Текст книги "Минус Лавриков. Книга блаженного созерцания"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Алеша выскочил из кабины и завопил:

– Коля!.. Поехали с нами!

Во дворе залаял пес, в темном окне загорелся свет, минуту спустя в белых подштанниках явился Циолковский. Он сверкал очками, на плечи криво был наброшен тулупчик.

– Что–нибудь случилось? – со страхом спросил он.

Из калитки тихо вышла женщина, видимо, его жена. Алеша, повизгивая, торопясь, поведал соседу по палате потрясающую идею насчет того, чтобы всем психам выбрать пустую деревню, организовать колхоз или фирму. Циолковский обернулся к жене.

– А кто будет председателем? – вдруг спросила женщина. – Коля очень нежный… обидеть могут… под монастырь подвести…

– Председателем будет Ленин, – весело отвечал Алеша. – Он умирает без власти.

Циолковский вдруг заволновался, снял и надел очки.

– Нет, под Ленина я не пойду… – сказал он. – А если Кирьянов, который из–за проводов лечился… у него носки пахнут.

«Все–таки больной», – с горечью отметил Миня. И шлепнул Алешу по плечу.

– Ладно, брат! Едем! Идея еще не овладела массами. Может быть, через год–два?..

Уже на рассвете снова подъехали к деревне с воротами, Миня и Алеша обнялись. Когда Алеша скрылся в белом тумане среди белых берез, Миня повернулся к Петру, чтобы попросить довезти теперь и его, в совхоз имени ХХ партсъезда, но Петр, зевая, сердито помотал головой:

– Не, не! Я и так бензину сколько сжег… – и пришлось распрощаться с уютным «Собольком».

Конечно, можно было на нем вернуться в райцентр, получить деньги за работу, но как оттуда сюда доберешься – никакие автобусы не ходят.

И Миня побрел пешком через поля и перелески на юг. Уже рассветало, когда шел он, шел и вдруг увидел в еще не убранном ржаном поле три сосны. Миня словно на острую жердь наткнулся и заплакал. Эти сосны точно такие, какими нарисовал их, кажется, Шишкин на знаменитой своей картине, и эта картина в прежние годы открывала учебник «Родной речи». Миня свернул к ближней сосне, погладил ее влажную многослойную кору – из плиточек, будто трансформаторный сердечник… как сладко, как сильно смолой пахнет! Ах, вот почему – рана с той стороны… проезжал трактор да и двинул гусеницей по колену, рыжее мясо вывернул, и дерево прозрачной пленкой защитилось.

Миня отломил кусочек серы и – за щеку. Прощай, сосна. Ничего, ничего, выстоим!

Побрел далее на юг – и откуда–то издалека донеслись хрустальные звуки танца «Брызги шампанского»… Какая радость! Наверное, здесь где–то живут хорошие люди..

И вот среди рыжего разнотравья он увидел стадо белых овец и трех чернявых парней – они, лежа, ели. Только улыбнулся и хотел спросить дорогу к ближайшему селению, как один из них вскочил и заорал:

– Смотрите, это он вчера тут кантовался, это он украл барашка!.. – и пастухи все втроем окружили Миню и набросились на него.

– Вы что?.. Братцы… за что?..

Когда очнулся среди мятой полыни и чабреца, болело в груди и перед глазами плыли белые облачка или овцы. Кажется, ребро слева как–то странно ходит в боку…

Еще обнаружил, что подаренного больницей белого халата нет, в карманах штанов пусто, кепка исчезла, ботинки, слава богу, не сдернули – это военные высокие ботинки, там все тесемки в узлах, подарок Алеши Сытина. Но хоть и в обуви, на земле в осенней мокрети он продрог. Долго провалялся – уже темнеет.

«Ну за что, за что?! Даже не пригляделись… и уже рады побить чужого человека».

И Миня, вспомнив, что еще совсем недавно его ограбили в городе, и он по воле бандитов, охотников до чужих денег, лишился семьи, жены и дочери, а тут вот и вовсе без вины виноват, обиделся на все человечество. Нет, его не исправить… И Миня тоже теперь станет злым. Да!

И, хромая, он поплелся в сторону вкусных печных дымов и коровьего мычания, овечьего блеяния и вдруг увидел – на обочине дороги валяется мотоцикл, а в метре от него человек с изодранным до крови лицом, в черной кожаной куртке, в кирзовых сапогах. Что–то бормочет. Наверное, пьяный.

«Ну вас всех к черту, гады!» Миня зашагал прочь своей дорогой, к незнакомому селу. Но уже возле крайних изб остановился. Ему стало стыдно и страшно. «А если тот мужичок не пьяный… да и пьяный, а помрет… кровью истечет… А не помрет, еще на меня и покажет, что я его сшиб или как–нибудь иначе поспособствовал аварии?» Нет, не получалось навсегда обидеться на людей. Миня сплюнул и поспешил назад, в темное уже поле, к слетевшему с грунтовой дороги мотоциклу.

Но не было уже возле дороги ни мотоцикла, ни того мужичка. Наверное, сам поднялся и уехал, а может быть, машина какая–нибудь подобрала. Ну и ладно. Лишь бы живого…

Сердясь на себя и гладя рукою под рубашкой стонущее ребро, трясясь от озноба (неужто простудился?), Миня забрел наконец в незнакомую деревушку… В какую же избу ему тут сунуться? Да и кто с ним в таком виде будет говорить?

Проходила мимо бабка с веслом и сетью на плече, Миня обратился к ней:

– Хозяюшка!.. – Но она не расслышала или не захотела расслышать.

На улицу вышла девочка в кофте и в платьишке, в резиновых сапожках.

– Девушка, – хрипло воззвал Миня. – Вы не бойтесь, только скажите: где бы мне плистанище найти?..

Ничего не ответив, как глухая, она быстренько перебежала дорогу и скрылась за калиткой.

Миня подождал, ничего не дождался и стукнулся в соседнюю. Вышла старушка.

– Чего тебе, гражданин?

«Раньше таких, как я, называли касатик».

– Не знаете ли? – Миня старательно улыбался. – Где бы можно поработать… пожить?.. – И добавил, чтобы старуху не пугал его вид. – Знаете ли, я оглаблен, какие–то парни в поле… конечно, вид ужасный… но я отмоюсь… А если нужна рекомендация, можете позвонить дилектору совхоза имени XX партсъезда Галине Ивановне.

Старушка задумалась. Очевидно, про боевую Галину Ивановну и в этом селе знали.

– У меня, паря, ни коровы, ни гусей. А вот у нас тут Муса живет, черный такой… у его целое стадо… попросись. Вдруг возьмет. – И показала за околицу.

В той стороне Миня еще не был. Миновал колодец на улице с воротом и крышей, миновал кривые избенки с заколоченными крест–накрест окнами и оказался перед высоченным кирпичным забором, за которым меж мерцающих в осенней полутьме берез высился коттедж. Миня подошел к воротам – ворота железные, справа на квадратном столбе жестянка, можно различить: «Улица Солнечная, дом1-а», ниже – кнопка звонка и переговорное устройство.

Нажал кнопку – услышал гортанный, явно не русский голос:

– Кого надо?

– Меня рекомендовали к вам, господин Муса, на работу. Я вольнонаемный человек. До вчерашнего дня работал санитаром в психбольнице, в райцентре.

– В психушка? О, наверное, сильный щеловик. Иды, зови, – сказал далекий голос кому–то, и через минуты две ворота открылись, и Миня ступил на территорию с клумбами и двумя фонтанами, замотанными к зиме в пленку.

Муса, в длинном полосатом халате, похожий на президента Ирака Саддама Хусейна, сморщась, долго разглядывал гостя в холле своего дворца.

– Ти, я думал, богатир.

– Я не слабый, – отвечал Миня, еле стоя на ногах.

– Какое образование?

– Высшее, – с гордостью ответил Лавриков.

– Вай, плохо.

– Почему?

– Много думат будишь. Лучше не думат. Работат будишь, кушать будишь, спать будишь, защем думат? Хорош?

И стал Миня пастухом. Толстый, обритый наголо слуга с золотыми зубами, в китайском синем спортивном костюме вяло махнул рукой и повел Миню во двор. Его определили в свободную стайку в конце большой просторной конюшни, где стояли две лошади и жеребенок, сунув морды в холщовые торбы. Миня хотел, как в детстве, погладить ласково жеребеночка, но мать–кобыла двинула его – правда, не больно – копытом по голени.

– Извини, мамочка… – пробормотал Миня и лег в углу на соломе, завернувшись в попону и какие–то иностранные мешки с печатями. Не сразу угрелся, но уснул наконец. Все боялся проспать утро – разодрал глаза. – еще сумерки плыли, туман подступал от болота. Но где–то далеко уже играли по радио гимн.

Выйдя из конюшни к длинному столу с навесом к хлебу и чаю, Миня вдруг понял: а взяли–то его в то же самое хозяйство, пастухи которого избили его вчера. Чернявые молодцы, увидев чужака–конкурента, так и застыли с открытыми ртами. Миня не стал упрекать их, подумал: «Притремся». Но, когда получив кнут и ватную фуфайку, он погнал коров – и буренки остановились перед мостиком попить, поглазеть в речку волшебными большими глазами и сам Миня заглянул в воду – а там два облачка белые справа и слева от его головы, как ангелы… нет–нет, милые, еще рано мне к вам!.. так вот, Миня вдруг услышал сзади негромкий говор и торопливые шаги. Эти трое, оставив своих овец, бежали к нему.

– Это же я, – хотел остановить их Миня. Но они, почему–то оглядываясь, набросились на него, повалили, стали пинать, а потом столкнули в болотистую ледяную воду. Миня лишь одному из них успел расквасить нос… рук не хватило…

Давно Миня так не купался. Вот уж крещение за крещением, вот уж смывание грехов! С трудом доработав день, ушел, не ужиная, в конюшню и лег, накрывшись чем попало.

– Что такое? – в стайку заглянул толстый слуга. – Почему не доишь коров?

Но, приглядевшись, понял: парень доходит. Миню колотило, он был мокрый.

Слуга сходил к хозяину, Муса соизволил сам явиться. Стоя брезгливо в метре, посветил фонариком. Разумеется, если не он, то его слуга заметил и хозяину доложил, что один из пастухов–таджиков ходит с окровавленным носом. Наверное, Муса понял, что между ними и новичком была драка, но Миня по–прежнему не жаловался ни на кого и на что, и богач, видимо, зауважал пришельца.

Он что–то приказал слуге, тот через час пришел к Мине и, поманив пальцем, повел его в подвал коттеджа, где располагалась, как сразу догадался Миня по слоям горячего воздуха, сауна.

– Давай, – сказал слуга, и Миня вымылся почти что в кипятке. Но даже горячая вода ему казалась холодноватой. Он уже плохо что–либо соображал, когда ему дали чужую сухую одежду и постелили спать в угловой комнатке на первом этаже дома, где мешки с сахаром, урюк, веники и прочая хозяйственная мелочь.

– Спасибо… – Миня совсем потерял голос.

Когда он поднялся на следующее утро, его трясло, как плохо привинченную гайку в трансформаторе. Ему подали крепкий сладкий чай, яичницу из трех яиц, много хлеба, но Миня кушать не смог, сидел на скамейке, обняв себя за плечи.

– Вай, – сказал Муса, расхаживая перед ним как Сталин, раскуривая диковинную длинную сигарету. – Ти совсем плохой.

– Я хороший… – не согласился Миня. – Это плойдет. Я отработаю.

– Я тиба дам пятсот рублей, – сказал Муса. – Я добрый. А ты иды, гуляй.

Он мог и не предлагать пятисот рублей. Но, видимо, не хотел, чтобы о нем пошла по селам дурная слава – выгнать больного… Миня кивнул. Но, глянув на мрачные тучи – вот–вот начнется дождь – он вспомнил рассказ психического больного, как тот вывел свою Эвридику из подземного городского царства, сыпля анекдотами. И Лавриков простодушно предложил:

– А хотите, Муса–ага, я вам сказки порассказываю… каких еще не было… я умею… А как начну путаться, вы меня выгоните?

– Сказки? Тисяча одна нощь? – удивился и засмеялся хозяин. – Ну, давай.

Весь этот день Миня просидел, поджав ноги в сухих шерстяных носках, в богатой комнате возле камина и, глядя наивными круглыми глазами на мурлычущего от удовольствия Мусу, излагал сказки, тут же, мигом придуманные. Поначалу – он видел – его фантазии хозяину нравились, но к вечеру, увлекшись, Миня рассказал сказочку (все–таки бывший советский человек!), в которой побеждает справедливость.

– Жил злой султан и была у него добрая дочь, и полюбила она трубочиста… – Сказка заканчивалась тем, что по тайному совету красавицы трубочист, не чистя лица и рук своих, среди ночи невидимый, прошел во дворец и унес ее, запахнув в черные свои одежды. Взбешенный султан пообещал его повесить на самой высокой горе, а дочь свою бросить в колодец… Но все горы вдруг осели и рассыпались, а колодцы высохли… И народ пришел к султану с просьбой, чтобы он простил дочь и ее жениха… Но султан не захотел этого сделать, и неожиданно превратился в камень…

Миню жгла температура, он увлеченно, полушепотом рассказывал, а сам почти сознание уже терял. Но не мог не заметить: последняя сказка очень не понравилась хозяину. Скривясь, как от зубной боли, Муса поднялся и пробормотал:

– Неправилная сказка. – Глянул на часы и зевнул. – Иди гуляй. Я тиба денги дал.

И Миня Лавриков вновь оказался на околице маленького серого села. Хлестал ветродуй с дождем, деревья мотали вершинами, роняя свои желтые уши, где–то визгливо лаяла собака. Куда пойти? Он растерянно брел мимо калиток, заборов и засветившихся к ночи окон.

И наверное, судьба, новая его судьба, распорядилась: увидев мужичка на холодном ветру, к нему выскочила и затащила в избу все та же бабка, что на днях направила его к Мусе. Она посадила Миню возле жаркой печки, дала ему выпить водки, настоянной на полыни, и долго что–то объясняла. И не сразу Миня понял – ему поручено варить самогон. Дело нехитрое – зерна у нее три мешка в чулане (внучек завез попутно, сказала черноротая бабка Вера), сахару два мешка под центнер, вода тут хорошая, мягкая…

17

Валя с Леной прибежали из школы, а входная дверь взломана, на полу валяются книги, подушки взрезаны, постели перевернуты, обшивка некоторых стульев вскрыта… – здесь побывали грабители. Магнитофон исчез. На простенке красной губной помадой начертано: ПОДЕЛИТЕСЬ, МИЛЛИЁНЕРЫ!

В ужасе глядя на весь этот разор, стояла Валя с бесполезным теперь ключом в руке.

– Ни фига себе!.. – пробормотала Лена. – Я ж говорила – сбежим с третьего урока, а ты – с четвертого… А так, глядишь, грабителей бы застукали!

– Надо куда–то звонить?

– Матери звони. И этой, из прокуратуры… В тюрьму сажать умеют, а защищать Христос будет?!

Валя сняла трубку с аппарата, но телефон не работал. Провод перерезали?! Точно…

– Щас, соединим… – деловито сказала Лена и, вынув из портфеля нож с выкидывающимся лезвием, очистила концы проводов, соединила. – Ой!.. Дернуло!.. С тебя банка пива.

Валя лихорадочно набирала номер.

– Алло?.. Можно Лаврикову Татьяну Сергеевну? Домой поехала?.. Квартиру ограбили?.. – Положила трубку. – Уже все знают.

– Значит, кто–то видел, позвонил. Может, сами, которые вынесли, пользуясь случаем. А в книгах–то все–таки рылись!..

Рывком открылась дверь – вошли Лаврикова и Каргаполов.

– Видишь, что творят! – зычно сказал Каргаполов, снимая шляпу и оглядывая разор. – Чего я и боялся.

Мать Вали, не раздеваясь, прошла в спальню. Валя кивнула Лене на мужчину, мол, как он тебе?.. Та сморщилась, как летучая мышь. Мать вернулась.

– Ужас. Ищут миллионы. Миня рассказывал: на Западе кто–то из богатых оставил завещание – все мои деньги Христу. И к его юристу пришел то ли идиот, то ли жулик – с доверенностью от Христа. – Приложила мизинцы к вискам, тихо сказала Вале. – Сбегай в домоуправление, там дядька такой, с бакенбардами… помнишь, налаживал, когда ты захлопнула? Может, починит замок?

Каргаполов нахмурился.

– Да я сделаю, Танечка! Сам все сделаю.

– Зачем утруждаться? Есть специалисты, Вячеслав Михайлович.

– Придет, напьется, натопчет…

– Больше того, что натоптано… Кстати, знакомьтесь, моя дочь Валентина. Ее одноклассница Лена. Каргаполов Вячеслав Михайлович.

– У меня имя, – засмеялся Каргаполов, – как у Молотова.

– У Момонова? У музыканта? – спросила Лена.

Лаврикова нетерпеливо погнала девочек:

– Ну, давайте, давайте… в домоуправление и назад…

И в эту минуту в разоренную квартиру вошла Маланина в расстегнутом шуршащем плаще, в строгом, почти мужском костюме с глажеными брюками, при галстуке.

– Здравствуйте.

Лаврикова недоуменно уставилась на нее.

– Это следователь… Маланина… – объяснила Валя.

А Маланина уставилась на Каргаполова. Тот хмыкнул, вскидывая брови:

– Нина Павловна в следователи пошла?

– А вы, Вячеслав Михайлович, тоже нынче по криминальной линии?

– Меня пригласили… в связи с неприятностями… как старого друга семьи…

– Старый друг, но вечно молодой комсомолец… вместо сердца пламенный мотор?

– Это лучше, чем спать на ходу! – уже раздражаясь, отвечал Каргаполов. – А как вы, еще не поймали грабителей, не заковали в цепи?

Маланина повернулась к Лавриковой.

– Я собственно к вам. Я не стала выписывать повестку… вы человек в городе известный… – Она оглядела комнату. – Да еще, действительно, в такой день… нам тоже сообщили, что произошло вторжение… хотелось бы тет–а–тет… Я надеюсь, согласитесь ответить буквально на два вопроса.

– Минуту, – Лаврикова окончательно осердилась на девочек. – Ну, что, что? Я вам сказала?

Каргаполов щелкнул пальцами, остановил школьниц:

– Держи! – Достал денег, подал Вале. – Дуй в магазин, купишь новый, такого же размера. И клей «Момент». Поставлю так, что даже не видно будет, что ломились…

– Это вы умеете – залакировать… – отозвалась Маланина. – Но лучше, если вы вместе с ними погуляете пока.

– Это вы мне предлагаете?! – уставился на нее ледяными глазами Каргаполов.

– Да, Вячеслав Михайлович. Тем более, что с вами у меня предстоит отдельный разговор. И лучше, если не здесь.

– Таня, это черт знает что!.. Вчерашние двоечницы… Идемте, девочки!

Он вышел, громко хлопнув дверью. За ним выкатились и школьницы, оглядываясь, изнывая от любопытства.

– Позвольте сесть. Профессия такая, что к ночи ноги как деревянные.

– Да, да, конечно… извините, у меня сплошные неприятности.

Гостья и Татьяна Сергеевна сели друг против друга за стол.

– Это неофициальный разговор. Я к тому, что, может быть, вы найдете мужества мне рассказать все, как есть, и мы спустим вопрос на тормозах во всем том, что относится лично к вам.

– Ничего не понимаю! – Татьяна Сергеевна привычно зажала ладонями виски. – Скажите проще. Вы кого–то в чем–то обвиняете? Мне дочь рассказала – вы уже приходили, расспрашивали. Есть какие–то новости? Говорите же!

Маланина вздохнула и, пристально глядя на нее, стала негромко объяснять.

– Как вы понимаете, если исчезает человек, заводится уголовное дело. Да вы сами приходили в центральное управление. Но когда в милицию начинают поступать заявления от граждан, как напрямую, так и через СМИ, к разработке вопроса подключаются более высокие структуры. Речь, как вы знаете, идет о больших деньгах.

– Но я совершенно уверена, – вскричала Татьяна Сергеевна, – он не сбежал, с ним произошла беда!..

– Пока неизвестно. Хотя, гражданка Лаврикова, если хотите знать мое личное мнение, я тоже склонна так полагать. Но кто может быть задействован в этом неблаговидном деле? – Следователь понизила голос. – Простите. Вы… абсолютно доверяете Вячеславу Михайловичу?

– То есть?.. – Татьяна Сергеевна не поняла смысла вопроса. – Я его знаю со студенческой скамьи.

– Очень хорошо, что сами напомнили. Не сердитесь на меня, я училась на три курса ниже, но даже я помню, как вы с ним… дружили. Даже слух был, что вы поженитесь.

Татьяна Сергеевна вскочила из–за стола.

– Что вы себе позволяете?! Мало ли кто с кем дружил? Вы что, намекаете?..

– Сядьте, – спокойным голосом попросила Маланина. – Вы бы на моем месте также рассмотрели все варианты, не так ли? Я, может быть, лично сама ничего плохого о нем не думаю. Его контакты с теневиками, его быстро возникшее богатство – на его совести. Вас это не касается.

Татьяна мучительно смотрела на гостью.

– Я о другом. Насколько известно, он до сих пор любит вас. Да об этом весь город знает. И вот исчезает ваш муж. В последние дни он искал денег, чтобы купить акции. Ему Каргаполов дает большие деньги. Михаил Иваныч исчезает, и на пороге возникает Каргаполов, великодушно готовый простить долг.

– Откуда вы знаете?!

Маланина печально улыбнулась, а Татьяна Сергеевна подумала: «Конечно же, Слава сам везде рассказывает. Хвастунишка. Боже, как все усложнятся!»

– Я не спрашиваю, любите ли вы Вячеслава Михайловича? Если бы любили, вы бы вышли за него замуж. Я задаю другой вопрос: а не он ли, дав деньги в долг, понял: вот подходящий момент, чтобы Михаил Иванович исчез? При связях Каргаполова…

– Этого не может быть… – побледнела Татьяна Сергеевна. – Идти на такой страшный грех. Все равно же со временем все тайное становится явным.

Маланина улыбнулась еще более печальной улыбкой.

– Как следователь, я бы должна была поблагодарить вас за веру в наши правоохранительные органы… но увы, моя дорогая…

– Я не про органы… – прошептала Татьяна Сергеевна. – Есть же… ну, не бог… но кто–то же есть… Нет, я не верю!

Маланина сменила лицо, глаза стали холодными, как градинки летом на огороде.

– Значит, защищаете. Заслоняете своим чистым имиджем. Тогда второй вопрос. Зачем вы это делаете, гражданка Лаврикова? И возникает единственный вывод: налицо ваш с ним сговор.

Татьяна Сергеевна вздрогнула, как от удара. Такие страшные обвинения она слышала только с экрана телевидения. В жизни никто никогда с ней так не разговаривал. Да как она смеет?!

– Уходите, – проговорила она пресекшимся голосом. – Я не желаю с вами больше разговаривать.

– Но вы понимаете, что вы, защищая его, топите сами себя.

– Уходите! Вячеслав Михайлович! – вставая простонала она. – Слава!..

Маланина также поднялась и некоторое время укоризненно смотрела на Лаврикову.

– Успокойтесь. Я ухожу. С Вячеславом Михайловичем мы поговорим в другом месте. Поймите, это моя работа. Вот вы все жалуетесь, что милиция спит, прокуратура дремлет… а когда начинаешь заниматься делом, когда это касается каждого из нас… Но я об одном прошу: если вдруг будут какие–нибудь непонятные телефонные звонки, письма – немедленно сообщите мне. Вот мои телефоны. – Оставив на скатерти визитную карточку, Маланина наконец удалилась, шурша огромным плащом цвета золы и грохоча квадратными черными каблуками.

Девочек и Каргаполова все не было. Татьяна Сергеевна растерянно кружила по квартире. Подняла с пола несколько книг, поставила на место. Всю библиотеку обрушили, потоптали. Что они искали, потайной сейф в стене?

«Милый!.. где же ты?! Жив ли ты?! Даже если ты меня бросил, лишь бы ты был жив. Все равно когда–нибудь вернешься, не ко мне, так к дочери».

Вот и Каргаполов в дверях, и девочки с ним, у Вали в руках замок в картонной коробке и тюбик клея.

– Мы молодцы, мы всё купили! – провозгласил Каргаполов. – У нас есть молоток? Отвертка?

– У нас есть, – с нажимом ответила Валя, увидев блестки слез на лице матери.

– Перестань так разговаривать, – нахмурилась Татьяна Сергеевна. – В темнушке, возьмите, Слава. А я пока кофе сварю. Сил нет. – И она ушла на кухню.

– Про разговор не спрашиваю, – громко сказал Каргаполов. – Следователи – люди бесцеремонные. Подозревают всех, кроме себя. И на этот поставим крест. Вы пейте, Таня, пейте, девочки, я сначала дверь налажу.

Татьяна Сергеевна вышла с подносом, на нем чашки, сахарница, печенье.

– Да какой вор теперь сюда залезет? Два раза в одно место бомба не попадает.

– Кроме воров, есть мародеры, Таня. Но если попадется кто… хоть и адвокат, – застрелю! Не бойся, Таня.

Валя принесла из темнушки ящик из–под посылок с молотком, гвоздями и прочим железом. Мать кивнула дочери:

– Ты бы книги поставила на место.

– Сейчас, мама. – И подружки принялись ставить книги на полки.

Каргаполов вынул из двери старый замок и стал примеривать новый.

– Ах, немножко не такой взяли…

Валя уронила книгу.

– Нет!..

– Что, дочь?! – удивилась Лаврикова.

– Мы купили такой же замок!.. – Яростно заговорила Валя. – Вот папа приедет и запросто его поставит! А пока что мы с Ленкой подежурим… по очереди… обойдемся…

Вячеслав Михалович нахмурился.

– Да поставлю я этот замок! Что я, замки не ставил?!

– Нет! Вы только командовать умеете… в своей фирме… – голос у Вали зазвенел. – Вы сами даже машину не водите, шофер… А вот папа когда хотел, водил. А чаще пешком. Вот вернется – мы через весь город на Красную сопку пойдем…

– Милое дитя!.. – Каргаполов пошел пятнами, но заговорил проникновенным голосом. – Если бы Миша был жив, то, зная, как мучается твоя мама, давно бы вышел на вас… или они бы, всякие мерзавцы, вышли, чтобы шантажировать… Увы!.. Ох, черт!.. – Каргаполов поранил палец, отсасывает кровь.

Лаврикова стоя выпила кофе, разглядывает чашку.

– На кофейной гуще погадать?

Подскочила Валя.

– Погадай, мама!

– Что–то вроде собаки получилось. К чему собака? Выть буду?

– Не собака – обезьяна! Видишь, кудряшки?

– Ну и к чему обезьяна? По крышам буду бегать?

– А хочешь, Танечка, вместе полетим в Париж? – мягко заговорил Каргаполов. – И вы, девочки? Говорят, наши русские в Париже целую улицу купили… может, они что слышали? У меня хватит денег. Я не шучу, Татьяна Сергеевна.

Лаврикова, не отвечая, смотрела на напрягшуюся дочь.

– Не надо никуда ехать. Он в России. И я чую – живой.

– Ну, это уже какая–то сказка!.. – вдруг раздраженно воскликнул Каргаполов. – «К ней принцы сватались… короли…» Ну, где, где он живой?! Почему молчит?! В камень его обратили? Такую сказку ты мне пересказывала? В малую птичку заколдовали?..

– Может быть. – Лаврикова подошла к девочкам, погладила Валю по руке. – Может быть.

– Разришите!.. – проскрипел голос за порогом, на лестничной площадке.

Каргаполов, толкнув дверь, резко обернулся – в квартиру заглядывала сутулая старуха в черном платке. Она кланялась и говорила пугающим шепотом:

– Юлиан молится!.. Готовьтесь, готовьтесь встретить! Завтра в это же время придет сюда!..

18

Как алхимик, сидел теперь Миня день за днем возле змеевика, поглядывая, как горит пламечко под котлом и как из носика крана капает кристальная жгучая жидкость.

К ночи он от запаха спирта пьянел, а порой и пил ложку–вторую, хворь, кажется, отступила, но Миня стал терять память, руки дрожали. Он перестал бриться. Разбил стеклянную банку, за потерю которой старушка не дала ему вечером поесть.

– Ты што же, – шипела она, – по–христиански тебя пожалела, а ты меня по ветру пустишь?!.

Пустишь ее по ветру, как же! Случайно уронив кружку и подбирая ее, закатившуюся под огромную железную кровать старухи, Миня углядел под матрасом прижатый сеткой, уже со ржавыми вогнутыми следами бумажный сверток. Интересно, что может хранить старуха? Отвернув перины и угол матраса, он достал сверток, который тотчас распался на ромбические клочья. О, это опасно! А вдруг хозяйка явится! Хоть и сказала, что пошла молиться к подружкам, вдруг вернется?

Положив сверток на лавку, Миня осторожно размотал его – там были пачки российских денег, охлестнутые разноцветными резинками. Причем, три или четыре пачки банкнот, уже вышедших из употребления: по 500 000. Миня подумал, а не взять ли? Ему же нужно заработать, чтобы выкупить квартиру. Вряд ли старуха помнит, сколько здесь. Вдруг Таня вовсе не любит золотоголового Каргаполова, и тот ей скажет: выметайся или стоимость возмещай! А откуда ей такие деньги собрать? А старуха Мине совсем ничего не платит, он только живет при ней, кормится. Если каждая трехлитровая банка спирта – это семь с половиной литров водки, и каждая пол–литра стоит как минимум червонец… а Миня уже сколько ей сцедил «огненной воды»?

Нет, нельзя. Никак нельзя. Это безнравственно. Нет. Миня быстро смотал пожелтелые листы газет, сунул сверток на место, под матрас, подобрал с полу клочья отлетевшей рыжей бумаги, привел постель в порядок – и вышел на крыльцо. Жарко и стыдно стало. Но почему им не стыдно? Ей, старухе, которой он делает деньги?

– Здрасьте, Мишенька! – пискнул кто–то из–за покосившихся ворот.

– Здрасьте… – В деревне Миню уже знают, сразу стало всем известно – дядька он безобидный. Встречая у колодца, молодые вдовицы жалостливо оглядывают его, в коротковатых штанах и чужом рваном свитере, но не решаются заигрывать – уж больно шаток. Миня случайно услышал: его прозвали блаженным. А почему блаженным? Да потому, наверное, что он только улыбается в русую бороденку и ни слова не говорит…

Лавриков недоедал. Иногда среди ночи метался, горевал, что не нашел пуговку в горшке из–под цветов лисицы Люси – и все ему казалось, что и сам он давно похоронен, как та пуговка, в сырой земле… и почти не слышит ничего, что на земле, наверху, делается… Ах, у нее же на другом окне тоже стояли горшки… может, прибиралась и переставила? Может, пуговка на другом окне и лежит? И если бы ее найти, Миня, возможно, сразу бы придумал, как дальше жить?

Чтобы старуха его голодом не заморила, а то и деньжатами бы откупилась за его труды, Миня сорванным шепотом как–то при случае ей рассказал, что, когда был ученым, магнитил воду. И эта магнитная вода помогала снять боли в печенке, головную боли унимала. А почему бы самогон, которым бабка торгует по ночам из окошка, не пропускать через два магнита? Конечно, это не совсем то, что в лаборатории, но можно приладить. Небось достать две стальные подковки нетрудно?

И бабка показала себя молодцом – схватила старый зонт, засеменила по селу, у безработных учителей–супругов Антипиных за литр самогона обменяла один школьный магнит, с красным и синим кончиками. По идее, сработает, если влага будет течь медленно. Но ведь в змеевике она и так течет медленно! И примотал Миня магнит к концу змеевика северным концом поближе, и сельчане в голос сказали, что новая водка бабки Веры услаждает тело, как никакая другая…

Прославился, прославился Миня в деревне. Бабка в знак особой благодарности подарила ему сто рублей. И Миня купил себе простое, дешевенькое, но красное кашне и выходил к сельчанам теперь, роскошно обмотав горло. С ним отныне здоровались на улице даже вполне серьезные на вид девушки.

Но тихая и сытая жизнь Мини кончилась тем, что в деревню прикатили на «уазике» два милиционера из райцентра, ясно, по наводке соперниц бабы Веры, зашли, подмигнули Лаврикову, забрали бабкин змеевик с магнитом, семь бутылок готовой продукции и Миню с собой прихватили.

– Это ты, Тихонов? – видно, прослышали по него. – Что же ты противозаконным делом занялся? Вот посадим лет на пять! А? Отвечать!

– Простите, – просипел Миня, в котором никто бы из старых знакомых не узнал одного из лучших выпускников политехнического института Михаила Ивановича Лаврикова. Глаза его синие, казалось, выцвели, пухлые губы оделись в броню коросты, два пальца на правой руке были без ногтей, левый мизинец опух – Миня порезал руки, когда торопливо собирал осколки бабкиной банки…

Когда отъехали от деревни, один милиционер сказал другому:

– Давай отпустим.

– Давай отпустим, – согласился другой.

– Заберите, – заволновался Миня. – Мне некуда идти.

Первый милиционер заглянул ему в лицо:

– Не в твоем возрасте, батя, в тюрьму идти. И выебут, и говно заставят есть… Ты, батя, домой катись… Слушай–ка, – обратился он к нему на прощание. – А если пить твою магнитную, часы не намагнитятся?

– Нет. Заберите меня, – попросил еще раз Миня. Он вдруг вспомнил про Ивана Калиту, и ему показалось – нет во всей России сегодня человека более родного, чем тот Иван Калита. Может быть, он снова в ИВС, может быть, его еще не отправили в тюрьму… и они увидят друг друга, обнимутся…