидетельства.
После XX съезда проводилась реабилитация не только политических заключенных, но и многих военнопленных и «перемещенных» лиц, или остарбайтеров, «не запятнавших себя активным сотрудничеством с врагом». Однако пересмотр судьбы по этим категориям заключенных и ссыльных происходил по другим документам, а не комиссиями ЦК КПСС. Система строительных лагерей Министерства среднего машиностроения, ведавшего атомной промышленностью и урановыми шахтами, продолжала существовать и после XX съезда, а архивы особого управления этих лагерей до сих пор не рассекречены.
Возвращение к своим семьям и в родные места сотен тысяч узников ГУЛАГа, а также реабилитация миллионов погибших в лагерях и тюрьмах – все это было с точки зрения внутренней жизни СССР не менее важным событием, чем XX съезд партии. Анна Ахматова писала тогда с беспокойством, пытаясь предугадать, как встретятся и как посмотрят друг другу в глаза две России: одна, которая сажала, и другая, которая сидела.
Хрущев обязал все органы власти проявлять максимальное внимание к реабилитированным. При необходимости им в первую очередь предоставлялась жилплощадь, работа, оформлялась пенсия. Я знаю случай, когда три женщины, не будучи родственницами, провели 17 лет заключения в одном лагере, они спали на одних нарах, работали рядом. Они хотели получить в Москве квартиру из трех изолированных комнат, чтобы не расставаться и после реабилитации. Но только одна из женщин, арестованная в Москве, Солнцева Мария Алексеевна, имела право на московскую прописку. Женщины обратились к Хрущеву, и тот лично распорядился удовлетворить их просьбу. Конечно, были и другие примеры. Известная в Крыму коммунистка Матильда Леонардовна Фишман, которая в годы Гражданской войны входила в партизанский отряд, созданный ее отцом из немецких колонистов, была арестована в 1941 году как «лицо немецкой национальности» по ордеру, выписанному еще в 1937 году по другому «основанию». Она была освобождена из лагеря раньше, чем прошла реабилитация российских немцев, отправленных в 1941 году в спецпоселения. Фишман отказали в предоставлении жилья в Москве, и она семь месяцев жила на немецком кладбище в Москве. Ей никто не хотел помогать, и только вмешательство Ивана Папанина, известного полярника и общественного деятеля, который знал Матильду еще по крымскому подполью, позволило ей вернуться к нормальной жизни. И таких коллизий было тогда очень много.
По многим причинам работа по реабилитации не была свободна не только от бюрократических недостатков, но и от принципиальной несправедливости. Реабилитация расстрелянных или умерших в лагерях заключенных проводилась только по заявлению родственников или друзей. Если по делу не было заявления, то его не рассматривали. Когда такая реабилитация все же проводилась, например, по групповым делам, то никто не разыскивал родственников или детей умершего, чтобы сообщить им о реабилитации и выдать положенную в таких случаях небольшую компенсацию. Не проводилась формальная реабилитация участников оппозиционных течений 1920-х годов, хотя их и освобождали из заключения или ссылки, если они еще были живы. Не был проведен пересмотр фальсифицированных судебных процессов 1930-х годов.
Вдова H. Н. Крестинского в течение семи лет после XX съезда добивалась реабилитации своего мужа, проходившего по делу «правотроцкистского блока» вместе с Н. И. Бухариным. Когда ей наконец сообщили, что ее муж реабилитирован и восстановлен в рядах партии, она умерла от инфаркта, упав на пол рядом с телефонным аппаратом. Вдова Бухарина не могла добиться реабилитации мужа и через 25 лет. Остались если уже не в списках «врагов народа», то в списках «антипартийных деятелей» Томский и Рыков, Каменев и Пятаков, Шляпников и Рязанов, а также многие другие крупные деятели партии и государства.
Никто не привлекал к ответственности следователей НКВД, проводивших «дознание» с применением пыток, начальников лагерей и тюрем, надзирателей. Тем более не обнародовались имена доносчиков, даже если это была очевидная клевета. Тем не менее, как только началось возвращение домой бывших заключенных, многих доносчиков и следователей охватила паника. Были случаи помешательства, даже самоубийства.
В психиатрической больнице оказалась, например, известная тогда деятельница комсомола Ольга Мишакова, по доносам которой в 1937–1938 годах были арестованы многие руководители ЦК ВЛКСМ. После реабилитации этих уже погибших людей Мишакова была снята со своих постов и уволена из центрального аппарата ВЛКСМ. Но она была уже неспособна понимать происходящее и по-прежнему каждое утро приходила в свой кабинет. Когда у нее изъяли пропуск в здание ЦК ВЛКСМ, Мишакова впала в буйное состояние, и ее пришлось госпитализировать.
Один из бывших следователей, теперь уже полковник внутренних войск, узнав на улице своего давнего узника и подследственного, упал на колени и умолял о прощении. Другой бывший следователь, узнав в соседе по больничной палате свою жертву, умер от сердечного приступа.
Но были и другие примеры. Когда директор школы из Северной Осетии после многолетнего заключения и реабилитации пришел в свое министерство и узнал в министре просвещения Осетии своего бывшего следователя, то инфаркт случился не у министра, а у бывшего директора школы. В Киеве реабилитированный и вернувшийся в армию офицер, встретив когда-то пытавшего его следователя, застрелил его из пистолета.
