Текст книги "Минус Лавриков. Книга блаженного созерцания"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Я скажу. Пойдем, Валька… предупредим, чтобы завтра.

И девочки убежали. Господи, только ясновидца не хватало!

12

– Выдать всем больным собственную одежду! – распорядился главврач Олег Анатольевич.

– Нас закрывают?!. – ахнул кто–то из опечаленных больных.

– Срочно послать в Кремль коллективную телеграмму! – предложил граждански активный Ленин.

– Да нет же… – ослепительно улыбнулся золотыми зубами главврач. – Нас пригласили…

– На танцы в школу?!. – обрадовался Батагов, прыгавший с крыши и оставшийся невредимым..

– Да нет, господа. Физиотерапия. – И главврач снова померк лицом. Он все же что–то скрывал.

Смущенных и радостных психов повели колонной по двое в город, на горбатую улицу им. Партизана Железняка. Там стоял грузовик, и с него раздавали метлы, ведра. Как выяснилось, сегодня ждут приезда губернатора, необходима срочная и тщательная чистка улиц. Тем более что губернатор прилетает будто бы не просто так, а чтобы снять с работы мэра.

Об этом всех известил Ефимов, бывший сотрудник бывшего губернатора.

– Новая метла, – говорил он, тряся губастой улыбкой, напоминающей краковскую колбасу. – И правильно! Заворовались они тут. Мэр второй себе коттедж строит… три магазина на жену переписал…

Рядом на тротуаре и проезжей части переминались студенты в синих китайских костюмах, зевали, шаркали метлами для виду и слушали.

Кто–то из прохожих остановился, опасливо зашептал:

– Потише. У нас тут как в старое время.

– Как это? – спросил Дмитрий Иванович, больной человек из народа. – До или после?

Местный человек пояснил:

– Я лично, товарищи, куда бы ни вошел, первым делом в любую розетку: «Да здравствует наш любимый мэр!» Он же из тени вышел… ему докладывают…

– Он раньше в областном городе работал, – охотно стал рассказывать далее Ефимов, – я его помню. Жулик! Сюда отъехал, как в ссылку, и, уж конечно, время зря не тратит. Не я, а он жулик! – возвысил голос Ефимов, оглядываясь на соседей по палате, «суровых людей из народа».

Услышав, как псих ругает местную власть, к нему быстро подступил молодцеватого вида парень в рабочей серой одежде и казенных ботинках (явно переодетый милиционер или оперативник из ФСБ) и, шепнув:

– Ты чего вякаешь? – грубо толкнул в грудь.

– А вы?! – завизжал Ефимов. – Свободу слова душить?

В ответ на это парень в рабочей одежде ткнул ему кулаком в шею и попал, видимо, в сонную артерию – Ефимов свалился, как куль, захрипел. Миня бросился к Ефимову, стал его тормошить, гладить горло, и человек пришел в себя.

– За что?.. – сипел он. – Больного…

Но ударивший его парень уже смылся. А стоявшая неподалеку старушка с сизыми глазами (о, эти бессмертные старушки России!) молвила:

– А ты, милый, потише. У нас и убить могут, ежли язык распустишь. Вот на днях Ирка из нашего барака вешает белье, говорит: вот бы сюда и этих на веревку… ворюги нами руководят… И вечером же под машиной оказалась.

– Ну, это, возможно, и случайно, – пытаясь быть объективным, но втянув голову в плечи, буркнул Ефимов. – Хотя… хотя…

– Да, да, – кивнул Ленин. – Я здесь вырос. У мэра такая разведка… все бывшие из органов… Антанте не снилось.

Толпа больных и медбратья – Миня и Вадим – стояли растерянно. Студенты по–прежнему ничего не делали, покуривали и хихикали. И вдруг подкатили на дымящем джипе телевизионщики с камерами, и народ сразу подтянулся: кому охота в эфире выглядеть лентяем? Ленин с метлой широко заулыбался в объектив.

Но что касается Мини Лаврикова (Тихонова), он испуганно отвернулся от камеры. Вдруг пленка в областной центр попадет и Татьяна увидит или знакомые какие! Однако журналисты – ушлый народ. Во–первых, кто–то им уже сказал, что Миня помог упавшему человеку, во–вторых, тот факт, что герой отворачивается от объектива, в то время когда вся страна желает быть запечатленной, все это заинтриговало журналиста с курносой мордой и косичкой на затылке:

– Можно задать вопросик? Как вы относитесь к нашему мэру?

– К мэлу?.. – картавя больше обычного, переспросил Миня, все отворачиваясь и отворачиваясь. К тому же он еще заметил – на него из–за плеча журналиста грозно воззрился тот самый парень, что ударил Ефимова.

– Да, к мэру, к мэру? Вы ведь смелый человек… не боитесь губернатора. К мэру родного города как относитесь?

И Миня, страшась непонятно чего, кивнул:

– Хорошо. – И закашлялся. Страшно закашлялся.

Но тележурналист не уходил, ждал, он приблизил объектив почти к самому лицу Лаврикова.

– Почему прячете лицо? – спросил вкрадчиво журналист. – У вас такое открытое русское лицо. И не кашляйте! Говорите! За что именно вы любите нашего мэра?

– Улицы чистые… – прошептал кто–то сбоку.

– Улицы чистые, – прохрипел Миня.

– Еще.

– Фонтан построил… – шепнули ему.

– Фонтан построил… – повторил Миня. И почему–то добавил (угодливо, угодливо!): – Как в Италии.

– Вот–вот–вот, – удовлетворенно закудахтал тележурналист и пошел снимать на пленку других зевак. Но вскоре, выяснив от молодцеватого парня в рабочей одежде, что тут большинство – психи из больницы, уехал.

Вспотев от гадкого чувства стыда, Миня долго стоял, уставясь в неровный изломанный асфальт, не имея никакого желания мести мусор. Но нужно, нужно, вон на него смотрит как–то странно, тускло Марина из больничного медперсонала, и Миня зашевелил руками. Вновь вспомнилась ужасная ночь. Бежать, бежать! До наступления ночи! Миня третий раз изменил своей Татьяне!

«Трижды петух не прокричит, как ты изменишь мне…» Чьи это слова? Откуда?

Да еще телевизионщику поддакнул… похвалил неведомого мэра, вора и жулика! Жить неохота после этого! Бежать отсюда, бежать!

Но бежать не удалось… Оказалось, что утром один из безумцев угадал – больницу закрывали. И Лавриков не мог вот так взять и бросить своих товарищей, это было бы не по–христиански…

13

Главврач перед ужином пригласил к себе в кабинет всех трех врачей–женщин, в том числе и Марину, и обоих санитаров, в том числе и Миню, и налил по полстакана коньяка.

– Коллеги! – сказал он. – Спасибо. Наши больные хорошо поработали. Но боюсь, это плохо. – Он сверкнул золотыми зубами. – Райотдел здравоохранения убедился, что наши пациенты все выздоровели, завтра с утра явится начальство. Не говорю, чтобы симулировали… как есть, так есть… Но могут случиться истерики… прошу быть рядом. Пейте!

Лавриков не особенно вник в слова врача, понял только одно: придется до утра побыть на месте. После ужина он сбегал в магазин, принес, спрятав за рубашкой, бутылку водки и, юркнув в свою комнату, придвинув к двери стол, чтобы никто не мог войти, стал пить мерзкий напиток…

Тоска по жене и дочери весь день душила Миню, как толстая змея, обвив ему шею… И сейчас он плакал. Как они там без него? Не выгнал ли золотоволосый адвокат из дому? Может быть, телеграмму дать: НЕ СМЕЙ ВЕРНУСЬ ДОЛГ ОТДАМ.

Но вернется ли Миня? И когда? И где деньги такие, наконец, заработает?

А что, если часа на два тайно пробраться в родной город, предварительно отпустив усы и напялив очки со стеклами, чтобы никто не признал? Милая Татьяна, как она там, гордая, замкнутая? А может, и улыбается на людях, хоть и кошки на сердце скребут? Она сильная… Но какой бы сильной ни была, если муж исчез…

Нет, нет, Миня не выдержит смотреть издалека, подбежит к ней, как лунатик по доске лунного света… Нет.

Видимо, долго теперь суждено Мине скитаться по лабиринтам…

Но не предал ли он, не вернувшись домой, а еще точнее – не продал ли он жену Каргаполову? Квартира заложена, золотоволосый Славик своего не упустит… будет торчать днем и ночью на пороге… А где Татьяне взять такие деньги? Может быть, в мэрии дадут кредит, что им стоит? Но и там постараются за оказанную помощь что–нибудь получить… хотя бы поунижать Татьяну… Конечно, она устоит, но если мужа не будет год–два–три…

«Лучше не думать. Я невезучий, я плохой человек. Она достойна более красивой судьбы».

Едва рассвело, Миня выскользнул из больницы и направился к местной церквушке, раскрашенной, как попугай, в синие и зеленые тона. Ее еще не открыли. Хотя с тыльной стороны мелькнул узкоплечий поп, с брюшком и красными, словно накрашенными губами. Но священник почему–то медлил. Миня подождал, махнул рукой, купил у сидевшей возле входа на скамейке бабули тридцать семь крохотных желтых свечек – по числу прожитых лет – и побрел на берег старицы.

Здесь, уйдя за могучие ветлы в камыш, в сырое затишье, он затеплил по очереди свечки и воткнул в илистые кочки, между корнями рогоза, и упал рядом на цветочный жухлый подол угора и заплакал.

«Прости меня, Создатель, Небесный глаз, Великая совесть вселенной, если ты есть… за то, что возжелал легких денег… а потом предал родных мне людей… прости за слабость мою, за блуд мой, за то, что не устоял перед мерзкими соблазнами плоти, за то, что пил ведьмино зелье и марал уста черными словами, за ложь и угодничество, которое допустил на днях… Хотел забыться, забыть себя вчерашнего… и это почти удалось… Но клянусь, Всевидящий и Всеведающий, клянусь на коленях впредь обходиться без тяжких грехов, которые ничто не может оправдать… Прости, Боже, если ты есть…»

Проходила мимо бабка с веслом и сетью на плече, что–то спросила – он не слышал. Пронеслись по небу со свистом гуси, ушли за урёму.

Ветер несся над водой, набегая на ветлы, выворачивая узкую листву, делая их серебряными и вдруг даже зеркальными, и Миня словно впервые замечал их над собой…

Боже, какая красота земная вокруг, а ты чем занимался этот месяц?!

Встал опустошенный, слабый. Но словно и впрямь кто–то грехи ему отпустил.

Медленно поднялся в городок на холмах, он брел к больнице, спотыкаясь на бугристом и лопавшемся асфальте райцентра – видимо, снизу пытались вылезти к свету и, задыхаясь, помирали росшие здесь когда–то прежде деревья…

Пришел в больницу, а там его уже ищут – сам главврач, Олег Анатольевич, спрашивал о нем. Он сегодня в дорогом костюме, с платочком в нагрудном кармашке, в очках с золотой оправой, с золотым же широким кольцом на правой руке, на безымянном (холостой) и черным агатом на левой. Рядом с ним высоченная дама в бифокальных очках, с седыми кудельками, увенчанными жалким полудетским бантиком, с записной книжкой в руке. Оба в белых сверкающих халатах.

Они пошли по палатам и долго ходили, взглядывали на потолок, на стены, потом закрылись в кабинете главврача. И вдруг стали приглашать туда больных в сопровождении санитаров Вадима и Мини.

И Миня, присутствуя при этих разговорах, услышал самые неожиданные вопросы главврача, как будто не он, главврач, еще месяц или полгода назад принимал этих подопечных на лечение, как будто все позабыл. И самое удивительное, он позволял и гостье задавать вопросы.

– Вы сюда попали по своей воле? – спрашивала женщина. Ну разве можно психу задавать такой вопрос? Она, наверное, представитель какой–нибудь очень либеральной партии. Эх, поговорить бы с ней tet–a–tet Лаврикову!

– Меня посадили соседи, – отвечал тихим голосом больной Кирьянов, коренастый, с плешью. Почему и кличка у него в больнице была Аэродром. – Потому что я знаю, они воры, украли три километра. Даже три с половиной.

– Как можно украсть три километра?.. – ласково удивлялась женщина под поощрительным взглядом толстого главврача. – Тем более – три с половиной.

– Да проводов же! – отвечал, гнусавя от раздражения, больной. – Алюминий – это металл, металл сдают в ларьки, куда принимают любой цветной металл. Я восстал против воров в нашем селе, и они объявили меня безумным.

– А, – улыбка у гостьи погасла. – Да вы совершенно нормальный человек. – Она поправилась. – Возможно, прежде вы нечетко объяснили, а сейчас вот мне все понятно. Спасибо. Если желаете, мы можем вас выписать.

– Конечно, желаю! – загорелся Кирьянов. – А то и жену мою с пути истинного свернут… все с подарками, гады… то косынку, то шоколадку несут… Ворье! Всю Россию разворовали!

– Да, да… – кивнул главврач. – Надо возвращаться домой и брать власть в свои руки. Следующий!

Следующим был солдатик Сытин, который в своей армейской форме и в больницу попал, рыжий, худой, как вытеребленный ветром колосок ржи.

– А вы за что были определены ко мне? – спросил с самой доброжелательной улыбкой Олег Анатольевич. – Ну, как бы заново осмыслив… расскажите о себе четко и просто.

– Четко и просто? – играл злыми скулами солдат. – Хотел убить… неверную жену… а они меня в дурдом. Я ее все равно прибью. Хоть просижу тут сто лет.

– Думаете так долго прожить? – еще шире, как кот, улыбнулся Олег Анатольевич.

– Да, – глядя мимо него, невозмутимо отвечал Алеша Сытин по кличке Ненасытин, он много ел, да не в коня корм. – Когда есть цель, человек живет сколько надо. – Он, ответивший так, вряд ли читал мемуары о Гёте, где великий немецкий поэт любил повторять приблизительно эти же слова. Миня помнил их со школы.

– Но вы же не убьете ее прямо с порога… может быть, о чем–то спросите? – задала вопрос, переглянувшись с главврачом, гостья в двойных очках.

– Конечно, – солдатик понял намек. – Что я, Отелло? Пусть расскажет. Пусть. От кого сын. Если сама не разрешала никакие контакты перед отъездом… болела, видите ли, гриппом. Что мне грипп? Я в ледяной воде купаюсь, и мне ничего!

– Что ж, – удовлетворенно вздохнул главврач, ставя крестик в списке. – Речи ваши вполне разумны. Думаю, мы можем вас отпустить домой. Если, конечно, вы туда хотите…

– Остальные и вовсе здоровые, – широко улыбнулся всеми золотыми зубами Олег Анатольевич. – Дело в том, господа, что нашу больницу закрывают в связи с выздоровлением основной части пребывавших у нас. А вот обычную больницу снова расширили. Троих лежачих переводят в отдельную палату в той половине здания, здесь начинают ремонт. Так что всех вас развезут по домам. Санитарам, которые помогут сделать это, мы заплатим. Эти сутки закроем вам, как… неделю работы.

«Щедро!» – подмигнул Лаврикову санитар Вадим, который скучал у порога и перебирал ключи в руке. А Сытин, бывший солдат, вскинулся, затрепетал, схватил Лаврикова за руку:

– Сопроводишь меня, ладно? Миня, я тебя полюбил, не бросай!.

– И меня!.. – заговорили сумасшедшие. – Ты, ты нас повезешь домой! Только тебе доверяем!

Главврач быстро навел порядок.

– Мы вас разделим на две группы – по месту жительства. На запад повезет Вадим Алтынцев, а на восток – Михаил Тихонов. Кто возражает?

Никто не возражал. Миня доверчиво улыбнулся главврачу.

– Спасибо, что доверяете. Вы мне очень понравились.

– Вы мне тоже!.. – замурлыкал и откинулся на спинку стула счастливый от прощального общения главврач. – Жаль, поздно ко мне попали… Не хватает, знаете ли, интеллигентов. Стали хитрее, молчат. О стихах, о музыке поговорить.

– Может, он еще вернется, – послышался негромкий женский голос. Лавриков вздрогнул и обернулся. И густо покраснел – в дверях стояла Марина. – Он хороший.

Олег Анатольевич поплескал ей ресницами, как маленькой, и рассмеялся:

– Ах, Мариночка, ваша рекомендация превыше указов президента. Если вернется, конечно, возьму. Но куда, куда вернется?.. Ах, не будем опережать события.

– Но у меня маленькая просьба, – жалобно сказал синеглазый Миня. – Можно? Мне надо в совхоз заехать – «Памяти двадцатого партсъезда». Это как раз на восток.

– Зачем? – удивился главврач. – Оттуда у нас никого нет.

– Надо.

14

В дверь позвонили.

– Не заперто, – отозвалась Татьяна Сергеевна. Кажется, пришли эти самозваные спасители.

– Доброго здоровьица… – послышался из–за порога сладкий голосок Марфы, Ленкиной бабки, и за ней – топ–топ, ширк–шир – появился огромный, бородатый, в толстовке, с палкой, с крестом на груди, нечесаный, страшный Юлиан.

– За что я люблю простых людей, – заговорил, не здороваясь, рокочущим голосом старец, – у них одна дверь. Стало быть, и душа открыта. Но бояться вам нечего… Вас защитит Господь Бог и его сын на земле – Юлиан! – И старик перекрестил воздух вокруг себя.

– Истинно так, святой старец! – поддакнула старуха.

– В небе над церковью нашей на Рождество знамение было… явился луч оранжевый… и по всем иконам святых прошел… и ударился в стену каменную, и золотые буковки загорелись: Юлиан. Об чем надпись имеется в святцах церковных, и архиерей Георгий собственноручно ея закрепил. Истинно говорю, ведет меня по земле Провидение… сею добро… и страждущим помогаю… Да святится имя Господа нашего!.. Все от него, все от него!.. (И неожиданно, таким жутком воем.) Ты ли, несчастная, та русская женщина, у коей пропал муж?

И указал перстом на хозяйку квартиры. Та от неожиданности попятилась.

– Она, она, старец! Она, Юлиан! – отозвалась старуха Марфа.

– Здравствуйте, – все же сочла нужным поздороваться Татьяна Сергеевна.

– Почему я люблю русских людей?.. – продолжал старик. – За их смирение и свет в очах… за многотерпение, за щедрость… Согласна ли ты, раба Божия, перейти в общину нашу, на путь любви?.. Истинно говорю, у нас люди всех вер и исповеданий…Ибо, как сказано в послании Павла к коринфянам: «Он дал нам способность быть служителями Нового завета, не буквы, но духа! Потому что буква убивает, а дух животворит!»

Наступила тишина. Татьяна Сергеевна пожала плечами. Что ответить?.. Старуха что–то шипит – не разобрать – наверное, советует немедленно согласиться.

– Или ты неверующая, дочь моя? – грозно удивился Юлиан. – И тебе еще только предстоит долгий путь познания? Н-ну, хорошо. – Засопел и, поворотясь, обратился к старухе. – Говори.

И старуха заговорила:

– Татьяна Сергеевна, радость наша… вы должны али взнос какой дать… рублями, золотом, как вам душа подскажет… али в услужение на ночь прийти… при церкви домик есть, где святой Юлиан и живет… штыба свечи возжечь, ноги обмыть Сыну Божьему…

– Золота?.. – Мать еле справилась с голосом. – Да никакого золота у нас нет… и денег… А в услужение… как же это?.. Я в трауре…

– А он простит тебе траур! Он даже может, ежели мертв твой муж, на эту ночь воскресить его… И показать издали, смиренной тебе и ласковой, где он и что с им….

– А если жив?.. – пролепетала Татьяна Сергеевна. Ее пугали эти речи.

– А если и жив, неужто грех побыть возле святого?..

Юлиан тяжелыми шагами подошел ближе. От него несло кислым жаром, как от кадушки с тестом.

– Сейчас вот я в окно смотрел. За что люблю русские наши селения… здесь звезды рядом… Россией, именно Россией искупит земля–планета грехи свои! – И возвысил свой страшный голос. – Но и покар–рает Господь тех, кто не верил нам, его смиренным слугам… кто пребывал во смраде самолюбования… невежества и тьмы….

Татьяна Сергеевна приложила мизинцы к вискам – от громких слов старика заболела голова.

– Извините… Все так неожиданно… Я… я не готова сегодня… Мне…

– Надо подумать, подумать! – подхватил Юлиан. – Чем и отличаемся от бессмысленных козлищ… Господь Бог для чего нам разум дал? Наказал любить, любить друг друга! Наша община, матушка, это община любви и доверия… и об никаком насилии речи быть не может… Подумай, подумай, дочь моя! Идем, Марфа… как твои ножки, не болят? А то опять вылечу!

– Ах, святой старец! – запела старуха. – Даже захотела бы, чтобы маненько болели…

– Еще будут болеть, какие твои годы!.. Многим, многим я помог… И помогу, помогу! Только сердца свои на затвор не запирайте! Истинно говорю, Божественный луч бродит средь вас!.. До завтра, дщерь моя… до завтра… в это же время…

Лаврикова растерянно, уже почти смеясь над собой (не верит же она всем этим прорицателям!), все–таки спросила:

– А сейчас… намекнуть не можете – жив мой Миня?

– Молитесь! – грянуло от порога. – Только смирение и любовь к пастырям откроет вам глаза ваши!.. На сегодняшний час – жив. Но где – не вижу в потемках… нужны свечи… нужно твое собственное желание увидеть… ибо ты сама для себя не решила, что тебе лучше: когда он живой, да в земле заморской, али мертвый, да без креста схороненный в тайге угрюмой… Истинно говорю – готовься!

И зашаркал старец на выход, и дробно застучала ботиночками своими следом Марфа. Татьяна Сергеевна закрыла за ними дверь.

– Какая ерунда!.. – И принялась ходить по комнате. – Но кто знает?!. Кто знает?!.

Машинально сняла с полки книгу, начала листать.

– Ни записки не оставил… видно, не предчувствовал… милый мой!

Вбежала дочь с подругой:

– Мам, ну как?! Мы на улице стояли, мы не подслушивали!

– Теть Тань, что–нибудь сказал?

Лаврикова отбросила книгу, обняла дочь.

– Никуда не уходи.

– Мама, мы послушаем музыку? Включи папин проигрыватель.

– Удивляюсь, как до сих пор не отобрали.

– Какое имеют право?

– Из богатств миллионера Лаврикова. – И мать ушла в спальню, полилась божественная мелодия Вивальди – из «Concerto Grosso».

– Судя по физиономии Иоанна, он обиделся… – прошептала Лена.

– Наверно, заставлял крест целовать. А на нем микробы, хоть и серебро.

– А может, и мельхиор. – Лена достала жвачку и принялась усиленно жевать. – Что же делать? Надо самим искать. А для этого нужны деньги. Может, правда, у вас в книгах?.. – Она сняла томик Есенина. – Он Есенина любил? – Полистала. – Нету. – Сняла еще какую–то. – Фантастику любил? Нету…

– Да перестань!

– Напрасно! Уйдет завтра на работу – проверь. Хочешь, я помогу, полистаю?

– Да нет тут никаких денег! – обиделась Валя. – Я же много читаю.

– Я тоже много читаю. А если нет денег, я тебе скажу: у твой матери два пути. Или замуж ей надо. Или к Юлиану на поклон. В современной России молодой женщине больше никак не выжить. Валя, поверь мне!

Валя отрицательно покачала головой. И приложила, как мать, мизинцы к вискам.

– А если она не может, если такая у нее Сорбонна – выручать нам с тобой… и дорога – в Москву! Ты в гостиницу не хочешь… конечно, можно заразиться, а лекарства сейчас дорогие… если что, все деньги и уйдут… Но надо же достать на билеты! – И она вдруг выпучила глаза. – А ты у этого хахаля и займи!

– У Вячеслава Михайловича?! Никогда!

– Почему? Он твоему папе дал? Дал. А если тебе откажет – значит, не хочет, чтобы мы его нашли. Если уверен, что дяди Мини на свете нет, даст. Вот проверь! У меня логика безошибочная!

– Я боюсь…

– Боишься, что даст? Или что не даст? Но надо же что–то делать! – И Лена зашептала в самое ухо подруге. – Если дядю Миню охомутали московские бабочки, увидит тебя – вернется. Спасай семью, Валька! Семья – это святое…

– А как? Я не знаю, когда он теперь придет.

– Придет, никуда не денется. Может, даже завтра. С тебя «Орбит» с яблоками. Бай!.. – Поцеловала Валю, размашисто пошла к двери, вернулась. – Старею, забыла… – Достала из кармана листок бумаги и подала Вале.

– Что это?! – испуганно спросила Валя.

– Под вашей дверью лежало.

Валя увидела крупные карандашные каракули: «ПОДЕЛИТИСЬ МИЛИОНАМИ, НЕ ТО ХУДО БУДИТ!» Кто написал?!

– Какие несправедливые люди! Ведь не знают ничего!..

Лена деловито достала зажигалку, чикнула и сожгла записку.

– До завтра? – и громко. – Теть Тань, я домой…

Входная дверь захлопнулась. Приглушив музыку, из спальни вышла сумрачная Татьяна Сергеевна, и Валя бросилась на шею матери.

– Ну, что ты, что ты… – обняла ее мать. – Завтра, будем надеяться, дождемся каких–нибудь новостей… Мне сон снился… Так дальше нельзя! Что–то надо решать.

15

Главврач выделил для семи больных во главе с Миней микроавтобус «Соболь», другой группе больных с Вадимом – «уазик». И психбольница перестала существовать – может быть, навсегда.

– В демократической России в третьей фазе ее развития уже не может быть сумасшедших, – так сказал, хохоча, Олег Анатольевич, – потому что все синдромы размазаны строфатином и гормональными препаратами.

Марина, прощаясь, смотрела на Миню в его сиротской одежде, смотрела туманными глазами красавицы из сказки, зажав под мышкой толстенный том Библии, и ни слова не сказала. Только бросила ему на руки свежий белый халат – надень. Конечно, выйдет замуж за главврача… это хорошо… они как раз подойдут друг другу… Забыть, забыть!

Ныряя в лога и выскакивая на холмы, «Соболь» к середине ненастного дня, поплутав в облетающих березняках с оврагами, проскочил в то самое село, где Лавриков жил у Люси. Избу ее Миня нашел сразу, но на дверях сеней висел плоский амбарный замок. Искать женщину с лисьими глазами времени не было, солдат вилкой карманного ножа легко отпер его. Пробежав к окну, Миня вытряхнул все три горшка с цветами на подоконник, руками разобрал землю, но пуговки нигде не нашел. А зачем она ему? Вдруг до него дошло – это болезнь была, не нужна ему пуговка. И радостно стало Мине. И махнул он рукой:

– Поехали.

Но, когда уже поскакали по полям, подумал: «А лучше бы все–таки найти мне ее, красную, забрать с собой. Вдруг кто другой приберет».

Оставалось прислушаться к самому себе – где он сейчас? Вроде бы до сих пор в земле сырой. Лишь бы не попасть в руки плохого человека. Миня улыбнулся подпрыгивавшим в салоне, побледневшим от волнения спутникам.

– Ну, братья, кто где живет? Говорите, как лучше, чтобы по пути.

И начал развозить Миня Лавриков своих нынешних братьев по их семьям. Зябкий осенний ветер гнал тучи в небесах и тучи темной листвы по земле. Близилась зима.

Первым завезли в село Ножницы того самого Кирьянова, который рассказывал, как его односельчане украли три с половиной километра проводов. Повинуясь его торопливым объяснениям и тычущему в стекло пальцу, подкатили к весьма исправному дому, постучали в калитку, и выступила на улицу жена, дородная краснощекая женщина в кожаной куртке. Увидев бедолагу, отступила, замотала головой, не хотела пускать домой, но Миня в белом халате поманил ее пальцем, пододвинулся к ней близко и ласково молвил:

– Библию читала? Господь за сирыми и слабыми смотрит в бинокль. Хочешь окаменеть до колен?

И оторопевшая жена впустила своего мужа в избу.

– И смотри у меня! Приеду в любой час ночи – проверю.

«Ой, не стал ли я слишком строгим? – попытался одернуть себя Миня. – Но я же во имя семьи, во имя любви. Она, может, оступилась, и тут надо помочь авторитетом медицины».

В другом селе другая супруга с топором встретила на крыльце своего муженька. Стояла, выпятив беременный живот, высокая, как Петр Первый, с усиками, глаза как огонь. В хате были слышны мужские пьяные голоса. Миня бесстрашно подошел под топор и сказал так:

– Если не примете Васю, всех шестерых введу к вам и жить будут. Есть такое постановление Президента – сумасшедших от этой жизни приравнять к героям Чечни. А этих… гостей твоих… сейчас же увезу туда, откуда привез здорового твоего мужа. Поняла? Иди, скажи.

И женщина, горестно усмехнувшись, метнула топор в угол сеней и отвернулась. И рукой вперед показала. Мол, черт с вами, проходите.

И снова скакали на колесах, уже в сумерках, через темный бор, через раменье, когда третий больной вдруг расхотел являться домой. Он заплакал:

– Как я без вас буду, милые мои?..

Последним по договоренности, уже среди ночи, сквозь брех собак и пиликание гармоник, Миня доставил в родное село солдатика Сытина. В окне его дома мерцало синее марево – наверное, жена смотрела телевизор. И не поздно ли – половина первого? А как же маленький сыночек?

– А может, и мой сын, – вдруг заробел в темноте, стоя возле калитки и трясясь, как от лихорадки, Алеша Сытин. – После помолвки–то пили… конечно, быть не может, чтобы я ее не заломал… хоть и пишут, пьяному нельзя…

– Ты ее любишь? – спросил Миня.

– Да я удавить ее готов, если… люблю, конечно! Слушай, Миня, ты хороший человек. Проверь ее… ну, пойди, постучись… Мол, Алешка погиб… под поезд попал… как себя поведет? А если только рассмеется, останься у нее, напои и мне крикни… и я появлюсь. Я ее укатаю, как чечен наших баб – до крови!..

Миня обнял парня.

– Не надо так, Алеша. Она, верно, ждет тебя. Иди. Это я тут постою и подожду. За полчаса не выйдешь – поеду… – Куда он сам поедет, Миня еще не решил. Но главное, жизнь рыжего солдатика устроить.

Говорили негромко, но, видимо, разговор их все же был услышан в доме, да и гул микроавтобуса не мог быть незамеченным, хотя остановили его в сотне шагов. Во дворе замелькали тени, калитка отворилась, и перед приехавшими предстал огромного роста мужик в белой майке и трико.

– Кого надо?

– А ты чего тут делаешь? – страшно зазвенел голосишком своим солдатик и метнулся на мужика в майке. Тот лишь подставил кулак и вздернул Алешу Сытина – и отлетел Алеша Сытин шагов на шесть.

Миня не мог не помочь другу, Миня замигал глазами, открыл рот, хотел объяснить, что нельзя так, Алеша – законный муж Насти… Но ничего не успел Миня Лавриков – оглушительный удар низверг его на землю, и в дополнение к этому тяжелые ботинки вонзились в его худое тело.

– Еще чего надо? – рыкнул мужик в майке.

Алеша Сытин возился на земле, хватая воздух ртом, и лишь всхлипывание и скуление были ответом новому хозяину дома. Миня с земли укоризненно сказал:

– Это безнравственно… он воевал за то, чтобы она… – И ботинок влетел ему в губы и зубы. И захрипев, Миня потерял сознание.

Его привел в себя водитель «Соболька», молчаливый Петр. Алешу он уже оттащил на сиденье.

– Куда поедем? – спросил он. – Мне же домой тоже надо.

«Мог бы и помочь… – подумал Миня. – Не может быть, чтобы не разглядел, что у ворот драка». Но ничего не сказал. У каждого свой кодекс чести.

Уже светало, когда они выехали на большак. Справа от дороги чернел завалившийся в канаву комбайн. Слева мерцали огни деревушки, перед которой в поле стояли закрытые ворота.

– Стоп, – прохрипел солдат Сытин. – Здесь дед мой живет. Хочешь – к нему? Отогреемся, отоспимся, а потом пойдем то мурло в майке убивать?

– Нет уж, я в совхоз «Двадцатого партсъезда», – ответил смущенно Миня. И пробормотал: – Мне отработать надо… мне поверили… – Да и пуговку бы найти, молвил он про себя.

Алеша вдруг обнял его.

– А то бы баню спроворили… поспали, как в армии… ну их на хер, баб… Минь!

Миня почувствовал, что краснеет. Совсем с ума сходит пацан.

– Не унижай себя… – сказал Миня. – И меня не унижай. Мы настоящие мужики. Найдешь ты такую красавицу – все тут локти будут кусать!

Алеша Сытин зажмурился, скрипнул зубами.

– Слушай, а если снова наших объехать… вряд ли их домашние долго выдержат… найдем брошенное село в тайге, жить станем… а девки сами к нам прибегут. А?

«Это можно», – вдруг подумал Миня.

– Давай начнем с последнего… как его?.. Который домой–то не хотел?

Алеша рассмеялся.

– Циолковский его кликуха. В свернутую тетрадку любит смотреть и рассказывает, какие где цивилизации чё делают. – И звонко закричал на водителя Петра. – Разворачивайся в Кауровку.

Шофер заныл, лицо у него было, как у ефрейтора, солидное, а голос жидкий.

– Мне ж тоже домой надо…

– Я тебе заплачу, – процедил Алеша Сытин, заталкивая Миню в салон «Соболька», а сам забираясь в кабину, справа от Петра. – Вперед, Чечня!

Они долго плутали по стране оврагов и гатей и наконец вынырнули в знакомом сельце. Вот изба, возле которой они ссадили Циолковского, очкастого тихого паренька.