Текст книги "Кровавая карусель"

Автор книги: Роман Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Выстрелы во время мессы, или сюжет, достойный романа

Обвиняется в преднамеренном убийстве

Два выстрела грянули подряд. Сначала показалось, что это раскаты грома, отзвуки которого ворвались, резонируя, под своды небольшой церкви. Кюре, служивший мессу, резко повернулся и, ошеломленный, застыл. Перед ним на каменном полу лежала, истекая кровью, его прихожанка, госпожа Мишу. Рядом, ближе к дверям, распростерся тот, кто стрелял, – молодой семинарист Антуан Берте, хорошо известный в Бранге. Лицо его заливала кровь. Но он еще что-то шептал, о чем-то умолял. Толпа молящихся в панике рванулась к выходу. Привлеченные шумом, из соседних домов высыпали жители. Кто– то, не разобравшись, завопил: «Пожар!» Дама с растрепанными волосами, в сбитой набок шляпке истошно кричала, указывая на церковь: «Там убивают женщин!»

Полуглухой, дряхлый старик хватал каждого за руки, домогаясь, что случилось, и, сделав наконец вывод: «Революция!» – пустился бежать.

Так трагическое, согласно законам жизни, переплелось с комическим. Впрочем, комическое во всей истории, о которой пойдет речь, занимает ничтожную ее часть.

Убийцу отправили в тюрьму.

Выстрелы, прозвучавшие во время мессы, нарушили спокойную жизнь маленького провинциального города Бранга.

Всюду – в лавках, за столиками кафе – долго обсуждали поразившее всех событие.

– Почему именно ее выбрал этот злодей?

– Как, разве вы ничего не знаете?

– Слышал, что господин Мишу отказал Берте, воспитателю его детей, в месте. Но это было, кажется, год или два назад. Вот и все.

– А то, что произошло между учителем и госпожой Мишу, вам неизвестно?

– ???

– Конечно, утверждать я не могу, но все говорили, что они были в отношениях… ну, сами понимаете, в каких. Иначе зачем было бы господину Мишу выгонять учителя?

– Но почему все-таки этот Берте стрелял в нее?

– Если вас так это интересует, советую пойти на суд – там все и узнаете.

В субботу 15 декабря 1827 года перед Изерским судом присяжных предстал Антуан Берте, обвиняемый в преднамеренном убийстве. И хотя его жертва, госпожа Мишу, не умерла (доктору Морену – хирургу и помощнику мэра – удалось ее спасти), обвинение настаивало на убийстве с отягчающими обстоятельствами: поругание святыни и попытка самоубийства.

Зал был переполнен. В дверях началась давка: желающих попасть на суд оказалось слишком много. Ведь на этом процессе речь должна была идти о любви, о ревности, о мести и о безумии – так потом напишут в газетных отчетах.

Когда ввели обвиняемого, показалось, что все привстали со своих мест и замерли в напряженном ожидании. Взоры устремились на молодого человека, довольно тщедушного, но с выразительным бледным лицом. Большие черные его глаза медленно оглядывали скопище людей. Похоже, что он растерялся, ибо не ожидал такого интереса к своей особе.

«Одет он был в черную карманьолу; воротник белоснежной сорочки, без галстука, спадал на плечи; белая повязка, поддерживавшая его подбородок, завязана была узлом на голове и скрывала рану, свидетельствовавшую о его мужестве и о его отчаянии; рану, которой он надеялся положить конец своим мукам, – писал очевидец судебного разбирательства. – Сострадание изображалось во всех взглядах; негодование безмолвствовало во всех сердцах; мысль о его преступлении вызывала лишь жалость к нему: особенно женщины, которыми переполнены были все трибуны, не могли оторвать от этого нежного и тонкого лица своих взоров, полных странной смеси сочувствия, недоумения и ужаса».

Между тем председатель предоставил слово прокурору де Гернон-Ранвиллю. Тот приступил к своим обязанностям: зачитал обвинительный акт и изложил обстоятельства дела. «Того злодеяния, которое привело Берте в этот зал!» – патетически воскликнул прокурор и, обращаясь к господам присяжным заседателям, призвал их вынести смертный приговор.

Человек на скамье подсудимых держится спокойно и остается неподвижным все то время, пока говорит прокурор. Своего адвоката, метра Массоне, он как будто не замечает. И вообще вид его являет абсолютное равнодушие. И только полные мрачного огня глаза свидетельствуют о внутренней борьбе.

– Берте, какие мотивы толкнули вас на это преступление? – задает вопрос председатель.

– Две страсти, терзавшие меня в течение четырех лет: любовь и ревность.

Прокурор срывается со своего места.

– Берте, – начинает он, – кюре из Бранга, принимавший в вас такое участие, – ведь он способствовал вашему поступлению в Гренобльскую начальную семинарию, которую, впрочем, вы не закончили, – помог вам устроиться к господину Мишу воспитателем его сына… Не прошло, однако, и года, как пришлось положить конец вашему пребыванию в его доме. Но не из-за неспособности к выполнению ваших обязанностей. Напротив, все признают, что ваши умствен ные способности превышают ваш социальный статус.

Публика, затаив дыхание, ждет продолжения.

– Госпожа Мишу, мать двоих детей, чье поведение и нравственность выше всяких подозрений, призналась мужу, что вы посмели, несмотря на ее негодование, обратиться к ней с самыми оскорбительными предложениями…

– Это неправда! – с горячностью выкрикивает подсудимый, вскакивая при этом с места. – Она поклялась мне перед распятием, что не забудет меня и никогда не полюбит другого. Она обещала принадлежать мне до последнего вздоха.

Еще во время следствия, которое длилось более четырех месяцев, Берте пытался изобразить госпожу Мишу растлительницей. Более того, он рассказал, как с помощью ласк и вкрадчивых улыбок она погубила его невинность и не в меру просветила его простодушную, долго не прозревавшую невежественность в той области, которую хотела ему приоткрыть.

Оправдывая себя, он стремился взвалить вину на женщину, которая, будучи младше своего мужа на шестнадцать лет, легко поддалась власти дьявола.

Уже на первом допросе он заявил, что причиной его преступления являются «месть и ревность». Позже он объяснил свой поступок отчаянием, которое охватило его, когда он понял, что оказался очерненным в глазах нужных ему людей и что честолюбивые замыслы его рушились. Виновницей своих несчастий он вновь назвал госпожу Мишу, на жизнь которой он покушался, находясь, однако, в состоянии умоисступления.

Во время судебного процесса Берте продолжал изображать госпожу Мишу своей совратительницей. Присутствующим в зале показалось, что никто так никогда и не узнает, была ли госпожа Мишу любовницей Берте или же он лжет, выгораживая себя.

– После того, как вам отказали в месте у господина Мишу, – продолжал прокурор, – вам удалось устроиться воспитателем в благородное семейство господина де Кордона. И что же? Спустя год вас снова увольняют. На этот раз из-за интриги с мадемуазель де Кордон. Тогда вы обратились к мысли о карьере на духовном поприще и поступили в семинарию. Но уже через месяц вас сочли недостойным церковного сана, к которому вы стремились. Вас исключили и, добавлю, без всякой надежды на возвращение. Ваш отец в справедливом гневе прогнал вас из дому. Вы нашли приют у своей замужней сестры, жившей в Бранге… Отсюда вы продолжали писать супругам Мишу угрожающие письма. Но этого вам было мало. Вы начали распространять всякие измышления, порочащие госпожу Мишу, упрекали ее в том, что она охладела к вам и отдала якобы предпочтение тому, кто заменил вас в качестве воспитателя, то есть господину Жакену. В это именно время от вас слышали зловещие слова: «Я хочу ее убить». Столь ужасные намерения казались всем, к несчастью, неправдоподобными – в силу своей жестокости. А они были уже близки к осуществлению!

С напряженным вниманием зал вслушивается в монолог прокурора. Он продолжает:

– В середине июля вы пишете госпоже Мишу письмо, полное новых угроз, и предупреждаете, что ей недолго осталось торжествовать. Затем вы едете в Лион, покупаете пару пистолетов и начинаете упражняться в стрельбе. И вот настает роковой день. Рано утром вы заряжаете свои пистолеты двумя пулями каждый и отправляетесь в церковь, где совершалась воскресная месса…

На стол перед судьями кладут для опознания вещественные доказательства – два пистолета. Не проявляя никаких признаков волнения, Берте показывает на один из них: из него он стрелял в госпожу Мишу.

Прокурор заявляет, что подсудимого обличает в заранее обдуманном намерении его абсолютно сознательное поведение в церкви, а преднамеренность доказывается предварительными угрозами и подготавливающими убийство действиями.

После допроса свидетелей и прения сторон – обвинения и защиты – присяжные заседатели покидают зал для совещания. Когда они возвращаются с мрачными лицами, нетрудно угадать их решение.

Председатель присяжных, рантье Боннар, угрюмо произносит: «Положа руку на сердце, перед Богом и людьми…» В наступившей тишине слышно, как поскрипывает перо секретаря суда, ведущего протокол. Под прицелом двух сотен глаз Берте выслушивает роковые слова: «Виновен, и при наличии всех отягчающих вину обстоятельств…»

В этот момент, по свидетельству одного из очевидцев, Берте походил на человека, опаленного молнией, но оставшегося стоять на ногах. Тем не менее он по кинул зал, ни на кого не опираясь и не пошатываясь.

Спустя день он написал заявление, в котором признался, что в целях самозащиты и стремясь спасти честь своей семьи, возвел лживые наветы на несчастную жертву и умолял госпожу Мишу простить его. «Только искреннее мое раскаяние, мой долг и моя совесть, с которой я хочу примириться раньше, чем предстать перед Богом, побуждают меня чистосердечно воздать должное добродетелям госпожи Мишу».

Через сорок дней, утром 23 февраля 1828 года, на гренобльской площади Антуан Берте поднялся на эшафот.

Лицо его было по-прежнему худым и бледным. Встав рядом с палачом, он на минуту преклонил колено, после чего шагнул к гильотине… Так закончилось дело Антуана Берте, которое вошло в историю отнюдь не криминалистики, а литературы.

Господин Стендаль ничего не выдумал

За несколько дней до процесса, о котором только что шла речь, в парижском «Кафе англе» сидел тучный коренастый господин и рассеянно перелистывал старые номера «Журналь де деба». Рядом с ним на круглом столике лежали боливар с очень широкими полями и трость с сердоликовым набалдашником. Высоко повязанный галстук, сверкавшие золотым блеском пуговицы на бархатном камзоле с низким воротником и длинной баской, шелковый жилет с отворотами – все свидетельствовало о том, что это человек, следующий моде.

Здесь, в кафе, он завсегдатай. Правда, последнее время, более полугода, отсутствовал – путешествовал где-то в Италии. Теперь вернулся, и его снова часто видят в большом зале, увешанном зеркалами и малиновыми коврами, расшитыми золотом.

Зовут его Анри Бейль. Впрочем, после того как он опубликовал первые заметки о Риме, Неаполе и Флоренции, он называет себя Стендалем и выдает за кавалерийского офицера.

Господин Стендаль не замечает никого вокруг – ни окутанных табачным дымом игроков в вист, ни Таких же, как он, убивающих время денди, ни снующих между столиками служителей. Он погружен в чтение.

На одной из страниц помещено объявление о том, что некий господин Рио прочтет курс лекций по истории. Человек этот незнаком Стендалю. Зато Ша– тобриан, о котором сообщается, что он будет присутствовать на открытии этих лекций, хорошо ему известен, и он терпеть не может его писанину. Чем убивать время на его потусторонние выдумки, лучше изучать материалы судебной хроники. Вот где поистине неисчерпаемый источник вдохновения для художника, желающего проникнуть в нутро современного общества, постичь его законы. Только судебные процессы обнажают трагические события частной жизни с такими подробностями, которые невозможно подглядеть со стороны.

Вот почему Стендаль взял за правило просматривать разделы судебной хроники в газетах. Особенно богатый в этом смысле материал предоставляла недавно образованная «Газетт де трибюно» («Судебная газета»). О ней, однако, речь впереди. Что же касается раздела судебной хроники в «Журналь де деба», то здесь он занимал всего лишь одну колонку. Взгляд Стендаля задержался на заметке о некоем Годене, приговоренном к «позорному столбу и клеймению» за кражу шестнадцати франков. А вот известие в тридцать строк из родного его Гренобля – речь идет о преступлении какого-то Антуана Берте.

Газетное сообщение привлекло внимание Стендаля прежде всего потому, что действие разворачивалось в известных ему местах. Более того, фамилия госпожи Мишу показалась знакомой. Не из тех ли она Мишу, что жили в Бранге, а один из них, по прозвищу Толстый Мишу, был его однокашником по гренобльской школе? Кажется, он умер год или два назад.

Догадка Стендаля подтвердилась. Жертва Берте была замужем за кузеном Толстого Мишу.

Небольшое сообщение о преступлении в Бранге запомнилось – как знать, может быть, со временем он использует его. «Когда вы изображаете мужчину, женщину, местность, – всегда думайте о ком-нибудь или о чем-нибудь реальном», – напишет он позже, в мае 1834 года. Таков, можно сказать, творческий метод Стендаля: художественное произведение должно покоиться на «сваях» или «опорах», заимствованных из реальной жизни, – для творческого воображения романиста они служат как бы точкой отсчета или основанием.

Поэтому, когда некоторое время спустя в руки Стендаля попал номер «Газетт де трибюно» с описанием части процесса Антуана Берте, писатель решил поближе познакомиться с обстоятельствами дела.

Подробный отчет о процессе был помещен в четырех последних номерах газеты за 1827 год. О казни обвиняемого Стендаль узнает позже. Та же газета сообщит об этом в феврале следующего года.

Как все происходило в тот февральский день, ему нетрудно было представить. На гренобльской площади, где совершилась казнь, находился дом его деда, Рамона Ганьона. Он живо вообразил толпу любопытных, балконы, заполненные дамами, и бледного юношу, всходящего на эшафот…

В тот год Стендаль вел светскую жизнь. Почти ежедневно встречался с писателем Проспером Мериме – они были неразлучными друзьями; часто виделся с художником Эженом Делакруа, с которым был знаком не первый год; бывал у «отца палеонтологии» Кювье в его квартире у Ботанического сада; посещал также знаменитый «чердак» Этьена Делеклюза, где, кстати говоря, Мериме впервые читал друзьям свою «Клару Газуль» и где он позировал хозяину в наряде испанки. Портрет этот украсил первое издание сборника пьес «Клары Газуль», как бы удостоверяя реальное существование этого выдуманного автора.

В начале 1829 года Делакруа познакомил Стендаля со своей кузиной, молодой баронессой Альбертой де Рюбампре, и он влюбился в нее с первого взгляда. В его дневнике появляется запись: «6 февраля – новые надежды». Но и оба его ближайших друга, Мериме и Делакруа, были неравнодушны к Альберте. Про Делакруа говорили, что он даже пользовался у нее более чем родственной благосклонностью.

Стендаль мучается ревностью и то и дело рисует на полях своих рукописей изображения пистолетов.

Наконец Альберта уступила, и он с удовлетворением отмечает в дневнике: «Счастье». Однако Альберта не удержалась от соблазна похвастаться его пылкостью и неистовой страстностью перед Мериме. Уязвленное самолюбие побуждает того с еще большей настойчивостью ухаживать за баронессой. Вскоре он добивается своего, о чем сообщает Стендалю в присущей ему насмешливо-язвительной манере: «Госпожа де Рюбампре совершенно разочаровала меня, Бейль… Я обнаружил, что у нее чулки свисают гармошкой!»

Чтобы избежать открытого разрыва с «госпожой Лазурь» (Альберта жила на Рю блё – Голубой улице) и унять смятение чувств, Стендаль в начале сентября покидает Париж. Он спешит уехать от столицы подальше, и ему вспоминаются слова Жана Жака Руссо: «Если хочешь скоро приехать куда-нибудь, нужно мчаться почтовой каретой». Стендаль мчится на почтовых на юг. Маршрут его проходит через Либурн, Бордо, Тулузу, Каркасон, Барселону, Монпелье и Гренобль.

В родном городе, где он не был со смерти отца в 1819 году, Стендаль задержится на десять дней.

Странно, но первым, о ком он подумает, подъезжая к дому деда на площади, будет Антуан Берте, сложивший здесь голову двадцать месяцев назад. История недоучившегося семинариста теперь буквально не дает ему покоя. Он просит родных рассказать о подробностях драматических событий, случившихся в Бранге. Выспрашивает знакомых, которых у него здесь предостаточно. Узнает, что известный ему Габриель Дюбушаж был мэром Бранга в то время, когда совершилось преступление, и подумывает о встрече с ним.

Его интересуют детали. Он хочет знать, как все произошло тогда в церкви. Словом, увлекшись делом Берте, Стендаль собирал, где только мог, устные рассказы свидетелей, чтобы потом, сопоставив их с данными «Газетт де трибюно», полнее представить всю картину преступления и его мотивов.

Он уже знал, что набрел на сюжет, достойный романа.

Покинув Гренобль, Стендаль держит путь в Марсель. Здесь он задержится почти на четыре недели.

Он бродит по городу, вдыхая теплый и влажный осенний воздух, прогуливается по бульвару, прислушивается к шуму волн в порту. Ему вспоминается молодость, те годы, когда он двадцатидвухлетним, очертя голову, бросился за своей подругой – актрисой Мелани Гильбер и приехал в Марсель, где она получила ангажемент. Ради того, чтобы не разлучаться с ней, он стал приказчиком бакалейной лавки и они виделись каждый день. А потом появился этот русский помещик Басков, и Мелани уехала с ним в Петербург…

Незаметно воспоминания перенесли его в Милан. Щемящая тоска, как боль незажившей раны, пронзила сердце. С Метильдой Висконтини все было иначе. С мужем она разошлась и была тогда свободна. Он влюбился, словно юноша. Но знатная синьора осталась равнодушной к его страсти, предложив лишь дружбу. Бешеная ревность мучила его душу, и, казалось, на всю жизнь засела в ней неутоленная жажда любви к миланской красавице. Говоря его же словами, «образ возлюбленной всегда жил в его воображении, и все в природе напоминало его». Даже смерть ее в 1825 году не могла изгладить эту чудесную иллюзию.

С тех пор всем героиням, порожденным воображением Стендаля, будут свойственны черты Метильды.

Однако главное, чем заняты теперь его мысли, – это новый роман, о чем свидетельствует его собственная запись: «Марсель. Ночь с 25 на 26 октября. Идея «Жюльена». Впоследствии Стендаль будет неоднократно отмечать, что в Марселе он начал работу над романом, который позже получит название «Красное и черное».

Первые наброски появились осенью 1829 года.

Как же в таком случае относиться к предисловию первого издания «Красного и черного», в котором от издателя говорится, что «этот труд был готов к выходу в свет, когда пришли великие события июля и придали всем умам направление, мало благоприятствующее игре воображения. Мы смеем полагать, что предлагаемые страницы написаны в 1827 году». Обычно подобные предисловия «от издателя» писал сам автор. Однако известно, как любил Стендаль ввести в заблуждение, замести след, загадать загадку. Если внимательно прочитать «Красное и черное», то нетрудно обнаружить намеки на отдельные июльские события 1830 года, когда Париж охватило пламя восстания. Видимо, писатель стремился отвлечь читателя от мысли, что его произведение вдохновлено жгучей современностью; он хотел создать дистанцию, временной зазор.

Позже подтвердит он и то, что в основу своего романа положил подлинную историю, ибо всегда ценил «преимущество работать над совсем готовым сюжетом». В письме к флорентийскому адвокату графу Сальваньоли он сделает знаменательное признание: «Этот роман вовсе не является романом. Все, о чем в нем рассказывается, произошло на самом деле…» Герой, уточняет Стендаль, погиб после того, как выстрелил из пистолета в свою первую любовницу, воспитателем детей которой он был и которая своим письмом помешала ему жениться на второй любовнице, очень богатой девушке. «Господин Стендаль ничего не выдумал», – закончит он свое признание.

Действительно, Стендаль ничего не выдумал. Все, о чем он расскажет, происходило в Гренобле, что и было признано соотечественниками романиста. В год смерти Стендаля на это укажут две газеты. По поводу романа «Красное и черное» «Газетт дю дофинэ» напишет, что это произведение «пользовалось большим успехом, как по причине его подлинных достоинств, так и потому, что это был рассказ о печальном и кровавом эпизоде, который в 1816 году произвел тягостное впечатление в Гренобле и его окрестностях». В свою очередь на страницах «Насьональ» появится материал, где по поводу того же романа будет сказа но, что «сюжет его представляет собой сильно опоэтизированную историю молодого человека, казненного в Гренобле в 1818 или 1819 годах». Как впоследствии докажут, обе газеты правы, только ошибаются в датах. Да и не мудрено – спустя четырнадцать лет едва ли кто-либо помнил о деле Антуана Берте. Первым укажет на связь романа с этим происшествием Ромен Коломб – кузен, друг и душеприказчик писателя. Он упомянет об этом в заметке 1846 года, посвященной Стендалю.

С этого времени связь подлинного преступления с сюжетом романа считается неопровержимой. Но наиболее отчетливо скажет об этом в 1894 году на страницах журнала «Ла ревю бланш» молодой литературовед Казимеж Стрыенский, сделавший, как известно, сенсационные открытия в гренобльском архиве Ромена Коломба. В частности, им была обнаружена здесь рукопись неоконченного романа Стендаля «Ламьель».

С тех пор многие исследователи пытались выявить соотношение между эпизодом судебной хроники и романом. Со временем для всех стало абсолютно очевидным, что главным источником романа послужило дело Антуана Берте. Оно предоставило в руки автора готовый жизненный сюжет и как бы освободило его от необходимости составлять план, чего он терпеть не мог, так как при этом терял всякое вдохновение.

От готовой сюжетной канвы Стендаль не собирался отклоняться. Антуан Берте получил имя Жюльена Сореля, госпожа Мишу превратилась в госпожу де Реналь, мадемуазель де Кордон – в мадемуазель Матильду де ла Моль. Из Бранга писатель перенес действие в Верьер, маленький городок во Франшконте, на самом деле напоминающий Гренобль.

Три папки

Стендалеведы скрупулезно изучили каждого – главного и второстепенного – персонажа романа, пытаясь установить, кто мог вдохновить писателя. Казалось, все известно: просмотрены все документы, имеющие отношение к этому событию, обшарены архивы, опрошены даже дети тех, кто были свидетелями драмы и могли передать потомкам какие– либо ее подробности.

Тем не менее гренобльскому эрудиту – или, как мы бы сказали, краеведу – Рене Фонвьею удалось разыскать нечто оригинальное. Находки, сделанные им в Национальном архиве департамента Изер, муниципальном архиве Гренобля, в частных семейных собраниях и библиотеках позволили по-новому представить историю прототипа стендалевского героя на страницах написанной им книги «Подлинный Жюльен Сорель», изданной в Париже в 1971 году. Посетил автор и те места, где еще живут потомки семей, имеющих отношение к давней драме.

Конечно, существует огромная разница между Жюльеном Сорелем, рожденным воображением писателя, и казненным недоучившимся семинаристом. Используя выражение одного литературоведа, можно сказать, что «Жюльен Сорель превосходит Антуана Берте на всю высоту Стендаля». Но несомненно и то, что подлинный случай и те сведения, которые собрал писатель о прототипе своего будущего героя, оплодотворили фантазию романиста.

Однако Р. Фонвьей сознательно рассматривает печальную судьбу семинариста Берте, абстрагируясь от литературного ее использования Стендалем. История молодого человека, современника писателя, исполнена интереса сама по себе. Автор поступает как судья, которому «выпадает тяжелая обязанность по справедливости судить людей», – замечает известный стен– далевед Витторио дель Литто в предисловии к книге. Призвав на помощь волшебницу Гекату, обладающую, как известно, даром вызывать души умерших, Р. Фонвьей воскресил образ жизни и облик давно отошедших в мир иной обитателей маленького французского городка. Какие же сведения удалось собрать этому разыскателю? Для удобства разложим собранные им данные по воображаемым папкам и познакомимся с их содержимым.

Папка № 1. В ней представлены материалы о семье Антуана Берте, его обучении в семинарии, о том, как он попал в качестве учителя в дом Мишу и что после этого произошло.

Скажем сразу: о семье Антуана Берте известно немного.

Отец его был в Бранге кузнецом и каретником. В семье было семеро детей; последний из них родился 4 марта 1804 года и получил имя Антуан – свидетельство о его рождении хранится в архиве департамента Изер. Не следует, однако, думать будто семья Берте была такой уж нищей – она владела двумя домами и кузницей. По фотографиям можно убедиться, что дома эти были далеко не лачугами. Просторные, с каменными стенами, крытые черепицей, вместе с примыкающими садами они образуют внушительный ансамбль и поныне принадлежат потомкам семьи Берте.

Говоря о своих родителях, Антуан каждый раз будет использовать одно и тоже выражение: «бедные, но честные». Так оно и было. Даже генеральный прокурор де Гернон-Ранвилль засвидетельствует перед властями, что «семья этого молодого человека являет все, каких можно желать, моральные гарантии и что старый отец, обремененный шестью другими детьми, которых он воспитал в лучших принципах, внушает самый живой интерес». Того же мнения придерживался и председатель суда Турно де Вантавон. В документе, хранящемся в Национальном архиве, указано, что глава семьи пользуется «репутацией безупречно честного человека». Как считает Фонвьей, отец Берте был грамотным человеком; об этом говорит его подпись на свидетельстве о рождении сына Антуана – твердая и свободная, с росчерком; «удивляет, что ее поставил рабочий с мозолистыми руками». Болтали, впрочем, что Антуан не был сыном Берте. Основанием для сплетен служила непохожесть молодого человека на своих братьев – парней крепких и здоровых, – в то время как он был худеньким и хрупким и казалось, что никогда не будет в состоянии орудовать тяжелыми кузнечными инструментами. Природа компенсировала это другим: предрасположенностью к учебе. По слухам, настоящим его отцом был Луи Мишу, будто бы холостяком обхаживавший свою кузину Жанну.

В судьбе юноши принял участие местный кюре. Заметив его способности и набожность, он вознамерился устроить своего подопечного в духовную семинарию. Дело было в оплате за пансион – двести франков в год. Видимо, приход взял на себя расходы по образованию.

Как выглядел Антуан Берте? Портрета его не сохранилось, но есть несколько точных описаний его внешности, которые были сделаны во время суда, а также людьми, близко его знавшими.

У него было хрупкое сложение и слабое здоровье: рост – 1 метр 65 см; волосы и брови темно-каштановые, почти черного цвета; довольно низкий лоб; нос скорее острый, рот несколько крупный; округлый подбородок, слегка вытянутый; смуглая кожа, лицо овальное.

Те, кто видели его на суде, утверждали, что у него были черные глаза. В протоколе допроса в жандармерии после ареста записано, что глаза у него «рыжие». То есть коричневые, карие. Впрочем, издали они могли казаться черными.

Из всего этого можно сделать вывод, что это был худой и трогательно нежный молодой человек, не лишенный очарования, которое подчеркивалось аккуратным костюмом.

«Описание внешности Жюльена Сореля, сделанное Стендалем, – замечает Фонвьей, – так близко к внешности Антуана Берте, что этому можно только поражаться».

Итак, Антуан Берте стал семинаристом. Что же он изучал в Малой семинарии Гренобля?

В Муниципальной библиотеке Гренобля хранится «Проспект для родителей и воспитанников», напечатанный у Баратье, печатника Архиепископства, в 1821 году. В нем сказано, что религия – основа, «на которой зиждется Малая семинария и которая охватывает все ее части и проникает во все предметы». Здесь изучали языки: родной французский, латинский и греческий, «включая поэзию». Мифологию, которая, «показанная в своем истинном свете, соединяет полезное с приятным, и являет нам, каким образом люди поставили себя на место Бога и обожествили свои собственные страсти». Историю, которая включала священную историю, историю церковную, римскую историю и «особенно историю Франции». Хронологию – «науку о временах, датах и эпохах, неотделимую от истории». Географию, литературу, «включающую все жанры», а также математику и физику.

Какие отношения сложились у Антуана с товарищами?

Видимо, они были хорошими. Один из них, Пан– жон, оставил воспоминания, которые частично опубликовал его сын под названием «По поводу Стендаля» в 1903 году. Так вот, этот самый Панжон засвидетельствовал, что в семинарии «не было более мягкого человека, чем Антуан». Уточнил он и другое: «Я все еще вижу перед своей партой его длинное и белое лицо, его черные, широко раскрытые и устремленные в одну точку глаза». Это был молодой человек 16 лет (на самом деле ему было 17. – Р.Б.), хрупкий и деликатный. Звук его нежного и слабого голоса почти всегда обладал каким-то выражением жалостливого настроения. Он никогда не играл с нами; чаще всего стоял в стороне, в углу, прислонясь к колонне, в одиночку он занимался не знаю чем или смотрел, как мы играем. Довольно мало уделял внимания классным занятиям, и все-таки ум его всегда, казалось, что-то поглощал; впрочем, ничего особенно странного или особо примечательного в нем не наблюдалось. Я только вспоминаю, что он был чувствительным, раздражительным и с нетерпением, гневом и презрением переносил замечания своих учителей».

После нескольких лет пребывания в стенах семинарии настоятель вдруг объявил, что ему следует оставить учебу. Чем был вызван этот отказ, ошеломивший молодого семинариста? Причина якобы заключалась в том, что у него в чемодане обнаружили «книги, опасные для нравственности, и сочинения современных философов». Можно лишь гадать, что это были за книги; предполагали, что Антуан читал «Опасные связи» Шодерло де Лакло, о которых говорили, будто прототипы персонажей, выведенных в этом романе, жили в Гренобле. Сам же Антуан заявил на суде, что истинная причина заключалась в его бедности.

Так или иначе, он покинул семинарию, и все тот же благодетель-кюре поспешил пристроить его домашним учителем в семью Луи Мишу. Было условлено, что большая часть его жалования пойдет впоследствии на оплату его содержания в семинарии города Беллэ. (Все эти сведения фигурируют в докладе председателя суда по поводу прошения Берте о помиловании.) Итак, его вышвырнули, по крайней мере на время, из той среды, где он рассчитывал на продвижение в жизни, надеялся победить бедность, угнетавшую его. Теперь его неотвязно преследовала одна лишь мысль: неужели будущее испорчено непоправимо? (Следует отметить, что ситуация Жюльена Сореля была иной: он начал с того, что был учителем у г-на де Реналя, и его отъезд в семинарию не свидетельствовал о его падении с социальной лестницы). Антуан Берте сильно переживал свой отъезд из семинарии – неудача грозила потерей надежды добиться сана священника.