Текст книги "Кровавая карусель"

Автор книги: Роман Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Ночной грабитель, или двойная жизнь мистера Броди

Человек с росчерком зла на лице

Весь вечер он провел за книгой и лег поздно. Фэнни беспокоилась:

– У тебя жар, лихорадка, а ты изводишь себя чтением.

Она была права, его легкие ни к черту не годятся. Как чуткий барометр, они моментально реагируют на самые незначительные изменения погоды, на малейшие перегрузки. Теперь, чтобы уснуть, не поможет и прописанный ему бром…

Под утро Стивенсон начал во сне громко стонать. Жена пыталась разбудить его, освободить от «криков ужаса», как она это называла. Льюис проснулся и укорил ее:

– Зачем ты это сделала? Мне снилась такая чудесная дьявольская сказка…

Фэнни знала, что муж часто видит «живые и страшные сны», от которых с воплем просыпается в диком, неистовом ужасе. Эти кошмары преследовали его с детства. То ему снился сосед-горбун, пугавший его при встречах до полусмерти; то нечеловеческого обличья бородатое привидение с ужимками и ухватками ведьмы, вдруг оборачивающееся старухой прачкой; то заезжий француз, внешне образец добропорядочности, а на самом деле жестокий убийца, расправлявшийся со своими жертвами с помощью гренков с сыром, начиненным опиумом; то знаменитый лорд по прозвищу Судья-Вешатель с огромными волосатыми руками…

Иногда, уже взрослому, во сне ему являлись «человечки» и разыгрывали целые истории. Некоторые, проснувшись, он записывал, превращал в рассказы. Английский писатель Р. Олдингтон, автор книги о Стивенсоне, изданной на русском языке, восклицал: «Кто еще, какой писатель брал образы и сюжеты из призрачной бездны снов?!» И действительно, нельзя не удивляться столь поразительной особенности Стивенсона записывать свои «вещие сны». Однако его слова требуют одной поправки. Не только Стивенсон обладал этой особенностью. Достаточно привести лишь несколько примеров. Пробудившись, Данте воспел в сонетах свою встречу с Беатриче, которая приснилась ему; во время сна Лафонтен сочинил басню, а Кольридж – целую поэму, которую так и назвал: «Кубла Хан, или Видение во сне». Известно, что и многие образы А. Пушкина рождались во время сна: вскакивая с постели, он торопливо записывал их впотьмах. Случалось во сне сочинять стихи А. Грибоедову и А. Фету. Сон подсказал Ф. Достоевскому мысль написать роман «Подросток», а Л. Толстому – сюжет «Отца Сергия».

Какая же дьявольская сказка приснилась той ночью Стивенсону?

– Уродливого, субтильного человечка с росчерком зла на лице, – продолжал рассказывать он жене, – преследовали за совершенное преступление. Чтобы спастись, он принял какой-то порошок и должен был подвергнуться превращению на глазах своих гонителей. Как раз в момент «первого превращения» ты и разбудила меня…

Медленно наступало зимнее утро. С термометром во рту и карандашом в руках Стивенсон набрасывал первый черновой вариант «приснившейся» ему истории.

– Пишу бульварный роман, – радостно сообщил он доктору, когда тот навестил его.

Еще два дня назад, прикованный к постели, он находился в полном отчаянии: издатели настойчиво требовали новый приключенческий роман. Сон выручил его, дал толчок творческой мысли, направил ее. Конечно, сюжет будущей повести родился не в одну ночь. Более двадцати лет он вынашивал идею «о человеке, который был двумя людьми», думал над тем, как наиболее точно показать в художественном произведении раздвоение личности. «Очень долго я искал, – писал Стивенсон, – как выразить это странное чувство раздвоенности, которое появляется у любого думающего человека».

После того как его издатель Лонгманс предложил ему написать какую-нибудь страшную историю, чтобы разделаться с долгами, Стивенсон два дня настраивался на сюжет подобного рода. «И на вторую ночь, – вспоминал он, – мне приснился сон…»

Никогда раньше он так не работал. Буквально с каждым часом на тумбочке рядом с кроватью росла стопа рукописных листов. История о человеке, у которого появился злобный и себялюбивый двойник, выливалась на бумагу феерическим каскадом слов.

Чем объяснить, что, несмотря на болезнь, так спорилась работа над повестью?

Казалось, тема двойника, такая сложная, требовала глубокого изучения. И хотя у Стивенсона был уже некоторый опыт подобного рода – в его Маркхейме из одноименного рассказа жили как бы два существа, – это был лишь подступ к волновавшей его теме. Именно двойственностью натуры его привлечет образ Франсуа Вийона – талантливого поэта, а по ночам взломщика и пропойцы. В новой повести он возвращался к проблеме двойственной сущности каждого человека и конфликту, порождаемому нередко этой раздвоенностью.

И так же, как в душе молодого монаха Медарда, созданного магическим пером Э. Т. А. Гофмана, спрятан великий преступник, в его герое, которого он назовет доктором Джекилом, притаился отвратительный двойник – мистер Хайд. Правда, Стивенсона в его герое в меньшей степени будут интересовать психическое раздвоение личности и разрушение психики. Не станет основным для него и попытка аллегорически изобразить процессы, происходящие в подсознании.

На первое место он выдвинет проблему нравственную. В его герое, по мнению писателя, как и в каждом из нас, живут два человека. Один – благородный и порядочный джентльмен, сама доброта, а другой – злой и коварный, временами, к несчастью, берущий верх над первым.

Не один год Стивенсон изучал природу подобной раздвоенности в людях, пытался постичь психологическую тайну двойного существования, проникнуть в ту часть души, которую тщательно стараются скрыть. В постижении столь сложных свойств человеческого характера ему помогало острое психологическое зрение, но в немалой степени и анализ собственных поступков. И прав Р. Олдингтон, когда пишет, что в порожденной фантазией книге Стивенсона куда больше личных воспоминаний, чем кажется на первый взгляд.

Поэтому-то так быстро и писалась новая повесть. И прежде всего самое главное – прототип его героя. У него был мистер Броди и его двойная жизнь.

Образ этого странного и страшного человека преследовал его с детских лет. Бывало, няня Камми, дочь рыбака и ярая кальвинистка, пугала его дьяволом, который, якобы, воплотился в мистере Броди. И хотя того уже лет девяносто как не было в живых, жители Эдинбурга уверяли, что его дух витает над домами, бродит по улицам, как бы испрашивая прощения.

Во время прогулок с Камми по старому городу он с ужасом разглядывал Броди-клоуз – двор и большой дом с дубовыми дверями, где когда-то развлекались Броди и его друзья. В музее старинных вещей юный Стивенсон, затаив дыхание, во все глаза смотрел на фонарь и двадцать пять массивных поддельных ключей, которыми пользовался Броди.

Но и дома этот человек не оставлял его. В детской стоял комод, жутко скрипевший по ночам. Взрослые говорили, что его сделал «замечательный плотник и известный гражданин, оказавшийся, к несчастью, плохим человеком».

Надо ли говорить, что мальчик сгорал от любопытства и обожал слушать легенды о своем знаменитом земляке, которые, по его просьбе, рассказывала ему Камми. Конечно, сна ограничивалась пересказом самых общих сведений, преследуя главным образом назидательные цели. Из ее нравоучительных бесед он, однако, уже тогда усвоил, что продавшего душу дьяволу звали Уильям Броди, что днем это был уважаемый всеми человек, а ночью превращался в картежника и мошенника, предводителя шайки бандитов. Иными словами, в мистере Броди жили одновременно два человека – талантливый краснодеревщик, член муниципалитета, староста корпорации мастеров и великий злоумышленник, подпольный игрок и вор, не один год державший в страхе весь Эдинбург.

Рассказы о его похождениях Стивенсону не раз доводилось слышать и позже, когда он, повзрослев, бывал в старом городе, в тавернах, пользующихся дурной репутацией, где его хорошо знали и называли не иначе как Бархатная Куртка. Для завсегдатаев кабаков и притонов мошенник Броди оставался и во времена Стивенсона кумиром, о котором слагали невероятные легенды. Словом, память о мистере Броди жила среди земляков Стивенсона, и его тень многие годы сопровождала писателя.

Еще в юности, четырнадцатилетним, свою первую пьесу он сочинил именно о жизни Уильяма Броди. Позже вместе с У. Хенли, своим другом, они написали пятиактную пьесу «Староста Броди, или Двойная жизнь», многие сцены которой были основаны на подлинных событиях. Так, например, эпизод, когда Броди пытается ограбить приехавшего к нему в гости жениха своей сестры, действительно произошел в жизни. Пьесу напечатали и даже поставили на сценах многих городов – Лондона, Монреаля, Нью-Йорка, Чикаго, но подлинного успеха она не имела. Когда Бернард Шоу посмотрел пьесу, он заявил, что это неправдоподобное произведение с «эфемерными сценами и характерами», правда, отметив, что о Броди тем не менее будут помнить долго.

Как видим, у Стивенсона были основания считать себя неудовлетворенным пьесой, написанной вместе с У. Хенли. Не потому ли, думал Стивенсон, их постигла неудача, что они воссоздали как бы внешний облик Броди, не отразив его внутреннюю двойственную сущность?

Но как показать это вечное соперничество противоположных натур в одном теле, это насильственное соединение двух чужеродных существ, эту непрерывную борьбу враждующих близнецов в истерзанной душе? Не внешнюю цепь событий жизни мистера Броди следует взять за основу, размышлял Стивенсон, а его двуединую сущность. И каким образом отразить ее в литературном произведении? Надо разъединить, как бы разъять на два существа его человеческое естество. Одно – само воплощение добра, порядочный, пользующийся безупречной репутацией человек; другое – бездушный и злобный, лицемерный, яростно ненавидящий людей, отвратительный не только внутренне, но и внешне, крайне несимпатичный, скорее даже уродливый, жаждущий лишь запретных развлечений и предосудительных удовольствий.

Разве не таков мистер Броди? И напрасно кое-кто пытался объяснить, а может быть, и оправдать его грехи (и прежде всего жажду обогащения) какими-то особенными причинами. «Были ли деньги для Броди главной целью воровства?» – спрашивала, например, вскоре после его смерти газета «Эдинбург ивнинг ко– рент». И отвечала: «По-видимому, в воровстве Броди больше привлекало искусство, нежели извлекаемая выгода». То есть его пытались представить этаким грабителем-артистом, получавшим удовольствие от участия в представлении, когда можно было показать ловкость рук, поболтать с ворами на их жаргоне и к тому же с чувством исполнить песенку из «Оперы нищего».

Но в таком случае можно сказать, что и Рене Кар– дильяк из новеллы Э. Т. А. Гофмана «Мадемуазель де Скюдери» – всего лишь страстный любитель искусства, а не жестокий убийца. Герой Гофмана ведет двойную жизнь – днем добрый отец, честный и уважаемый мастер-ювелир, ночью – орудующий ножом грабитель. Что же заставляет его совершать преступления? Как художник, он не в силах расстаться с творениями своих рук. И когда заказчик уносит созданное им украшение, Кардильяк идет по пустынным улицам следом и ударом ножа убивает клиента, чтобы вернуть свой шедевр.

Однако, вопреки утверждениям газеты «Эдинбург ивнинг корент», Уильям Броди своими ночными похождениями преследовал отнюдь не артистические цели. Чем же прославился этот «черный» субъект, подсказавший Стивенсону идею повести о «человеке, который был двумя людьми?»

Страх над городом

Вот уже несколько лет как эдинбуржцы жили в постоянном страхе. Причиной тому были таинственные ночные грабежи. Владельцы ювелирных магазинов, бакалейных, обувных и мануфактурных лавок неспокойно спали в своих кроватях. Нередко поутру выяснялось, что ночью нежданные гости побывали в их заведениях. Золотые кольца и часы, пряжки и серьги становились добычей воров; дорогостоящий черный чай, заграничные кружева, черный люстрин и белый сатин, флорентин и шелк, сапоги и туфли, серебряная посуда, музейные экспонаты – ничем не пренебрегали загадочные ночные посетители. Случалось им хозяйничать и в банках, опустошать кассы и ларцы с гинеями и фунтами. Такого в благочинном Эдинбурге еще не бывало. Шериф и его сто двадцать караульных, заменявших полицию, сбились с ног, разыскивая неуловимых воров, горожане терялись в догадках и пребывали в страхе за свое имущество.

И только один человек загадочно улыбался. Это был Уильям Броди. Однако его собственное поведение было вне всякого подозрения и упрека. Да и кто бы посмел заподозрить всеми уважаемого старосту корпорации мастеров, члена муниципалитета, члена гильдии, члена привилегированного Кейп-клаба, знакомого со многими выдающимися личностями той эпохи – с поэтом Робертом Бернсом, с писателем Сэмюэлем Джонсоном и его помощником и биографом Джеймсом Босуэллом, с художником Генри Реберном и многими другими. Нет, этот человек был вне подозрений.

Правда, как-то некая старая леди пыталась утверждать, что однажды ночью, у нее в доме, Уильям Броди оказался незваным гостем. Лицом к лицу она столкнулась с ним в своей спальне. Старая леди так испугалась, что не могла ни закричать, ни двинуться с места. Тем временем незваный посетитель спокойно подошел к столу, так же спокойно открыл бюро, взял несколько банкнот, галантно поклонился и покинул комнату. Когда дар речи вернулся к хозяйке, она прошептала: «Мне кажется, это был Броди!» Однако мысль эта была настолько невероятной, что она не решилась повторить ее еще раз. И долгое время хранила молчание, а Броди – ее деньги. Но и расскажи она о том, что произошло, никто бы ей не поверил. Всем бы показалось невероятным, что известный на весь город всеобщий любимец Уильям Броди оказался ночным грабителем, похищавшим добро у горожан.

А между тем это было именно так. В течение двадцати лет Броди вел опасную двойную жизнь. Днем, элегантный и остроумный, он появлялся в домах аристократов и купцов, в их магазинах, куда его часто приглашали как лучшего мастера-краснодеревщика. Ночью же посещал те же дома и магазины в маске, с фонарем и связкой поддельных ключей. Никто не подозревал об этой его двойной жизни. Как и о том, что нередко с наступлением темноты он из степенного джентльмена превращался в игрока и пьяницу, ночи напролет проводил в грязных тавернах старого города, куда не ступала нога порядочного человека. Здесь, в чаду и пьяном угаре, он играл в карты и кости с шулерами, бывшими каторжниками и ворами, проигрывая им крупные суммы. После чего с горя напивался, затевал ссоры, и тогда его второе «я», отвратительное и грязное, проявлялось особенно явственно.

Вначале, чтобы возместить убытки от проигрыша, он нанимался грузчиком. Пытался отыграться на петушиной арене у Майкла Гендерсона – своего друга, популярного владельца конюшен и петушиной арены в Грасмаркете. Для этого изучал «петушиное искусство» и даже сам держал и тренировал бойцовых петухов. Но и это не спасало его от долгов. По-прежнему не хватало средств на разгульную жизнь. Обитал Броди в роскошном двухэтажном особняке, где жил вместе с престарелым отцом и замужней сестрой. Кроме того, имел еще два дома для двух своих любовниц. В конце концов содержать три дома стало настолько обременительно, а тайные расходы на игру в карты и посещение притонов стали столь большими, что Броди начал искать пути обогащения. Случай вскоре представился. Его пригласили в банк, чтобы отремонтировать ларец, где хранили часть денег. Спустя несколько дней, сменив свой белый костюм на черный, в маске, с поддельными ключами, Броди вернулся в банк. Восемьсот фунтов стерлингов – целое состояние – достались ему той ночью. С этого момента и началась его вторая жизнь. Мало кто догадывался о его похождениях, даже любовницы не были посвящены в тайну. Только сообщники, появившиеся, правда, позже, знали об этой второй жизни достопочтенного мистера Броди.

О шайке головорезов Броди мечтал давно: легче было бы работать, да и масштабы стали бы иными. Наконец его желание сбылось. Летом 1786 года он познакомился у Гендерсона с Джорджем Смитом, Эндрю Эйнсли и Джоном Брауном. Все трое были отпетыми негодяями, выпивохами и заядлыми картежниками. Однако вором-профессионалом, бежавшим из ссылки, был один лишь Джон Браун.

Плоды такого союза дали о себе знать очень скоро. Кражи следовали одна за другой. Но преступники по-прежнему были неуловимы. Это объяснялось отчасти тем, что каждую «операцию» Броди тщательно готовил, изучал место будущего действия, привычки владельцев магазинов. Чтобы не вызывать подозрений, члены банды, по настоянию Броди, обзавелись «прикрытием» – кое-кто открыл бакалейную лавку. После особенно удачных краж компания устраивала перерыв, пока страсти не улягутся. Особенно настойчиво добивались поимки воров владельцы мануфактурного магазина «Инглис, Хорнер энд компании», когда у них похитили товары на пятьсот фунтов. Сам король откликнулся на их петицию о помощи. Было опубликовано объявление с обещанием выплатить сто фунтов в качестве вознаграждения тому, кому удастся изловить преступников, а тому, кто предоставит какую-либо информацию прокурору, – королевское прощение. Главный же виновник тем временем преспокойно сидел в таверне Кларка и резался в кости с трубочистом Джоном Гамильтоном – краденое было надежно пристроено у мистера Тэскера, скупщика ворованных вещей.

Когда через несколько дней стало ясно, что и на этот раз все обошлось благополучно, Броди предложил новое дело. Он задумал налет на Главное акцизное управление Шотландии, помещавшееся в старом особняке, за железным забором на Чессел-корт. Ежедневно сюда поступали сотни фунтов стерлингов, которые собирали по всей стране.

План был продуман Броди до мельчайших деталей. Сообщники слушали его затаив дыхание, – мероприятие было дерзким и, конечно, опасным. «У короля Георга толстый карман, но и длинные руки», – пытался пошутить Смит. Однако удача сулила каждому слишком лакомый кусок, чтобы от него отказываться, и все согласились.

Для подготовки к налету Броди установил срок – четыре недели. Не раз он сам посещал акцизное управление, изучал, так сказать, будущее поле действий.

Как-то он появился со Смитом. И пока Броди разговаривал с кассиром, тот ловко приложил кусок замазки к ключу, висевшему у входной двери. Когда был составлен подробный чертеж всех помещений и изготовлен ключ, настал момент действий. Ограбление запланировали на начало марта. В намеченный день Броди спокойно поужинал в обществе сестер и близких знакомых, переоделся в черный костюм, надел старый отцовский парик и треуголку, закутался в серый плащ, под которым укрыл два пистолета и фонарь, и вышел из своего дома.

Перед дружками он предстал слегка навеселе, размахивая пистолетом и напевая из «Оперы нищего»:

 
Час атаки приближается,
К оружию, храбрые ребята, заряжайте!
 

«Храбрые ребята» молча вооружились, взяли маски и по одному вышли на улицу. Погода стояла отвратительная, холодная и промозглая. Ветер раскачивал редкие фонари, тускло освещавшие улицу. У здания акцизного управления было пустынно. Последний служащий запер дверь в восемь часов и направился через двор отдать ключи сторожу. До десяти часов, когда стража совершала обход, оставалось два часа. Браун, согласно плану, незаметно последовал за служащим, дабы удостовериться, что тот не вернется. Остальные приступили к «операции». Эйнсли остался снаружи на часах, а Броди и Смит проникли в здание и заперли наружную дверь изнутри. Однако дальше события приняли совершенно неожиданный оборот. Взломав несколько дверей, трое грабителей (Браун к этому времени вернулся и присоединился к компании) наконец оказались у вожделенной кассы. И тут их постигло первое разочарование. Вместо, как они предполагали, многих сотен в ней оказалось всего шестнадцать фунтов стерлингов. Судорожно перерыв все вокруг, вскрыв ящики и шкафы, они обшарили все что могли, но ни одного шиллинга больше так и не нашли. В этот момент, как назло, неожиданно вернулся помощник стряпчего, чтобы взять некоторые бумаги, забытые им наверху, в конторе. Дело принимало скверный оборот. К счастью, он не заметил взломанных внизу дверей и спокойно поднялся наверх. Но внезапный его визит привел воров в страшное смятение. Стоявший на часах Эйнсли был буквально парализован и опоздал подать сигнал. Забыв о своих компаньонах, Броди пустился наутек. За ним последовали и остальные, в панике побросав лом и отмычки.

На другой день вся шайка встретилась, чтобы по– делить жалкую добычу: на каждого пришлось по четыре фунта. Раздосадованные, они разошлись по домам. Только Браун пошел не домой, а в полицию. Что заставило его выдать сообщников? Ему нужны были деньги, много денег. Их он надеялся получить после набега на акцизное управление. План сорвался. Злость и досада толкнули его на признание. Всю вину он, однако, свалил на Эйнсли и Смита, даже не упомянув о Броди.

Когда на другой день Броди проснулся, он узнал, что Эдинбург бурлит, словно котел. Наконец-то арестованы члены шайки, многие годы терроризировавшей город.

Можно не сомневаться, что Броди плохо спал в ту ночь. Однако он понимал – раз не арестован, значит, дружки еще не выдали его. Следовательно, у него есть время. Надо принять срочные меры. Ждать? Или сразу же исчезнуть?

На рассвете он был уже на пути в Ньюкасл. Там пересел в карету, следующую в Лондон.

Когда Смит, сидевший в эдинбургской тюрьме Толбуси, каким-то образом узнал, что Броди благополучно улизнул, он послал за шерифом и заявил, что желает сделать чистосердечное признание и рассказать всю правду.

Велико было удивление, когда выяснилось, что всеми уважаемый мистер Уильям Броди был главой банды и ее мозговым трестом. Свои показания Смит подтвердил тем, что привел полицейских в дом Броди, где они нашли поддельные ключи, пистолеты, отмычки. Другие члены шайки дали те же показания.

Таким образом, тайная жизнь мистера Броди стала всеобщим достоянием. Тотчас же было расклеено объявление, в котором перечислялись преступления Уильяма Броди и предлагалось «вознаграждение в 150 фунтов стерлингов тому, кто доставит его живым». Давалось и описание его внешности: «роста среднего, возраст – 48 лет, широк в плечах, тонкий в талии, большие темно-карие глаза, подвижный рот, ходит всегда с палкой, с гордым, важным видом». Портрет распространили по всей Великобритании, и королевскому чиновнику Д. Уильямсону поручили организовать розыск. С помощью агентов с Боу-стрит он прочесал весь Лондон. Обшарили дешевые таверны, искали среди завсегдатаев петушиных боев, в порту. Однако Броди как в воду канул. И после нескольких дней безуспешных розысков поиски прекратили.

Суд и казнь

Где же скрывался все это время беглец? У одной верной и надежной подружки. Надолго задерживаться в столице Броди не намеревался. И вскоре под именем Джона Диксона он плыл на небольшом судне в Шотландию. Вместе с ним на корабле находились еще двое пассажиров – торговец табачными изделиями Гедесс с женой, также возвращавшиеся домой. Однако неужели Броди решил явиться с повинной? Впрочем, не будем торопиться с выводами.

Разговорчивый и любезный мистер Диксон пленил престарелых супругов. Даже костюм его – экстравагантное синее пальто с красным воротником, парик, черный жилет, бриджи и сапоги – не шокировали их.

Корабль был на полпути к цели, когда Броди вручил капитану предписание от владельца судна изменить курс и следовать в Бельгию, высадить мистера Диксона в Остенде, а потом уже плыть в Шотландию. Капитан повиновался.

Прежде чем покинуть судно, мистер Диксон попросил своих попутчиков об одном одолжении: не будут ли они столь любезны и не передадут ли его письма трем его друзьям, когда прибудут в Эдинбург. Гедессы с радостью согласились.

Однако ни одно письмо не дошло по назначению. Броди слишком доверился торговцу табачными изделиями. Едва сойдя с корабля, Гедесс услышал о знаменитом воре и грабителе Броди. Описание его внешности напомнило ему обаятельного мистера Диксона. Вскрыв письма и прочитав их, он убедился, что не ошибся. После чего поторопился вручить их шерифу Эдинбурга. Так, чисто случайно, напали на след незадачливого Броди. На свою беду в одном письме, адресованном старому приятелю Гендерсону, он неосторожно сообщал о своем местонахождении и дальнейших планах.

В Эдинбурге не замедлили поставить в известность английского консула в Амстердаме, где, как писал в письме Броди, он намеревался отсидеться, а затем удрать за океан, в Америку.

Курьеры передвигались быстро. Получив предписание, консул нанял одного молодца по имени Джонс Дели, которому поручил отыскать преступника. Без особого труда ему удалось в порту напасть на след. Он привел его в таверну, где на втором этаже жил все тот же мистер Диксон.

На стук в дверь ответа не последовало. Дели вошел. Комната была пуста. Он открыл шкаф и заглянул внутрь – там прятался Броди.

Дели был вежлив, но строг: «Как поживаете, мистер Диксон, он же Уильям Броди? Следуйте за мной». Сопротивляться не имело смысла – Дели был огромным детиной. Через несколько дней арестованный предстал перед Д. Уильямсоном. Его поместили в той же тюрьме Толбуси, приставили надежную стражу. Вскоре он узнал, что судить будут лишь его и Смита. Остальные два члена шайки дали показания и тем самым заслужили прощение.

В конце августа 1788 года начался суд. Люди рвались на процесс, несмотря на довольно высокую цену – пять шиллингов за право присутствовать в зале. Среди публики находился издатель, впоследствии описавший этот суд, едва ли не самый длинный в истории английского судопроизводства, – он продолжался без малого целые сутки.

Когда ввели подсудимых и они заняли свои места за барьером, лицом к четырем присяжным и судье, лорду Браксфилду, показалось, что публика в зале, амфитеатре и на балконе чуть привстала с кресел и скамеек – так велико было любопытство эдинбуржцев.

После того как прокурор зачитал обвинительное заключение, лорд Браксфилд, беспощадный Судья– Вешатель, обратился к главному подсудимому: «Уильям Броди, вы слышали обвинение. Признаете вы себя виновным или нет?» На что последовал циничный, но твердый ответ: «Мой лорд, я не виновен». Видимо, Броди еще на что-то надеялся. Хотя и знал, что выскользнуть из железных лап Судьи-Вешателя мало кому удавалось. Этот сын шерифа, ставший лордом и в тот год как раз назначенный верховным судьей, был человеком грубым, саркастичным и беспощадным. Именно он, лорд Браксфилд, послужил прототипом Уира Гермистона – главного героя одноименного последнего, незаконченного, романа Стивенсона. Писатель прямо указывал на то, что этот персонаж списан с Браксфилда.

Обвинение представило двадцать семь свидетелей, защита – всего семерых. Главным ее козырем стала Джим Уэтт, возлюбленная Броди, с помощью которой адвокат пытался обеспечить алиби своему подзащитному. Однако ни ухищрения Генри Эрскина, одного из лучших адвокатов Шотландии, нанятого Броди, ни его блестящая речь, в которой он пытался реабилитировать Броди, ни показания свидетелей – ничто не спасло его от справедливого возмездия.

На другой день, в час пополудни, суд объявил о своем решении: признать виновными Уильяма Броди и Джорджа Смита и казнить их через повешение.

Броди поместили в камеру смертников. К ноге приковали цепь – правда, он попросил сделать ее подлинней, чтобы иметь возможность подойти к столу. Он много писал – просил друзей, советников, пэров походатайствовать за него. А пока, в ожидании помилования или смерти, Броди по давней привычке игрока сражался сам с собой в шашки на доске, которую начертил на полу, – правая рука играла против левой. Казалось, и в тюрьме оптимист Броди не унывал. В столь же хорошем настроении начал он сочинять завещание. Он писал, что все его имущество конфисковали, поэтому у него ничего не осталось, кроме хороших и плохих качеств. «Однако своему близкому другу я завещаю, – писал он, – все мои политические знания о городском магистрате и корпорации», другому – «все мои фонды экономические, мою гордость и тщеславие», третьему досталась «его удачливость в игре в карты и кости». А своим «хорошим друзьям и старым компаньонам, Брауну и Эйнсли» он завещал «все свои плохие качества, и чтобы в конце концов они получили свою собственную петлю». Надо сказать, что в этом Броди не ошибся, – их действительно вскоре повесили за другие преступления.

В день казни, как писала «Каледониен меркури», перед тюрьмой собралась толпа, какой никогда не видели прежде. Взойдя на эшафот, Броди с достоинством поклонился членам городского магистрата, опустился на колени и прочел молитву. Затем поднялся и слегка подтолкнул дрожащего Смита: «Иди, Джордж, ты предстанешь первым». Когда настала его очередь, он спокойно развязал галстук, надел петлю на шею и дал знак палачу. Так окончились две жизни Уильяма Броди.

Правда, он надеялся на третью жизнь. И не случайно перед казнью попросил, чтобы его тело сразу же отдали друзьям для погребения. Неужели он так спешил предстать перед Всевышним? Конечно, нет; его просьба объяснялась совсем другими причинами.

Дело было в том, что еще в тюрьме Броди навестил французский физик доктор Дегравер, который обещал воскресить его после смерти. Накануне казни сей эскулап вновь побывал в камере Броди и сделал карандашом отметки на его висках и руках, чтобы не тратить зря время после повешения. Кроме этого, он вручил ему небольшую серебряную трубочку, которую тот вставил себе в горло за час до экзекуции. Она должна была предотвратить удушье.

После казни тело доставили было в лабораторию, где ждал Дегравер. Однако специалист по оживлению так ничего и не добился. Броди умер: у него был переломан позвоночник.

Тем не менее, когда история с попыткой воскрешения Броди всплыла наружу, некоторые жители Эдинбурга с готовностью уверовали в нее и говорили, что Броди после казни выжил, что он вскоре уехал в Париж, где его будто бы и видел кто-то из соотечественников. Эта легенда жила долгие годы и до сих пор, как говорят, еще бытует в Шотландии. Хотя нетрудно удостовериться в обратном. Для этого достаточно посетить кладбище в Эдинбурге, где легко отыскать могилу того, кто жил двойной жизнью.

Нет, Уильям Броди не был воскрешен, пока Стивенсону не приснилась его дьявольская сказка о человеке с росчерком зла на лице.

Доктор Джекил и мистер Хайд

… В три дня с работой было покончено. За это время Стивенсон написал три тысячи слов о докторе Джекиле и мистере Хайде. Конечно, трудность заключалась не в том, чтобы физически написать это количество строк, а в том, чтобы написать то, что хочешь. Ему казалось, что вещь удалась. Возбужденный и радостный, Стивенсон сбежал вниз с рукописью в руках и заявил, что готов прочитать вслух новое произведение. С воодушевлением, часто жестикулируя, он читал низким, звучным голосом. Все слушали, словно зачарованные. Лишь Фэнни оставалась равнодушной.