Текст книги "Кровавая карусель"

Автор книги: Роман Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Избежав разоблачения на месте, преступники отправились кутить в воровской притон. Причем Ласенер облачился в плащ убитого. Что касается статуэтки из слоновой кости, то ее бросили в Сену после того, как антиквар оценил вещь в три франка.

Убийство Шардонов было не целью, а только средством. Совершенное преступление побудило Ласене– ра обратиться к более широким замыслам.

Меняя имена и квартиры, он совершал одно злодеяние за другим. Наконец Ласенер попал за решетку на каком-то мелком деле. Тем временем угодил в тюрьму и его дружок Авриль. Желая выгородить себя, он «раскололся» и заявил, что убийца Шардонов – Ласенер. На этом окончилась кровавая карьера этого убийцы.

Когда он узнал, что его выдал его же товарищ и соучастник, то решил отомстить, избрав для этого путь чистосердечного признания. По ходу дела он рассказал о всех остальных своих преступлениях, подлогах, кражах, ограблениях, убийствах. Заодно Ласенер охотно разглагольствовал о своей натуре, которую любил выставлять как исключительную. Рисуясь, злодей заявлял: «Убить человека для меня то же, что выпить стакан вина». Неожиданный случай еще больше пробудил его тщеславие, самолюбие сочинителя возобладало даже над самолюбием героя судебно-уголовной драмы.

По делу Ласенера к суду были привлечены известный книготорговец Паньер, журналист Альтарош и типограф Герган. Они обвинялись в издании сборника предосудительных песен, сочиненных Ласенером и напечатанных в разных газетах, парижских и провинциальных. Двоих из них оправдали, а книготорговец был приговорен к шести месяцам заключения и штрафу в пятьсот франков. Все это еще больше подогрело любопытство к личности Ласенера, сделало его самой модной фигурой.

Так, на страницах «Газетт де Франс» в ноябре появилась статья, в которой, в частности, говорилось: «Этот несчастный! Подумать только! Человек твердой закалки, редкой интеллигентности, высокообразованный, отличающийся глубиной мысли и идей, живым воображением, этот человек попадает в грязь тюрем и каторги, пропитывается всеми ужасами преступления, и его карьера завершается на эшафоте!..»

«Почему же тогда, – вопрошала далее газета, – этот человек с такими выдающимися способностями, с таким интеллектуальным запасом не стал знаменитым военачальником или полезным в какой-либо другой области, требующей его энергии и талантов? Почему вместо того, чтобы стать врагом социального порядка, не стал он его светочем, его поддержкой? Он сам ответил на этот вопрос, когда у него спросили: верит ли он в другую жизнь? «Я никогда не хотел об этом думать!» – ответил он. Теперь проследим за последствиями подобной ситуации: нет другой жизни, нет Бога, морального закона в мире в соответствии с божественным законом тоже нет. В таком расположении духа молодой атеист открывает сочинения Руссо или Дидро, где говорится, что социальный порядок – это насилие над законами природы, что зло человека не в нем самом, а в социальных и политических институтах, что собственность – это источник всех зол и всех преступлений.

Следуйте за такими рассуждениями, и вот вы непосредственно подходите к разбою и убийству… Остается страх перед каторгой и казнью! Но, как мы видим, достаточно поставить себя над страхом, хладнокровно играть, как играет игрок, чтобы стать самым популярным философом-практиком».

Во время одного из допросов в больнице тюрьмы Форс присутствовали врачи, адвокат и журналисты. Они-то и поведали, о чем тогда шла речь. «Ласенер устроился рядом с нами возле печурки, – писала «Конститюсьонель», – и болтал о литературе, морали, политике, религии, делая это как бы ненароком, мимоходом, демонстрируя глубину мысли и цепкость памяти. Беседа шла о новых религиях, о Сен-Симоне, о тамплиерах и т. д. Ласенер верит в миграцию интеллекта во всех телах, созданных природой. «Все живет, все чувствует, – утверждал он, – даже камень обладает своей жизнью, своим интеллектом».

Его разглагольствования, таким образом, тотчас становились достоянием публики. С циничным апломбом он заявлял, что никогда его не мучили угрызения совести и что мысль о смерти его не страшит. «Мне тридцать пять лет, – витийствовал он, – но я пережил свыше срока человеческой жизни, и, видя стариков, влачащих жалкое существование, угасающих в медленной, мучительной агонии, я убедился, что лучше покончить с жизнью одним взмахом и при полном обладании силами и способностями».

Диалоги Ласенера с посещавшими его журналистами и юристами, его циничные «откровения» при меткости и находчивости суждений некоторым казались необычными, оригинальными. Подогревая этот интерес, Ласенер из темницы разжигал любопытство к своей личности. «Я полагаю, что эшафот не смутит меня, – позировал он. – Казнь заключается не столько в механическом совершении ее, сколько в ожидании и нравственной агонии, ей предшествующих. Притом я властвую над своим воображением и создаю новый мир, собственно для себя… Если я захочу, то не подумаю о смерти до встречи с ней».

И все же однажды он проговорился, выдав себя и показав, что он уязвим. «Как вы думаете, – спросил он с тревогой, – будут меня презирать?!» Презрение людей – единственное, что беспокоило этого тщеславного монстра.

Надо ли говорить, что начавшийся в такой обстановке суд привлек всеобщее внимание.

Ласенер вошел в зал суда, улыбаясь, и грациозно опустился на скамью подсудимых с выражением самодовольства. На нем был костюм безукоризненного покроя. На молодом лице маленькие усики, кокетливо подстриженные по последней моде, – все это никак не вязалось с тридцатью обвинениями по различным делам. Он не отрицал ни одного из пунктов обвинения и вообще выказывал полное равнодушие к происходящему, непринужденно переговаривался с адвокатом, изящно и остроумно отвечал на вопросы судьи, шутил с жандармами, безучастно читал свежий номер «Здравого смысла», улыбался, хмурился лишь тогда, когда неуважительно отзывались о его литературных опусах.

После выступления прокурора, потребовавшего самого сурового приговора, слово было предоставлено адвокату. Положение его оказалось не из легких: защищать признанного виновным и не отрицающего этого подсудимого. Ловкий адвокат нашел, однако, способ попытаться спасти своего подопечного. «Этот человек с невозмутимым спокойствием повествует о всех своих злодеяниях, входит в самые возмутительные подробности, чтобы затронуть ваши сердца и вызвать на свою голову кару, ибо в этой каре он надеется обрести конец жизненных превратностей. Это самоубийца, который сам старается рассказать суду обстоятельства дела, подобно тому, как человек, решившийся наложить на себя руки, внимательно осматривает оружие, которое должно ему сослужить службу…» – заявил адвокат. «Прислушайтесь к словам его, когда он выставляет себя умнее других, и вы сами скажете: это сумасшедший! Разве не так?! – патетически восклицал господин адвокат. – Разве нормальный человек станет с таким хладнокровием описывать свои злодеяния, с улыбкой о них рассказывать и накануне суда сочинять какую-то песенку, выказывая полное равнодушие к подножию эшафота?..»

Самые знаменитые процессы не представляли, по словам защитника, подобного примера. Он призывал вникнуть, разобрать строго аналитически все наклонности Ласенера, и тогда нетрудно будет убедиться, что он действовал под каким-то неотразимо-фатальным влиянием, что снедавший его нравственный недуг повлиял на его свободную волю. «Заприте, закуйте его, поставьте его в условия, при которых он не сможет творить зло… но не убивайте его!..» И дальше защитник излагал свой основной довод: «Смерть за столько злодеяний! Смерть человеку, который смеется над нею, ни во что ее не ставит! Нет… Этого слишком мало!.. Приговорите его к жизни!

В цепях, в позорной арестантской одежде, пусть тянет мучительную, безнадежную, позорную жизнь! Обреченный на страдания, он просветлеет нравственно и в бедствии, его постигшем, прозрит перст Божий, преклонится перед его всемогуществом и примет все уготованные ему страдания как праведное возмездие за совершенные злодейства».

Когда адвокат, изнуренный, сел на место, Ласе– нер улыбкой выразил ему свою признательность. Однако, получив слово, обвиняемый наотрез отказался от подобной меры наказания. Рисуясь, он произносит напыщенную речь: «Какое помилование могут мне оказать? Пощадить жизнь? О, этой милости я не прошу! Другое дело, если б мне предложена была жизнь со всеми наслаждениями, с деньгами, с достатком, положением в обществе… Но жизнь, попросту жизнь… Нет, и без того я уже давно живу прошедшим. Восемь месяцев каждую ночь смерть сидит у моего изголовья. Ошибаются те, которые думают, что я приму смягчение приговора. Пощада? Вы не можете ее оказать, а я не прошу и не ожидаю ее от вас, и не нуждаюсь в ней».

Эти слова продиктованы были не надменностью, а презрением и ненавистью к людям, и принадлежали они личности – вне сомнения – с патологической психикой.

Он остался верен себе. И даже перед казнью его обуревало тщеславие. Лишь в последний момент он посетовал на то, что так недолго осталось до конца: если бы ему дали срок, он сочинил бы нечто почище господина Гюго с его «Последним днем приговоренного к смерти».

Как бы подводя итог рассказанной на страницах журнала «Время» истории из уголовных дел Франции, редакция подчеркивала, что «процесс был проведен беспристрастно, передан с точностью дагерротипа, физиологического чертежа…»

Факты и воображение

Когда Ф. Достоевский вынашивал идею повести, вначале называвшейся «Психологическим отчетом одного преступления», а впоследствии превратившейся в роман «Преступление и наказание», писатель по обыкновению внимательно просматривал газетную уголовную хронику. Собственно, она и дала толчок замыслу об интеллигентном преступнике. «Несколько случаев, бывших в самое последнее время, убедили, что сюжет мой вовсе не эксцентричен», – писал он из Висбадена в сентябре 1865 года. К этому времени, видимо, уже окончательно сложился замысел романа.

Возникает вопрос: случайно ли появился отчет о процессе Ласенера на страницах журнала «Время»? Исследователи творчества Ф. Достоевского, в том числе и некоторые зарубежные, признают, что писатель не случайно выбрал из известных ему иностранных судебных процессов прежде всего дело Ласенера. В какой, однако, степени Ф. Достоевский находился под властью этой впечатляющей личности?

Несомненно, образ подлинного преступника Ласенера с его психологическими контрастами привлек внимание Достоевского еще тогда, во время публикации отчета о его процессе в журнале «Время». Это была прекрасная первичная модель, ложившаяся в русло его замысла, – вывести тип преступника-философа, образованного убийцы, и дать анализ его «души».

Постепенно замысел обогащался новыми источниками, новыми впечатлениями. Но образ Ласенера продолжал владеть воображением писателя. Одно время он предполагал писать задуманный роман в форме исповеди или воспоминаний героя о совершенном им убийстве. Не был ли этот замысел – вести повествование от имени героя, в виде его дневников, – подсказан пресловутыми воспоминаниями Ласенера? Английский литературовед Ф. Д. Стед видит здесь параллель. Он пишет: «Порой мемуары Ласенера предвосхищают мытарства Раскольникова в кошмарной нищете Петербурга».

Однако, прежде всего Достоевского привлек в деле Ласенера нравственно-психологический аспект преступления.

Но Ласенер был французом, продуктом французской культуры, французской истории. Для писателя было нелегкой задачей преобразовать тот образец западного нигилизма, который он видел в Ласенере, в явление чисто русское. В конце концов он выбрал лишь несколько черт характера Ласенера, но характер Раскольникова и его развитие пошли совершенно по иному пути.

На первый взгляд, Ласенер и Раскольников имеют немало общего. Оба – одаренные молодые люди, получившие образование, обреченные на нищету и обуреваемые навязчивым желанием властвовать. Оба находятся под влиянием Наполеона и Руссо. Оба – выходцы из провинциальной семьи. Оба бросили занятия в университете. Оба – неверующие, враждебно настроены по отношению к обществу, поражены цинизмом. Обоими руководит жажда мщения. Ласенер пишет трактат «О тюрьмах и карательной системе во Франции». Раскольников сочиняет статью «О преступлении». Оба чрезвычайно горды, но под этой гордостью и надменностью скрывается ощущение собственной неполноценности. Ни один из них не думает о самоубийстве. Оба точно и ясно дают показания, «не запутывая обстоятельств, не смягчая их в свою пользу, не искажая фактов», и оба принимают свое наказание.

Сцена убийства Шардонов напоминает убийство, совершенное Раскольниковым. Некий человек, занимавший квартиру в одном из бедных кварталов, по словам, прячет у себя большую сумму денег. Погиб не только этот человек, но и тот, кто случайно оказался у него в доме. И вместо большой суммы денег убийца обнаружил жалкие гроши. Топор (напильник) играет трагическую роль в злодеянии. Посетители чуть было не обнаруживают убитых и преступника, но в последний момент уходят в неведении. В первом случае один из украденных предметов был брошен в реку; Раскольников имеет намерение предпринять то же самое, но в последний момент прячет награбленное под камнем. Убийцам удается скрыться от руки правосудия, но оба они сознаются в содеянном и их обвиняют в убийстве. Но в отличие от Ласенера Раскольникову знакомы угрызения совести. Он страдает, совершив преступление.

Совершенно очевидно, что для Достоевского убийство служит лишь завязкой дальнейшего развития действия. Автору гораздо важнее другие проблемы, философские и психологические, которые он ставит в своем романе.

После убийства, пишет Достоевский, развертывается весь «психологический процесс преступления». По словам самого писателя, «неразрешимые вопросы восстают перед убийцею, неподозреваемые и неожиданные чувства мучают его сердце. Божия правда, земной закон берет свое, и он кончает тем, что принужден сам на себя донести». Его приговаривают к жизни, то есть определяют наказание, которого требовал для Ласенера его защитник. И он, Раскольников, готов страдать, готов «хотя погибнуть в каторге, но примкнуть опять к людям; чувство разомкнутости и разъединенности с человечеством, которое он ощутил тотчас же по совершении преступления, замучило его. Закон правды и человеческая природа взяли свое… Преступник сам решает принять муки, чтобы искупить свое дело…» – заключает Достоевский.

Тюрьма, таким образом, должна стать для него духовным и моральным чистилищем, где он, искупая грех страданием, постигнет новый смысл жизни.

Ничего подобного не происходит с Ласенером, ему неведомо искупающее страдание Раскольникова. Поэтому едва ли правильно будет назвать Ласенера в полном смысле слова прототипом героя Достоевского. Однако несомненно, что дело Ласенера подсказало писателю некоторые штрихи для разработки темы «интеллигентного убийцы» и что отдельные черты его характера и детали преступления он использовал в соответствии со своим замыслом. Можно сказать, что процесс Ласенера, опубликованный на страницах журнала «Время», послужил толчком к созданию «Преступления и наказания».

Что касается самого Ласенера, то он был и остался убийцею, чье имя, вопреки его упованиям, если сегодня и помнят, то разве что историки-криминалисты.

Алмаз возмездия, или случай из полицейской хроники

Шутка оборачивается трагедией

– Господин Дюма, где вы берете сюжеты для своих многочисленных произведений? – нередко спрашивали писателя.

– Отовсюду, где только могу, – отвечал прославленный автор.

И это, действительно, было так. Под его пером оживали исторические хроники, он мог вдохнуть жизнь в старинные легенды, воскрешал забытые мемуары, написанные в разные эпохи. Неутомимый рудокоп увлекательных сюжетов, он, как и великий Бальзак, поклонялся Его Величеству Случаю, считал его «величайшим романистом мира». Проблема источников была, в связи с этим, для него едва ли не главной. В поисках «возбудителя воображения» он странствовал по бесчисленным страницам словарей, учебников истории, сборников исторических анекдотов. Пути изыскателя сюжетов привели его к чтению Ридерера – компилятора сюжетов политических и галантных интриг при дворе французских королей, от Карла IX до Людовика XV; мемуаров мадам де Моттевиль, камеристки Анны Австрийской, и записок Пьера де Лапорта, ее лакея; Тальмана де Рео – автора «Анекдотов» о нравах XVII века; «Истории Людовика XIII» Мишеля ле Вассора; трудов историков Луи Блана и Жюля Мишле. Словом, Дюма добывал драгоценные крупицы фактов в «шахте» истории и заявлял: «Моя руда – это моя левая рука, которая держит открытую книгу, в то время как правая работает по двенадцати часов в сутки».

И действительно, Александр Дюма был великим расточителем литературного дара. Засучив рукава, словно лесоруб отмахивая главу за главой, он оставался, по словам его современника Жюля Валлеса, Геркулесом плодовитости.

Однажды в Марселе Дюма встретился с писателем Эдмоном Абу. Тогда это был еще молодой, тридцатилетний литератор, не смевший и мечтать о том, что на склоне лет он попадет в сонм «бессмертных» – станет членом Академии. Дюма, которому в ту пору было уже за пятьдесят, пригласил Абу в гости. Он попотчевал его своей знаменитой рыбной похлебкой, а после обеда повел в театр, где давали его пьесу. Спектакль вылился в очередной триумф Дюма. Овации и приветственные возгласы не смолкали до поздней ночи. Когда приятели возвращались в гостиницу, Эдмон Абу валился с ног от усталости. Дюма же, напротив, был полон сил и энергии. Отыскав в своем номере две свечи, он заявил Абу: «Отдохни, старик. Мне – 55 лет, но я должен еще написать три рассказика, которые надо будет отправить завтра утром в газеты, точнее говоря – уже сегодня. Если же выдастся еще немного времени, я накропаю для театра Монтаньи небольшую одноактную пьесу».

Утром на столе в комнате Дюма лежали три небольших конверта; была написана и пьеса.

Писал А. Дюма не только много, но и невероятно быстро. «Я неиссякаемый романист», – говорил он сам про себя.

Большинство его романов – на исторические темы. Как никто, он умел использовать «богатство интриги», которое История щедро предлагает писательскому воображению. На страницах его книг оживали персонажи далекого прошлого, времена таинственных заговоров, кипения страстей, жестокого насилия, религиозного фанатизма и любовных безумств. Его перо создавало романтический мир, который, однако, состоял из точно описанных характеров и нравов. Если освободиться от его завораживающей изобретательности, отбросить цветистую канву развлекательности, то откроется четкий реалистический фундамент его творений. «Дюма – народен, – писал тот же Жюль Валлес. – Он заставил Историю сойти с величественно-строгого пьедестала, заставил принцев и принцесс, маршалов и епископов участвовать в скромных и почеловечески интересных приключениях, а маленьких людей вершить судьбами царств. Шуты и пешки, вышедшие из низов, ставили шах королям на доске его книг – веселых, как лубок, и пространных, как фрески Ватикана».

Значит ли это, что Дюма создавал произведения только о прошлом? И у него нет сочинения, которое относилось бы к эпохе, когда оно писалось? Такая книга есть, и называется она «Граф Монте-Кристо». Это рассказ о современной писателю Франции, о событиях, разворачивающихся на фоне эпохи Реставрации.

Еще недавно у него не было даже чистого воротничка – приходилось выкраивать его из картона. Он хорошо помнил и то недоброе время, когда из всего тиража разошлись лишь четыре жалких экземпляра его книги. Это тогда. А теперь? Теперь на нем фрак и манишка с модным воротником, светлый жилет с отворотами. Он носит лорнет, хотя у него великолепное зрение. Знаменитый скульптор Давид д’Анжер запечатлевает его на медальоне, другой художник – Ахилл Девериа – создает литографию, на которой изображает его триумфатором. Перед ним заискивают, с ним ищут знакомства. Издатели наперебой засыпают его заказами. Часто, не успевая уложиться в сроки договора, он вынужден сдавать недовершенные рукописи, печатать одновременно в разных газетах свои романы-фельетоны, затем составлять их в тома и публиковать книгу целиком. Доходы его растут со сказочной быстротой.

Однако рядом с ним, в Париже, жил и трудился литератор, который превосходил его, – если не по популярности, то по суммам получаемых гонораров, безусловно. Сочинения Эжена Сю – главного соперника Александра Дюма – читала вся страна. Особенно зачитывались «Парижскими тайнами» – книгой о современной жизни французской столицы. За нее автор получил баснословный, по тем временам, гонорар – сто тысяч франков. Имена принца Герольштейна, Родольфа и других персонажей романа были у всех на устах.

Издатель Бетюн предложил Дюма вступить в соревнование с Эженом Сю. Для этого требовалось написать роман из современной жизни. Соперничать с Эженом Сю по части изобретательности сюжетов мог далеко не каждый. Автор «Парижских тайн», «Агасфера», «Мартина Найденыша» нещадно истощал свое воображение, сочиняя неимоверные ситуации и коллизии.

Дюма принял предложение Бетюна. Начинать следовало, как всегда, с поисков подлинной истории. Нужна была интрига, случай, который под пером мастера превратился бы в литературный шедевр.

На помощь пришла память. Дюма вспомнил, что два-три года назад ему в руки попала книжонка «Полиция без масок», изданная неким Бурмансе в 1838 году. Это был один из шести томов, извлеченных из полицейских архивов Жаком Пеше и обработанных журналистом Эмилем Бушери и бароном Ламотт-Лангоном.

Тогда, перелистывая записки бывшего полицейского хрониста, он запомнил главу под интригующим названием «Алмаз и возмездие». «История эта, – писал он позже, – походила на раковину, внутри которой скрывается жемчужина, нуждающаяся в ювелире».

О чем же рассказывал в своих записках безвестный полицейский чиновник?

История, вдохновившая Дюма, началась в 1807 году. В ту пору жил в Париже молодой сапожник по имени Франсуа Пико. У него была невеста, столь же красивая, как и богатая. Звали ее Маргарет Фижеру. За ней было приданого целых сто тысяч франков золотом – сумма, что и говорить, немалая.

Однажды во время карнавала разодетый Пико заглянул в кабачок к своему приятелю Матье Лупиану. Здесь, подвыпив, он рассказал о своей удаче. Кабатчик оказался человеком завистливым, да к тому же тайно влюбленным в красавицу Маргарет. Он решил помешать женитьбе своего друга. И когда тот ушел, кабатчик предложил свидетелям рассказа Пико (а их было трое, в том числе и Антуан Аллю, – имя, которое следует запомнить) подшутить над счастливым женихом. Как это сделать? Очень просто: написать полицейскому комиссару, что Франсуа Пико – английский агент и состоит в заговоре, цель которого – вернуть на престол Бурбонов.

Шутка, рожденная разгоряченным воображением карнавальных гуляк, обернулась трагедией. За три дня до свадьбы Пико арестовали. Причем усердный комиссар, не произведя следствия, поспешил дать делу ход и сообщил о заговорщике министру полиции Савори. Надо ли удивляться, что участь бедного Пико была решена. Вместо свадьбы его запрятали в крепость Фенестрель в Пьемонте.

Родители исчезнувшего Пико и его невеста были в отчаянии. Но все их попытки узнать, что стало с юношей, не дали никаких результатов. Пико бесследно исчез.

Минуло семь долгих лет. За это время Наполеон был низложен. На троне вновь восседают Бурбоны. Для Пико это означает свободу. Измученного годами заключения, его выпускают на волю. Трудно было узнать в этом состарившемся человеке некогда красивого парня. Темница наложила неизгладимый отпечаток на его внешний вид, сделала его мрачным, суровым, но одновременно и богатым.

В крепости один итальянский священник, такой же арестант, как и Пико, завещал ему перед смертью все свое состояние: восемь миллионов франков, вложенных в движимое имущество, два миллиона в драгоценностях и три миллиона золотом. Сокровища эти были спрятаны в потайном месте, которое аббат открыл Пико.

Первым делом, выйдя из тюрьмы, Пико завладевает богатством. А затем посвящает себя целиком выполнению задуманного плана: найти Маргарет и отомстить всем тем, кто был виновен в его аресте и помешал свадьбе.

Под именем Жозефа Люше он объявляется в квартале, где некогда жил. Шаг за шагом ведет свои расследования. Узнает, что прекрасная Маргарет «после того, как оплакивала его целых два года», вышла замуж за кабатчика Лупиана – главного, как ему сообщают, виновника несчастья Франсуа Пико. За это время его бывшая невеста стала матерью двоих детей, а ее муж превратился в богатого владельца одного из самых шикарных парижских ресторанов. Кто же остальные виновники карнавальной шутки? Ему советуют обратиться к Антуану Аллю, проживающему в Ниме.

Переодевшись монахом, Пико появляется в Ниме и предстает перед владельцем жалкого трактира Аллю. Выдав себя за аббата Балдини – священника из крепости Фенестрель, он заявляет, что явился, чтобы выполнить последнюю волю несчастного Франсуа Пико, – выяснить, кто же был повинен в аресте сапожника. При этих словах лжеаббат извлек на свет чудесный бриллиант. «Согласно воле Пико, – заявил он изумленному Аллю, – этот алмаз будет принадлежать вам, если назовете имена злодеев». Не раздумывая, трактирщик отвечает: «Донес на него Лупиан. Ему помогали бакалейщик Шобро и шляпочник Соляри».

Пико получил подтверждение виновности Лупиана и имена остальных врагов, а Аллю – желанный алмаз, который тут же продал. На полученные деньги купил роскошную виллу. Однако скоро ему стало известно, что ювелир надул его: перепродал камень за 107 тысяч франков, в то время как Аллю получил лишь 65. Пытаясь вернуть недостаток, он убил ювелира и скрылся.

Тем временем Пико вернулся в Париж и под именем Просперо нанялся официантом в ресторан Лу– пиана. Вскоре здесь он увидел не только бывшую невесту, но и обоих сообщников – Шобро и Соляри.

Однажды вечером Шобро не появился, как обычно, на партии домино, которую по обыкновению играл с Лупианом. Труп бакалейщика с кинжалом в груди нашли на мосту Искусств. На рукоятке было вырезано: «Номер первый».

С этих пор несчастья так и посыпались на голову Лупиана. Его дочь от первого брака, шестнадцатилетнюю красавицу Терезу, совратил некий маркиз Корлано, обладатель солидного состояния. Чтобы предотвратить скандал, решили немедленно сыграть свадьбу. Сделать это было тем более легко, что соблазнитель не возражал. Напротив, с радостью готов был сочетаться законным браком с той, которая скоро должна была стать матерью его ребенка. Скандал разразился во время свадебного ужина. Новобрачный не явился к столу. Более того, он вообще исчез. А вскоре из Испании пришло письмо, из которого явствовало, что Корлано никакой не маркиз, а беглый каторжник.

Родители покинутой молодой жены пребывали в ужасе. Супругу Лупиана пришлось отправить в деревню – нервы ее оказались совсем расстроенными.

К старым бедам прибавляются новые. Дотла сгорают дом и ресторан Лупиана. Что это – несчастный случай или загадочный поджог? Лупиан разорен. Но он и опозорен. Его шалопай сын втянут в компанию бездельников и попадается на краже: двадцать лет каторги – таков приговор суда.

Неожиданно в мучениях умирает Соляри. К его гробу кто-то прикрепляет записку со словами: «Номер второй».

Катастрофа следует за катастрофой. В начале 1820 года от отчаяния умирает «прекрасная Маргарет». В этот самый момент официант Просперо нагло предлагает купить у Лупиана его дочь Терезу. Гордая красавица становится любовницей слуги.

Лупиану начинает казаться, что он сходит с ума. Однажды вечером в саду перед ним вырастает фигура в черной маске. Таинственный незнакомец произносит: «Я Франсуа Пико, которого ты, Лупиан, засадил в 1807 году за решетку и у которого похитил невесту. Я убил Шабро и Соляри, обесчестил твою дочь и опозорил сына, поджег твой дом и довел тем самым до могилы твою жену. Теперь настал твой черед: ты – «номер третий». Лупиан падает, пронзенный насмерть кинжалом.

Месть свершилась. Пико остается бежать. Но кто– то хватает его, связывает и уносит. Придя в себя, он видит перед собой Антуана Аллю.

Нимский трактирщик давно догадался, что под личиной монаха к нему являлся Пико. Тогда он тайно приехал в Париж и все это время был как бы молчаливым соучастником мести сапожника. Теперь за свое молчание он потребовал половину состояния Пико. К удивлению Аллю, тот наотрез отказался. Ни побои, ни угрозы – ничто не могло сломить упорства бывшего узника Фенестреля. В припадке бешенства Аллю закалывает его. После чего бежит в Англию. А еще через несколько лет Аллю, чувствуя приближение смерти, призывает католического священника. Он признается ему в совершенных злодеяниях и просит свою исповедь сделать достоянием французской полиции.

Всего двадцать страниц занимала история сапожника Пико. Но зоркий глаз Дюма сразу увидел в ней великолепную, пока еще бесформенную, необработанную жемчужину. Ему и раньше приходилось иметь дело с подобным сырьем. Однако на сей раз в руках у него оказался не исторический материал, а драма из современной жизни. Интрига, которую он искал, лежала перед ним на столе. Мастер принялся за шлифовку материала.

Не он первый обращался к сюжетам, в изобилии поставляемым миром преступности. Разве до него такие писатели, как Прево и Дефо, Шиллер и Вальтер Скотт, Бальзак и Диккенс, не черпали образы и коллизии в полицейских актах, судебных отчетах и тюремных записках?

Дюма предстояло подлинных персонажей перевести из мира действительности в мир своего воображения. И здесь, переплавив их в творческом горниле, обретя право даровать жизнь и смерть своим героям, – одних возвеличить, других низвергнуть в бездну.

Сапожник Пико из кровожадного убийцы превратится в неумолимого мстителя. Его возмездие – это не только месть за себя и свои несчастья, но и за всех обиженных, оклеветанных и преследуемых. А что такое клевета и преследования, Дюма хорошо знал сам. Он ненавидел газетных пачкунов и кредиторов. И очень хотел свести счеты хотя бы на бумажных страницах со всеми выскочками и карьеристами: с жуликами, ставшими банкирами; бродягами, превратившимися в сановников; мошенниками, разбогатевшими в колониальных экспедициях и вернувшихся генералами. Несмотря на преступления, совершенные ими, они процветали, добившись завидного положения в обществе. Столица кишела этими «героями» эпохи Реставрации. Пройдоха, авантюрист и преступник стал активно действующей фигурой французского общества. Вспомните хотя бы персонажей Бальзака: Ростиньяк, Феррагюс, Вотрен.