Текст книги "Очарованная душа"

Автор книги: Ромен Роллан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 69 страниц)

Конечно, Марк не мог это знать. Его оберегали от всяких мелочных впечатлений, связанных со смертью. Он видел ее только на некоторых картинах в музее. Цепенея от ужаса, он ощупывал свое тело… Как бы узнать, увидеть? Одно неосторожное слово приоткрыло ему бездну, куда он жаждал заглянуть.

Как-то летним днем он торчал без дела у окна, развлекаясь тем, что ловил мух и обрывал им крылья. Ему смешно было смотреть, как они дрыгают лапками. Он не думал, что делает им больно, он видел в этом просто забаву. Мухи были для него живые игрушки, и их ничего не стоило сломать…

За таким занятием застала его мать и с запальчивостью, которой она никогда не умела обуздывать, схватила за плечи и стала трясти, крича, что он дрянной, мерзкий мальчишка…

– Хорошо было бы, если бы тебе вот так переломали руки? Разве ты не понимаешь, что мухам так же больно, как тебе?

Марк притворно захихикал, но слова матери его поразили. Такая мысль ему и в голову не приходила. Значит, животные чувствуют то же, что и он!.. Он не склонен был жалеть их, но с этих пор он смотрел на них уже другими глазами, внимательно, тревожно и враждебно. Лошадь, свалившаяся на улице… Раздавленная, визжащая собака… Он жадно приглядывался к ним… Желание узнать было так сильно, что заглушало жалость.

Так как за эту гнилую, серую зиму без солнца и морозов мальчик очень похудел и частые простуды, легкие, но предательские, выпили весь румянец с его щек, то к Пасхе Аннета сняла на две недели комнату у крестьян в Бьеврской долине. В комнате этой была только одна широкая кровать, и они с Марком спали на ней вместе. Марку это не очень-то нравилось, но его мнения не спрашивали. Зато весь день он, к своему удовольствию, бывал один: Аннета уезжала в Париж по делам и поручала надзор за мальчиком хозяевам, а те за ним совсем не смотрели. Марк с утра убегал в поле. Он пристально вглядывался во все, ища и в живых существах, и в неодушевленных предметах чего-то, ему не известного, но близко его касающегося, ибо во всем, что совершалось в природе, ему чудилась какая-то незримая связь с его собственным существованием. Раз он, бродя по лесу, услышал издали крики мальчишек. Обычно он не участвовал в их играх, потому что хотел верховодить, но был для этого недостаточно силен. А сейчас его потянуло к ним. Подойдя ближе, он увидел, что пятеро или шестеро мальчиков стоят вокруг искалеченной кошки. Ей кто-то перешиб хребет, и мальчишки забавлялись тем, что переворачивали ее, тыкали в нее палками, всячески мучили. Марк, не раздумывая ни минуты, кинулся на сорванцов и пустил в ход кулаки. Опомнившись от неожиданности, вся орава с гиканьем бросилась тузить его. Марку удалось убежать, но убежал он недалеко – остановился в нескольких шагах и спрятался за дерево. Он стоял, заткнув уши, а уйти не решался… Через минуту-другую он подошел ближе. Озорники подняли его на смех. Они кричали:

– Эй ты, трусишка! Что, испугался? Иди сюда, посмотри, как она околевает!

Он подошел, не желая, чтобы его сочли мокрой курицей. К тому же ему хотелось посмотреть. Животное с наполовину вырванным окровавленным глазом лежало на боку. Задняя часть тела, уже парализованная, была неподвижна, а бок еще вздымался от дыхания. Кошка пыталась приподнять голову и отчаянно хрипела. Она мучилась, а смерть не приходила. Мальчишки корчились от смеха. Марк смотрел молча, словно оцепенев. Вдруг он схватил камень и начал исступленно колотить животное по голове. Хриплый вой пронзил его уши. Но он колотил, колотил все сильнее, как бешеный. Все было кончено, а он еще колотил…

Мальчишки растерянно смотрели на него. Один попробовал пошутить, но Марк, еще сжимая камень в окровавленных пальцах, злобно уставился на него из-под нахмуренных бровей. Он был бледен как смерть, и губы у него дрожали. Мальчики обратились в бегство. Издали до Марка донеслись их смех и пение. Стиснув зубы, он пошел домой. Дома ничего не рассказал. Но ночью, в постели, вдруг вскрикнул. Аннета обняла его. Все его хрупкое тело дрожало…

– Тебе страшный сон приснился? Ну, ну, тише, родной, не бойся!..

А он думал:

«Я ее убил. Теперь я знаю, что такое смерть».

Какое-то жуткое чувство гордости тем, что он теперь знает, видел, что он своими руками отнял жизнь, и еще другое чувство, которого Марк не понимал, – смесь ужаса и влечения, то необъяснимое, что связывает убийцу с его жертвой, пальцы, липкие от крови, – с размозженной головой… Чья это кровь?.. Несчастная кошка перестала дышать. А он, ее убийца, еще переживал ее предсмертные муки…

К счастью, в этом возрасте ум не бывает долго одержим одной и той же мыслью. Мысль, мучившая Марка, стала бы опасна, если бы он сосредоточился на ней. Но другие образы пронеслись через мозг и проветрили его. Все же та мысль оставалась где-то в глубине и время от времени напоминала о себе мрачными вспышками, поднимавшимися в сознании, как тяжелые пузырьки воздуха поднимаются на поверхность ручья с илистого дна. Под мягкой коркой души скрыто твердое ядро: мысль о смерти, о силе, которая уничтожает… «Меня убивают, и я тоже могу убить… Но я не хочу быть убитым…»

Эта гордость, это темное тщеславие укрепляли его, как стальная оковка… Откуда взялась эта сталь в его характере, как не от матери, которую он тем не менее презирал и за несдержанность, и за то, что ее любовью можно было играть? Марк знал, что от нее! Даже в те времена, когда он больше любил Сильвию, потому что она его баловала, он чутьем угадывал, что Аннета выше ее, и, быть может, пытался подражать матери. Но он считал нужным обороняться от захватнических стремлений этой женщины, которая слишком его любит и грозит заполнить собой всю его жизнь. И Марк по-прежнему был настроен против матери и держал ее на расстоянии. В ней он тоже видел врага.

Сильвия исчезла с их горизонта. Озлобление первых месяцев прошло, и она испытывала уже легкие угрызения совести при мысли о сестре, которой, должно быть, трудно теперь живется. Она ожидала, что Аннета обратится к ней за помощью; она не отказала бы ей, но сама предлагать не хотела. Аннета скорее дала бы себя разрезать на куски, чем стала бы просить о чем-нибудь Сильвию. Сестры упорствовали. Встречаясь, они спешили пройти мимо. Но, увидев как-то раз на улице маленькую Одетту с одной из мастериц, Аннета не могла сдержать порыв нежности: она взяла девочку на руки и крепко расцеловала. Сильвия тоже, встретив Марка, когда он шел домой из школы (он сделал вид, что не замечает ее), остановила его и сказала:

– Ты что это, не узнаешь меня?

И, верите ли, этот звереныш сделал каменное лицо и оказал два слова:

– Здравствуй, тетя!

После разрыва матери с Сильвией он самостоятельно сделал некоторые выводы. И, справедливо или нет, счел нужным принять сторону матери…

«My country, right or wrong».[44]44
  Плоха она или хороша, но это моя родина (англ.).


[Закрыть]

У Сильвии от гнева даже дух захватило. Она спросила:

– Ну как у вас, все благополучно?

Марк ответил сухо:

– Да, все в порядке.

Сильвия смотрела, как он уходил, надутый и красный от напряжения. Он был чистенько и прилично одет. Сопляк! «Все в порядке»… Она готова была дать ему затрещину!

То, что Аннета сумела без ее помощи выпутаться из нужды, только усилило досаду Сильвии. Но она не упускала случая узнать что-нибудь о сестре и не отказалась от желания ею командовать. Если не на деле, то хоть мысленно! Ей было известно, какую строгую жизнь ведет Аннета, и она не понимала, зачем та обрекла себя на воздержание. Сильвия достаточно хорошо знала сестру и была уверена, что женщина ее склада не создана для душевного самоограничения и жизни без радостей. Как можно до такой степени насиловать свою природу? Кто принуждает ее к вдовьей жизни? Не нашлось мужа, так ведь немало найдется друзей, которые рады были бы скрасить ей жизнь. Если бы Аннета пошла на это, Сильвия, быть может, меньше уважала бы ее, но сестра стала бы ей ближе.

Не одна Сильвия удивлялась. Аннета и сама не больше Сильвии понимала, что побуждает ее вести монашескую жизнь, откуда этот дикий страх, заставлявший ее избегать не только всякой возможности, но и самой мысли о тех естественных человеческих радостях, которых ей не может запретить никакая религия, никакие законы общественной морали. (В церковную мораль она не верила. И разве она не была сама себе госпожа?).

«Чего я боюсь?»

«Себя самой…»

Инстинкт не обманывал Аннету. Для женщины, обуреваемой страстями, желаниями, слепой чувственностью, не существует беспечных наслаждений, игры без последствий: малейший толчок может отдать ее в жертву силам, с которыми она уже не сможет совладать. Аннета помнила, какое нравственное потрясение вызвали в ней когда-то ее короткие столкновения с любовью. А сейчас ей грозила еще большая опасность! Сейчас она не устояла бы. Стоило ей дать себе волю, и страсть захватила бы ее всю, не оставив места вере, которая ей так была нужна… Какая вера? Вера в себя. Не гордость, нет, а вера в то непостижимое, то божественное, что заложено в душу и что она хотела неоскверненным передать сыну. Аннета понимала, что такая женщина, как она, если для нее исключена жизнь брачная с ее строгой упорядоченностью, должна выбирать одно из двух: либо полное нравственное самообуздание, либо полную покорность своим чувственным инстинктам. Все или ничего… Ну, тогда ничего!

Однако, вопреки этой гордой решимости, вот уже несколько месяцев на Аннету находили приступы злой, хватающей за горло тоски, когда она говорила себе:

«Даром пропадает жизнь!»

Опять на ее горизонте появился Марсель Франк.

Случай столкнул его с Аннетой. Он о ней давно уже не думал, но и не забыл ее. За это время у него было немало любовных похождений. Они не оставили глубокого следа в его податливом сердце, – только мелкие морщинки вокруг лукавых глаз, словно следы коготков, да некоторую усталость и благодушное презрение к этим легким победам и к самому победителю. Как только он снова увидел Аннету, он испытал то знакомое ему по прошлым встречам впечатление душевной свежести и твердости, которое странным образом привлекало к ней этого пресыщенного скептика. Он внимательно изучал ее лицо: да, видимо, и для нее тоже эти годы не прошли даром! В глубине ее глаз мерцало что-то затаенное, след душевных потрясений. Но она казалась теперь спокойнее и увереннее в себе. И Франку снова стало жаль, что такая славная и здоровая духом подруга уже два раза ускользнула от него. Впрочем, еще не поздно! Никогда, казалось, они с Аннетой не были так близки к тому, чтобы найти общий язык.

Ни о чем ее не расспрашивая, Марсель сумел узнать все о ее занятиях и материальном положении. Скоро он предложил ей довольно хорошо оплачиваемую работу: нужно было составить картотеку для каталога одной частной библиотеки, которую ему было поручено привести в порядок. Таким образом, у Марселя появился естественный предлог для того, чтобы проводить с Аннетой несколько часов в неделю. Они умудрялись и работать и беседовать одновременно. Между ними быстро установилась прежняя дружеская близость.

Марсель не спрашивал Аннету, как она жила все эти годы. Он рассказывал о себе, и это был лучший способ вызвать ее на откровенность, узнать ее мысли. Неистощимой темой разговора были его любовные похождения. Воспоминания о них тешили Марселя, и он охотно делился ими с Аннетой, а она слушала, забавлялась, иной раз слегка журила его. Марсель первый готов был посмеяться над собой, как смеялся над всем на свете. Смеялась и Аннета, слушая его нескромные признания, – в этом, как и во всем, что не касалось ее самой, проявлялось ее свободомыслие. А Марсель понимал ее иначе. Ему нравились ее веселый, живой ум и ее снисходительность. Он не находил в ней и следа прежней чопорности в вопросах морали, нетерпимости молодой девушки, кругозор которой ограничен ее добродетелью. В то время как они с Аннетой состязались в иронических суждениях, он думал: «Как чудесно было бы привязать к себе навсегда этого умного друга, делить с ней все, что еще предстоит в жизни!.. В какой форме? Да в какой ей будет угодно! Любовница, жена – пусть решает сама!» Марсель был человек без предрассудков. Он не придавал значения тому, что Аннета родила «незаконного» ребенка. И так же мало интересовало его, были ли у нее и после этого какие-нибудь романы. Он не стал бы ей докучать требовательностью и слежкой. Ее интимная жизнь не возбуждала в нем любопытства – у каждого могут быть свои тайны, каждый имеет право на известную свободу! Ему нужно было от Аннеты только одно: чтобы в их совместной жизни она была всегда весела и рассудительна, была ему добрым товарищем, делила его интересы и удовольствия (а под удовольствиями он разумел все: умственную жизнь; любовь и все остальное).

Марсель так много об этом думал, что, наконец, высказал Аннете свои мысли. Это было однажды вечером в библиотеке, когда они заканчивали работу и заходящее солнце сквозь деревья старого сада золотило коричневые переплеты книг. Аннета очень удивилась. Как, он опять о том же? Разве с этим еще не кончено?

– Друг мой, как это мило с вашей стороны! – сказала она. – Но не надо больше об этом думать.

– Нет, надо! – возразил Марсель. – А почему, собственно, не думать?

«А в самом деле, почему? – подумала Аннета. – Мне так приятно болтать с ним… Нет, нет это невозможно! Об этом не может быть и речи…»

Марсель сидит прямо против нее, по другую сторону стола, и его белокурая бородка освещена солнцем. Потянувшись через стол, он берет руки Аннеты в свои и говорит:

– Ну, подумайте пять минут, хорошо? Я больше ничего вам не скажу…

Мы друг друга знаем… сколько лет уже? Двенадцать? Или пятнадцать? Значит, мне не нужно ничего объяснять. Все, что я мог бы сказать, вам и так понятно.

Аннета не пытается отнять руки, она улыбается и смотрит на Марселя.

Ясный взгляд ее устремлен на него, но Марселю не удается перехватить этот взгляд, потому что он уже где-то далеко. Аннета смотрит теперь внутрь себя. Она размышляет.

«Почему об этом нечего и думать?.. Обо всем следует думать! Почему это невозможно? Он мне не противен… Он красив, обаятелен, он довольно добрый, умный и приятный человек… Как мне легко жилось бы!.. Но ведь я не смогу жить, как он, жить с ним… Он людям нравится, и ему все на свете нравится, но он ничего не уважает: ни мужчин, ни женщин, ни любовь, ни Аннету…» (Она думала сейчас о себе, как о ком-то постороннем.) «Конечно, он не скупится на тонкие знаки внимания и светской почтительности, и, может быть, это как раз и доказывает его расположение ко мне… Но что этот милый скептик принимает всерьез? Он совсем не верит в человека и упивается своим неверием. Он ведет счет человеческим слабостям со снисходительным любопытством соглядатая. Я думаю, он был бы разочарован, если бы в один прекрасный день убедился, что человека есть за что уважать… Славный малый! Да, жизнь с ним была бы легкой, такой легкой, что потеряла бы для меня смысл…»

Дальше ей уже не хватает слов для выражения мыслей. Но мысли текут, хотя и не укладываются в слова, и решение крепнет.

Марсель выпустил ее руки. Он чувствует, что проиграл. Встав, он отходит к окну и, прислонясь к раме, с философским спокойствием закуривает папиросу. Он стоит за спиной Аннеты и наблюдает за ней. А она сидит неподвижно, не снимая со стола вытянутых рук, как будто Марсель все еще перед ней. Марсель видит ее красивые золотистые волосы, круглые плечи…

Все потеряно… И для кого же, для чего она бережет себя? Для какой-нибудь новой глупости, вроде истории с Бриссо?.. Нет, он знает, что сердце Аннеты не занято… Так в чем же дело? Ведь не каменная она! Ведь есть же у нее потребность любить и быть любимой!

Но у Аннеты сильнее всего потребность верить… Верить в то, что делаешь, к чему стремишься, чего ищешь или о чем мечтаешь. Несмотря на все разочарования, верить в себя и в жизнь!.. А Марсель убивает уважение ко всему. Аннете легче было бы утратить уважение людей, чем самой потерять веру в жизнь. Ведь только в ней она черпает силы. А без действенной силы Аннета ничто. Пассивное счастье для нее смерть. Самое существенное различие между людьми заключается в том, что одни в жизни активны, другие пассивны. А из всех видов пассивности самой страшной в глазах Аннеты была пассивность ума, который, подобно уму Марселя Франка, блаженно успокоился в неверии и, не тревожа себя больше сомнениями, с наслаждением отдается безучастию, ведущему в Ничто… «Да, это не самоубийство!.. – думает Аннета. – Нет, я не согласна… Что меня ждет впереди? Быть может, я не узнаю ни счастья, ни полного удовлетворения. Быть может, жизнь моя будет неудачна. Но, удачна она или нет, в ней есть порыв, стремление к цели!.. К неведомой? Обманчивой, быть может? Ну что же! Стремление ведь не иллюзия! И пусть я упаду на пути – только бы упасть на своем пути!..»

Аннета вдруг заметила, что оба они уже давно молчат и что Франка нет на месте. Она обернулась и, увидев его, с улыбкой встала.

– Простите меня. Марсель, милый! И пусть все останется, как есть!

Быть друзьями – это так хорошо!

– А по-другому не лучше? Она покачала головой: нет!

– Та-а-к… – протянул Марсель. – Вот я и в третий раз провалился на экзамене!

Аннета расхохоталась и, подойдя к нему, сказала лукаво:

– Хотите получить то, в чем я вам отказала на втором экзамене?

Обхватив руками шею Марселя, она целует его… Он нежен, этот поцелуй… Но ошибиться невозможно, он только дружеский…

И Марсель не обманывает себя. Он говорит:

– Ну что же, есть еще надежда, что лет через двадцать я получу то, в чем мне было отказано на третьем.

– Нет, – со смехом возразила Аннета. – Есть предельный возраст! Женитесь, мой милый! Вам стоит лишь выбрать: все женщины этого ждут.

– Только не вы!

– Я останусь старым холостяком.

– Вот увидите, судьба вас накажет, и вы выйдете замуж, когда вам стукнет пятьдесят.

– «Брат, надо умирать»… А до тех пор…

– До тех пор будете жить монахиней?..

– А знаете, в такой жизни есть своя прелесть…

Слова Аннеты о прелестях ее монашеской жизни были чистейшим фанфаронством. Вовсе не так уж хороша была эта жизнь, и Аннете часто бывало в ней тесно. Монахине такого сорта мало управлять одним монастырем и поклоняться одному богу. Монастырь Аннеты был ограничен стенами квартирки на шестом этаже, единственным богом ее был ребенок. Это было так мало и в то же время так безмерно много! Аннету это не удовлетворяло, но она пополняла нехватку мечтами. Этого добра у нее было достаточно. Повседневная жизнь ее казалась пуританской и бедной, но она вознаграждала себя в жизни воображаемой. Тут, в тиши, ничем не нарушаемое, длилось вечное Очарование.

Но как проникнуть вслед за ним в тайники души человеческой? Мечта ведь соткана не из слов; а чтобы другие тебя поняли, чтобы самому понять себя, нужно пользоваться словами, этой тяжелой и клейкой массой, которая сразу высыхает на пальцах!.. Аннета тоже, чтобы понять то, что происходило в ней, бывала иногда вынуждена тихонько пересказывать себе словами свои грезы. Такого рода пересказы неточны, их даже переделкой назвать нельзя: они подменяют мечту, но никак не отображают ее. Мозг, неспособный настигнуть душу в ее взлете, сочиняет сказки, и сказки его занимают, однако они дают обманчивое представление об этой великой феерии или внутренней драме…

Необозримое водное пространство, затопленная до краев долина, безбрежные реки огня, воды, облаков. Здесь еще смешаны все стихии, и тысячи течений перепутаны, как волосы, но единая сила свивает и развивает их длинные темные пряди, усеянные бликами света. Такова неуемная сила души человеческой, и безмолвный пастух. Желание, властитель миров, гонит стадо ее грез на туманные пастбища Надежды. А непреодолимая сила тяготения увлекает их вниз по скату, то крутому, то предательски незаметному, и жадная бездна поглощает их.

Аннета ощущает в себе течение очарованной реки, наматывает и разматывает сплетения ее извилистых струй, отдается этому течению, играет с коварной силой, которая ее уносит… Когда же разум, внезапно пробудившись, пытается направлять эту игру, то Аннета, оторванная от своей грезы, уже ищет другую, чтобы в нее уйти. И вот она мудро создает ее из запечатлевшихся в памяти мгновений своей жизни, из образов прошлого, из романа, уже пережитого, или того, который, быть может, еще суждено пережить… И Аннета как будто верит, что великая Мечта продолжается. Но в то же время знает, что она улетела. Это ее не волнует. Как евангельский жених, Мечта вернется в час, когда ее не ждут.

Сколько есть женских душ, которые, подобно душе Аннеты, проявляют свои скрытые силы и устремления лишь в этой внутренней жизни грез! Тот, кто сумеет читать в их глубине, откроет там темные страсти, восторги, видения бездны. А между тем в мирном течении будней эти женщины – добродетельные мещанки, занятые своими делами, холодные, рассудительные, владеющие собой и даже в силу внутренней реакции (иногда слишком резкой, как у Аннеты), щеголяющие перед своими учениками или детьми холодной рассудочностью и склонностью к нравоучениям.

Но сын Аннеты не даст себя провести. Нет, этого мальчика ей не обмануть! У него зоркие глаза. Он умеет читать то, что кроется под словами.

И он тоже любит мечтать. Каждый день бывают часы, когда он чувствует себя королем: он один в квартире, наедине со своими мечтами. Аннета, – как всегда, неосторожная, – легкомысленно оставляет в распоряжении ребенка кучу сохранившихся у нее книг из библиотеки деда и ее собственной. Тут есть все, что хочешь. Вот уже несколько лет, как у Аннеты нет времени совершать набеги на книжные полки. Этим занимается ее маленький сын.

Каждый день по возвращении из лицея, когда матери нет дома, он отправляется на охоту. Марк читает беспорядочно, что попадается под руку. Он рано научился читать быстро, очень быстро и галопом мчится по страницам в погоне за дичью. Это чтение очень мешает его школьным занятиям, и он считается плохим учеником, рассеянным, – он не знает уроков и небрежно относится к своим обязанностям. Учитель был бы очень удивлен, если бы юный браконьер рассказал ему, что глаза его добыли на охоте в заповедных лесах. Ему попадаются на полках и «классики», но здесь у них совсем иной аромат, чем в школе. Все, что Марк таким образом собирает на свободе в новом для него мире, имеет вкус чудесного запретного плода. Тут нет пока ничего, что могло бы загрязнить его воображение или даже грубо просветить его насчет некоторых вещей. В опасных местах глаза мальчика загораются, но бегут дальше, не замечая в западне приманки, тревожащей плотские инстинкты. Он беззаботно счастлив, горячее дыхание жизни обдает его лицо, и в этом лесу книг ноздри его чуют увлекательную опасность, извечную борьбу: любовь…

Любовь… Но что такое любовь для десятилетнего ребенка? Все то счастье, которого еще нет, но которое будет, и он его возьмет… Какое же оно будет? Из обрывков того, что он видел и читал, мальчик пытается создать его в своем воображении. Он не видит ничего – и видит все. Он хочет все. Все иметь. Все любить. (Быть любимым – вот в чем для него истинный смысл любви: «Я люблю себя. И меня должны любить… Но кто?..»).

То, что он хранит в памяти, ничуть не помогает ему. Все это слишком близко и потому неясно видно. В его возрасте прошлого еще не существует или оно так незначительно! Для него существует лишь настоящее – тема с тысячью вариаций…

Настоящее? Мальчик поднимает глаза и видит мать. За круглым столом, при жарком свете керосиновой лампы они сидят вдвоем. Вечером после обеда Марк учит (предполагается, что учит) уроки на завтра. Аннета чинит платье. Ни он, ни она не думают о том, что делают. Они отдаются привычной работе воображения, всегда готового им служить. Мечты текут, и Аннету уносит течением. А мальчик глядит на замечтавшуюся мать… Наблюдать за ней интересно, гораздо интереснее, чем учить уроки!..

Казалось, Марк не видит того, что происходит вокруг все эти годы, и не должен понимать переживания матери. А между тем от него ничто не ускользало! Любовь Жюльена к Аннете, любовь ее к Жюльену – все это он смутно угадывал. И, бессознательно ревнуя мать, радовался неудачному концу ее романа, как маленький каннибал, пляшущий вокруг столба пыток.

Мать осталась за ним. Это его собственность! Значит, он дорожил ею? Да, начал дорожить с тех пор, как другой хотел ее отнять у него. Он всматривался в нее – в ее глаза, губы, руки. Он упивался каждой черточкой со свойственной детям способностью находить в какой-нибудь детали целый мир… И не всегда они ошибаются… Тень от ресниц, изгиб рта были для него таинственными необозримыми ландшафтами, зачаровавшими душу. Взгляд его, как пчелка, порхал над полуоткрытым ртом Аннеты, влетал в эту алую дверь, вылетал обратно… Увлеченный исследованием, Марк забывал о той, кого изучал… На него находило блаженное оцепенение… Очнувшись от него, он вспоминал (брр!) о завтрашних уроках, о каком-нибудь нелюбимом товарище, о плохой отметке, которую скрыл от матери… А там опять его зачаровывал свет лампы в полумраке, тишина их комнаты среди гудевшего Парижа, ощущение, словно он на островке или плывет в лодке по морю в сладком ожидании берегов и того, что он там найдет, что увезет в своей лодке. В эту лодку, нагруженную сокровищами его надежд, всем тем, что он отвоюет у жизни, маленький викинг сажал и свою мать с ее изогнутыми бровями и красивыми пушистыми волосами… Как она вдруг становилась ему мила! Пылкость влюбленного соединялась в нем с божественной детской невинностью… По ночам он не спал, прислушиваясь к дыханию Аннеты… Эта таинственная жизнь волновала, захватывала его…

Так грезят они оба. Но Аннета уже в открытом море и привыкла к долгим плаваниям, а Марк только что отчалил, и все для него ново. И потому, что все для него ново, он вглядывается пристальнее и часто видит дальше матери. У него бывают моменты удивительной серьезности. Правда, они недолги. Как у животных, его напряженно-внимательный взгляд вдруг начинает блуждать: он уже не видит никого! Но в те минуты, когда он сосредоточивает всю непочатую силу внимания и любви на матери, своей единственной подруге, замкнутой вместе с ним в этой знойной тишине. Он весь пропитывается ароматом ее души, он угадывает, не понимая, малейший ее трепет, и бывает минута озарения, когда он касается ее тайн.

Он скоро потеряет ключ к сердцу Аннеты. Пропадет интерес, а с ним и способность видеть. В душе ребенка борются свет и тень: свет – изнутри, тень – извне. Когда тело развивается, тень растет вместе с ним и заслоняет свет. Человек тянется вверх – и отворачивается от солнца. Он более всего кажется ребенком, когда в нем меньше всего детского. Когда он вырастает, его внутреннее зрение становится ограниченным. Сейчас Марк, нимало того не подозревая, еще обладал волшебной способностью ясновидения.

Никогда мать не была так близка ему, как в эту пору жизни. И должно было пройти много лет, прежде чем он снова ощутил такую же близость к ней.

Но сейчас влечение к матери победило в нем недоверие. Он не противился больше порывам нежности, заставлявшим его вдруг бросаться к ней на шею, приниматься лицом к ее груди. Аннета с восторгом убеждалась, что сын любит ее. А она уже потеряла было надежду на это…

Прошло несколько месяцев, упоительных, как юная и счастливая любовь.

Медовый месяц близости между матерью и сыном. Любовь эта, плотская, как всякая любовь, была безгрешной и божественно чистой. Живая роза…

Оно проходит, оно миновало, это неповторимо прекрасное время… Миновали годы тесной близости, замкнутой жизни вдвоем, строгой внутренней дисциплины. Щедрые годы… Аннета – в расцвете сил, безмятежная, непокоренная. Ребенок – во всем блеске и прелести своего детского мирка.

Но достаточно легкого колебания воздуха, чтобы нарушить гармонию душ.

Плотно ли заперты двери?..

Как-то воскресным утром Аннета была дома одна – Марк ушел с товарищем в Люксембургский сад играть в мяч. Аннета ничего не делала: она была рада, что в свободный день можно посидеть в кресле молча, не двигаясь.

Мысли ее перескакивали с одного на другое, и она покорно и устало отдавалась их течению. Постучали в дверь. Ей не хотелось открывать. Нарушить этот час покоя?.. Она не двинулась с места. Постучали еще раз, потом стали настойчиво звонить. Аннета неохотно поднялась, отперла дверь…

Сильвия! Они не виделись уже много месяцев… Первым чувством Аннеты была радость, и на ее сердечное приветствие Сильвия ответила тем же. Но затем они вспомнили старые обиды, вспомнили о своих натянутых отношениях, и обе смутились. Пошли вежливые вопросы о здоровье. Сестры по-прежнему говорили друг другу «ты», и тон разговора был такой же, как прежде, но не было прежней сердечности. Аннета думала: «Зачем она пришла? Что ей нужно?» А Сильвия не торопилась объяснить причину своего посещения. Болтая о том о сем, она, казалось, была занята какой-то тайной мыслью, которую не хотела высказать сразу. Но в конце концов все выяснилось.

Сильвия неожиданно сказала:

– Аннета, давай кончим это! Обе мы виноваты.

Но Аннета была горда и не признавала за собой вины. Уверенная – слишком уверенная – в своей правоте и не склонная забывать несправедливость, она сказала:

– Нет, я тебя ничем не обидела.

Сильвии не понравилось, что, хотя она сделала первый шаг, Аннета не идет ей навстречу. Она сказала с раздражением:

– Когда человек виноват, надо по крайней мере иметь мужество в этом сознаться.

– Виновата не я, а ты, – упрямо возразила Аннета.

Тут Сильвия окончательно рассердилась и в сердцах выложила все свои старые претензии. Аннета отвечала ей заносчиво. Они уже готовы были высказать друг другу самые жестокие истины. Сильвия, не отличавшаяся терпением, поднялась, собираясь уйти, но снова села и сказала:

– Деревянная башка! Никак не заставишь ее сознаться, что она не права!

– С какой стати я буду говорить не правду! – возразила неумолимая Аннета.

– Могла бы согласиться хоть из вежливости, чтобы не я одна оказалась во всем виновата!

Обе расхохотались.

Теперь они смотрели друг на друга уже весело и примиренно. Сильвия скорчила гримасу, Аннета ей подмигнула. Но обе еще не сложили оружия.

– Чертовка! – сказала Сильвия.

– Я ни в чем не виновата, – повторила Аннета. – Это ты…

– Ладно, не будем начинать все сначала!.. Слушай, я тебе скажу откровенно: права я или нет, я не пришла бы сюда по собственному почину. Я тоже не из забывчивых!..

И опять, полусмеясь, полусерьезно, со смесью злости и шутливости, она начала ревниво уверять, что Аннета хотела вскружить голову ее мужу. Аннета только плечами пожала.

– Словом, можешь мне поверить, я не пришла бы к тебе по своей воле! – заключила Сильвия.