Текст книги "Грон. Трилогия"

Автор книги: Роман Злотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 70 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]

– Может, потому, что он карлик?

Грон узнал это от своих агентов. Он решил, что вскоре на ферме появится новый либо старый хозяин. Однако прошла четверть, другая, но никто не появлялся. Потом кончились деньги. Грон поехал в Роул, надеясь отыскать кого-нибудь из душеприказчиков караванщика, но никого не нашел. Зато, заскочив в знакомую забегаловку, он нашел там Комара. Тот был в стельку пьян, небрит и грязен. Грон присел за его стол и подозвал слугу:

– Скажи-ка, братец, давно этот пьяница здесь торчит?

Слуга мрачно посмотрел на Комара и мрачно поморщился:

– А нам чего, плати да пей, а у этого пока еще деньги водятся.

– Слушай, я ж тебя не о том спросил.

– Так почитай уже четыре луны.

Грон прикинул – Комар прописался в этой забегаловке практически в то время, когда он был вынужден покинуть гимнасиум. Тут кто-то хлопнул и его по спине:

– Грон, вот чудеса.

Он обернулся. Это был Улмир. Студент присел рядом и с тяжелым вздохом кивнул на Комара:

– Вот видишь. С того момента, как его вышибли, пьет не переставая.

– А его-то за что?

– Все за то же. – Улмир виновато потупил глаза. – Это я виноват. А меня оставили.

– В чем?

– Ну если б я не бросился на Ульсиноя…

– То чуть позже он все равно бросился бы на меня, – закончил за него Грон. – Но почему Комар?

– Это все Ульсиной. Когда ты проучил слуг стратигария, тот рассвирепел. А Ульсиной нашептал отцу, что мы в тот вечер были с тобой. Меня выкинуть не удалось, я – сын Всадника. А Комар – сын купца, и, когда стратигарий пригрозил подать жалобу базиллиусу, приор вынужден был его исключить. А Комар боится возвратиться домой. Его отец дал денег на учебу с условием, что это будет часть его наследства. Остальную он должен был получить, когда закончит гимнасиум.

Грон кивнул и поднялся. Взвалив на плечо бесчувственное тело, он направился к выходу. Улмир последовал за ним.

– Куда ты его несешь?

Грон перекинул Комара через седло своей лошади.

– У меня ферма недалеко от Роула. Отвезу его туда и приведу в чувство.

– Да ты что? – удивился Улмир. – На какие же деньги ты ее купил?

Грон усмехнулся:

– Ну, моя она постольку, поскольку никому больше не нужна. Новый владелец был убит в том самом караване, а старый исчез.

Улмир кивнул. О судьбе каравана знала каждая собака в Роуле, так что других объяснений не требовалось.

Так Комар оказался на ферме. Через пару дней, когда он немного очухался, Грон поднял его рано утром и выволок во двор, где без лишних слов окатил ледяной водой из колодца, а после плотного завтрака поволок с собой к загонам для лошадей. Тот со стонами и охами прокорячился с Гроном до позднего вечера и шумно поклялся, что теперь он к загонам для лошадей ни ногой. Но утром Грон вновь поволок его туда же. Так продолжалось целую четверть. Наконец Грон решил, что Комар сумеет некоторое время справляться один. Поэтому однажды утром он разбудил его необычайно рано, уже одетый в походную одежду.

– Вставай, лежебока.

Тот простонал:

– О, это опять ты, мучитель. – Потом открыл глаза и сел на постели. – Куда это ты?

– Мне надо уехать. На луну-полторы. Ты остаешься один. Завтрак на столе.

Пока Комар хлопал глазами, Грон вышел из дома, сел на лошадь и был таков.

Он вернулся через луну с деньгами и всем тем, что спрятал в ущелье, а также с Эреей, Строном, Норном и табуном в сорок лошадей.

Грон поднялся и вышел из комнаты. Эрея и Норн загоняли отобранных венетом лошадей в отдельный загон. За два с половиной года Грон создал себе имя, и многие приезжали издалека специально за его лошадьми. Как, например, сегодняшний покупатель. Грон прекрасно понимал, что майоранскую породу можно было бы найти и гораздо ближе, но на тех лошадях не стояло бы клеймо его табуна. Из загона вышел Комар и, посмотрев на Эрею, расплылся в улыбке.

Когда Грон вернулся с девушкой и остальными, Комар был на грани взрыва. Он никогда не был особенно близок к обязанностям конюха, а стажировки у Грона длительностью всего в одну четверть оказалось явно маловато. Поэтому все хозяйство висело на волоске. Когда Грон вошел в комнату, Комар вскочил из-за стола и заорал:

– Ну знаешь ли!..

И в этот момент вошла Эрея. Комар поперхнулся. А девушка окинула изрядно загаженную комнату, привычно скинула одежду и принялась за уборку. Комар ошарашенно смотрел, как она, нагая, наводит порядок, потом покраснел и отвернулся. Вечером он зажал Грона в угол и спросил:

– Как зовут эту чаровницу?

– Эрея.

– А кто она тем лохматым?

– Сестра.

– Надо же, – удивился Комар и задумался. – Слушай, ты не против, если я начну оказывать ей знаки внимания?

Грон рассмеялся:

– Нет, дружище, буду только рад.

Комар довольно кивнул и принялся за дело. Через полгода он привел ее к подножию богини.

Грон поднялся. Следовало собраться в дорогу. Все необходимое было уложено еще утром, оставалось упаковать кое-какие продукты. Грон достал котомку и начал укладываться. Вновь накатили воспоминания…

Он регулярно наведывался в Роул и заходил к приору. Улмир блестяще закончил гимнасиум и уехал в Эллор со школьным караваном. Да так там и остался. А их отношения с приором перешли в настоящую дружбу. Грон жил спокойной, размеренной жизнью, запрятав глубоко внутрь всякие юношеские бредни о переделке этого мира. Ему иногда даже казалось, что все, что случилось на Тамарисе, Аккуме и по дороге в Роул, произошло вовсе не с ним. А он всегда жил на этой ферме и продавал лошадей. Впереди была вся жизнь, и он собирался прожить ее в мире и покое. Но однажды, две четверти назад, он приехал в Роул и застал приора взволнованным.

– Меня спрашивали о тебе, Грон.

Грон привычно пожал плечами. Его имя стало достаточно известным в последнее время. В частности, среди торговцев лошадьми.

– И кто же?

– Карлик.

Грон почувствовал, как сердце словно сжали ледяные тиски. В памяти будто вспыхнуло: таверна, стол, за которым сидят хозяин, мужик и два его сына. Потом Роул и маленькая фигура в толпе. А потом слух о карлике, приказавшем разбойникам убить весь караван.

– Что его интересовало? – спросил он хриплым от волнения голосом.

– Он спросил, не является ли известный торговец лошадьми Грон тем самым слугой, что некоторое время жил у нас в гимнасиуме года два назад.

– И что же?

Приор огорченно покачал головой:

– Я сказал, что нет. Но мне показалось, что его не интересовал мой ответ. Он смотрел, как я отреагирую на имя.

Грон сосредоточенно кивнул. Вот оно. Это тот, кто что-то о нем знает. Знает и хочет его убить. Он горько усмехнулся. Что ж, опять прощай спокойная жизнь. Но сейчас он не один, он в ответе за Комара, Эрею, за ее братьев, за всех тех, кого он втянул в круг своей жизни.

– О чем ты думаешь?

Грон вздрогнул и посмотрел на приора:

– Если он появится опять, расскажите ему, где меня найти.

– Ты считаешь, что это необходимо?

– Да, – ответил Грон и вышел из комнаты.

Этой же ночью он занял укромное место у дороги на Роул, милях в двух от фермы. Наведываться туда каждую ночь пришлось целых пол-луны, но в конце концов его ожидание было вознаграждено. Карлик приехал на осле. Прямо напротив того места, где притаился Грон, он слез с осла, отвел его в глубь леса, на противоположную от Грона сторону дороги, и дальше двинулся пешком. Грон подождал с полчаса, потом подобрался к ослу и обыскал поклажу. Некоторые вещички его очень заинтересовали, но объяснить их значение мог только хозяин. Грон вытащил все из кошеля и насовал туда камней и куски дерева. Потом спутал ноги ослу, замаскировался рядом и принялся ждать.

Хозяин появился только через три часа. Он торопливо подбежал к ослу, распутал узду и, запрыгнув верхом, ударил каблуками. Осел заревел и скакнул, подбросив спутанные ноги. Карлик, не ожидавший такого оборота, рухнул на землю. В следующее мгновение Грон оказался верхом на нем и приставил к горлу лезвие кинжала. Минуту они смотрели друг на друга. Грон с каким-то ледяным, безжалостным спокойствием, а карлик мелко дрожал. Потом Грон разлепил одеревеневшие от ненависти губы и произнес:

– Меня зовут Грон.

Карлик продолжал дрожать. Грон вновь заговорил:

– Вежливые люди представляются, а невежливых я не люблю. Я надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать? – И он слегка надавил кинжалом.

Карлик судорожно всхлипнул и произнес дрожащим голоском:

– Я – брат Эвер из Тамариса.

Грон присвистнул: так вон откуда веревочка вьется.

– Зачем ты пытаешься меня убить?

– Я не…

Грон надавил чуть сильнее.

– Не ври.

Карлик нервно сглотнул и прохрипел:

– Ты – Измененный.

Грон понимающе кивнул. Все, как он предполагал. Этот карлик знает, кто он такой.

– Ну и чей же ты брат, Эвер?

Карлик вновь захрипел, Грон чуть ослабил нажим кинжала.

– Так зовут посвященных.

– И все-таки почему ты пытаешься меня убить? Что я сделал тебе плохого?

Карлик отчаянно замотал головой:

– Не мне, нашему миру. Ты несешь грязное знание, смущаешь сердца людей, ты можешь осквернить этот мир.

Грон расхохотался, но в его смехе чувствовалась горечь. Наконец он встретился с теми, кто мог ему кое-что объяснить. Но оказалось, что они желают видеть его только в виде трупа. Что ж, значит, в отличие от Земли, на этой чешуйке Змея миров пригрелись паразиты, которым в любом нарушении статуса-кво чудилась угроза их вонючей власти. Впрочем, подобных всегда хватало и на Земле. Грон резко оборвал смех.

– Осквернить? Знанием?! Что за чепуха! – Он немного успокоился. – Ну ладно, если вам нравится так считать, то пусть так и будет. Но если я пообещаю, что буду сидеть в Роуле тише воды и ниже травы и заниматься торговлей лошадьми, вы оставите меня в покое?

Карлик молчал.

– Значит, нет. А если я тебя убью?

Карлика начала бить судорога. Грон понял, что он на грани того, чтобы отдать концы. Грон убрал руку с кинжалом и поднялся.

– В том, своем мире я был человеком, которому часто поручалось сотворить невозможное. В этом я хотел избежать таких забот. Не получилось. – Он кивнул на осла. – На первый раз я тебя отпускаю. Отпускаю для того, чтобы ты передал своим хозяевам, что они получат полной мерой то, чего боятся. А если они попытаются мне помешать, я займусь и ими. Завтра я покину ферму и отправлюсь по Ооконе, и никто не остановит меня.

Он повернулся и побежал к ферме…

…Грон вздохнул и тряхнул головой, отгоняя воспоминания, потом взял тючок с непонятными штуками из кошеля карлика, туго свернутый вьюк и котомку и пошел к конюшне.

Закат застал его уже в семи милях от фермы, по дороге на Эллор. Он ехал выполнять свои обещания.

Маленький человечек сидел в центре Места власти и с ужасом и отчаянием смотрел внутрь развязанного кожаного кошеля. Он бежал от Измененного, объятый страхом и смятением. Ни один Измененный за последние три Эпохи не прожил так долго, и ни один за последнюю тысячу лет не смог встретиться с посвященным, кроме последней встречи в его жизни. Человечек оглянулся по сторонам, словно священные вещи могли вдруг появиться где-то на краю поляны. Но, конечно, ничего этого не случилось. Он сдавленно всхлипнул и вскочил на ноги. Все кончено – эту землю уже не спасти. Грязное знание, распространяя зловоние, будет проникать в ее поры и поражать умы и сердца этих людей. Маленький человек стиснул зубы. Что ж, когда тело получает кровоточащую рану, загрязненную гноем, то умелый лекарь выжигает ее каленым железом. И если для этого потребуется стереть с лица земли целые народы, это будет сделано. Карлик злобно пнул кошель ногой и бросился с поляны. Он отринул память о прошлых неудачах, о потерянном времени и угрозах Измененного, он шел убивать.

Часть III
ВОИН

К полудню ишачий загон освободился. Когда последние продавцы торопливо гнали свой орущий и брыкающийся товар по крутой Пивиниевой дороге, подальше от рынка, в загоне начали появляться первые кандидаты. На базаре уже пол-луны было известно, что сегодня систрарх базара подбирает себе новых шакалов, и, как обычно, он избрал для сбора желающих ишачий загон.

Грон прибыл в Эллор как раз пол-луны назад. Он понимал, что вступил в борьбу с кем-то очень могущественным в этом мире, и власть его была тем более сильной, потому что была тайной и осуществлялась через многие руки. Но это было и его слабым местом. Любая законспирированная система отличается большим временем реакции. Сначала он подосадовал на то, что в свое время решил не трогать заггров, ибо сейчас испытывал сильные подозрения, что именно они доставляли этому невидимому властелину всю информацию о мире. Во всяком случае, некоторые. Но потом решил, что это к лучшему. Ведь все это время его преследовал один карлик, который узнал о нем еще в Тамарисе, а если бы он начал расспрашивать заггров, то вполне возможно, что повесил бы себе на хвост кого-то еще. Впрочем, мысль о том, что у него на хвосте только один карлик, была не более чем допущением, ибо он отметился всего лишь в нескольких неприятностях. Чем были остальные – случайностью или чьей-то злой волей, – Грон не знал. Но предпочитал не забивать себе голову лишней тревогой. Просто надо быть более внимательным. Вряд ли в этом мире у кого еще были навыки агентурной работы, подобные тем, которыми обладал он. Даже если изначально в той организации, к которой принадлежал карлик, и был хоть сколько-нибудь близкий уровень, в чем Грон, впрочем, сильно сомневался, то сейчас уже вряд ли что-то осталось. Просто потому, что в этом мире все это было не нужно. Всю дорогу до Эллора Грон устраивал разные проверки, петлял, оставлял метки, поворачивался и галопом возвращался назад по тропе, но не обнаружил никаких признаков наблюдения или погони. Временами он раздумывал: а не стоило ли связать карлика и, накачав его вином, попытаться поподробнее узнать об этой организации, но потом приходил к выводу, что, исходя из имеющихся данных и первоочередных задач, самой первой из которых была безопасность его друзей, он поступил правильно. Уж что-что, а прикрытие карлик должен был оставить. Хотя бы информационное. И даже если он был настолько некомпетентен или организация оказалась настолько закостенелой, что карлик действовал один, – рисковать не стоило. Во всяком случае, что сделано, то сделано, и сожалеть об этом не входило ни в ближайшие, ни в стратегические планы Грона. А эти планы были обширными. Причем он собирался засветить по хозяевам карлика со всей мощью, на которую был способен. Если коротко, то ему нужен был сначала отряд, потом народ и, в конце концов, государство. Мощная держава с серьезной системой образования и модернизированными, на основании знакомых ему технологий, промышленностью и сельским хозяйством. Короче, он начинал то, о чем подумал в последний день на Тамарисе. Он решил вплотную заняться этим миром. Но для начала ему надо было попасть в сотню базарной стражи.

В сотне базарной стражи не хватало двадцати шести стражников. Две луны назад в поножовщине между базарными нищими и горгосскими матросами прирезали и сунувшихся было разнимать стражников. Впрочем, между портовой швали ходили слухи, что стража никого разнимать и не думала. Просто потрошили каких-то несговорчивых купцов и не успели вовремя смыться, а горгосцы и базарная рвань на некоторое время забыли о разногласиях и быстро прирезали короткими горгосскими мечами и острыми осколками обсидана, которые заменяли базарным нищим ножи, всех замешкавшихся шакалов систрарха, а затем продолжили оттягиваться на полную катушку.

Через два часа, к базарному гонгу, в загоне уже торчало человек семьдесят. Все знали, что у базарной стражи жизнь недолгая, но подлая человеческая натура не могла упустить шанса покуражиться над купцами, теми, что помельче, почувствовать себя царем, хотя бы и среди ишачьего навоза.

Грон пришел одним из первых и к тому моменту, когда жара немного спала, а лепешки ишачьего навоза подсохли и уже не так воняли, успел проголодаться. А потому он, окинув взглядом собравшихся, отошел в сторонку и, достав из котомки кусок козьего сыра и лепешку, разложил все это на расстеленном скатеркой мешке у самой ограды, сел спиной к загону и стал жевать, запивая немного затхлой, теплой водой из деревянной бутыли. И тут появились ОНИ. Грон буквально спинным мозгом почувствовал, как в загоне возросло напряжение. Сначала люди, стоящие рядом с ним, начали суетливо вытягивать шеи, пытаясь кого-то рассмотреть, затем стихла заполнявшая загон беспорядочная болтовня, и в наступившей тишине стало отчетливо слышно, как чавкают по ослиному навозу чьи-то шаги. «Пятеро», – определил Грон, по-прежнему не оборачиваясь. Шаги замедлились и разделились. Через некоторое время в дальнем конце загона раздался звучный шлепок, и неожиданно красивый баритон грубо произнес:

– Ты и так слишком жирный, а пятерым усталым путникам надо немного подкрепиться после дальней дороги.

В другом конце загона чей-то голос рыкнул:

– Вино!

Затем раздался шумный глоток.

– Я возьму.

В этот момент чьи-то шаги остановились прямо за спиной Грона.

– Ну ты, помесь обезьяны с выдрой!

Грон продолжал жевать.

– Ты, образина, я к тебе обращаюсь!!

Стоящий за спиной поддел ногой шматок навоза и швырнул его на остатки хлеба и сыра. Грон спокойно взял мешок за уголки, стряхнул все на землю и, сунув деревянную бутылку внутрь, стал завязывать котомку.

– Клянусь Эором, эта вшивая куча навоза сейчас у меня будет жрать ишачье говно! – заорал сзади взбешенный голос.

Грон напрягся и, уловив движение, перехватил взметнувшуюся ногу и сильным толчком в подошву опрокинул нападавшего на спину. Несколько мгновений стояла мертвая тишина, затем раздался смех. Сначала четыре громких, уверенных голоса, а затем сдержанно загоготал весь загон.

– Ах ты! – Рев был похож на вопль быка, которому отрубили яйца.

Грон чуть повернул голову, в нос ударила вонь немытого тела, чеснока и ослиного навоза от раздавленных лепешек, краем глаза уловил яростный замах, пригнулся и, резко выбросив левую руку, сжал кадык на пролетающем мимо, напряженном от рева, горле. Рывок! Тело ударилось об ограду и рухнуло в навоз. Кровь хлестала из разорванной глотки. Грон подождал, пока фонтанчик чуть спадет, бросил на грудь трупу вырванный кадык и, оторвав от засаленного хитона кусок почище, вытер руку.

В гробовой тишине, повисшей над загоном, раздались чавкающие шаги четверых. Грон поднялся на ноги и обернулся. Сразу стало ясно, почему толпа затихла при появлении этой пятерки. Волки среди шакалов. На всех добрые калиги. Мечи, судя по всему, горгосской бронзы, а у одного даже бронзовый шлем. Подходят умело, полукругом, не мешая друг другу. Руки на рукоятках, но мечи еще в ножнах.

– Что здесь происходит?

Все обернулись к воротам. В воротах на рослом сивом жеребце сидел высокий черноволосый человек в черной тунике. Вокруг него пешими и верхом толпилось с десяток одетых в холщовые хитоны стражников. По толпе пронеслось: «Систрарх базара».

Систрарх тронул лошадь и, шагом проехав весь загон, остановился у трупа. Внимательно осмотрев тело, он повернулся и в упор уставился на Грона. Через некоторое время систрарх слегка раздвинул губы и выдохнул вопрос:

– Ну?

– Он неудачно упал, господин.

Систрарх перевел взгляд на четверых.

– Дезертиры?

Один из четверки пожал плечами:

– Славный город Домера задолжал нам за полгода. – Он замолчал.

Систрарх молча смотрел на говорившего. Тот усмехнулся и продолжил:

– Мы собрали с граждан Домеры должок и ушли. Но тем, кто платит честно, мы и служим честно.

Систрарх перевел взгляд на Грона:

– Мне нужен десятник.

Грон склонил голову.

– Но я не возьму любого бродягу драчуна.

Грон молчал. Систрарх перевел взгляд на труп, а затем повернулся к дезертирам:

– Ваш?

Те переглянулись. Потом тот, кто уже отвечал систрарху, молча кивнул.

– Ну-ка подколите этого, – кивнул систрарх на Грона.

Четверо ухмыльнулись, с охотой разворачиваясь к Грону.

– Господин, – Грон посмотрел прямо в водянистые глаза систрарха, – мне дозволено их убить?

Загон, зашевелившийся в ожидании развлечения, изумленно застыл.

– Как сумеешь.

Грон кивнул:

– В таком случае я постараюсь оставить их в живых.

По рядам придвинувшихся зрителей пронесся изумленный шепот. А Грон уже прыгнул на крайнего слева. Тот успел выхватить меч, но больше ничего. Удар в пах, бросок – и удар влет, под основание черепа. Остальные подскочили почти одновременно, но все-таки ПОЧТИ. Мельница, подсечка, бросок. Двоих уложил удачно, третий, споткнувшись о труп, рухнул на торчащий в его руке меч. Грон несколько задержался в стойке, но противники не двигались, и он расслабился. Толпа изумленно молчала. Систрарх посмотрел на свежего мертвеца и с усмешкой покачал головой:

– Ты же обещал оставить их в живых?

– Виноват, господин, у меня не получилось.

Систрарх некоторое время разглядывал Грона, будто стараясь понять, какие еще сюрпризы тот может ему преподнести, потом задумчиво произнес:

– Ты не любишь убивать.

Грон кивнул.

– Почему?

– Враги иногда становятся друзьями, господин, а если нет, то часто мешают друг другу. Мертвые же бесполезны.

Систрарх хмыкнул:

– Да ты философ, и когда же ты убиваешь?

– Когда на всех не хватает умения либо времени, а часто и того и другого.

Систрарх, размышляя, смотрел на него, и Грон продолжил:

– Впрочем, бывают другие причины.

Систрарх молча развернул коня и направился к воротам. У ворот он тихо бросил через плечо, не заботясь о том, чтобы его услышали:

– Ты – десятник. Свой десяток подберешь сам.

Грон проводил его взглядом и, шагнув вперед, пнул лежащего сверху:

– Ну вы, падаль, подберете еще шестерых и на вечер принесете мяса и вина, на весь десяток.

И он направился к выходу из загона.

Солнце уже село, когда Грон подошел к воротам в стене, за которой располагались казармы базарной стражи. Ночью стражникам появляться на базаре было небезопасно. Ночь – это время базарной рвани, шлюх, портовых крыс и бродячих собак. И все они сходились в одном, в том, что наиболее добродетельным поступком, без всякого сомнения заслуживающим одобрения милосердной Эноллы, было всемерное сокращение числа шакалов систрарха. И хотя Грон еще не переоделся в хитон стражника, весть о том, что он принят, а главное, – КАК принят в базарную стражу, уже давно разнеслась по всем базарным прилавкам, притонам и норам. Сам Толстый Убан, владелец таверны, в которой остановился Грон, встретил Грона на пороге и торжественно простил ему долг за целую четверть.

У ворот казармы стоял старший десятник и еще один стражник с лисьим лицом. Когда Грон подошел к воротам, «лисья морда» сверкнул злобными глазками и что-то зашептал на ухо десятнику. Тот недовольно сморщился, глянул на Грона и буркнул:

– Проходи, – затем шагнул во двор и заорал: – Эй вы, жирные свиньи, оторвите свои толстые задницы от того дерьма, в котором сидите, и закрывайте ворота.

Грон остановился и оглядел двор. Стражники заполняли двор, разбившись на десятки у своих костров. На треножниках висели котлы, распространявшие запахи прогорклого сала, кинзы и ячки. В углу двора, где разместились новобранцы, горел только один костер, и Грон увидел около него девять фигур, три из которых были очень знакомы.

– Ну ты, рвань, не путайся под ногами.

С этими словами Грону засветили по спине барганом, круглой деревянной палкой, обмотанной веревкой, вымоченной в густом соляном растворе. Грон молниеносно развернулся и, поймав занесенную для второго удара руку, резко вывернул запястье. Раздался хруст. Грон другой рукой сдавил горло, приглушая готовый вырваться крик, и, внятно и громко выговаривая слова, произнес прямо в округлившиеся от боли и страха глаза на остроносом «лисьем» лице:

– Я – десятник базарной стражи, а если ты еще не успел выяснить, как я им стал, стражник, я готов показать это прямо на тебе.

Над казарменным двором повисла мертвая тишина. Было слышно только потрескивание дров в кострах.

– Что-то ты больно шустрый, новенький, – раздался голос старшего десятника, – такие у нас долго не задерживаются.

Грон разжал руки, и лисьемордый рухнул в пыль.

Грон повернулся к старшему десятнику и почтительно наклонил голову:

– Прошу прощения, мой господин, но я не привык к подобным выходкам со стороны подчиненных.

Старший десятник, несколько сбитый с толку столь резким переходом от агрессии к почтению, буркнул:

– Э, Гугнивый после гибели Ронига-загребалы считал место десятника своим.

Грон спокойно заметил:

– Я не просил этого места, меня назначил сам систрарх, пусть на него и злится.

Эта мысль показалась старшему десятнику столь забавной, что он захохотал. Через несколько мгновений ржал весь двор. Шутка привела всех в доброе расположение духа, и Грон пробирался к своему костру под аккомпанемент гогота и сальных шуточек, однако произносимых с оттенком уважения. Когда Грон добрался до костра, там уже стоял снятый с огня котелок, и перед ним лежала не очень чистая баранья шкура. Девять пар голодных глаз смотрели на него, ожидая, когда он, как старший, по армейской традиции начнет трапезу. Грон скинул свой поношенный хитон и, молча ткнув пальцем в одного из дезертиров, кивнул ему на чан с водой в глубине двора. Тот, ни слова не говоря, поднялся и быстро принес полный ковш. Грон умылся и оглядел сгрудившихся у стены новичков. Пока тех разберут по десяткам, пройдет еще пара дней. Ни один десятник не рискнет взять в десяток человека, не узнав о нем хотя бы что-нибудь, и, возможно, кое-кого к исходу луны найдут на казарменном дворе с перерезанной глоткой. Грон повернулся к сидевшему у столба навеса здоровяку, явно из молотобойцев или портовых грузчиков, и коротко приказал:

– Ты. Возьми котел у чана, собери у всех продукты и свари похлебку.

На него с изумлением воззрился весь двор. Здесь явно не было принято думать о чужаках. А чужакам необходимо было завоевать право считаться своими. Здоровяк, мгновение помедлив, поднялся и пошел за котлом. Грон опустился на баранью шкуру и достал ложку. Несмотря на всю его выдержку, рот заполнила густая слюна. С восхода солнца он съел только по куску сыра и лепешки в ишачьем загоне. Грон зачерпнул варево из самой середины, там, где скопилось больше всего топленого жира, положил в рот, прожевал, глотнул и кивнул остальным. Ложки глухо зашлепали в котле.

Когда ложки аккуратно выскребли дно, к Грону, который уже давно кончил есть, но держал ложку в руке, давая насытиться остальным, ибо по казарменной традиции, когда десятник клал ложку, трапеза заканчивалась, подошел стражник и, вежливо поклонившись, передал, что его вызывает старший десятник.

Грон поднялся на ноги и, подождав, пока посланник достаточно удалится, оглядел свой десяток. Трое дезертиров, матрос-горгосец, четверо крестьян-южан, видимо согнанных с земли храмовыми управляющими, и пожилой, но еще крепкий ремесленник с наголо обритой головой. Он покачал головой – негусто для начала, потом ткнул пальцем в дезертира, сидящего слева.

– Ты будешь Первый. – Повел рукой по кругу. – Второй, Третий… – Закончив круг, он повернулся и, уже двинувшись, буркнул: – Посмотрим, проживете ли вы столько, чтобы я начал называть вас по-другому.

У старшего десятника была своя каморка, отгороженная от казарменного двора дощатой перегородкой. Когда Грон вошел, тот сидел у масляной лампы и, высунув от усердия язык, старательно выводил стилом на вощеной дощечке кривоватые буковки. Подняв глаза на Грона, он с облегчением отложил стило и кивнул на лавку:

– Садись.

Грон спокойно сел. Прежде чем начать разговор, старший достал обсидиановые щипчики и подровнял фитиль лампы, потом поерзал, почесал грудь и, откинувшись на замызганную подушку, в упор посмотрел на гостя:

– Значит, Грон.

Тот молча кивнул.

– Дезертир?

Грон молча мотнул головой. Десятник почесал бороду.

– Кто тебе разрешал кормить новичков, Грон?

Тот молча вздернул брови, демонстрируя удивление.

– Костер десятка – это семья, дом и храм стражника. Он может ненавидеть десятника и товарищей по десятку, но будет драться вместе с ними и защищать их спины, потому что ночью их обогревает один костер. – Старший пожевал губами и продолжил: – Первое тепло, которое получит новобранец на этом дворе, должно быть от костра десятка, а пока он не нашел своего десятка, он – ослиный навоз. Ты знаешь, нас называют шакалами. Так вот, шакалы могут выжить только в стае. Это тот урок, который должен быть накрепко вбит в голову каждого стражника.

Грон поднялся и почтительно поклонился:

– Я сожалею.

Десятник дернулся и ткнул рукой в сторону лавки:

– Сядь.

Потом опять почесался, достал не очень чистую тряпицу и шумно высморкался. По всему было видно, что ему было немного не по себе.

– Послушай, Грон, я не знаю, что тебе нужно в базарной страже, но ты не тот, кем кажешься большинству этих ослиных голов. – Он помолчал. – Мне рассказали, как ты справился с этими волками в ишачьем загоне, и я понимаю, что такой боец, как ты, мог бы найти место получше, чем базарная стража. Поэтому я хочу знать, что от тебя ожидать, пока ты будешь моим десятником.

«А этот толстый дядька совсем не так прост», – подумал Грон. Потом наклонился и хлопнул его по руке:

– Не беспокойся, старшой. – Он откинулся назад и отбросил показную почтительность. – У меня нет намерения ни вредить тебе, ни тем более занимать твое место. Ты прав, я не собираюсь надолго задерживаться в базарной страже, но я сделаю все, чтобы покинуть ее живым и здоровым, и с той репутацией, которая мне нужна. Так что, старшой, наши интересы по большей части совпадают. А что касается вероятного беспокойства, – Грон сделал паузу, – просто помни, что это ненадолго.

Старший десятник вновь пожевал губами и задумчиво кивнул:

– Что ж, посмотрим. – Он бросил взгляд на вощеную дощечку. – Завтра со своим десятком на охрану дальних пирсов. – И он кивнул Грону на дверь.

Грон вышел. Костры потухли и светились под ночным небом красными кругами углей. За спиной опять заскрипело стило. Грон вздохнул и не торопясь двинулся к своему костру. Надо бы запомнить этот день. Сегодня появился на свет его отряд.

Грон перескочил через край утеса и поднялся на ноги. В сотне ладоней внизу лежала долина Лейры, а в пяти милях к югу вздымал белокаменные стены блистательный Эллор. Его сияющий на фоне ослепительно синего моря овал, увенчанный золочеными куполами и шпилями верхнего города, портил расположенный на самом побережье пестрый нижний город – со всех сторон облепляющий, заметный даже отсюда базар. И все же, несмотря на столь неприглядный вид, столицей был именно базар. Эллор так навсегда и остался бы мелким заштатным городишком, если бы не удобная гавань, не широкая, спокойная река и не близость ко всем основным караванным путям. Грон опустил глаза ниже. Дорну, одному из дезертиров, оставалось не больше двух локтей до края утеса. Двое его приятелей также были очень близко. Дамир-горшечник, несмотря на возраст, выносливый, как мул, тоже преодолел больше половины утеса, горгосец наступал ему на пятки, а вот крестьяне застряли внизу. Все они уже были достаточно высоко, чтобы спрыгнуть, не переломав себе руки и ноги, и эта мысль, по-видимому, приводила в ужас седьмого и восьмого – двух крестьян, которые еще не заслужили имен.