Текст книги "Прости грехи наши"

Автор книги: Ромэн Сарду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

5

На следующее утро Энно Ги спал допоздна. Ни Шюке, ни другие монахи не решились будить его ни на шестичасовую, ни на девятичасовую утренние молитвы. Кюре ночевал в маленькой келье, находившейся на первом этаже. Эта аскетически обставленная комната использовалась главным образом для размещения больных, а не странников. Ее единственное окно было плотно заколочено монахами. Накануне вечером, перед тем как лечь спать, Энно Ги пришлось повозиться, прежде чем ему удалось открыть окно. Он долго смотрел на ночной город и на видневшиеся на горизонте леса. Наутро комнату наполнил яркий солнечный свет. Снежная буря за ночь утихла, и снег, толстым слоем покрывший улицы Драгуана, искрился под солнечными лучами.

Священник прочел псалмы, стоя в ногах своей кровати. Затем он, взяв кувшин с водой, побрил себе подбородок и тонзуру. Надев рясу, сшитую из материи в два слоя, и кожаную обувь, священник вышел из кельи, прихватив с собой пустую бутылочку для лечебного настоя и мешок с едой, принесенный ему Шюке еще прошлым вечером.

Длинные коридоры дома каноников оказались пустыми. Все окна были закрыты прочными ставнями. В воздухе чувствовался запах свечей, от горения которых под сводчатым потолком образовалось похожее на туман марево.

Кюре прошел в трапезную. В ней было тепло, так как печь растопили еще рано утром. Все миски на чистом столе были аккуратно расставлены и прикрыты крышками. Ги налил себе мясного бульона и взял кусочек форели, а еще отрезал ломоть серого хлеба. Поев, священник аккуратно собрал кончиками пальцев рассыпавшиеся по столу крошки.

Откуда-то снаружи донеслись удары молотка. Ги приоткрыл дверь трапезной. Его взору предстал прямоугольный внутренний двор, в глубине которого в дровяном сарае копошились брат Мео и брат Абель: они мастерили временный гроб для епископа. Оба монаха прервали свою работу, чтобы поприветствовать кюре. Энно Ги вдруг вспомнил, как они вчера шептались о чем-то.

Он поприветствовал их жестом, затем закрыл дверь и пошел к главному входу, который все еще был забаррикадирован.

Энно Ги с некоторым трудом протиснулся к входной двери и вышел из здания на городскую площадь. На улицах никого не было. Несмотря на то что ярко светило солнце, мороз покалывал кожу на лице. Все вокруг было покрыто толстым слоем снега. Кое-где на пороге жилищ топтались домашние животные, готовые в любой момент снова вернуться в дом и свернуться калачиком на соломе, поближе к очагу.

Кюре окинул взглядом близлежащие улочки и решил пойти наугад.

Пройдя по одной из улочек, он наткнулся на группу горожанок. Укутанные в свои блио из шерстяной и плотной льняной материи, они стояли и о чем-то судачили. Увидев священника, они тут же разлетелись во все стороны, как стая испуганных ворон.

Лишь две из них, самые молодые, осмелились остаться на месте. Это были совсем юные девочки. У старшей были светлые глаза и темные волосы, у младшей – зеленые глаза и золотистые волосы. Они стояли неподвижно, держа друг друга за руки. Их, по-видимому, не очень испугало появление незнакомого человека. Отец Ги остановился перед ними.

– Доброе утро. Я – священник Энно Ги.

Девочки ничего не ответили.

– Вы можете говорить со мной безо всякого страха. Я не причиню вам зла.

Старшая девочка пожала плечами.

– Меня зовут Гийемина. Я дочь Эверара Барбе. А это моя подруга Кретьеннотта.

– Вы из этого города?

– Нет, – ответила Гийемина. – Мы из деревни Домин, той, что находится в лесу. Но из-за стужи мы с начала зимы живем здесь, у нашей крестной матери Беатрис.

– Из деревни Домин? Это церковный приход, не так ли?

Энно Ги вспомнил, как вчера вечером Шюке упоминал эту деревню, когда говорил о найденных в реке трупах.

– А ваша деревня далеко отсюда?

– Отсюда все далеко, святой отец.

Голос Гийемины звучал напряженно. Младшая, Кретьеннотта, по-прежнему молчала, крепко сжимая руку своей подружки.

– Я ищу жилище ризничего, – сказал кюре. – Вы можете мне показать, где его дом?

– Премьерфе? А что вам от него нужно?

– Поговорить с ним. Вы знаете, где он живет?

– Может, и знаем.

– Прекрасно. Тогда проводите меня к нему.

Священник взял маленькую Кретьеннотту за запястье и увлек ее за собой, решив не вести долгих разговоров с девочками. Им ничего не оставалось, кроме как пойти вместе с ним по лабиринту улиц. Энно Ги шагал широко, и девочки едва поспевали за ним, причем им казалось, что из каждого окна за ними кто-то наблюдает.

Ги засыпал девочек вопросами. Кретьеннотта по-прежнему молчала, зато Гийемина охотно отвечала за двоих. Она подробно рассказала священнику о смерти епископа, описав это так, как представляли себе жители города: о загадочном убийце на черном коне и об открывшейся виновности Акена во всех несчастьях, которые обрушились на епархию в последние месяцы. Она слово в слово пересказала все то, что вчера говорили на улицах города.

– Да, кстати, – вдруг сказала она, останавливаясь. – А вы случайно не наш новый епископ?

– Нет, дочь моя, – ответил Ги. – Я не удостоился такой чести.

Улицы были по-прежнему пусты. Гийемина рассказала священнику, что на одного из жителей, которого зовут Гроспарми, вчера вечером, когда он охранял подъезды к городу, напал таинственный убийца епископа, возвращавшийся в город, чтобы довершить свои злодейские дела.

– Как зовут этого человека? – переспросил Ги.

– Гроспарми. Это один из наших точильщиков.

Раны этого точильщика были единственным подтверждением того, что убийца появился в городе. Никто не мог толком объяснить, как он сумел исчезнуть, когда точильщик шел по его следу на въезде в город. Здесь явно не обошлось без нечистой силы. С того самого момента жители с ужасом думали о том, что этот убийца скрывается где-то в их городе.

– А вы, девочки, не боитесь? – спросил священник.

– Нет. Мы приучили себя бояться того, что видим, а не того, о чем слышим.

– Здравая мысль!

Гийемина ничего не ответила. Энно Ги вдруг в упор посмотрел на Кретьеннотту.

– А почему ты со мной не разговариваешь?

– Она вообще больше не разговаривает, – пояснила Гийемина. – Уже более года. Никому пока еще не удавалось заставить ее снова заговорить.

– Не считая тебя. Но вы, конечно же, разговариваете в укромных местах, известных лишь вам двоим. Детские ухищрения просто уму непостижимы.

Гийемина мрачно посмотрела на молодого священника. Тот притворился, что не заметил, как рассердилась старшая из девочек и как слегка улыбнулась младшая.

– Интересно, а для чего вы приехали сюда? – вырвалось у Гийемины.

– Я всего лишь молодой кюре, малышка, – пояснил священник, – и направляюсь в Эртелу. Это мой новый приход.

Лица девочек сразу же стали напряженными. Словоохотливость Гийемины тут же улетучилась.

Они подошли к дому с деревянным навесом, без чердака, стоящему на углу улицы. Его двор, как и дворы других домов, был завален снегом.

– Это здесь. Премьерфе живет в этом доме со своей женой.

– Спасибо, – сказал Ги. – Спасибо вам обоим.

Священник хотел было благословить их, осенив крестным знамением, однако Гийемина вдруг резко схватила его за руку.

– Не нужно, святой отец… Мы знаем, что вы сказали нам неправду.

Ги уставился на девочку, удивленный ее выходкой.

– Эртелу не существует, – выпалила Гийемина. – Это просто старая легенда, которую рассказывают детям, чтобы их напугать или заставить слушаться. Как сказка про Тару или про Эннекена. Это всем известно.

Священник улыбнулся. Но девочка продолжала тараторить:

– Смотрите, как бы и вас не постигла та же участь, что и епископа, и людей из деревни Эртелу. И всех тех, кто забредал в наши земли!

Последнюю фразу Гийемина уже прокричала. Она бросилась прочь, схватив за руку подружку и увлекая ее за собой. Энно Ги посмотрел им вслед: они словно растворились, скрывшись за углом, как две маленькие феи. А еще священник почувствовал на себе чьи-то любопытные взгляды из окон дома.

6

Энно Ги постучал в дверь дома Премьерфе. Дверь резко открылась, и взору священника предстала невысокая дородная женщина с туповатым и явно неприветливым выражением лица. Это была Годильеж, супруга ризничего. Эта женщина отличалась весьма своеобразной внешностью. Все в ней говорило о ее дурном нраве: острые носки обуви; короткие, как у утки, ноги; широкие покатые плечи; низкий лоб, прикрытый синим платком; узкие глазенки; сросшиеся брови. Эта женщина, открывая дверь с таким видом, будто собиралась плюнуть в лицо стоявшему на пороге, замерла, ошеломленная, увидев перед собой незнакомого священника.

– Что вам нужно?

– Я – священник Энно Ги, – ответил кюре. – Я пришел попросить ризничего о помощи.

– Да? Ну конечно же, святой отец! Проходите. Да проходите же!

Недоверчивое выражение лица этой мегеры мгновенно сменилось ханжеским благоговейным почтением. Она стала что-то лепетать, беспрестанно повторяя «святой отец». Усадив Ги за стол и поставив перед ним тарелку с кусочком репы и чашку с теплым молоком, она тем самым, с ее точки зрения, оказала священнику высшие почести, какие только могли быть возданы кому-либо в этом доме. Внутри дом вполне соответствовал этой несуразной толстушке: высота потолка едва превышала рост человека, расставленная кое-как мебель была слишком маленькой, да и вообще все здесь казалось каким-то грубым и старомодным.

Когда женщина позвала своего мужа, по резкому тону ее голоса можно было предположить, что ее супруг, скорее всего, представляет собой покорного тщедушного горемыку. Однако в комнату вошел мужчина бодрого вида и крепкого телосложения. Он шел, пригибаясь, чтобы не задевать потолок головой. Дом был явно построен исходя из габаритов его супруги, а не его самого.

– Вы – ризничий Премьерфе?

– Да, это он, – ответила за Премьерфе его жена.

– Я – священник Энно Ги, меня позвал в вашу епархию епископ, его преосвященство Акен.

Услышав это, супруги тут же переглянулись.

– Да упокоится его душа! – сказала Годильеж.

– Он вызвал меня для работы в новом приходе.

– Это просто прекрасно, – снова вмешалась женщина. – В наших чертовых местах всегда не хватало священников. Его преподобие поступил очень правильно… Да упокоится его душа!

– Брат Шюке сказал мне, что вы – единственный, кто точно знает, где находится эта деревня.

Лица обоих супругов мгновенно стали белыми как снег.

– Мне нужно, чтобы вы проводили меня туда, – продолжал священник. – Причем прямо сегодня.

Супруги снова переглянулись. Эти их переглядывания показались священнику даже забавным.

– Вы знаете, о каком приходе идет речь? – спросил Ги.

– Конечно, – ответила женщина, стараясь, чтобы ее голос звучал твердо. – Но мой муж туда больше не пойдет, святой отец. Извините, если что не так. Это хорошо, что его преосвященство Акен хотел направить священника к тамошним дикарям, но в этом деле придется обойтись без Премьерфе.

– Неужели? Но ведь он ризничий в этой епархии, – напомнил Энно Ги, – и я не вижу, какие у него могут быть основания отказаться отвести священника в его новый приход. Я отправляюсь к этим людям, чтобы возродить в них веру в Христа. Не будет ничего плохого, если вы окажете мне содействие в таком богоугодном деле.

– Нет уж, святой отец, вся эта история просто ужасна! – выпалила женщина. – Поверьте мне, мы достаточно намучились, чтобы говорить так.

– Намучились? – удивился священник.

– С тех пор как Премьерфе слонялся по этим болотам и общался с этими дикарями…

– Ничего подобного! – В первый раз перебил жену Премьерфе. – Я держался от них на расстоянии. Я не подходил ни к кому из них!

– Это уже неважно. Твоих похождений вполне хватило для того, чтобы все местные жители отвернулись от нас. С тех пор как он оттуда возвратился, святой отец, никто с нами больше не разговаривает… От нас шарахаются, как от прокаженных. Соседи перекрыли лазы из нашего дома в их дома. Люди отказываются покупать у нас шерсть и молоко! Как будто мой муж принес оттуда какие-то болезни и проклятия и теперь это по его вине распространяется по всей округе. Люди говорят, что та богом забытая деревушка населена призраками, что все ее жители уже давно умерли и что Премьерфе подхватил на этих смрадных болотах какую-то заразу и совсем потерял рассудок! Издевательства, насмешки, оскорбления! А теперь скажите: пойдет ли он после всего этого туда еще раз? Нет! Он больше не пойдет туда, даже если его попросит об этом сам Папа Римский! Он не пойдет туда, где люди стали такими же мерзкими, как и окружающие их болота. Они грязные и злобные, как дикие звери… Они говорят на непонятном языке. А рыбы? Давай, расскажи ему о рыбах, Премьерфе! Они едят болотных рыб, святой отец! Странных бесформенных рыб, каких раньше никто не видел…

Кусты, деревья, трава – все там отравлено! Поверьте мне, в тех местах поселился сам дьявол! Да-да, дьявол!

– Благодарю вас, мадам, – сказал Энно, – но я уж как-нибудь сам определю, поселился или не поселился дьявол в моем приходе.

– Ну, конечно, сами и определите… А нас даже и не пытайтесь уговаривать: мы все равно не согласимся.

Кюре отпил большой глоток молока.

– Вы не передумаете?

– Ни за что! От всей этой истории у нас одни только неприятности. Поверьте моему слову, святой отец! Я ведь всегда могу определить, что хорошо, а что плохо. У меня есть такая способность.

– Вот как? – сказал Энно Ги, и в его глазах вдруг появился блеск. – Это очень редкий дар. Философы с древних времен безуспешно пытались овладеть подобной мудростью, и до сих пор еще проблема определения различий между Добром и Злом занимает многие пытливые умы. Если вы обладаете подобным талантом, позвольте мне прибегнуть к его помощи.

Затем, будучи весьма искушенным в майевтике,[28]28
  Майевтика – сократовский метод стимулирования мышления и установления истины.


[Закрыть] кюре начал задавать бедной крестьянке вопросы в стиле Сократа. Сама того не замечая, она давала на них ответы, все больше и больше совпадающие с точкой зрения Энно Ги. В конце концов они пришли к единому мнению о необходимости помочь ему попасть в эту деревню, причем супруге ризничего вроде бы даже и не пришлось отрекаться от своих первоначальных заявлений по этому поводу. Тем самым кюре легко, можно сказать играючи, вышел победителем из этого спора.

– В общем, мы договорились, – сказал кюре и затем произнес целую тираду, восхваляющую умственные способности Годильеж.

– На словах – договорились, – вдруг заявила она. – А на деле – нет.

– А что, в этом есть какая-то разница?

– Еще бы! Уж больно у вас все просто. Однако вы мне говорили о Добре и Зле, я же вам говорила о хорошем и плохом, а это не одно и то же.

Своей последней репликой эта необразованная женщина ловко свела на нет все логические умозаключения Платона так же искусно, как это некогда делал его ученик Аристотель.

– Ну хорошо, – сказал Энно Ги, которого весьма позабавил подобный поворот в их беседе. – Надо признаться, я попытался применить в разговоре с вами новый метод ведения споров, который Церковь с некоторых пор навязывает своим приходским священникам. Она называет его «диалог» и настаивает, чтобы мы, священники, пытались находить основу для взаимопонимания между священником и верующим, прежде чем принимать решение по тому или иному вопросу. Никакой грубости, никакого психологического насилия, как это было раньше. Но вы, насколько я вижу, уж слишком самоуверенный человек, чтобы по отношению к вам можно было применять какие-либо новые методы.

– Именно так! – резко сказала Годильеж, еще толком не понимая, к чему ведет кюре, и слегка толкнула локтем своего мужа-простака.

– Стало быть, к вам лучше применять старые методы, известные священникам.

– Да, это так. Оставьте эти пресловутые новые методы для кого-нибудь другого! Мы предпочитаем разговаривать так, как это делали в старину: с помощью слов, которые были понятны еще нашим предкам, без множества хитроумных вопросов и всяческих подвохов, скрывающихся в каждой фразе!

– Я понял.

Энно Ги спокойно допил молоко и поднялся со стула. Поправив свой капюшон, он повернулся к Премьерфе и посмотрел на него сурово и решительно.

– Премьерфе, – сказал кюре безапелляционным тоном, – если ты откажешься отвести меня сегодня же в Эртелу, я добьюсь, чтобы тебя больше не пускали ни в одну из церквей этой епархии. Ты больше не будешь участвовать в таинствах, совершаемых в церкви во имя Господа. Ты не сможешь участвовать и в церковных службах и исповедаться в грехах. Ты будешь отлучен от Церкви и от христианского общества и станешь вне церковных законов. Твои грехи будут накапливаться, и некому будет отпустить тебе их. Когда твоя жизнь подойдет к концу, ты предстанешь перед Божьим судом с грузом непрощенных грехов, и тогда ты очень пожалеешь о том, что отказался сегодня поспособствовать спасению заблудших верующих и не помог священнику, который просил тебя о помощи.

– Но… – пролепетала жена ризничего.

– За этот отказ, Премьерфе, тебе придется расплачиваться и на том свете!

– Но…

– Вы ведь хотели, мадам, чтобы я применил к вам старый метод? – спросил Энно Ги. Его голос вдруг прозвучал абсолютно спокойно. – Извольте!

Кюре повернулся к ризничему.

– Если же ты согласишься проводить меня до моего прихода, я больше не стану от тебя ничего требовать. Мы расстанемся с тобой на подходе к деревне, и ты сможешь вернуться к своей жене.

– Но эти чертовы дикари… – жалобно пробормотал Премьерфе.

– Эти чертовы дикари – уже мое дело, – резко перебил его Энно Ги. – Премьерфе, ты меня понял?

– Да, святой отец.

Священник слегка кивнул ризничему в знак того, что они договорились, и направился к входной двери, не дожидаясь, как отреагирует на такой поворот разговора жена Премьерфе. Та тут же бросила через свое плечо пригоршню черных бобов, суеверно пытаясь тем самым отвести злую судьбу.

Уже на пороге Ги обернулся и спросил:

– А в деревне Эртелу есть церковь?

Премьерфе в нерешительности покосился на жену, однако та вдруг стала смотреть куда-то в сторону, как будто этот разговор ее больше не касался.

– Да, святой отец, – ответил ризничий. – Там есть церковь. Мне даже показалось, что они довольно часто в нее ходят…

– Правда?

Затем Энно Ги попросил объяснить ему, где находится дом Гроспарми.

– Это недалеко отсюда, – сказал Премьерфе. – Дом из красного кирпича, через три улицы от моего дома, если повернуть налево. Вы легко его найдете.

Священник кивнул и отправился восвояси.

7

Ризничий был прав: Энно Ги очень быстро нашел маленький дом из темно-красного кирпича, словно втиснутый между двумя другими, более высокими, зданиями. Все эти строения стояли на краю обрыва.

Следы на снегу перед домом точильщика свидетельствовали о том, что уже многие люди навестили несчастную жертву одетого в черное убийцы.

Завидев молодого священника, прохожие на улицах разворачивались и шли вслед за ним, тихонько о чем-то переговариваясь. Энно Ги не обращал на них ни малейшего внимания. Он вошел в дом Гроспарми, даже не постучав.

Раненый лежал на кровати и стонал. Его правая нога ужасно распухла. Энно Ги накануне, спутав его с очередным грабителем, ударом своего посоха пилигрима сильно повредил ему ногу в районе колена, при этом, по-видимому, был задет один из нервов.

Ксабертен, старенький городской врачеватель, всю ночь ухаживал за точильщиком, применяя всяческие мази и снадобья. Но он так и не смог ни вылечить рану, ни хотя бы ослабить боль.

Осмотрев рану, Энно Ги вытащил из своей сумки листки ююбы, приготовил из них отвар, сорвал с ноги точильщика грязные повязки, намазал рану приготовленным снадобьем и прочел молитву, незнакомую для людей, собравшихся вокруг кровати. Хлопоты незнакомого окружающим священника увенчались тем, что рана начала затягиваться, а покрасневшая вокруг нее кожа – приобретать свой естественный цвет. Лекарство, приготовленное священником, подействовало поразительно быстро. Кое-кто из свидетелей этого чуда на всякий случай перекрестился, а некоторые из собравшихся в доме Гроспарми людей тут же вышли из помещения, чтобы рассказать о произошедшем чуде образовавшейся на улице толпе. Врач-самоучка закончил свое лечение тем, что снял с раны наложенную им повязку со снадобьем, чтобы дать поврежденному месту «подышать».

– Я всегда считал, что нужно дать возможность природе исправить то, что испортил человек, – сказал он. – Наше тело знает, как лечить себя, намного лучше, чем большинство ученых лекарей.

Смысл этого замечания не ускользнул от присутствующих: молодой священник говорил о природе и не говорил о Боге.

Искупив свою вину по отношению к Гроспарми, Энно Ги благословил точильщика и, оставив его отдыхать, направился к дому каноников, не обращая внимания на толпящихся людей и на реплики, которые они бросали ему вслед.

Проходя по улице мимо дома Премьерфе, священник увидел перед воротами высокую гнедую кобылу и прочную на вид повозку. Ризничий готовился к отъезду.