Текст книги "Не говорите с луной"

Автор книги: Роман Лерони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Левченко осмотрелся. Кроме вертолёта, техника в нём и самого Левченко на площадке, никого не было. Он пришёл сюда к означенному времени, но ни спецназа, ни лётчиков, ни кого–либо ещё здесь не было.

«Жаба» (арм. сленг) – форма из ткани разукрашенная камуфляжными пятнами зелёных оттенков.

– Боец? Ты меня не понял? – начал злиться техник. – Сейчас лопасть винта башка попадёт, а мне твои мозги смывать. Пошёл на…й отсюда! Сдрыснул, солдат!

– Это ты мне?

– Нет, б…ь, сам себе! Я так к себе по праздниками обращаюсь.

–

Переходи на будние дни, мудила.

Глаза техника расширились. Он отёр пот с лица и нырнул в темень вертолётного салона.

– Ну, б…ть, мудак!.. Я сейчас тебе выломаю борзоту!..

С грохотом из люка вылетел трапик, и вслед за ним по металлическим ступеням скатился техник. Теперь было видно, что этот человек был солидного роста и широк в плечах. Он решительно двинулся в сторону лейтенанта, поднимая кулаки, размер которых мог и впечатлить, и впечатать в глубину бессознательного состояния. Сделав несколько быстрых шагов в сторону неожиданного противника, Александр, ловко перехватив автомат за шейку приклада, воткнул ствол меж колен техника и, вывернувшись в сторону от захвата, надавил на автомат, как на рычаг. Великан рухнул навзничь, хорошо припечатавшись затылком о металлические ленты покрытия площадки. Он охнул, но тут же попытался вскочить. По всему видно было, что такого огромного человека, как техник, таким пустяком, как приземление на затылок, не остудить. Удар носком ботинка по бедру ноги, когда на ней был весь вес техника, снова сбросил великана на площадку. Человек, охватив руками скрученные судорогой мышцы, стал кататься на спине, матерясь и разбрызгивая слюну.

– Б…ть! Сказал бы, что спецназовец! – прошипел он через боль.

– Танкист.

– Что?!

– Танкист – говорю. Или в ухо дать?

– Да, пошёл ты на …й, танкист! Сейчас офицеры придут. Они, б… ть, тебе зададут.

– Уже пришли.

Левченко присел возле техника и достал из нагрудного кармана погоны и продемонстрировал их технику. Погоны он снял по совету подполковника Степанова, который объяснил это просто, мол, не стоит дразнить драконов, то есть, снайперов.

– А чего ж молчал, старлей?!

– Слушал. Пытался разобраться в ситуации.

– Ты нормальный? Я тебя за духа принял!

Авиатехник помассировал ушибленное место и попытался встать. Он немного попрыгал на одной ноге, затем осторожно стал на ушибленную. Его лицо исказила гримаса боли.

– Нет, ты скажи: ты нормальный? Ты же человека искалечил? Как же я теперь летать буду?

– Маши руками и лети, – засмеялся Саша. – Всё в твоих руках!

– Умный, да? Шутки шутишь?

– Да, сегодня твоя очередь плакать.

Громила улыбнулся и хмыкнул.

– Ловко же ты меня! Я тебя хотел уже размазывать по всей площадке. Уважаю. Он протянул руку.

– Лейтенант Иванец. – Он оглянулся на стоящий за его спиной вертолёт. – Бортпроводник вот этой пташки. Саша Иванец.

– Старший лейтенант Левченко. Александр Левченко.

– О! Тёзка! Пить хочешь?

Солнце, укорачивая тени, упорно лезло на полдень. Небо стало жёлтым, а воздух над землёй стал дрожать, раскаляясь. Навьюченный различным добром: магазинами, подсумками, шлемом, биноклем, разгрузкой, полевым ранцем, патронами, гранатами, пистолетом и автоматом, придавленный бронежилетом, упакованный в новую, дурно пахнущую нафталином униформу, не способную «дышать», Саша безнадёжно исходил потом. Он чувствовал, как горячие струйки стекают по рёбрам, по хребту, липнут в ногах и растекаются в промежности. Небольшое короткое физическое упражнение по успокоению случайного «доброжелателя» выдавило из тела, как казалось, все остатки влаги. Саша облизнулся и отёр локтём лицо.

– Пивка бы… Холодненького.

– Как скажешь, Саня!

Техник захромал к зеву люка вертолёта, и уже на трапе обернулся.

– Слушай, друг, а ты приёмчиком–то не поделишься? Ловко ты меня сделал!

– Жарко, Саня. Я уже весь поплыл. В другой раз. Обязательно.

Солнце безжалостно обпекало кожу через ткань униформы. Стало звенеть в ушах, и этот предупредительный зуммер неприятно нарастал в сознании. Надо было срочно искать воду и тень. Иначе до теплового удара оставалось не больше пары минут.

Через минуту техник вылез наружу. Он уже не хромал и держал в своих могучих руках четыре запотевших бутылки с полосатыми этикетками. «Жигулёвское». Александр, как осёл за морковкой пошёл за техником, который направился на другую сторону вертолёта, в тень. Он сел на баллон, Саша пристроился рядом, прямо на металл площадки. Жар, поднимающийся с раскалённой части площадки копошился в тени, десятками горячих невидимых змей набрасываясь на тела людей. От вертолёта в такую жару остро несло раскалённым маслом, керосином и гарью. Но пара глотков пива, и однообразное раскалённое пространство вокруг снова расцвело весенними красками.

– Недавно? – спросил техник.

– Сегодня.

– Куда?

– На роту Кадаева.

– А–а–а… Знал я его. Хороший мужик.

Каждый из них допил свою бутылку. Пора было приниматься за вторую. В такую жару достаточно было пяти минут, чтобы пиво стало противно–тёплым. Таджикско–узбекская весна была щедра на жару. Но её скоро сменит лето, и тогда будут повсеместно властвовать засуха и нестерпимый зной.

– А где пассажиры? Должны были уже вылетать.

Техник глянул на часы, одновременно зубами срывая крышку с пивной бутылки.

– Да, должны. Но, что должено, на то положено – знаешь?

– Знаком.

Они сразу отпили по половине содержимого бутылок. Оба почти одновременно отрыгнули газ из желудков. Засмеялись.

– Обедают, наверное. Кстати, ты жрать хочешь?

– Хочу! – обрадовался Саша. Накатывающийся тепловой удар отступил. Предупреждающий зуммер под черепом совсем стих. Предложение трапезы напомнило, что он не ел почти сутки. Прошлым утром он что–то перекусил в придорожной чайхане, когда обшарпанный слишком долгой жизнью и горными дорогами автобус сделал короткую остановку.

– Тогда ты раздевайся, Санёк. Иначе испаришься в собственные штаны. Я тут изображу обед для нас. Ты из жестяной посуды ножами ешь?

– Ем. Я всё ем. Ты меня извини.

– За что? – добродушно удивился великан.

– Да, за это… На площадке. Я боялся тебя.

– А я тебя нет. Вот и нарвался. Но ты молодец.

Потом они ели тушёнку, свежие помидоры, огурцы, грызли сочный лук и плохо мытый редис, запивая пивом и хрустя почти сухими хлебными лепёшками. Всё было из запасов бортового техника, который не захотел принимать на стол ничего из сидра новоприбывшего старшего лейтенанта. Столом для них была расстеленная газетка, исчерченная, словно исцарапанная, витой вязью арабского письма.

Во время трапезы, техник вдруг поднял указательный палец.

– Народная мудрость: дружи с авиацией! Ты правильно начал, друг мой!

Саша ел и нисколько не сомневался, что эта дружба надолго и прочно.

Немного ниже вертолётной площадки, возле заброшенной метеорологической будки, таращившейся в колышущийся зной чернотой отсутствующих дверей и окон, был низкорослый, чахлый и заброшенный вишнёвый сад. Даже не сад, а вишнёвая чащоба, жиденькая на листву и густая на обвисшие ветви. Неизвестно, плодоносили ли эти старые деревья или нет, возможно, что по весне они ещё радовали взгляд белым цветом, но больше по старой памяти, нежели для урожая. Сад был старым, заброшенным, но его не спешили корчевать, и берегли, наверняка, по той простой причине, что в жаркие или знойные дни, он кое–как, но всё–таки давал тень. Деревца, как высушенные осьминоги, ломкими щупальцами–ветвями опирались о землю, стойко выдерживая удары немилосердных ветров. Листвы почти не было, но солнце терялось в сетчатом сплетении ветвей, сеточкой нарезая скупые тени. Деревья лишь немного выше человеческого роста, и с них когда–то было удобно собирать обильные урожаи.

Из этой небольшой рощицы быстрым шагом вышла группа людей. Один, из первой пары идущих, сразу вскинул руку и сделал нею пару кругов в воздухе, что можно было истолковать однозначно: «Заводи!» или «Запускай!».

– Ну, вот, земеля, – немного разочарованно вздохнул Саша–авиатехник. – Небо зовёт. Надо запускаться. Собери весь мусор, чтобы какой кусок не засосало в турбину, и отнеси подальше, выкинь. А я пойду «шмеля» седлать… Ты, это… всё–таки, когда будем запускаться, отойди подальше – мало ли.

– Спасибо за угощение. Уберу и отойду. Не беспокойся, землячок.

Они бегло обменялись дружескими похлопываниями по плечу друг друга, и Иванец, тяжело стуча своими ботинками, никак не меньше пятидесятого размера, побежал на другую сторону вертолёта, к люку. Но через пару секунд он выглянул из–за кабины.

– Ты мне нравишься, Санёк! – подмигнул он и улыбнулся.

– Шура! – ответил Александр и показал большой палец. Иванец ему тоже нравился, как и все люди, кто умел вовремя остановиться и не помнить зла. Он не мог припомнить в своей жизни ни одного великана, который бы не отличался добродушием. Чем больше и сильнее был человек, тем проще он был в общении. Но только при условии, что богатырское телосложение дано от природы. На «качков» это не распространялось. Для них были другие отличительные признаки: маленькие яички и агрессивный нрав. Последнее, конечно, по причине первого.

Наконец авиатехник убежал, и, собирая остатки их импровизированной трапезы, Саша слышал, как щёлкают тумблеры в раскалённом от солнца нутре вертолёта, и как в машине начинает звенеть насосами и моторами механическо–электрическая жизнь. «Шмель»13 просыпался.

Александр собрал и завернул в газету весь мусор. Затем присел и ещё раз внимательно и придирчиво осмотрел площадку на тот случай,

«Шмель» – прозвище вертолётов Ми‑8.

если порывом ветра снесло в сторону кусок газеты или откатило банку из–под консервы. Но сразу относить свёрток не стал, а за несколько приёмов отнёс к краю площадки, за границу вертолётных винтов, свои пожитки. Он делал это неторопясь, одновременно наблюдая за приближающейся группой людей. Некоторые его настораживали.

Первыми в паре шли лётчики. Они, как и Иванец, были одеты в линялые, почти белые лётные комбинезоны. На головах были фуражки советского образца, с голубым кантом, разлапистой кокардой и огромной, невероятным образом выгнутой, тульей. Такие фуражки когда–то шили у мастеров «под заказ», отваливая немалые деньги, и называли «генеральскими». Было ещё одно прозвище для таких головных уборов, и оно, как нельзя кстати, подходило для лётчиков – «аэропорт». Острословы, или просто наблюдательные люди, иногда добавляли: «для мух». В такую жару, когда голова потела нещадно и мухи не брезговали отведать человеческого пота, такое примечание было весьма точным. У летунов на груди, на перекинутых через шею засаленных ремнях, болтались короткие «калашниковы» – АКСУ.

Вслед за ними, почти впритык, едва не наступая на пятки, семенил человек с непокрытой головой. Сразу в глаза бросались его маленький рост, ладно подогнанная, гладкая, словно выглаженная, чистая мабута, и висящий через плечо израильский пистолет–пулемёт «узи». Штаны на коротышке были аккуратно закатаны до высоты берц, сами же ботинки бросали блики со старательно начищенной кожи, и играли на солнце парными, никелированными пряжками на берцах. Обувь на этом человеке была явно не армейского образца, по крайней мере, не советского. На нём не было головного убора, но по всему видно было, что он привычен к солнцепёку. Это подтверждал прочный бронзовый загар на лице и руках, да контрастирующие с ними, выгорелые до соломенного цвета, волосы на голове и руках. На глазах были плоские, спортивного стиля солнцезащитные очки. Хотя они и скрывали глаза идущего, но не трудно было угадать, что они внимательно оскабливали все предметы окрест. Короткие, торопливые, но точные движения этого человека выдавали в нём искушённого войной бойца и спортсмена. В свободной от оружия руке он легко, без напряжения нёс большую парашютную сумку. Она не была полна, но по той прочности, с которой она не реагировала на инерции, можно было угадать, что ноша не так легка, как казалось со стороны. Малыш запросто справлялся и с жарой, и с тяжёлой поклажей, нисколько не отставая от уверенно шагающих лётчиков.

Вслед за ним, бесцветным ручейком шли шестеро гигантов в длинных одеждах. Платья, почти до пят, свободно свисали с их широких плеч, скульптурно обрисовывая каждый шаг идущих; на головах выцветшие афганские шапочки; на шеях мотки двухцветных арабских шарфов, а на бородатых лицах ослепительно бликовали зеркальной надменностью очки. Каждый из шестерых нёс на левом плече раздувшуюся парашютную сумку, а в правой руке – американская винтовка М 16, известная плохим отношением к грязи и пыли, но выдающейся точностью.

Эти несуразно, непривычно рослые арабы насторожили Александра, и он не заметил, как рука легла на новенький автомат и сняла его с предохранителя. Он поднял с земли разгрузку и кинул её на плечо, когда отправился относить мусор подальше от вертолётной площадки, чтобы иметь под рукой уверенность полных автоматных рожков и гранат. Спускаясь с холмика, он то и дело оглядывался на приближающуюся группу людей, чувствуя с их стороны угрозу. Интуиция теребила сознание колючим холодом, предупреждая об опасности. Они, несомненно, были опасны, притом смертельно.

Процессию замыкало отделение солдат. Худые измождённые фигуры срочников ломались под тяжестью ящиков, термосов и каких–то мешков. Униформа на них висела, словно шторы в заброшенном доме; пятна пота расползались на спинах и под руками. Короткие, кривые и стоптанные ботинки натужно скребли пыльный каменистый склон холма. Солдатики, скорее всего, несли боезапас и продовольствие. Панамы на их головах больше напоминали комки просаленной бумаги, чем головные уборы защитников родины. Александр понял, что это были его подчинённые – новое пополнение в роту, но он пока решил не наваливаться на них со службой. Пусть передохнут немного. Для настоящей службы скоро будет и время, и место.

На краю площадки люди остановились. Скинув сумки, арабы присели на корточки, подперев головы руками и положив винтовки на сгибы локтей. Солдаты, с натужными стонами, слышимыми даже через громкий звон силовой установки вертолёта, сложили свою ношу и тут же повалились наземь, застыв в своём отрешённом безразличии ко всему. Во весь свой небольшой рост остался стоять лишь коротышка. Он скинул сумку, и, уперев руки в бока, стал осматриваться. Лётчики влезли в вертолёт, и тот, натужно звеня и свистя, начал раскручивать лопасти несущего винта.

Под холмом, возле неглубокого оврага, промытого редкими дождями и вешними водами, стояла покосившаяся коробка клозета. Овраг был засыпан различным мусором, из которого торчали сухие останки собачьих тел. Они были так сухи, что на них не было даже мух. От оврага и туалета остро несло фекалиями и хлоркой. Александр выбросил в овраг свой свёрток с мусором и вспомнил, что неплохо было бы облегчить перед дальней дорогой мочевой пузырь и кишечник. Деревянное строение было сухим и источенным червями, оно угрожающе трещало и шаталось. В туалете своими делами можно было заниматься с определённой долей опасения, что хлипкое строение в любое мгновение могло опрокинуться в овраг, увлекая за собой и неосторожного обитателя в самый неподходящий момент. Но искать лучшее место было некогда. Жара и едкий запах забивали дыхание, выедали глаза, и чтобы как–то с этим справиться, сидя на корточках над выпиленной в досках пола дырой, чувствую оголённым задом дуновение горячего воздуха, Александр уткнул нос в сгиб локтя и зажмурился.

Застегнуться и поправить одежду он решил вне туалета. Несколько минут в нём дались непросто. То и дело накатывали волны тошноты. Придерживая штаны одной рукой, другой вытирая слёзы с лица, он вышел наружу, но едва не вскрикнул, когда сразу перед собой увидел наглаженного коротыша. Его появление было неожиданным. Звон вертолётных турбин не позволил расслышать его шагов, и ходил он, наверняка, тихо и осторожно.

– Будешь крайним, товарищ старший лейтенант? – спросил бронзовый истукан. Улыбка расплылась по его лицу. Ровные ряды белых здоровых зубов блеснули неискренностью. Так скалится хищник, предвкушая сочную на кровь добычу.

– Нет, – ответил Александр, застёгивая ширинку. – Теперь крайним будешь ты.

– Да? – с наигранным изумлением переспросил коротышка, обходя Левченко и открывая дверь в туалет. – А я думал – занято.

Он постоял пару секунд, заглядывая внутрь клозета, затем отшатнулся, отмахиваясь руками от зловония, как от мушиного роя. Мух же на самом деле не было. В такой ядовитой атмосфере они бы не смогли выжить.

– В хороших домах в такие места ставят слив и вентиляцию.

Хмыкнув, Саша, стал подниматься на холм, поправляя одежду, разгрузку и проверяя по привычке оружие.

– Постой, лейтенант! – окликнул его коротышка. Левченко сделал вид, что не расслышал и продолжал идти дальше.

– Товарищ старший лейтенант! Левченко! Саша остановился и обернулся. Малыш стоял на краю оврага и справлял малую нужду. Струя ме

талась из стороны в сторону, рассыпаясь на солнце искристым веером.

– Мне надо с тобой поговорить, товарищ старший лейтенант. По службе. Ты на место Кадаева?

– Вместо Кадаева, – поправил Левченко.

– Пусть будет «вместо», – согласился коротышка. Он говорил, повернув голову набок, при этом не без удовольствия, как было видно, управлял струёй мочи. – Подойди. Не хочу кричать.

Вертолётные турбины выходили на номинальную мощность, и во время разговора приходилось повышать голос. Левченко сделал пару шагов к незнакомцу, удивляясь, как может в таком маленьком человеке уместиться столько влаги.

Не отрываясь от «дела», малыш протянул на руке в сторону Александра расстёгнутый бумажник. Бумажник был на длинной цепочке, одним концов уходивший в карман. На одной половине бумажника красовалась неведомая красивая бляха из белого металла, украшенная незамысловатым эмалевым рельефом, какими–то цифрами и буквами. На другой стороне, под прозрачной плёнкой кармашка, лежало раскрытое удостоверение с фотографией владельца. Александр успел прочитать «майор Супрун Владимир…» и странную аббревиатуру из трёх прописных литер, прежде чем диковинный документ отправился обратно в карман владельцу.

– Здравия желаю, товарищ майор.

Супрун попрыгал, застегнул ширинку и, развернувшись, протянул руку, чтобы поздороваться. Саша поднял свои руки, показывая, что можно обойтись без рукопожатия.

– Гигиена? – улыбнулся майор. – Уважаю. Но я не брезгливый.

– После триппера или дизентерии это обычно проходит.

–

Да? – с демонстративной простодушностью спросил новый знакомый. – Как–то не подумал. Были случаи? Реально?

– Если есть инфекции – значит реально.

– Ты в этом смысле! – улыбнулся майор. – Пусть будет так. Мы, фээсбэшники, люди не гордые.

– «Фээсбэшники»? Мне это ни о чём не говорит.

– Александр лишь сдвинул плечами.

– КГБ? – добавил Супрун.

– Припоминаю. Но…

– Да, теперь так.

– И что от меня ФСБ надо?

– Да, в общем–то, ничего нового: послужить отечеству.

Александр улыбнулся, перекинул автомат в другую руку, развернулся и пошёл к площадке.

– Я этим уже занимаюсь, – бросил он на ходу.

– Да, конечно, лейтенант! – майор быстро его догнал и засеменил рядом. Саша поймал себя на мысли, что хочется протянуть руку и потеребить коротышку по выгоревшим коротким волосам на голове, как любимого пса. Приручить зверя. Он мысленно засмеялся.

– Тебя что–то забавляет? – Малый оказался очень наблюдательным.

– Да, товарищ майор. Однообразие.

– Понимаю, лейтенант. Хорошо понимаю. А можно поподробнее?

На последнем слове он взял Александра за плечо и сжал его. Хватка у коротыша была, как говориться, воистину железной. Он остановил Левченко и заставил развернуться к себе, после чего посмотрел на площадку.

– Там у нас не будет возможности поговорить. А у меня серьёзное дело к тебе, Александр Николаевич. Кстати, я видел, как ты ловко справился с Гектором.

– Гектором?.. Не знаю, о чём ты говоришь, майор. Да, кстати, я старший лейтенант.

– Да, конечно, извини. До капитана я тоже был ревнив к своим звёздам. Гектор – это авиатехник на этом «шмеле». Прозвище у него такое.

– Так о чём разговор, майор? Нас ждут.

– Подождут. Без нас не погрузятся и не взлетят. Может, отойдём всё–таки? Шум мешает. Пойдём к садику. Там тенёчек и никто не будет мешать.

Выбора не было. Майор пошёл впереди, Александр следом. И снова он поймал себя на мысли, что непременно хочется наступить на этого коротышку, но остудил свой задор, вспомнив о железной хватке этого человека. В рукопашную с ним лучше не сходиться, а стрелять и сразу, без малейших сомнений.

До садика шли споро и молча. Зашли вглубь. Между деревьев Александру приходилось идти наклонившись. Коротыш же передвигался ловко и быстро, словно шарик для пинг–понга. Иногда лицо Александра оказывалось близко от головы майора, и он слышал тонкий запах одеколона «О ‘Жён», с огорчением осознавая, что от него самого несло за версту потом и лежалым запахом от нового обмундирования.

Майор вывел их к поваленной и высохшей вишенке. Жестом пригласил присесть на кривой ствол.

– Так я вернусь к нашему разговору о службе отечеству.

– Твоя воля, майор.

– Ты не прост.

– Это вопрос или утверждение?

– Пожалуй, утверждение.

– Я уже служу отечеству…

– …которого нет, – быстро ввернул майор, картинным жестом снимая очки. У него были небесно–голубого цвета глаза, казавшиеся на сильно загоревшем лице почти бесцветными, и от этого безжизненными. Собеседника буравили две чёрные точечки зрачков.

– Значит, служу Присяге.

– Или просто служишь?

– Или просто служу.

– Послужи России. Великой России.

– Хм… Майор, у меня даже гражданства нет!

– Это формальность, которую надо заслужить.

– Кому–то формальность, а кому–то заслужить. Не думаю, что это относилось к моим сослуживцам из Беларуси, когда часть выводили в Россию. Значение имела отметка о национальной принадлежности в «Личном деле». И то, что я оказался здесь, также выросло из той же графы.

Эта фраза заметно озадачила майора. Он внимательно посмотрел на собеседника и с силой провёл рукой по своей голове, шурша обесцвеченными жёсткими волосами.

– Насчёт тебя были другие соображения.

Саша засмеялся.

– Вот только не надо вкладывать во всё особый смысл, майор! До сегодняшнего дня ты обо мне не знал и не ведал. И вылет задержали по той простой причине, что ты знакомился с моим «Личным делом», между тем придумывая для меня новую службу. Да, кривую козу ты выбрал, чтобы подъехать ко мне. С меня будет довольно роты Кадаева. Приму должность, влезу в ярмо, а там буду думать над новым содержанием особого понятия «отечество».

– Не сомневаюсь. Но я могу и приказать.

– Во–от! Коза становится ровнее. Продолжай, майор…

Дальше Александр слушал «фээсбешника», отчасти завидуя тому, что у последнего, несомненно, имелся драгоценный и жизненно важный боевой опыт. При всей свой демонстративной «франтовости», Супрун излагал дело с толком, как офицер, досконально знающий своё дело. По всему было видно, что такими делами он занимался не впервые, и не только в качестве того, кто планировал боевые действия. Из своей недолгой кадровой службы Александр вынес только промасленные танковые боксы, ледяной холод брони, круглые сутки у столов с развороченными танковыми агрегатами и силовыми установками, да дежурства в режиме «через день на ремень». В училище вождений на полигоне, тактический занятий и стрельб было в разы больше, чем за те пару лет кадровой службы. Со своей ротой он лишь однажды выезжал на стрельбище, чтобы солдаты сделали выстрелов по рожку на автомат. И то это было в Беларуси.

«Дело» Супруна состояло в том, чтобы силами отделения сделать зачистку затёртого меж гор посёлка. Имелись оперативные данные, что сегодня ночью туда прибыл через границу нелегальный караван с сырцом героина и оружием. Необходимо было ночью, под прикрытием темноты зайти в селение, обойти двор за двором, обыскать жилища и подворья, вытащить на божий свет наркоту, оружие и «всё, что выпадает из взгляда» – так выразился майор. Это следовало понимать, что вытаскивать следовало и то, что выпадало из общей логики списка вещей и предметов, которые могли быть у местных горцев. По карте, которую достал из–за пазухи Супрун, было видно, что кишлак имел лишь два входа, которые можно было запереть очень быстро, отрезав пути отхода противнику.

– Что делать с грузом? – поинтересовался Александр.

– Хватаешь любую вьючную скотину, что будет на месте, заставляешь паджаба нагрузить на неё всё, что найдёшь, и ведёшь в расположение. А там разберёмся.

Майор сложил карту и протянул её старшему лейтенанту. Саша принял её, намереваясь затем сложить в планшетку.

– Может по месту уничтожить? – предположил он. – Если местное сообщество решит, что наши действия были несправедливыми, мне с этими, – он кивнул на площадку, где валялись измождённые новобранцы, – духами не справиться с их негодованием.

– А насрать! Всё, что нароешь – тянешь на базу.

– Я посмотрел по карте, что до кишлака топать не меньше десяти километров. Это по прямой. Местности я не знаю, но думаю, что по дороге и по тропкам мы отмашем добрую двадцатку. Духи сдохнут на пяти. В одиночку я, даже под угрозой расстрела, не смогу сделать дела.

– Что ты ухватился за своих духов?! – не без отвращения возмутился майор. – Я не последний болван, чтобы вешать тебе на «дело» такой якорь. На базе нас должны ждать мои бойцы. Они опытные. Не первый раз в деле. Сверхсрочники. Они заодно познакомят тебя с особенностями местного цирка. А твои духи дрожат ещё от учебки.

– Что моё – то моё… Перевоспитаю.

– А никто и не спорит! Ещё вопросы?

– А как получилось, майор, что такой караван прошёл границу? Супрун встал и сунул руки в карманы штанов.

– Местные особенности, старший лейтенант. Ещё вопросы?

– Как бы нет, вопросов, товарищ майор. Но всё равно не понятен тогда смысл всего этого. Заставы, усиление их мотопехотой и так далее.

– Слишком глубоко копаешь, Левченко. Мне эти вопросы задавать можно. О том, что я их слышал – знают только эти деревья. – Майор нацепил очки и осмотрелся. – Не ищи смыслов, старлей, и, как говориться, будешь крепче спать и по утрам просыпаться.

– Я понял, майор.

– Раз понял – по рукам?

Ладонь Супруна выглядела маленькой, гладкой и ухоженной, но вспомнив недавнюю сцену возле клозета, Александр встал, взяв в правую руку автомат, до этого приставленный к ноге.

– В другой раз поручкаемся, майор. Как руки помоем.

– Как скажешь, старлей, – снова нехорошо улыбнулся Супрун. – Смотрю на тебя, общаюсь, и не могу решить: нравишься ты мне или нет?

– Как разберёшься – сообщи. А я тебе сообщу, когда разберусь с твоим дерьмом.

Не ожидая и не пропуская старшего по званию офицера вперёд, Александр трусцой побежал к площадке. Ему было неловко от того, что они заставили ждать вертолёт. Он слышал, как дробно топал по каменистой земле майор, где–то позади. Всё–таки лучше иметь нормальный рост, чем катиться горошком, думал Саша.

На границе площадки он остановился и придержал за плечо, пытавшегося проскочить дальше майора. Вертолётные лопасти гоняли раскалённый воздух. Натужный звон турбин пробивал вибрацией всё вокруг.

– Постой, майор. Одна просьба!

Он наклонился к самому уху Супруна и снова, несмотря на керосиновую гарь, слышал тонкий аромат одеколона.

– Валяй!

– Твои арабы?

– Мои, – не без гордости ответил Супрун. – Три года выращивал для особых случаев.

– Я понял, что без селекции не обошлось.

Майор осклабился. Видимо, ему понравился комплимент.

– Сильны, как боги!

– И я о том же, майор. Пусть твои «мусульмане» загрузят вертушку. И свои манатки, и шмотьё роты, и моих бойцов. А то духи сдохнут напрочь от такой физкультуры. Не довезу и до заставы.

Майор улыбнулся шире. Если бы не вой вертолётных двигателей, Александр услышал, как Супрун смеётся сквозь зубы. Согласно кивнув, он подбежал к арабам и что–то сказал одному из них. Великаны заиграли зеркалами своих очков, переглядываясь, затем, хватая ящики, термоса, сумки, ошалелых бойцов, бегом метались по площадке, забрасывая всё подряд в чёрный зев вертолётного люка. Александр тем временем не спеша сходил за своими вещами, оставленными на краю площадке, но в другой стороне. Когда он вернулся, погрузка была завершена. Он в два шага заскочил в отсек машины, и борттехник выбрал трап. Иван указал на откинутый стульчик у прохода в кабину пилотов. Саша сел на указанно место. Теперь он мог видеть в остекление кабины, как земля уходит вниз, и чувствовать, как проваливается что–то внутри тела, оставляя на этом месте никому ненужные теперь мирные хлопоты и дела. Вертолёт взлетел и быстро стал на курс. Гектор откинул притороченную у борта, рядом с люком пулемётную станину и установил на неё пулемёт, сам же уселся на второй стульчик, рядом с Сашей. Иванец дружелюбно улыбнулся и показал большой палец. Всё было ладно подогнано на этом большом человеке, и линялый комбинезон, и обувь, и имя, и прозвище Гектор. Его уверенность и степенная сноровка, с какой он занимался своими делами, позволяли чувствоваться себя рядом с ним спокойно и в безопасности.

От резкого контраста выжженного солнцем пространства за вертолётом невозможно было рассмотреть пассажиров внутри салона. Лишь иногда из глубокого, трясущегося сумрака, скупо прочерченного густо–пыльными солнечными лучами, выпирающими из иллюминаторов, выбивались тусклые «зайчики» зеркальных очков. Тонкие же полоски спортивных очков постоянно смотрели в сторону Александра, и порой ему казалось, что на него из темноты смотрит голодный питон – не мигая, жадно и с хладнокровным терпением.

Полёт продолжался около пятидесяти минут. За это время солнечные лучи облизывали вертолёт то с одной, то с другой стороны, не оставляя пассажирам ни одного шанса на надежду о прохладном воздухе высокогорья. С воем врывающийся в открытый люк воздух был горяч и пропитан керосиновой гарью. Он высушивал пот на лице и оголённых руках и облеплял кожу вязкой пыльной коркой, не принося и мгновения облегчения. Вертолёт постоянно маневрировал, меняя курс, втискивая своё дутое «шмелиное» тело в узкие горные ущелья. Близкие горы и скаты беспрестанно то удалялись от машины, то наваливались на неё, топя в каменных пиках, осыпях выцветший полуденный горизонт. Нередко близость отвесных гор была такова, что, казалось, вот–вот лопасти несущего винта ударятся о валуны и каменные срезы скал, чтобы разлететься на хрупкие осколки, как виниловые пластинки, и смятый дюраль корпуса вертолёта покатится дальше вниз, раздираемый о камни и охваченный пламенем, размалывая меж своих складок шестнадцать уже никчёмных жизней. В такие моменты хотелось зажмурить глаза и не дышать, но рядом, на соседнем стульчике, поводя в пространстве пулемётным стволом, громоздилось безразличное спокойствия Гектора. Он пару раз куда–то наклонялся и доставал яблоки. Битые пятнышками гнили, сморщенные и мятые, в жёсткой кожице, они горчили во рту прошлогодним ароматом, были неприятно–тёплыми, но отвлекали от сложностей полёта. Достав их полные пригоршни, Иванец придирчиво осматривал каждое, и, выбрав самое лучшее, натирал его о свой комбинезон, и, подмигнув, протягивал Александру. Одно оставлял себе, а остальные, по одному, не смотря куда и кому, кидал в сумрак салона. Через пару минут оттуда, с удивительной точностью, прямо в открытый люк вылетали старательно выскобленные зубами огрызки.