Текст книги "Кровавая карусель"

Автор книги: Роман Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

К своим новым хозяевам Антуан пришел, надо думать, не в крестьянской блузе, как Жюльен Сорель к г-ну Реналю, а в черной сутане и круглой шляпе – униформе семинариста.

Его хрупкая фигура и бледное, оживленное большими глазами, лицо произвели хорошее впечатление.

В свою очередь его поразил этот дом, являвший собой такой контраст со скромным жилищем его родителей. Ему понравился салон с креслами, покрытыми чехлами из черного полотна; на втором этаже – кабинет г-на Мишу и детская, рядом спальня г-жи Мишу – кровать, комод в стиле ампир с золотыми сизелюрами. Видимо, Антуана поселили вместе с детьми в комнате, примыкающей к спальне г-жи Мишу; их разделяла тонкая перегородка, в которой была дверь.

Хозяева были очень приветливы к Антуану. По свидетельству Викторины Сюби, внучатой племянницы Луи Мишу, «когда он пришел в дом, то был принят, словно член семьи; старые слуги видели в нем будущего священника, обращались с ним, как будто он не был им ровня. Образование ставило его выше их. Г-жа Мишу вела себя с ним, как с другом».

Поскольку было упомянуто имя Викторины Сюби, необходимо кое-что пояснить. Свои заметки она набросала в 1886 году на девяти листках, вырванных из хозяйственной книги, несмотря на «большое отвращение ко всякой писанине». Побудили ее к этому статья об Антуане Берте, опубликованная в газете «Республиканец Изера», в которой давался «ключ» к роману, и стремление восстановить «часть подлинных имен, которые скрыл Стендаль». Преследуя цель опровергнуть утверждения газеты, Викторина Сюби решилась записать свои свидетельства, так как, уточняет она, «то, что я слышала в моей семье, имело такое малое отношение к заметкам в этой книге, что я расспросила посторонних людей, чтобы побольше узнать об этом нашумевшем деле». Сведения ее были опубликованы сравнительно недавно, в 1962 году, на страницах журнала «Стендаль-клуб», но принимать их нужно с осторожностью, как считает В. дель Литто, хотя в то же время нельзя ими и пренебрегать – многочисленные подробности в них должны быть правдивыми.

Нет сомнения, что Антуан испытывал в первые недели своего пребывания в доме истинную радость. Послушаем его: «Мои юные ученики стали предметом моей самой нежной привязанности, и сам я не замедлил завоевать благожелательство и дружбу всех». Он ревностно исполнял свои обязанности. Покой вернулся в его сердце. Но, увы, сердце оказалось «слишком чувствительным», в нем бушевали бурные страсти, преследовали и «роковые мысли о любви» и «губительные образы, образы женщин». Не удивительно, что почтительное внимание, которое он изъявлял к хозяйке, госпоже Мишу, превратились в пылкую страсть. Подражая героям книг, он написал ей пылкое послание, закапав его своей кровью. Она была удивлена. Кто бы мог предположить, что этот робкий и сдержанный юноша способен на такое?! Но что это – любовь или религиозная экзальтация? В письме смешивались оба эти чувства.

Если верить рассказу Викторины Сюби, г-жа Мишу решила было рассердиться, но ее подруга по пансиону, г-жа Мариньи, сочла все это весьма забавным, пояснив, что при дворе юные пажи всегда поступали так и все фрейлины тоже получали любовные записки.

Между тем Антуан написал новое любовное письмо и положил его рядом со статуэткой Христа из слоновой кости, стоявшей в комнате г-жи Мишу.

На суде Антуан утверждал, что госпожа Мишу очень быстро ответила на его любовь, «они безумно любили друг друга, и она поклялась ему Христом, что никогда не будет принадлежать другому». Выходит, страсть была взаимной – во всяком случае на этом настаивал Антуан Берте. Другая сторона занимала тем не менее иную позицию. Госпожа Мишу в единственном сделанном ею заявлении протестовала и утверждала, что поведение ее было безупречным. Что касается господина Мишу, то он утверждал: жена при зналась ему, что учитель обращался к ней с оскорбительными предложениями.

Где же истина? Она в том, как заметили толкователи, что «никогда, ни на суде, ни кем-либо не было доказано, что госпожа Мишу виновата, но в Бранге народная молва осудила ее».

Антуан покинул дом семьи Мишу в ноябре 1823 года. Новый элемент в вопрос о причине отъезда Антуана привнесла та же Викторина Сюби. По ее свидетельству, Антуан был изгнан не за поведение, а из-за того, что «проповедовал бунт». «Он был Поль Дидье», – заявляла она, имея в виду гренобльского адвоката, организовавшего бонапартистский заговор и вскоре казенного. По ее словам, в матраце Антуана случайно были обнаружены бумаги, свидетельствующие, что он переписывался с заговорщиками.

Возможно, Викторина Сюби выгораживала свою родню, но не исключено, что так и было. И можно думать, об этом знал Стендаль, который изобразил аналогичный случай в романе, упоминая Дидье. Впрочем, если даже Антуан и находился в сношениях с заговорщиками, то в 1822 году не мог переписываться с ними, поскольку Дидье был казнен в 1816 году. Здесь Викторина Сюби допускает ошибку.

Благодаря тому же кюре, Антуану вновь повезло: он попал в Малую семинарию в Беллэ. Это, действительно, была удача – оказаться учеником колледжа, про который один из его блистательных воспитанников, поэт Альфонс Ламартин, писал в свое время, что «руководимая иезуитами семинария в Беллэ, на границе с Савойей, пользовалась тогда громкой известностью не только во Франции, но также в Италии, Германии, Швейцарии». Но нельзя сказать, что ему было здесь легко. И дело не в трудностях учебы и распорядка. Его угнетала разлука с той, кого он любил. К тому же он узнал, что у Мишу появился новый учитель, да еще бывший его однокашник, некий Жакэн. Терзаемый ревностью, он пишет госпоже Мишу письма, полные упреков и угроз. После этого ему окончательно отказали от дома. В ответ он послал письмо с вполне серьезной угрозой: «Положение мое таково, что, если оно не изменится, произойдет катастрофа».

Но, видимо, г-н Мишу не желал открытой ссоры. Ему пришла в голову мысль, довольно нелепая: попросить Жакэна поговорить с Берте и отсоветовать тому писать, а тем более ходить в их дом. Такой разговор состоялся, причем Жакэн не преминул резко упрекнуть своего прежнего однокашника за то, что тот в своих письмах к г-же Мишу намекал на его, Жакэна, отношения с ней. Из этого Антуану стало ясно, что его письма г-жа Мишу показала Жакэну, который, как теперь ему казалось, несомненно был ее любовником. В результате этой беседы дело чуть было не дошло до дуэли между молодыми людьми. Тогда, дабы не доводить возбужденного молодого человека до отчаяния, кюре при содействии господина Мишу переводит Антуана подальше от Бранга – в Большую семинарию Гренобля. Но и тут ему не суждено было задержаться. Вняв призыву настоятеля исповедоваться, он решился и рассказал о своей любви. Коварный слуга божий поспешил закрыть доверчивому юноше дорогу к сану.

Папка № 2. Здесь собраны сведения о семье Мишу, о трагедии, разыгравшейся в ней, и об их доме, его сегодняшнем состоянии и владельцах.

Многие подробности о жизни зажиточной семьи Мишу (упоминания о ней восходят к концу XVI века) известны благодаря все той же Викторине Сюби.

В молодые годы Луи Мишу учился в хороших колледжах, жил в лоне своей семьи, где был «маленьким Богом». Летом проводил время на охоте, зимой часто наведывался в столицу. Эту патриархальную, не лишенную очарования жизнь прервали события 1789 года. Семья Мишу, тогда еще не получившая дворянства, но очень зажиточная, считалась привилегированной в бедной местности, поэтому потрясения ее не миновали. Старший брат был расстрелян в Лионе после взятия города революционерами. Младший, Луи, поспешил заявить о своей лояльности и вступил в армию; участвовал в итальянском походе, но потом был отчислен по состоянию здоровья. С тех пор жил в родительском доме, увлекался охотой и галантными приключениями. Одно из них, с кузиной, возможно, зашло слишком далеко – если верить сплетне, девушка родила сына. Но женился он на дочери нотариуса Жанне-Франсуазе-Эвелине Жиро. Ему было тридцать три, ей – девятнадцать. Жили они в Бранге, в большом доме, хозяином которого Луи Мишу стал после смерти отца, и, казалось, могли быть счастливы. Но у них была причина для страданий – из восьмерых детей, которых родила госпожа Мишу, лишь двое выжили. Здоровье детей поглощало всю ее жизнь. Как говорит Викторина Сюби, при малейшем их недомогании мать удваивала подаяния и просила бедняков «помолиться за здоровье деток».

В 1936 году в бывшем доме Мишу был обнаружен документ, устанавливающий, что в феврале 1795 года Луи Мишу санитарной службой было выдано удостоверение о том, что он болен «влажной астмой», которую в альпийской армии называли «неаполитанской болезнью». Некоторые авторы усмотрели в этом причину смертности детей четы Мишу. Мол, отец страдал тяжелым недугом, и в этом надо видеть причину того, что из восьми детей, родившихся с 1810 по 1828 годы, в живых остались лишь двое. Едва ли, впрочем, в этом была причина. А если учесть, что Луи Мишу умер в преклонном возрасте, 79 лет, и до конца дней оставался красивым стариком, страдающим лишь от водянки, то ее и вовсе следует исключить. Скорее правы те, кто усматривает причину в кровном родстве супругов: они были двоюродными братом и сестрой.

Сравнительно недавно, в 1962 году, в журнале «Стендаль-клуб» было опубликовано фото с миниатюры, изображающей господина Мишу. Это единственный известный его портрет. Он запечатлен на нем на коне в форме офицера. История миниатюры такова.

В апреле 1805 года Наполеон направлялся в Милан и должен был проехать через Лион. Луи Мишу вместе с другими 50 всадниками встречал императора и императрицу у ворот города и сопровождал их до дворца архиепископа. На другой день Наполеон принял офицеров почетного эскорта, в том числе и Луи Мишу, затем в сопровождении их ездил осматривать строительство плотины в Бротто; и, возможно, именно во время этой прогулки верхом император заметил полковника Мишу де ля Тура, обратив внимание на его блестящую езду. Этот момент и запечатлел художник Фердинан Машера на миниатюре. Но что за человек скрывается под блестящим мундиром? Сведения о нем собирали буквально по крупицам. Известно, что он был «очень скучным и очень прозаическим». К такому выводу, в частности, пришел Э.Эр– рио, изучавший расходную книгу Мишу. Нашли ее вскоре после второй мировой войны за оконной рамой в бывшем доме Мишу. В ней оказались сведения, связанные с расходами: плата за скамью в церкви, деньги, розданные нищим во время поста, жалованье слугам и т. п. Здесь же и такая лаконичная запись: «Моя супруга умерла 8 октября 1831 года». Похоже, что Луи Мишу так и не простил свою жену. Разумеется, деловая книга не предназначена для записей похоронной речи, но и самые лаконичные строки о смерти жены могли быть отмечены более горьким чувством потери.

Крайне скудны сведения и о госпоже Мишу.

Училась в пансионе Сакрёкёр в Лионе, где оставалась до 18 лет. Потом, до замужества, жила в Морестеле. Еще меньше известно о ее сердечной жизни. Но, несомненно, смерть детей она глубоко переживала и искала утешения в молитвах. Некоторые жители Гренобля и его окрестностей считали мадам Мишу виновницей драмы, разыгравшейся в Бранге, и, несмотря на опровержение Антуана Берте, говорили о ней как о совратительнице, а в народе ее называли «злой дамой». Если верить Викторине Сюби, то многие даже питали симпатии к юному семинаристу. По словам ее, «дамы Гренобля пылали страстью к красивому Берте; дело шло о том, кто подарит ему больше нежностей».

В 1942 году на чердаке дома Мишу было обнаружено письма Жозефа Жакэна – учителя, сменившего Берте, – адресованное в ноябре 1828 года господину Мишу. Он писал: «Госпожа Мишу, так же, как и вы, будет чудовищно страдать, пока вы остаетесь в Бранге; напрасно вы станете искать утешения в чтении и прогулках; все это может ненадолго развлечь вас, а через мгновенье вы станете еще несчастнее, чем прежде. Почему же надо держаться за место, где можно быть только несчастным? Надо принести жертвы и уехать отсюда; но когда речь идет о покое, о том, чтобы облегчить свои муки, разве не пойдешь ради них на любые жертвы?»

Письмо это не оказало воздействия на адресата, но оно дает представление о смуте, привнесенной в семью Мишу драмой 1827 года.

Не эта ли тяжелая атмосфера ускорила кончину г-жи Мишу? На этот вопрос нет прямого ответа. Викторина Сюби намекает, что г-жа Мишу скончалась, спустя четыре года, от полученных ран: «Пулю смогли извлечь, но кусочек ее шелкового платья, который извлечь не сумели, заставил ее страдать легкими». Очевидно, отразилась на ее здоровье и смерть сына Габриеля – бывшего воспитанника Антуана Берте, внезапно умершего в возрасте двадцати лет, за год до смерти матери. Словом, несомненно, драма, разыгравшаяся под крышей их дома, сказалась на хозяйке, и тяжелая атмосфера скандала ускорила ее кончину.

Господин Мишу оставался мэром до самой смерти в 1855 году. Сохранилась надпись на фасаде новой церкви в Бранге, освященной в 1847 году, «когда мэром был Луи Жозеф Мишу». Точно неизвестно, почему была разрушена старая церковь – возможно, она находилась в плохом состоянии, но тем не менее символично, что храм, где было совершено святотатственное преступление, был срыт и на его месте возведен новый, при участии Луи Мишу.

Что касается его дома, то он сохранился до наших дней, однако претерпел многие изменения. В 1905 году, вопреки воле бывшего владельца, он перешел к местному торговцу яблоками.

В наши дни Рене Фонвьей посетил этот дом.

«Оставив машину на площади, возле церкви, – рассказывает он, – мы пошли по прямой дороге, что ведет в Сен-Виктор де Моресталь. Ансамбль домов мало изменился с начала XIX века.

Это было весной, в воскресенье, сразу после полудня; на площади и на улице не было ни души. В сотне метров от нас, на узком тротуаре с левой стороны улицы, на плетеном стуле сидела старая крестьянка и читала книгу. На вопрос, где проживает г-н Же– нэн, она ответила: «Значит, это вы писали? Мой брат показал мне письмо. Следовало бы вам ответить, но вы знаете… Я сразу подумала, что вы приедете…» После обмена любезностями она сказала, ткнув пальцем в дешевую книжку: «Вы знаете… я владелица «Красного и черного». Эти слова заставили нас переглянуться. «Вы хотите осмотреть дом?» Конечно, мы хотим осмотреть «Красное и черное».

Наша новая знакомая г-жа Коттар сообщила, что ей 79 лет, что несколько лет назад муж умер, оставив ей большую часть поместья. Господин Женэн, брат г-жи Коттар, обнаружил три письма Жозефа Жакэна, учителя, который сменил Антуана Берте в этом доме; три найденных на чердаке письма, которые он, несомненно, подарит Музею Стендаля в Гренобле».

Папка № 3. Содержит данные о семье графа де Кордона, его дочери Генриетте и о ее тайне, а также о замке де ля Барр.

После ухода из семинарии в Гренобле, где он проучился только месяц, Антуану ничего не оставалось, как вернуться в отчий дом. Но папаша Берте не пожелал принять сына. Разгневавшись, он выгнал его, на людях избил палкой. Что делать без денег, крова и работы? И снова на помощь пришел кюре – помог устроиться учителем детей графа де Кордона.

Замок де ля Барр – родовое поместье семьи де Кордон – был расположен по другую сторону Роны, в Савойе, километрах в десяти от Бранга. Кордоны принадлежали к старинной фамилии. Самым знаменитым из них был Жак, кавалер ордена Св. Жана Иерусалимского, упоминаемый Маргаритой Наваррской в «Гептамероне», занимавший в 1526 году пост парижского прево – высший полицейский чин.

Больше всего Антуан опасался, что спесивые аристократы будут обращаться с ним как со слугой. Но он ошибся. И граф, и его восемнадцатилетняя дочь Генриетта встретили учителя радушно, обращались как с равным. Вспомним, что Жюльен Сорель испытывал то же чувство беспокойства. Можно предположить, что Стендаль, неоднократно гостивший у сестры Полины в замке де Тюэллэн, расположенном неподалеку, знал графа де Кордона и маркиз де ля Моль многими чертами напоминает владельца замка де ля Барр, хотя тот и был менее богатым сеньором, нежели герой «Красного и черного».

Очень скоро между Антуаном и Генриеттой установились дружеские отношения. Они вместе совершали верховые прогулки, беседовали, и молодой человек, пребывавший в тоске, поведал девушке печальную историю своей любви, признался, что терзаем воспоминаниями о женщине, страстно им обожаемой. Сентиментальную Генриетту растрогало это признание, но и пробудило чувство неосознанной ревности. Отныне она стала проявлять еще большее внимание к молодому человеку с красивым бледным лицом и большими черными глазами. Незаметно для самих себя они перешли к сердечным излияниям. Так, по рассказам самого Антуана, началась их идиллия. Убедившись, что у нее будет ребенок, девушка призналась родителям. Чтобы избежать скандала, те решили выдать ее за Антуана.

Что произошло дальше, точно неизвестно. Но неожиданно в апреле 1827 года, ровно год спустя после появления молодого учителя в замке, ему приказали покинуть дом. Видимо, каким-то образом графу стало известно о неблаговидном поведении Антуана в семье Мишу, о его прежней любовной связи. Не исключено, что де Кордону в руки попали письма госпожи Мишу, которые Антуан хранил в своем чемодане.

Во избежание огласки Генриетту отправили в замок де Сомок, резиденцию ее деда, где она в декабре 1827 года родила мальчика, «покинутого, – как записано в церковной книге, – отцом и матерью», которого нарекли Луи Жозефом. В округе все знали, что у Генриетты де Кордон был внебрачный сын. Много лет спустя она вышла замуж, однако детей от второго (законного) брака у нее не было. Но рядом с ней часто видели мужчину, которого называли отец Камиль, – это был монах-капуцин, и все говорили, что это и есть ее сын.

Впервые указал на этот факт историк М.Сент-Олив незадолго до смерти в 1970 году. После него остался текст, написанный еще в 1957 году и озаглавленный «Сын Берте». Этот текст хранился в Муниципальной библиотеке Гренобля, а в 1971 году в журнале «Стен– даль-клуб» появилась статья «На родине Антуана Берте», в которой сообщалось, что «эрудит Сент-Олив несколько лет тому назад обнаружил, что мадемуазель де Кордон имела ребенка от Берте». Факт, установленный этим историком, тем более интересен, что у Матильды де ля Моль, героини Стендаля, был ребенок от Жюльена Сореля – разница в том, что последний был казнен, не зная, что станет отцом.

Сегодня замком де ля Барр владеет господин Пер– рэн, антиквар из Лиона. До сих пор в одной из башен замка стоят три деревянных дорожных чемодана, принадлежавших когда-то Генриетте. Может быть, где-то рядом с ними еще сохраняется и чемодан Антуана, в котором он прятал любовные письма госпожи Мишу.

Такова подлинная история семинариста, послужившего прототипом Жюльена Сореля. Единственная цель, к которой стремился рассказавший ее Рене Фонвьей, сводилась к тому, чтобы по-новому представить «Дело Берте». Ему это удалось. Во всяком случае так считает знаток Стендаля Витторио дель Литто, заметивший, что «отныне никто не сможет рассматривать генезис романа «Красное и черное», не обращаясь к труду Фонвьея».

Похищенный бриллиант, или убийство в роуд-хилл

О пользе чтения книг

Ранним утром, когда чешуйчатая поверхность Сены дышит туманом, на набережных вдоль реки раскладывают свой товар парижские букинисты. Говорят, их зеленые лотки появились в 1609 году на Новом мосту, едва по нему проехали первые экипажи (незадолго до этого, в 1578-м, книжная торговля была разрешена специальным указом). С тех пор не одну сотню лет парижских букинистов на набережных Сены омывают дожди, опаляет солнце, пронизывает холодный ветер. Время их сгорбило, а по– лунищенское существование приучило к лишениям. «В безвестии проживали они свою жизнь, бесхитростны были их сердца», – писал Анатоль Франс, сам выросший на этих набережных, среди книг.

И сегодня, в непогоду и в жару, по утрам раскладывают на лотках свой пыльный товар парижские букинисты – на набережных Малаке и Гранд-Огюс– тин, у моста Петипон, на набережной Турнель по ту сторону Сены, у Моста искусств…

«Букинистическая» Сена – это огромная публичная библиотека, ее книжные запасы не уступают многим книгохранилищам. Вот почему около лотков всегда толпятся библиофилы в надежде отыскать какую– нибудь редкость.

Любил порыться в книжных развалах и Уилки Коллинз, английский писатель, когда случалось ему бывать в Париже. Его, юриста по образованию, привлекали разного рода старинные судебные хроники, отчеты об уголовных процессах. Однажды ему особенно повезло. Было это в 1856 году. Коллинз приехал в Париж вместе с Чарлзом Диккенсом, своим новым другом, с которым уже совершил поездки в Булонь, Швейцарию и Италию. В Париже они вели беспечную жизнь путешественников, бродили по улицам, знакомились с историей города, частенько заглядывали и к старым букинистам на набережных Сены. Здесь среди книжных редкостей Коллинзу попалось несколько ветхих, потрепанных томов Мориса Межана с описанием знаменитых французских судебных процессов – издание 1808 года.

– Вот это находка! – обрадовался Коллинз.

Сочинения Межана, парижского юриста, оказали ему неоценимую услугу. Писатель бережно хранил их среди книг своей библиотеки в лондонской квартире на Олбени-стрит. Особенно дорог был ему четвертый том. «В нем, – говорил писатель, – я нашел самый прекрасный из моих сюжетов». Что имел он в виду?

Если встреча и дружба с Диккенсом помогли ему выбрать жизненный путь и стать писателем, то сочинение Межана подсказало сюжет произведения, которое, собственно, и сделало его имя известным. В четвертом томе «Знаменитых судебных процессов» он прочитал о трагическом случае с маркизой де Дуо.

Началась эта печальная история в 1787 году, когда маркиза овдовела в возрасте сорока шести лет. Путем обмана ее брат присвоил себе значительную часть принадлежащего ей наследства. Тогда маркиза отправилась в Париж искать справедливости. Она остановилась у своих родственников, где ей оказали радушный прием. Однажды ей предложили понюшку нюхательного табака. Ничего не подозревавшая маркиза вдохнула его и впала в тяжелый сон. Очнулась она в сумасшедшем доме. Здесь ее называли не иначе, как мадам Бленвиль, и тщательно следили, чтобы она не смогла дать о себе знать на волю. Между тем брат объявил о ее смерти и завладел всем имуществом сестры.

С невероятным трудом маркизе удалось, наконец, вырваться из принудительного плена. Знакомые признали ее, но не закон, по которому она числилась умершей. В суде, куда она обратилась, ее называли не маркизой де Дуо, а мадам Бленвиль, претендующей на имя и имущество покойной маркизы.

Судебная тяжба тянулась несколько лет, пока несчастная не скончалась, так и не добившись восстановления своих прав.

Подлинное дело маркизы де Дуо разожгло воображение Коллинза. Прекрасный сюжет для романа, подумал он. Писатель привлек и другие факты, развил и усложнил прочитанную историю, обогатил ее новыми деталями.

В 1860 году вышел в свет роман Коллинза «Женщина в белом», который по достоинству оценили Ч. Диккенс, Э. Фицджеральд, Э. Дж. Булвер-Литтон и многие другие. Чарлз Диккенс восторгался даже заголовком, считая его «лучшим из лучших». Много лет спустя, когда уже ни Диккенса, ни Коллинза не было в живых, появились воспоминания, автор которых рассказал, как возникло так понравившееся Диккенсу название. Дело, будто бы, было так. Однажды поздним вечером Уилки Коллинз возвращался вместе с братом Чарлзом домой. Была прекрасная летняя лунная ночь, и они решили пройтись пешком. Около темного мрачного особняка на Ковер-стрит внезапно раздался крик. И в следующее мгновение они увидели, как из дома выбежала женщина в развевающемся белом платье. Братья поспешили на помощь и отвели женщину к себе, где она, заливаясь слезами, поведала о том, что вот уже много месяцев хозяин особняка насильно держит ее в заточении, часто прибегая к воздействию гипноза.

Коллинз помог несчастной, а ее образ – женщины в белом, возникшей перед ним той ночью, – подсказал заголовок будущего романа.

Впрочем, у героини Коллинза был еще один прототип. Говорят, что внешностью Анна Катерик – «женщина в белом» – напоминала современникам младшую дочь Чарлза Диккенса Кэт, которая вышла замуж за Чарлза Коллинза, брата писателя. Сама же Кэт, прожившая долгий век и оставившая воспоминания, утверждала, что облик своей героини Коллинз сделал похожим на облик его возлюбленной Каролины Грейвс.

Прошло несколько лет. Уилки Коллинз стал известным писателем, на его счету было уже несколько романов, пьесы, рассказы. Они отличались напряженным сюжетом, драматической остротой, живостью повествования. И нередко темы для своих произведений писатель по-прежнему находил в судебных хрониках, в уродливых проявлениях тогдашнего законодательства; его волновала судьба незаконнорожденных детей, проблема наследственности, он бросал вызов лицемерию и ханжеству, особенно по отношению к женщине, осуждал пережитки в вопросах брака.

В библиотеке Коллинза специальный шкаф был отведен под литературу, посвященную юридическим вопросам, судебным отчетам и т. п. Здесь же хранились и томики Мориса Межана. Не только в его записках об уголовных процессах прошлого, но и в других аналогичных книгах писатель вычитывал истории, дававшие толчок его фантазии. Библиотека являлась поставщиком литературного сырья, служила непременным подспорьем в работе – словом, была мастерской, где в атмосфере «тайны творчества» рождалось вдохновение. Для Коллинза – так же, как, скажем, для Пушкина или Гете – не имело значения, взят сюжет из жизни или из книги. Вопрос заключался лишь в том, хорошо ли получилось. Причем первичным импульсом, толчком для развития замысла мог послужить даже самый обычный финансовый отчет. А почему бы и нет? Ведь вдохновлялся же Стендаль чтением «Кодекса» Наполеона!

Библиотека Коллинза постоянно расширялась. Хозяин, заядлый библиофил, стремился пополнять ее не только редкими изданиями, которые удавалось разыскать у парижских и лондонских букинистов, но и современными новинками.

Одна из таких новинок встала на полку коллинзовской библиотеки в 1865 году. Называлась она «Подлинная история драгоценных камней». В тот же день после вечернего чая, удобно устроившись в кресле и вооружившись костяным ножом для разрезания страниц, Коллинз приступил к чтению только что купленного тома.

Автор, некто Д.Кинг, рассказывал о поразительных случаях с алмазами, о похищении бриллиантов и о роковом возмездии, настигавшем незаконных владельцев драгоценностей. Это были поистине драматические истории о прекрасных самоцветах – свидетелях многих несчастий и горя людского.

Увлекшись, он не заметил, как стемнело. Зажгли лампу. Отсветы от красного абажура казались его разгоряченному воображению алыми пятнами крови на ковре, а в них таинственно блестели, переливаясь разноцветными оттенками, зловещие бриллианты. Живые свидетели многих трагедий, камни рассказывали о себе…

Зловещий блеск бриллиантов

Было это давно, несколько сотен лет назад. Его нашли в алмазных копях центральной Индии. Пройдет не одно десятилетие, и он станет известен под именем «Надежда» – голубой алмаз, добытый в долине реки близ Голконды. Тогда это был богатейший город и мощная крепость, огражденная поясом неприступных стен.

Нескончаемой вереницей тянулись сюда караваны с товарами, шумели многоголосьем рыночные площади, день и ночь толпился народ около караван– сараев, а в роскошных дворцах и сказочных садах слышалась волшебная музыка.

Но не красота и оживленная торговля составили славу Голконды, а легенды о невиданных в мире алмазах. Некоторые из них попадали на знаменитый бриллиантовый рынок города, но большая часть добытых рабами в окрестных алмазоносных песках драгоценных камней хранилась в королевской сокровищнице, разжигая алчность воинственных соседей.

Когда в середине XVII века французский путешественник Тавернье вернулся из Индии и рассказал о несметных сокровищах Голконды, ему никто не поверил. Так и прослыл бы он фантазером, если бы не продал за двести пятьдесят тысяч ливров Людовику XIV голубой алмаз неслыханной величины и красоты.

С тех пор начались приключения этого камня при дворах европейских владык. А еще через сотню лет он приобрел репутацию зловещего, приносящего смерть тому, кто им владел. Его крали, прятали, дарили, продавали, проигрывали в карты, увозили за океан, но всякий раз бриллиант словно возрождался, чтобы принести новые несчастья своим очередным владельцам.

Тем временем, пока алмаз «Надежда» странствовал по Европе, в далекой Индии пала под ударами воинов Аурангзеба – Великого Могола – когда-то неприступная Голконда. Богатая добыча доставалась завоевателям – в руках Великих Моголов оказались чуть ли не все самые известные крупные алмазы, когда-либо добытые в индийской земле. И прежде всего – желтоватый «Шах», зеленовато-голубой «Великий Могол» и чистейшей воды «Коинур».

По крайней мере два из этих самых величественных алмазов мира украшали знаменитый трон Великих Моголов – поистине невиданное сооружение. Семь долгих лет придворные мастера Шах-Джехана (отца Аурангзеба) трудились над созданием этого чуда. Как повествует летописец, шаху «пришла в голову мысль, что огромное количество редких драгоценностей, имевшихся в сокровищнице, лучше всего использовать на сооружение трона, на котором император восседал бы во все возрастающем сиянии». И действительно, трон был буквально усыпан драгоценными камнями. С внешней стороны его покрыли эмалью с вкрапленными бриллиантами. Над спинкой – изображения двух украшенных драгоценностями павлинов, а между ними – дерево с листьями из рубинов, бриллиантов, изумрудов и жемчуга. И все это покоилось на двенадцати опорах из изумрудов.

По подсчету того же Тавернье, описавшего трон, на его украшение ушло 108 кабошонов красной благородной шпинели, каждый по сто каратов, около 160 изумрудов весом по шестьдесят каратов и множество алмазов. Но главным украшением все-таки являлся алмаз «Шах».

На трех сторонах этого камня выгравирована его родословная. Первая запись относится к 1591 году, последняя сделана в 1824 году и гласит, что тогда он принадлежал персидскому шаху. Пять лет спустя, в 1829 году, когда в Тегеране был зверски убит русский посол А. С. Грибоедов, персы «во искупление вины» передали России алмаз «Шах», цинично заплатив им за кровь великого русского писателя.

Существует и другая версия (на ней настаивал ученый и путешественник П. С. Паллас), согласно которой трон украшали два огромных алмаза – «Кои– нур» и «Великий Могол». Некоторое время даже считали, что оба они – осколки одного природного камня. Возможно, это и так, зато судьбы их сложились по-разному. Правда, общее у них еще и то, что эти алмазы послужили причиной возникновения многих легенд.