Текст книги "Прилипалы"

Автор книги: Росс Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Глава 22

Здание это, один из новейших профсоюзных храмов Вашингтона, возвели в середине шестидесятых годов, на лакомом уголке Шестнадцатой улицы, в нескольких минутах ходьбы как от штаб-квартиры АФТ/КПП, так и от Белого дома. А поездка на такси до министерства труда обходилась всего лишь в семьдесят пять центов.

Назвали здание не в честь обосновавшегося в нем профсоюза, но человека, который возглавлял этот профсоюз с тысяча девятьсот сорокового года. Ему уже исполнился шестьдесят один, но многие седовласые руководители других профсоюзов называли его не иначе как «этот мальчишка».

И действительно, он был вундеркиндом рабочего движения, ибо стал президентом своего профсоюза в двадцать восемь лет. И сохранил мальчишечий облик еще на двадцать лет, когда ни морщинки не появлялось на его лице под шапкой темно-русых волнистых, за исключением засеребрившихся висков, волос. Тело оставалось стройным, движения быстрыми, зубы – своими. Он даже не пользовался очками.

Коллеги даже сравнивали Джека Барнетта с Ронни Рейганом, чем нисколько не смущали Джека, поскольку последний считал собственную внешность неплохим козырем в политической игре, ибо половину его профсоюза составляли женщины. Большинство его противников, а их хватало с лихвой, утверждало, что попал он на свою должность, вовремя побывав в нужных постелях. Он никогда не вступал с ними в спор, тем более что женщинам нравился мужчина, знающий свое дело в постели.

Разумеется, и у него были причуды. Ел он только фрукты, орешки и сырые овощи, напрочь отказавшись от мяса. Каждое утро делал шестьдесят пять отжиманий, после чего следовала сотня приседаний. Находясь в Вашингтоне, пробегал две мили от дома до работы. Курить и пить бросил в сороковой день рождения, хотя и ранее не злоупотреблял ни тем, ни другим. Он пребывал в твердом убеждении, что его хотят убить, а потому его всюду сопровождал телохранитель, даже во время утренней пробежки. Он был убежденным социалистом и ярым антикоммунистом. Любил всех детей, в том числе и своих девятерых, которых наплодил, даже не будучи католиком. А ненавидел Дональда Каббина и иногда даже мечтал о том, чтобы тот попал под грузовик.

В ранние годы КПП они были дружны – молодые, симпатичные, слегка удивленные столь быстрым подъемом к вершинам власти. Никаких стычек у них не было. Но, набирая все больше власти и престижа, они с нарастающей ревностью следили за успехами друг друга. Естественные соперники в борьбе за некий приз, который так и остался неразыгранным.

Двенадцатого сентября, во вторник, без трех минут одиннадцать, большой черный «кадиллак», с Фредом Муром за рулем и Дональдом Каббином и Келли на заднем сиденье, остановился у Барнетт-Билдинг.

Каббин вылез из салона первым, Келли – за ним.

– У тебя все с собой? – спросил Каббин.

– Все здесь, – Келли указал на «дипломат», что держал в руке.

– Я говорю, все.

– Это тоже при мне.

– Хорошо. Фред, ты нас подожди.

– Вы действительно не хотите, чтобы я пошел с вами?

– Нет. Я хочу, чтобы ты дожидался нас здесь.

Вестибюль Барнетт-Билдинга украшала фреска, изображавшая рабочих в широкополых шляпах, что-то делавших с тросами, трубами и гигантскими гаечными ключами. То ли они строили мост, то ли линию электропередачи. Художник запечатлел на фреске и женщин. От мужчин их отличало лишь отсутствие широкополых шляп. Келли нашел фреску отвратительной. Его отец даже не заметил ее.

Миновав суровую блондинку-секретаря с резким, зычным голосом, отец и сын поднялись на лифте, минуя этажи, битком набитые профсоюзными бюрократами: отделы учета, экономики, юридический, социологических исследований, образования, бухгалтерию, пенсионный фонд и многие, многие другие, где делалась вся черновая работа. Двери кабины открылись на двенадцатом этаже, последнем: здесь принимались решения.

«Это же обычный бизнес, – думал Келли, – только продают здесь труд, а если цена не удовлетворяет продавца, он устраивает забастовку, то есть уходит с рынка до той поры, пока возросший спрос не повысит рентабельность производства».

На двенадцатом этаже пол устилал ковер, а пластиковые панели стен отдаленно напоминали орех. Их встретила другая секретарша, такая миловидная, что с успехом могла бы попробовать свои силы в каком-нибудь рекламном агентстве. Обворожительно улыбнувшись, она спросила, чем может им помочь?

– Где тут мужской туалет? – осведомился Каббин.

– У вас есть договоренность о встрече? – спросила девушка.

– Не с туалетом, милая. С Барнеттом. Но, если я не загляну в туалет, мне придется помочиться на его роскошный ковер.

– Туалет по коридору налево.

– Пошли, парень, – Каббин двинулся в указанном направлении.

Келли подмигнул девушке.

– Можете представить себе, это мой отец.

– Счастливчик.

– Пошли, Келли, – позвал сына Каббин.

– На следующей неделе он уже сможет все делать сам.

В туалете Каббин приложил палец к губам, а затем наклонился, чтобы заглянуть под двери кабинок. Когда он разогнулся, Келли уже открыл бутылку.

– Держи, чиф. На дорожку.

Каббин выпил, глубоко вдохнул, вернул бутылку.

– Раз уж мы здесь, воспользуемся предложенными услугами. Чего таскать в себе лишнее.

Отец и сын встали у писсуаров.

Каббин-старший хохотнул.

Келли повернулся к отцу.

– Мне вспомнился Барнетт.

– И что?

– Писать он всегда уходил в кабинку.

– Стеснялся, наверное.

– Таким доверять нельзя.

– Почему?

– Те, кто прячется по кабинкам, обычно «голубые».

– Я еще не слышал о «голубых» с девятью детьми.

Джек Барнетт что-то писал, когда Каббин и Келли вошли в кабинет. На секунду поднял голову, чтобы взглянуть на них, вновь вернулся к прерванному занятию.

– Чего тебе надо? Привет, Келли.

– Привет, Джек, – ответил Келли.

– Присядьте, – Барнетт продолжал писать.

Келли выбрал себе кресло перед столом Барнетта, Каббин устроился подальше, в стороне, чтобы Барнетту, разговаривая с ним, пришлось бы повернуться.

Келли многократно бывал дома у Барнетта, поскольку трое из его детей были практически его ровесниками. Даже в середине пятидесятых, когда Барнетт помогал сопернику Каббина и их вражда достигла пика, на детях это никак не отразилось. С кем дружить, определяли они сами, без подсказки отцов.

Но в кабинете Барнетта побывать Келли еще не довелось, и, оглядевшись, он решил, что такой кабинет годится как для президента большого профсоюза, так и для руководителя процветающей компании, производящей корм для собак. Кабинет словно говорил: «Эй, ты, посмотри, куда попал!» Толстый ковер на полу, стены, отделанные панелями настоящего орехового дерева, большой стол, многоканальный телефон, коричневый кожаный диван, удобные кожаные кресла, кофейный столик, на стенах два десятка фотографий в рамках, запечатлевших Барнетта с известными политиками стран, как до сих пор говорил Барнетт, свободного мира.

Каббин молчал, пока Барнетт не закончил писать и не повернулся к нему.

– Ну? – буркнул он.

– Я хочу, чтобы ты не совал свой вонючий нос в дела моего профсоюза, – прорычал Каббин, не повышая голоса.

– Дерьмо собачье, – Барнетт бросил ручку, естественно, «паркер», на стол, посмотрел на Келли.

– Он опять набрался? Я понимаю, он – твой отец и еще только одиннадцать, но я знаю, что он, случалось, прикладывался к бутылке и раньше.

– Он не набрался, Джек.

– Если ты не перестанешь совать свой вонючий нос в дела моего профсоюза и вообще не будешь держаться от него подальше, я надеру тебе задницу, – в голосе Каббина все явственнее зазвучала угроза.

Чувствовалось, что разговор с Барнеттом ему нравится, поскольку он мог не сомневаться в том, что правда на его стороне.

– Я не понимаю, о чем ты, черт побери, говоришь.

– Ты паршивый лгун.

– Кого ты назвал лгуном?

– Тебя, самодовольный говнюк, – проревел Каббин.

Барнетт вскочил, наклонился через стол к Каббину. Левую руку простер к двери, правой оперся на телефонный аппарат.

– Вон! – завопил он. – Даю тебе десять секунд.

– Пускай пленку, Келли, – Каббин плотоядно улыбнулся. – Ему это понравится.

– Вон! – вопил Барнетт. – Убирайся из моего кабинета!

– Вам лучше прослушать пленку, Джек, – Келли достал из «дипломата» портативный магнитофон, поставил его на стол.

– Какую пленку?

– Ты послушай и все поймешь, – пояснил Каббин.

Келли нажал на клавишу, и бобины начали вращаться. Барнетт стоял, когда из динамика донесся шум работающего ксерокса. И уже сидел, сложив руки на столе, глядя прямо перед собой, когда запись кончилась.

– Покажи ему все остальное, Келли, – прервал тишину Каббин.

Келли выложил перед Барнеттом фотографии, сделанные Тедом Лоусоном в номере мотеля, снимки работающих там двух мужчин, образцы их продукции. Барнетт смотрел на вещественные улики, не прикасаясь к ним. Затем взял костяной нож для вскрытия писем, отодвинул им фотографии, придвинул листовки, чтобы получше рассмотреть их.

– Второй раз прослушать не хотите? – Келли указал на магнитофон.

Барнетт покачал головой, и Келли убрал магнитофон в «дипломат».

– Прочее дерьмо можешь оставить на память, – процедил Каббин.

Барнетт собрал фотографии и листовки и бросил в корзинку для мусора. Медленно повернулся к Каббину.

– И что?

– Немедленно отзови их.

Барнетт вроде бы задумался над требованием Каббина. Затем пожал плечами и улыбнулся. Улыбнулся неприятно, как человек, нашедший способ крепко задеть собеседника.

– Тебе-то что, отзову я их или нет. Твоя песенка спета.

– Это говорит твоя задница, приятель, – рыкнул Каббин. – А на лице у тебя написано другое.

– Через три недели ты станешь никто. Ты будешь экс-президентом Каббином.

– Если я поймаю тебя еще раз, то затаскаю по судам.

– Ты уже бывший, Каббин. Тебя пустили в распыл! И не тебе меня пугать! – он уже орал, вскочив на ноги, наклонившись над столом.

Поднялся и Каббин.

– Если я рухну, то утащу тебя с собой.

– Нечего угрожать мне, сукин ты сын!

– Я тебе не угрожаю, членосос паршивый! – проорал Каббин. – Я тебе говорю!

Для своих шестидесяти лет Барнетт двигался на удивление быстро. Он обогнул стол и ударил правой рукой, целя Каббину в челюсть. Тот отпрянул, но нога его зацепилась за кресло, и он оказался на ковре. Ушибиться он не ушибся, но разозлился изрядно.

– Сволочь!

– Поднимайся, старый козел, я еще раз отправлю тебя на ковер.

Каббин отпихнул кресло, встал, закрыл глаза и двинул правой рукой в сторону подбородка Барнетта. Открыл он глаза, когда его кулак столкнулся с чем-то твердым, как оказалось, левой скулой Барнетта. Барнетт отступил на шаг.

– Отлично, чиф, – Келли отодвинул кресло, чтобы лучше видеть.

Старики подняли руки, изображая боксерскую стойку. Барнетт был в куда лучшей форме, а потому начал кружить вокруг Каббина. Тот медленно поворачивался вслед за противником.

– В чем дело, говноед? Или тебя так учили драться?

Барнетт вновь выбросил правую, Каббин попытался уйти нырком, но кулак угодил в лоб. Каббин взревел и бросился на Барнетта. Тот успел блокировать удар правой, но забыл про левую руку Каббина. А вот она-то сочно шмякнула его по носу. Кровь брызнула из обеих ноздрей Барнетта, перепачкав белую рубашку Каббина. При виде крови оба на мгновение прекратили драку.

– Ты сломал мне нос! – заверещал Барнетт и правой ударил Каббина в плечо. Каббин отшатнулся, а потом старики начали беспорядочно махать кулаками.

– Держи левую выше, чиф, – посоветовал Келли отцу после того, как его правый глаз натолкнулся на левый кулак Барнетта. Каббин заметно устал, а потому вложил всю оставшуюся силу в один удар, который вполне подошел бы под определение «левый хук».[23]23
  То есть удар снизу вверх левой рукой.


[Закрыть] Пришелся он в подбородок Барнетта и привел к тому, что Каббин сломал третий палец. Барнетт же отступил на шаг, затем ноги его подогнулись и он тяжело сел на ковер. Из носа Барнетта по-прежнему хлестала кровь.

– О Господи, моя рука! – вскричал Каббин.

В этот самый момент дверь распахнулась и в кабинет влетели двое мужчин. Келли уже поднялся с кресла.

– Выбросьте этого сукиного сына! – крикнул Барнетт, прижимая к носу платок.

– Не надо этого делать, – Келли преградил мужчинам путь к отцу, который сосал сломанный палец. – Мы уже уходим. Пошли, чиф.

Мужчины смерили Келли оценивающими взглядами. Молодые, лет по тридцать с небольшим, мускулистые, хладнокровные, чуть расслабленные, как и положено телохранителям.

– Что тут происходит? – спросил один.

– Мой старик только что врезал вашему боссу.

Задавший вопрос телохранитель посмотрел на Каббина.

– Ему тоже досталось.

– Зато ваш босс на полу, – он подошел к Барнетту. – Давайте я помогу вам встать, Джек.

– Ему просто повезло с этим ударом, – Барнетт поднялся, прижимая платок к кровоточащему носу.

Каббин вытащил сломанный палец изо рта, чтобы сказать:

– Я тебя предупредил, не суй нос в чужие дела.

– Ты уже покойник, – огрызнулся Барнетт. – Тебя только забыли похоронить.

– Пошли, чемпион, – Келли потянул отца к выходу.

– Из-за чего они подрались? – спросил один из телохранителей, когда они проходили мимо.

– Из-за женщины, – подмигнул им Келли.

Глава 23

Надев платье, Сэйди Каббин повернулась к Фреду.

– Тебе следовало пойти с ним.

Мур потянулся на сбитых простынях.

– Он мне не разрешил. Я хотел пойти с ним, но он велел мне остаться в машине.

– Просто чудо, что они не убили друг друга.

– Два старых козла?

– Дон сломал палец.

– Это послужит ему уроком.

– Ты же должен охранять его.

– Слушай, я все тебе объяснил.

– Тебе следовало пойти с ним.

– С ним был Келли.

– Не следовало мне уходить, – Сэйди закурила.

– Ты же сказала, что он спит.

– Он может проснуться и начнет гадать, где я.

– Там Келли.

– Я думаю, Келли уже догадывается.

– Насчет чего?

– Насчет Дона и меня.

– Но не о наших отношениях?

– Он додумается и до этого, если все будет продолжаться.

– Келли – хороший парень.

– Потому я и не хочу, чтобы он все узнал. – Мур вновь зевнул, подкатился к краю кровати.

– Ты отсутствовала какой-то час.

– Посмотри на меня, Фред.

Мур приподнял голову.

– Ты отлично выглядишь.

– Это важно.

– Что?

– То, что сейчас тебе скажу.

– Хорошо, я слушаю.

– Это было в последний раз. Все кончено.

Фред Мур легко спрыгнул с кровати, подошел к Сэйди. Он знал, какой эффект производит на нее его обнаженное тело.

– Ничего не кончено. Все только начинается.

– Нет.

– Я говорил тебе, почему так и не женился.

– Все кончено.

– Я не женился, потому что прежде мне не довелось встретить такую, как ты. А теперь вот встретил. Тебя. И никуда тебе от этого не деться.

– Черт побери, Фред, я же втолковываю тебе, что между нами все кончено. Больше этого не случится. Никогда.

Фред Мур покачал головой.

– Мы поженимся, Сэйди.

– А как же Дон?

– Ты с ним разведешься, как мы и говорили.

– Мы не говорили насчет того, что я с ним разведусь. Я лишь объясняла тебе, почему это невозможно.

– Теперь возможно. У тебя есть для этого основания.

– Я не собираюсь разводиться с ним, Фред.

– Так соберешься.

– Фред, ты отличный парень. В постели ты лучше всех. Но с Доном я не разведусь. Мне нравится Дон. Мне нравится быть его женой. Кто знает, может, я даже люблю его.

– Он уже ничего не может.

– После выборов все наладится. Он бросит пить, и все образуется.

– Сэйди, ты знаешь, что пить он не бросит.

– Раньше-то бросал.

– Он никогда не пил так много.

– Я не хочу с тобой спорить. Лишь говорю тебе, что все кончено.

– Ты мне говорила это и раньше.

– На этот раз это не просто слова.

Фред Мур попытался обнять Сэйди, но та выскользнула из его объятий.

– Нет. Хватит гостиничной романтики. Баста.

– Тебе же это нравилось больше всего. Когда он храпел в соседней кровати.

Сэйди взяла с комода сумочку.

– Фред, я хочу, чтобы ты выслушал меня. Внимательно выслушал.

– Говори.

– Я не собираюсь разводиться с Доном. Я не собираюсь выходить за тебя замуж. Я не собираюсь более спать с тобой. Теперь ты понимаешь?

– Через два дня ты передумаешь, – Мур улыбнулся. – Готов спорить, ты не выдержишь и двух дней.

– Нет. На этот раз нет. Все кончено. Действительно кончено.

– Хорошо, тогда позволь мне задать вопрос.

– Какой?

– Почему?

– Почему все кончено?

– Да.

– Потому что это опасно. Слишком опасно для тебя, для меня, а особенно для Дона. Наши отношения могут использовать против него.

– Перестань, Сэйди, этому уже никто не придает ни малейшего значения.

– Я не хочу рисковать.

– Тогда позволь задать еще один вопрос.

– Когда же ты, наконец, поймешь, что все кончено?

– Хорошо, хорошо. Я понял. А если Дон разведется с тобой… если он узнает про нас и разведется с тобой, тогда ты выйдешь за меня замуж?

– Ты же не угрожаешь мне, Фред?

– Нет. Я лишь задаю вопрос. Ты выйдешь за меня, если Дон разведется с тобой?

Сэйди пожала плечами.

– Возможно, но он не разведется.

– С чего такая уверенность? Если узнает про нас, может и развестись.

Сэйди подошла к Фреду, коснулась его щеки.

– Ты не очень-то умен, не так ли, Фред?

– Но я и не глуп.

– Будь поумнее, ты бы все понял.

– Понял что?

– Дон никогда не разведется со мной.

– Если узнает про нас, то может и развестись.

Она покачала головой.

– Не разведется даже в этом случае.

– Почему?

– Потому что он уже все знает.

Глава 24

Восьмого октября[24]24
  В Америке первым днем недели считается воскресенье.


[Закрыть] началась последняя неделя избирательной кампании. К семи утра первого рабочего дня ночная смена должна была уйти с завода, а утренняя занять ее место. Без четверти семь Дональд Каббин появился у проходной номер пять, и камеры всех трех национальных телекомпаний усердно фиксировали на пленку бесконечную цепь его рукопожатий с выходящими и входящими в проходную рабочими.

Рядом кучковались Чарлз Гуэйн, специалист по контактам с общественностью Оскар Имбер, руководитель предвыборной кампании, и Фред Мур, телохранитель, личный слуга, виночерпий и прочее. Келли Каббин стоял футах в двадцати, за кадром.

Тут же крутились и функционеры местного отделения профсоюза, побуждая рабочих «подойти и пожать руку президенту Каббину». Фразу эту они уже повторяли, как заведенные, видя в этом свое участие в проходящем действе.

У всех, кроме телевизионщиков, спектакль этот вызывал чувство неловкости. У рабочих – потому что президент явился в столь ранний час лишь ради того, чтобы получить их голоса на выборах. У Каббина – потому что он не без основания полагал, что рядовые члены профсоюза считают его дураком. У Оскара Имбера, который не раз слышал, как рабочие спрашивали друг друга: «А что это за хрен?» У Чарлза Гуэйна, потому что статичность сцены не позволяла рассчитывать на экранное время. У Келли Каббина, который видел, что отец выглядит полным идиотом, пожимая руки неизвестно кому. У Фреда Мура, который никак не мог взять в толк, чем недовольны все остальные, а спрашивать не хотел.

– Привет, приятель, рад тебя видеть, – говорил Каббин.

Актер он был превосходный, все время менял интонации, так что одна и та же фраза каждый раз звучала по-разному, словно предназначалась непосредственно тому, кто в этот момент с ним ручкался.

– Ты будешь голосовать за него? – спросил Мелвин Гомес, сборщик вспомогательного конвейера, заработавший в прошлом году десять тысяч триста пятьдесят семь долларов.

Обращался он к своему соседу, Виктору Вурлу, литейщику, чей заработок за прошлый год составил двенадцать тысяч триста девяносто один доллар.

– За кого?

– За этого Каббина.

– Не знаю, возможно.

– А я думаю проголосовать за другого, как его, Хэнкс, что ли?

– Да. Хэнкс.

– Наверное, проголосую за него.

– Почему?

– Не знаю. А почему ты хочешь голосовать за Каббина?

– Не знаю. Думаю, нам без разницы, за кого голосовать. Все равно наверху будет дерьмо.

– Да уж, в этом ты не ошибся.

Десять минут восьмого телевизионщики начали собираться. Каббин повернулся к Оскару Имберу.

– Пошли отсюда. Я замерз.

– Нет возражений.

– Что еще у нас утром? – спросил Каббин Чарлза Гуэйна.

– Вы участвуете в радиопередаче в одиннадцать часов.

– Какой радиопередаче?

– «Утро с Филлис».

– Господи, да кто ее слушает?

Гуэйн пожал плечами.

– Не знаю. Может, те, кто на больничном.

В двух тысячах милях от завода, где на ветру мерз Каббин, в Вашингтоне, округ Колумбия, часы показывали десять, когда Микки Делла вошел в штаб-квартиру избирательного комитета Сэмми Хэнкса и швырнул на его стол листовку размером восемь с половиной на одиннадцать дюймов.[25]25
  Примерно с лист писчей бумаги.


[Закрыть]

– Где они это взяли? – рявкнул Делла.

Хэнкс взял листовку.

– Боже мой, – вырвалось у него.

Большую часть листовки занимала фотография Хэнкса в полной теннисной экипировке, с ракеткой в руках и глупой улыбкой на лице. Стоял он под большим солнцезащитным зонтиком, на фоне теннисных кортов и здания, более всего напоминающего загородный клуб. Подпись под фотографией гласила:

«А НЕ ПОИГРАТЬ ЛИ НАМ В ТЕННИС?

ТАК ЧТО ТЫ ТАМ БУЛЬКАЛ НАСЧЕТ КЛУБНОГО ПРОФСОЮЗА, СЭММИ?»

Из текста следовало, что Сэмми Хэнкс, конечно, может уличать своего соперника в принадлежности к клубному профсоюзу. Но избирателям надо бы поинтересоваться, а в каких фешенебельных загородных клубах состоит сам Хэнкс. Разумеется, текст не блистал остроумием, но бил, по мнению Деллы, наотмашь.

– Где они взяли эту фотографию? – повторил Делла.

– Меня фотографировала жена. Пять лет тому назад, когда она пыталась научить меня играть в теннис.

– В загородном клубе?

– Совершенно верно, черт побери, в загородном клубе. В Коннектикуте.

– И где теперь эта фотография?

– В ее альбоме.

– Она дома?

– Дома.

– Позвони ей. Спроси, на месте ли фотография.

Хэнкс подождал, пока жена заглянет в альбом. Наконец, она вернулась, доложила результаты проведенного расследования.

– Спасибо, дорогая. Я тебе еще позвоню, – и он положил трубку. Посмотрел на Деллу. – Фотография на месте.

– Они ее пересняли, – Делла и не пытался изгнать из голоса нотки восхищения. – Они забрались в твой дом, утащили фотографию, пересняли ее и забрались вновь, чтобы вернуть на место. Ловко. Очень ловко.

Хэнкс с трудом сдерживал закипающую в нем злость.

– Ты хочешь сказать, что кто-то побывал в моем доме?

– Именно так.

– И они это распространят? – спросил он, указывая на листовку.

– Миллион экземпляров они напечатали наверняка. Уж я-то знаю.

– И что же нам делать?

Микки Делла усмехнулся.

– Не волнуйся, Сэмми. Пару сюрпризов я припас.

– Каких?

Делла вновь улыбнулся.

– Обычных, Сэмми. Из тех, что зовутся ударом ниже пояса.

Это была жесткая, грязная кампания, но последняя неделя обещала быть еще более грязной. Издательская служба, базирующаяся в Вашингтоне и предлагавшая передовицы тем из своих клиентов, кому не хватало ума или времени для написания собственных, в очередной статье крепко приложила Сэмми Хэнкса за то, что он использовал грязные политические методы во внутрипрофсоюзной борьбе. Статью эту напечатали на первой полосе двадцать девять газет. Теду Лоусону и соответственно фирме «Уолтер Пенри и помощники» сия публикация обошлась в пять тысяч долларов. Владелец издательской службы в свое время выдвигался на Пулитцеровскую премию. Теперь он писал для тех, кто платил деньги, и, если бы Сэмми Хэнкс первым принес ему пять тысяч баксов, в той самой передовице он бы с радостью размазал по стенке Дональда Каббина.

За исключением коротких сообщений и видеосюжетов в телевизионных выпусках новостей, предвыборная кампания велась на страницах печатных изданий и с помощью листовок. Тон ей задал Микки Делла своей первой листовкой с фотографией Каббина на поле для гольфа. Окаймляла листовку черная траурная рамка, еще одно изобретение Деллы. Подпись под фотографией гласила:

«НА КАКОЙ ЛУНКЕ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК ПРОДАСТ ВАШИ ИНТЕРЕСЫ СВОИМ ДРУЖКАМ ИЗ БОЛЬШОГО БИЗНЕСА?»

В нижеследовавшей статье Делла ясно и доходчиво расписывал усилия Дональда Каббина, предпринятые последним ради членства в «Федералист-Клаб». Далее рядовые члены профсоюза предупреждались, что такой президент плюнет на всех ради удовлетворения собственных честолюбивых замыслов.

Эта листовка нравилась Делле, но вторую он ставил значительно выше. На ней изображалась физиономия симпатичного негра в игриво сдвинутой набок шляпе. Подпись вопрошала:

«НУ ЧЕМ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК НЕ ПОНРАВИЛСЯ ДОНАЛЬДУ КАББИНУ?»

Далее Делла клеймил Каббина за то, что тот не ушел из «Федералист-Клаб» после того, как туда не приняли черного. Микки так понравились обе листовки, что он отпечатал каждую миллионным тиражом.

Поначалу Чарлз Гуэйн пытался игнорировать наскоки Деллы. Он выпустил восьмистраничную газету, которую разослал каждому из девятисот девяноста тысяч членов профсоюза. В газете, любовно оформленной, с многочисленными фотографиями, приводились все многочисленные деяния Каббина, совершенные во благо профсоюза. Но хвала не так интересна, как ругань, а потому Гуэйн подозревал, что никто его газету и не читал.

Как же недоставало Гуэйну телевидения. Одной минуты хватило бы ему на то, чтобы подрубить под корень всю предвыборную кампанию соперника. Еще двадцать секунд потребовалось бы, чтобы убедить избирателей голосовать за его кандидата. Он привык думать сценами, длящимися секунды, но оставляющими незабываемое впечатление. И в два часа ночи, после того, как ему на стол легла вторая листовка Микки, Гуэйн решился. Снял телефонную трубку и позвонил Питеру Мэджари, работающему в фирме «Уолтер Пенри и помощники».

– Я думаю, нам надо встретиться, – прямо заявил он.

– Да, полагаю, польза будет обоюдной, – ответил Мэджари. – Где вы сейчас?

– В Питтсбурге. В «Хилтоне».

– Мы с Тедом Лоусоном будем у вас в десять утра. Вас не затруднит заказать нам завтрак?

Встреча длилась час, но для Гуэйна она равнялась пятилетнему опыту политических кампаний. Он узнал много такого, о чем не имел ни малейшего представления.

Прежде всего Питер Мэджари протянул ему фотографию Сэмми Хэнкса в белых шортах и тенниске, с ракеткой в руке.

– Мы подумали, что вы сможете это использовать.

– Господи, – выдохнул Гуэйн. – Где вы взяли эту фотографию?

– Тед где-то ее раскопал.

– Скажи ему, – усмехнулся Тед Лоусон. – Пусть учится.

Мэджари пригладил волосы.

– Тед заплатил знакомому квартирному вору пятьсот долларов, чтобы тот украл фотографию. А когда мы перефотографировали ее, еще пятьсот, чтобы он положил фотографию на место.

– Мы тут придумали еще один пустячок, – добавил Лоусон. – Наклейку на бампер. Напечатали их не так уж и много, но я позаботился о том, чтобы Сэмми Хэнкс, садясь в машину, видел ее на бампере соседней и думал, что их миллионы.

И протянул Гуэйну ярко-желтую наклейку с красной надписью:

«СЭММИ ХЭНКС СОСЕТ».

– Боже ты мой, – простонал Гуэйн.

– Для Сэмми это легкий укол, но мы подумали, что вас это позабавит.

– Есть у нас кое-что посерьезнее, – продолжил Питер Мэджари. – Мы сделали выборку высказываний Сэмми Хэнкса, в которых он взахлеб хвалит Каббина, – он достал из большого конверта лист бумаги. – К примеру, двадцать первого октября шестьдесят девятого года он назвал Каббина, цитирую, «величайшим деятелем американского рабочего движения». А двадцатого февраля шестьдесят седьмого года сказал в Лос-Анджелесе, что он «уважает и любит Каббина, а самое главное, безгранично ему предан». И далее в том же духе. Как вы думаете, вы сможете это использовать?

– Еще бы, только вы выставляете меня полным дилетантом.

– Там вы найдете много интересного, – Лоусон указал на конверт.

– Вам нет нужды чувствовать себя дилетантом, Чарлз, – заметил Мэджари. – Будь это обычная избирательная кампания и вы могли бы воспользоваться привычными вам средствами, включая телевидение, вы бы могли бороться с Микки Деллой на равных. Но в печатной кампании Делле соперников нет, за исключением меня и Теда. Я думаю, мы дали вам достаточно материалов для завершения кампании. Если же возникнут проблемы, обязательно звоните.

– Разумеется, позвоню, – заверил их Гуэйн, решив, что лучше работать с теми, кому принадлежит болото, чем самому возиться в грязи.

В четыре часа того же дня Питер Мэджари и Тед Лоусон уже сидели в кабинете Уолтера Пенри.

– Я думаю, теперь дела у Гуэйна пойдут на лад, – докладывал Питер. – Как только он понял, что соперник ему не по зубам, он обратился к нам. Это указывает на его значительный потенциал.

– Хорошо, – кивнул Пенри. – Можем мы предпринять что-нибудь еще?

– Мне надо обязательно решить вопрос с Чикаго. Я до сих пор не могу выяснить, каким образом они собираются подтасовать результаты выборов.

– Продолжай разрабатывать это направление.

– Я-то продолжаю, но нужны деньги.

– Сколько мы уже потратили?

– Почти сто пятьдесят тысяч, – ответил Тед Лоусон.

– А сколько мы дали Каббину?

– Четыреста пятьдесят.

– То есть у нас осталось около пятидесяти тысяч?

– Да.

– Этого хватит?

– Я… – замялся Мэджари, – думаю, да. Этот репортер требует десять тысяч.

– За один вопрос?

– Это очень важный вопрос.

– Хорошо, заплати ему. Когда они объявят о передаче?

– Завтра. Обычно они объявляют о передаче за две недели, чтобы подогреть к ней интерес.

– Ты уверен, что Хэнкс согласится принять в ней участие?

– О, да, – кивнул Мэджари. – Он просто мечтает о дебатах с Каббином.

– Но дебатов не будет? – спросил Пенри.

Мэджари покачал головой.

– Нет.

– Хорошо. Значит, в воскресенье, пятнадцатого октября, Каббин и Хэнкс примут участие в… Господи, ну никак не могу запомнить название этой чертовой передачи…

– «Весь мир смотрит», – подсказал Мэджари.

– Не удивительно, что я не могу это запомнить. Хорошо, они появятся там, чтобы многоуважаемые журналисты задали им несколько вопросов. Команды кандидатов и телекомпания постараются провести рекламу передачи, потому что Каббин и Хэнкс в первый и последний раз предстанут перед зрителями вместе. И эта программа должна поставить крест на переизбрании Каббина или решить исход голосования в его пользу.

– Если только они не подтасуют результаты выборов в Чикаго, – напомнил Тед Лоусон.

– Да, – Пенри посмотрел на Мэджари, – если они не подтасуют результаты выборов в Чикаго.

Мэджари улыбнулся и вновь пригладил волосы.

– У меня есть основания предполагать, что им это не удастся.