Текст книги "Не говорите с луной"

Автор книги: Роман Лерони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Говорю с луной.

– Нашёл чем заниматься! Лучше бы за кишлаком смотрел.

– А чего за ним смотреть? Всё равно никого нет. Мужики прошли больше половины домов. Уже фонарями в открытую пользуются. Пусто.

Саша посмотрел вниз. По сторонам от дороги, в дворах домов, обрезаемые густой теменью за дувалами и оконными проёмами, метались белые пучки лучей. Он посмотрел на часы. Едкие зеленоватые точки на циферблате едва светились. Был без пяти минут одиннадцатый час ночи.

Луна уже не освещала округу. Неровно отломанной сырной головой она тонула за горной грядой. С каждым мгновением ореол светила становился всё шире и отчётливее. Молочным кругом он охватывал огромное пространство тёмного неба, гася звёзды. Облаков уже почти не было, а оставшиеся растянулись, размазались по чёрному небесному полотну в своём вечном и зыбком стремлении в даль.

Меч сотрёт железо ножен,

И душа источит грудь,

Вечный пламень не возможен,

Сердцу нужно отдохнуть.

Не бродить уж нам местами,

Где поля луной полны.64

Фрагмент стихотворения лорда Джорджа Н. Байрона (1788–1824), английского поэта–романтика, в переводе С. Маршака.

– Ты стихи читаешь? – спросил Александр. Такой поворот дела привёл его в невероятное изумление, если не говорить о впечатлении: здесь, среди холодных, жутких, чужих гор, услышать стихи, и от кого – от самого опасного, безрассудного наёмника, Шевалье.

– Да, есть пару любимых.

– Нашёл время, – перевёл дух Саша.

– А другого времени и нет, старлей.

– Что читал?

– Стих лорда Байрона. «Не бродить уж нам ночами…»

– Байрона?! – снова изумился офицер. Это было уже слишком! Что угодно можно было предположить и ожидать: глупый стишок, вытащенный под лунный свет напряжением постоянного ожидания, вроде, «Идёт бычок, качается»; или что–то из образовательной программы средней школы – Пушкина, Блока, Есенина, но не Байрона. – Это ж где ты его надыбал, Шевалье?

– Давно это было, старлей. Очень давно.

– У нас всегда что–то было очень давно, Шевалье, – неопределённо заметил Александр. – Пошли вниз. Уже пора.

Когда начали спускаться по едва приметной тропинке среди камней, луна уже ушла за горы. Вместе с нею погас и белёсый ореол, оставив небо наедине с холодными, далёкими и мерцающими звёздами, которых с каждой секундой становилось всё меньше и меньше. Ветер не утихал. Он нагонял новые тучи, которых в темноте было не видно. Плотная темень легла склон и тропинку, и идти пришлось, подсвечивая себе путь фонарями. Когда оказались у ближнего дувала, снова пошёл дождь, как и прежде мелкий, но частый. Там, вверху на камнях было теплее – можно было укрыться от пронизывающего ветра, пока же спускались, ветер выстудил сырую одежду, и она, ледяная и жёсткая, касалась тел, заставляя снова и снова трястись в приступах озноба. Возле жилищ стало немного теплее. Здесь было менее ветрено. Александр понимал, что это ненадолго. Едва они выйдут из укрытия, вновь промокшая от дождя, и без того сырая, одежда заставит людей нещадно трястись от злого холода. Очень хотелось зайти в какое–нибудь жилище, сесть к тлеющему очагу, укрыться одеялом и вздремнуть, восстанавливая силы и душевный покой, нещадно истерзанный невыносимыми напряжением и предчувствием.

Они сидели на корточках, прислонившись спиной к дувалу, прислушиваясь к тишине, к тем редким звукам, которые доносились из посёлка, обыскиваемого досмотровым отрядом, вдыхая тяжёлый от холода запах животных, навоза и потухших очагов. Надо было сделать паузу, чтобы осмотреться и освоиться в новой обстановке. Когда где–то совсем близко хлопнула дверь, закрывшаяся по причине чьей–то неосторожности или от сквозняка, они вздрогнули.

– Чёрт! – выругался Шевалье. – Не могу к этому привыкнуть. Очко жмёт, что резиновое, б…ть!

Александр про себя согласился со своим спутником, в который раз проверяя предохранитель на оружии. Он был снят и поставлен на автоматический режим огня. На коротких расстояниях, между домами и глиняными стенами маленьких дворов, в почти полной темноте, когда на прицеливание не будет и мгновения, оставалось стрелять навскидку, выпуская одновременно как можно больше пуль.

– Где же ты это с Байроном, лордом–то познакомился, Шевалье? – спросил Александр, когда схлынула цепкая волна испуга.

– А в то самое время, когда учился на филологическом факультете в университете, – прошептал солдат.

– Ты?! – в который раз изумился Александр.

– Что? Никак не вяжется со мной?

– Что есть – то есть, – не стал лукавить офицер.

– Но это было. Давно. Ещё тогда, когда я был не Шевалье, а Женей Савченко, и поступил в универ самостоятельно. Те, кого протолкнули туда волосатой лапой, учёбу закончили, а меня, как пса безродного, выхватили из–за кафедры на втором курсе, и отправили в дружественный и солнечный Афганистан. От старой жизни остался этот самый Байрон.

– Ты бы всё–таки завязал с армией, – повторил совет Александр. – Пока есть возможность.

– Вернуться нет возможности, – вздохнул Евгений. – Я пробовал. Три года назад, когда отвалялся в госпитале после контузии, решил вернуться на родину и продолжить учёбу.

– Что – не доехал?

– Почему же? – усмехнулся солдат. – Доехал. Не смог подсыпать, сколько просили в университете за восстановление.

– Почему же через военкомат не решил проблему.

– Пробовал. Там тоже отсыпать просили. Я пригрозил судом, разбирательствами, и меня быстренько восстановили, но после первой сессии отчислили за неуспеваемость. Всё равно вышло так, как хотели они. Пришлось возвращаться сюда и снова подписывать договор.

Как–либо прокомментировать это откровение было невозможно. На секунду представив себя на «гражданке», где балом сытой жизни правит пронырливое и хваткое жульё, Александр лишь едва слышно откряхтелся. Армейская передовая была буквальной: вот он – ты, а вон, за тем темным дувалом, или вон, в том чёрном зеве окна, или распахнутых дверях – вражина. И у вас на двоих одна жизнь, и кто первым определит позицию другого, вовремя нажмёт на курок, тот и будет ближайшее время заглядывать в своё куцое будущее и наслаждаться глупыми мечтами о справедливой и уютной гражданской жизни. Что может быть проще? Кроме простодушной глупости и инстинкта выживания – ничего.

– Идём, – сказал Александр. – Лирики пока достаточно. Посмотрим, как дела наши. Не нравится мне, что так тихо. – Мне тоже, – пробурчал Шевалье, перехватывая в руках тяжёлый пулемёт. – Валить отсюда надо, пока не поздно.

Медленно огибая угловую стену дома, плотно прижимаясь к ней спиной, Александр выглянул из–за угла на дорогу, прорезающую посёлок. Тут же в лицо ему упёрся холодный металл автоматного ствола.

– Пух! – сказал Кабан и громко, не хоронясь, заржал.

Сдавленное паникой, как немилосердной гарротой 65, сознание, медленно оттаивало, восстанавливая чувствительность тела, и когда она вернулась, сначала к руке, затем к скрюченному пальцу на курке, Александр испугался ещё больше. Ствол его автомата был направлен прямо в живот пошутившему солдату.

– Ты е…ся, Кабан? – зарычал офицер.

Но солдат продолжал смеяться. Несомненно, эта выходка его очень развлекла.

– Ты бы сейчас уже кишки свои собирал по всей улице!!!

– Да пошёл ты…, старлей! Это бы Шевалье твои мозги со своей морды утирал. Придурки! Обосрались? Сидят, трындят – что за версту слышно.

Гаррота – удавка.

Из–за спины старшего лейтенанта выступил Шевалье и, левой, свободной от оружия рукой, коротко ударил Кабана в грудь. Смех захлебнулся коротким иком, и боец рухнул навзничь, выронив автомат.

– Ты чего?! – возмутился он.

– В следующий раз, свинья, воткну ствол в пасть! – рявкнул Шевалье, сильно ткнув Кабана стволом пулемёта в живот.

– Отставить, Шевалье, – сказал Александр, подталкивая ногой к Кабану оброненный автомат. – Остаётесь здесь. Держите дорогу, пока я не соберу остальных. Будем уходить.

– Понял, – сказал Шевалье, и пошёл в темноту, на противоположную сторону дороги. – Не тяни, старлей. Надо уходить. Кабан, вернись на место!

Идти одному по улице было тяжело. Темень, пробитая воем ветра, иссечённая ледяным дождём, наполненная шорохами, скрипами, какими–то стуками, шершавыми звуками чьих–то шагов, вливалась в душу, заставляя холодеть и без того стиснутое холодом тело. Иногда на дорогу, из проходов во дворы высыпались жала лучей. Тихо и осторожно шагая под дувалом, Александр останавливался, когда натыкался на вьюченных ослов. Животные стояли смирно, иногда переминаясь с ноги на ногу. К их спинам были привязаны какие–то огромные тюки. В ближнем доме, который был едва виден через распахнутые ворота, в окне, шаря по интерьеру, дёргался луч карманного фонаря. Александр направился туда.

Вход в дом был открыт. Из него, едва заметно обдувая кожу лица, наружу выливался тёплый воздух, наполненный острым запахом свежего дерьма. Осмотрев двор, в котором также стояли два навьюченных осла, неторопливо что–то поедая из привязанных прямо к мордам сумок, Александр зашёл в помещение, инстинктивно прикрывая нос рукой. Воняло очень сильно. Всё было перевёрнуто вверх дном. Какие–то рядна, ящики, битая и раскиданная посуда, утварь вперемежку с одеждой – всё было под ногами, перепачканное мокрой глиной, грязью с улицы. Жилище изнутри было похоже на обываловку бомжей, которую однажды Александру пришлось увидеть в «перестроечный» период истории когда–то огромной державы. Только тогда воняло не так резко.

Он собирался пройти в другую комнату, когда вынужден был остановиться и схватиться рукой за гранату, закреплённую на петле разгрузочного жилета. Его остановил смачный в тишине щелчок предохранителя. Фонарь потух раньше.

– Кто там? – прозвучал голос из этой комнаты. – Седой, ты? Вали

нахрен отсюда! Я ещё не высрался. Александр узнал говорившего. Это был старшина Сотка. Молчать нельзя было, иначе можно было услышать последний звук

в своей жизни – глухой стук упавшей гранаты.

– Старший лейтенант Левченко, – сказал Александр, на всякий случай отойдя от стены, примыкающей к проходу. Автоматная очередь пробила бы её навылет.

– Чего тебе надо, старлей?

– Собираю всех. Пора идти, старшина. Что ты там делаешь?

– А ты не слышишь? Сру я тут, мля. – Солдат ехидно засмеялся.

– Почему в доме?

– А тебе какое дело, старлей? Сру где хочу, и тем, что ел. Или ты хочешь, чтобы я морозил свой зад на этом ветре? Геморрой ты мне лечить будешь?

– Я вхожу, Сотка, – предупредил Александр, с облегчением вздыхая, когда ещё раз прозвучал щелчок предохранителя.

– Входи, – снова усмехнулся солдат. – Присаживайся рядом. Подумаем. Здесь и бумаги валом, чтобы говно в заду не липло, когда будем назад топать.

Включив фонарь, Александр вошёл. В луче света, посреди заваленной различным хламом комнаты, стянув штаны и опираясь на автомат, сидел старшина, разминая в руке какой–то обрывок бумаги. Офицер не раз видел, как люди справляют нужду, но то, что он увидел, никак не укладывалось в его сознании. Один человек сидел и гадил в жилище другого человека… В это было просто невозможно поверить!

– Сотка, ты вообще рехнулся?!

– Ты чего, старлей? Первый раз замужем? – ответил солдат. – Этим барбекам надо срать при любом удобном случае. Они нам, мы им. Да, убери ты этот фонарь, нах..! – скривился Сотка, прикрывая лицо от света бумажкой, исписанной какой–то густой арабской вязью, разукрашенной какими–то рисованными растениями, орнаментом. – Весь кайф ломаешь!..

Резкий, тяжёлый на весь вес справедливого негодования, удар берцем в лицо, опрокинул Сотку на спину. Солдат попытался или что–то сказать, или крикнуть, то вместо этого в его горле что–то заклокотало. Не давая ему опомниться, прийти в себя, Александр подскочил к нему, и ещё дважды, сильно и молча, опустил каблук нового ботинка прямо на разинутый рот человека. В дёргающем луче фонаря лицо Сотки разорвалось, оплыло кровью и осколками зубов. Этих ударов оказалось мало. Громила был крепок. Он перевернулся на бок и встал на четвереньки, сжимая в руках оружие, которое так и не выпустил. Автомат был уже снят с предохранителя. Дальше время для Александра замедлилось, загустело в каждом своём мгновении, застревая на каждой доле секунды, словно в последний раз смакуя жалкие остатки жизни. Он успел ударить по стволу, отвести его в сторону, когда длинная, оглушающая, с длинными рваными вспышками очередь, стала крошить жалкую мебель, выбивать твёрдые куски глины из стены, наполняя комнату грохотом, пылью и сладким пороховым запахом, отчасти забившим зловоние. Широкий, с размаха удар ногой снова пришёлся в лицо Сотке. Он дёрнулся, отпустил курок, повалился на локти, отставив волосатый белый зад со спущенными штанами. Размахнувшись автоматом, Александр обрушил приклад на шею солдату. Что–то в последний момент его заставило ослабить замах, и удар вышел незвучным, мягким, но его было достаточно, чтобы Сотка ничком повалился на пол, животом в собственное дерьмо, на свои безвольно подломленные руки. Наклонившись над бесчувственным человеком, офицер подобрал автомат и забрал из разгрузки тяжёлый автоматический американский «кольт», пистолет. Наверняка, у солдата было припрятано ещё оружие, но ворочать огромное тело по полу, постоянно рискуя испачкаться испражнениями, не хотелось. Были ещё и гранаты. Но странное, мягкое безразличие ко всему, что должно было произойти потом, неожиданно охватило Александра. Подступила тошнота.

На выходе из дома его резко окликнули.

– Стоять, падла! Бросай оружие! Руки вверх!

Он знал, что там, где–то в темноте, в силуэт его фигуры сейчас нацелены несколько стволов. Выключив фонарь и бросив автомат Сотки подальше от себя, он сказал:

– Отставить! Опустить стволы, уроды! Старший лейтенант Левченко идёт. – И тут его стошнило. Желудок сворачивался жгутом, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть, но из горла вылетал лишь какой–то натужный скрип. Приступ повторился несколько раз.

– Это наш старлей, – прошептал кто–то.

– Он стрелял?

– А х… его знает! Его спроси. Да, убери ствол, дурак!

– Стрелял–то кто?

– Здесь стреляли – точно говорю.

Кто–то охватил Левченко за плечи и сунул под нос флягу с отвинченной крышкой. Он жадно схватил её и сделал несколько больших глотков, стараясь распробовать содержимое, но ставший сухим до шершавости язык упрямо не хотел чувствовать вкуса. Попав в желудок, прохладная жидкость наполнила его, избавила от мучительной судороги и тошноты. Наконец вернулся вкус. Это был чай. Ароматный, вкусный, холодный и очень сладкий. Чёрт! Это был простой чай, но какой вкусный!..

Он вернул флягу солдату, быстро подсветив фонарём его лицо. Это был Немец.

– Что случилось, старший лейтенант? – слегка встряхнул его солдат.

– Ничего, Немец, – перевёл дух Александр. – Сотка обосрался. Заберите его оттуда. Только осторожно. В дерьмо не влезьте. Оно повсюду. Автомат его вот. Валяется.

– Сотка стрелял?

– Он, гад.

– И не уложил?! – изумление солдата было искренним. И осознание этого факта, вновь стало стягивать желудок в тошнотворный жгут. Пришлось снова отпить, но в этот раз из своей фляги, торопливо снятой с пояса. Простой воды.

– Нет, б…ть, не уложил, – с шипящей на зубах злостью ответил Александр. – Повезло. Мне, Немец…

– Это точно… Как же мы теперь туда зайдём? Он нас похерачит гранатами.

– Нет. Я его вырубил.

– Ты?!

– Я. Завязывай с вопросами, Немец. Давайте, выносите его, и организованно валим отсюда. Местные жители из нас кишки повытягивают

за то дерьмо, которое… Короче. Быстро! Быстро уходим, Немец. Все здесь?

– Все, командир.

– Хватайте этого урода и валим. Валим–валим–валим, Немец! Ну же, не стойте, мать вашу!

Он оттолкнул рукой солдата в сторону и пошёл к выходу из двора. Его шатало, как пьяного. Так близко встречаться со смертью ему ещё не приходилось. Раньше она мерзко и медленно подкрадывалась к нему, вливаясь в жилы алкоголем, въедаясь табачным дымом. Теперь решила одним прыжком добыть себе жертву. Промахнулась, сука, просчиталась. Не на того напала! Не сегодня. Не сейчас. Потом. Как–нибудь потом.

Он вышел на дорогу. Кто–то мимо провёл на привязи целый ряд вьюченных ослов. Он не видел идущего, но слышал в темноте его шаги, запах табака и тяжёлое дыхание полусонной скотины.

– Боец! – окликнул он. – Сигареты есть? Мои вымокли.

Человек коротким «тпррру-у» остановил покорных осликов и подошёл. Прямо под носом офицера оказалась сигарета.

– Кто стрелял? – обычным, спокойным голосом спросил солдат, словно ничего из ряда вон не случилось.

– Сотка, – ответил Александр, принимая сигарету, и стал шарить по карманам, разыскивая зажигалку.

– На, прикури, – ему протянули тлеющую сигарету и посоветовали: – В кепке прикури и в неё же и дыми. Иначе схватишь пулю прямо в глотку.

Ещё один дельный совет. Прикурив, Александр снял кепку, и, прикрывшись нею, сделал несколько быстрых и глубоких затяжек. Солдат вернулся к животным, и они ушли в темноту.

Чтобы не стоять на дороге, Саша отошёл на противоположную сторону улицы и присел возле дувала, стараясь успокоиться. Только сейчас он заметил, что на него льётся вода. Сначала удивившись, но затем вспомнив, он сам себе усмехнулся. Шёл дождь. Кажется, гораздо сильнее прежнего, но в этот раз Александр подставил лицо, наслаждаясь отрезвляющим холодом небесной воды.

Сначала он увидел, как какой–то веер ярких нитей мелькнул на головой, и через мгновение долетел треск автоматной очереди. Пули, сочно впиваясь в глину забора, выбивали большие куски, которые посыпались на непокрытую голову офицера. Александр повалился ничком в небольшую канавку, которая проходила между дувалом и дорогой, и была полна дождевой воды. Упав, в мгновение подчинившись инстинкту, он ошалело таращился в темноту, но видел только где–то рядом, прямо под своими глазами застрявший, дрожащий комочек красного света. Когда ударила вторая очередь, брызнув камнями на дороге, Александр сообразил, что тлеющий комочек был огоньком его, зажатой судорогой в губах, сигареты. Поспешный удар ладонью пришёлся по щеке, но сигарета выпала в воду. Быстро перекатившись дальше по канавке, он замер, выставив оружие и сняв его с предохранителя. Стреляли явно не из того двора, где были бойцы и Сотка. Били трассирующими пулями, когда ни у кого из бойцов таких не было. Об этом было предупреждено задолго до выхода. Стрелял кто–то чужой, или свой – свой для этого кишлака, благоразумно дождавшийся, когда закончится зачистка, и пришедшие в ночь чужаки немного расслабятся.

Снова ударила очередь. Распушённый веер пуль пролетел вдоль улицы, и где–то оттуда, из темноты донёсся громкий, разрывающий сознание мукой крик. Кричал не человек, а животное. Определить огневую точку не удалось. Бойцы, цедя маты сквозь зубы, перепрыгивали через дувал в соседний дворик. Александр слышал, как громко и сочно шлёпались в грязь их ботинки.

– Автомат мой где? Автомат мой, б…ть!!!

По голосу можно было узнать Сотку. Он сильно шепелявил, крича не «автомат», а «аффтомат», и говорил, словно его рот был чем–то набит. Наверняка причина была в выбитых зубах. Жалости к нему не было. Александр поднялся, и, глубоко пригнувшись, пробежал метров двадцать, прежде чем снова упал в воду канавы, которая в этом месте сильно воняла навозом и мочой. Проблемой было то, что в такой темноте можно было запросто перестрелять друг друга. Раздались ещё выстрелы – короткие, отрывистые очереди, но не было видно летящих жал. Стреляли куда–то в сторону, но судя по тому, как скупо отрезали порции свинца, били прицельно. Неужели они видели его отряд в такой глухой темноте? Первые очереди были направлены на огонёк сигареты. В этом сомнений не было. Если у врагов есть приборы ночного видения – дело было дрянь.

Короткая пробежка по канаве, и снова плашмя, с разгона в холодную и вонючую грязь. Справа, по дворам, перемахивая дувал за дувалом, бежали бойцы. Лишь один он двигался возле дороги, время от времени укрываясь в неглубоком зловонном арыке.

Где–то совсем близко разорвалась граната. Вместе с дождём по земле застучали камни и какие–то палки. Они падали где–то далеко. Никто не кричал. Решив перебраться на другую сторону улицы, перебегая через дорогу, Александр налетел на что–то мягкое и тёплое, дёрнувшееся от удара и захрипевшее. Не устояв на ногах, он со всего маха упал на дорогу, сильно и больно ударившись об острый щебень. Теперь кто–то, тяжело и натужно дышал ему прямо в лицо, обдавая тёплым и кислым смрадом. Неожиданно взвилась белая осветительная ракета, и в её свете он увидел, что лежит рядом с ослом. Животное тяжело дышало, время от времени едва–едва дёргая передними ногами, соскребая копытами камни на дороге. Скотина умирала.

Он собирался уже подняться, когда кто–то сильно и бесцеремонно ухватил его за шейный ремень разгрузочного жилета и поволок в сторону от линялой от яркого света дороги, и так же грубо сбросил в канаву.

– Живой? – спросил кто–то громким шёпотом.

Александр хотел ответить, но задавил слова в горле, глубже вжимаясь в мягкую грязь укрытия. Длинная очередь, выбивая камни из дороги, осыпая искрами ночь, легла рядом с ним.

– Да живой, – ответил кто–то другим голосом. – Что с ним будет? Живучий гад!

Саша подумал, что говорили именно о нём. Он перевернулся на спину и в мерцающем свете ракеты увидел опухшее и окровавленное лицо Сотки.

– Чё, старлей? – сплюнул старшина. – Повоюем? Даже посрать нормально не дал. Теперь самое время просраться всем… Погаснет эта шипучка и побежим. Двигай за мной. Не отставай.

Едва он договорил, как сверху, навалилась плотная темень. Он услышал, как кто–то рядом начал движение; почувствовал, как в лицо ударили гравий и грязь, вылетев из–под чьих–то ботинок. Это, наверняка, вскочил и побежал Сотка… Глаза ещё не успели привыкнуть к темноте, чтобы хоть что–то можно было рассмотреть, но Александр также вскочил и побежал, стараясь двигаться на звук бегущего впереди человека.

Несколько раз он оступался, попадая ногами в выбоины дороги, в канавы, но балансируя, матерясь, оставался на ногах, продолжая бежать. Что–то ударило его, твёрдое и холодное, налетев из темноты и сбив с ног. Удар был такой силы, что остановилось дыхание, а в глазах поплыли электрические сполохи.

– Столбов, б. ть, не видишь, старлей?! – заорал кто–то на него, заставляя подняться. – Двигай, долб…б! Сейчас повесят ещё одну люстру и перещёлкают, как собак в загоне.

Он снова поднялся и побежал, стараясь выдавить сознания наверх, в ясные и логические мысли, но оно упрямо пыталось провалиться в вязкое беспамятство. Падая, он вновь поднимался и бежал, уже практически ничего понимая. Это продолжалось бесконечно, пока были силы, а когда они иссякли, внезапно, словно отвалились, как лишний груз, он упал, окунувшись вместо темноты беспамятства, в ослепительное свечение, выжигающее сознание. Лишь спустя мгновение он осознал, что он по–прежнему при памяти, просто лежит навзничь, уставившись глазами в небо, где посреди чёрного бездонного провала, в сетке дождевых капель висит осветительная ракета. Внезапно в уши ввалился грохот близкого боя. Он приподнялся на локте, но снова упал, плотнее вжавшись в холодную и мокрую землю, когда рядом с собой увидел подскочившие кусочки грунта, отбитые рикошетившими пулями. Как можно плотнее прижавшись к холодной поверхности, он стал отползать, остановившись лишь тогда, когда оказался за каким–то бугром. Осмотревшись, он понял, что находится вместе с другими бойцами на краю села, в точке сбора, ранее намеченной для отхода. С нависающей над кишлаком горы, рассыпаясь веером, сыпанули трассёры пуль. Стреляли примерно с того самого места, где совсем недавно они сидел вместе с Шевалье. Он снова подумал о везении. Задержись они там на минуту–две дольше, сейчас бы наверняка остывали на холодных камнях под струями ледяной воды с перерезанными глотками.

Где–то рядом залопотали пули, застревая в саманной стене крайнего, углового дома.

Раскинув ноги и взяв наизготовку автомат, он терпеливо ждал, пока сидящий на горе стрелок обозначит своё место вспышками выстрелов и веерами трассирующих пуль. Ждать пришлось недолго. В этот раз стреляющий выбрал себе какую–то другую цель. Пули воткнулись где–то в стороне от позиций отделения. Автомат задёргался в руках, под щекой, и в тот же момент темень на горе расцвела редкими нитями искр, когда пули разбивались о камни. Александр в уме отсчитывал выпущенные короткие очереди и прекратил стрельбу, когда счёт был на «пяти». Пол рожка в самый раз! Он ещё раз осмотрелся. Два его бойца во что–то увлечённо стреляли, также используя короткие очереди. Посмотрев по направлению стрельбы, он ничего не заметил. Обожжённый нервным светом ракеты кишлак был недвижим.

– Прекратить огонь! – закричал он. – Прекратить огонь!

А когда смолкли выстрелы, добавил:

– Перезарядиться! Сотка, ко мне!

К нему никто не прибежал. Вместо этого, грубо, бескомпромиссно и унизительно, так же, как и совсем недавно, его схватили и быстро поволокли. Только в этот раз хватали не за разгрузку, а за ноги. Оказавшись в тени, рядом с двумя бойцами, он провёл рукой по подбородку. Эта часть тела сегодня настрадалась больше остальных. На ладони, блестя чёрным лаком на ярком свету, была кровь. Он растёр её другой рукой. Не место и не время, чтобы обращать внимание на такие пустяки. Но подбородок, которым он только что проехался по щебню дороги, болел довольно сильно.

– Я звал Сотку!

– Здесь я, старлей! Тебя Немец приволок. Ты разлёгся посреди дороги, как дурак.

– Как ты? – спросил Александр, с ужасом смотря на отёкшее лицо старшины, на его изорванные окровавленные губы.

– Ничего, – просипел солдат. – Терпеть можно.

– Извини, но ты достал…

– Потом сочтёмся, – спокойно ответил старшина. – Если память не изменит или тебе снова не повезёт. Бл…ть!

Наконец потухла ракета. Дождливая ночь снова навалилась слепотой.

– Все целы?

– Все, – ответил Сотка. – Даже не царапанные, если не считать разбитой морды, – от смачно сплюнул и глухо застонал, почти зарычал. – Не помешала бы таблетка аспирина.

– Аспирина нет. Есть анальгин.

– Давай, старлей. Сам калечил – сам и лечи.

Александр достал пластиковую, непромокаемую коробку со средствами индивидуальной помощи, наощупь, по памяти нащупывая и доставая туб с таблетками.

– Руку дай, – попросил он. – Ни хрена не вижу.

Тут же в лицо ему влезли чьи–то пальцы.

– Я тоже, – простонал старшина. – Люстра зенки забила.

Через секунду он хрустел таблетками, разжёвывая их.

– Запей.

– Нечем. Флягу пробило.

Александр пошарил по своему поясу, но фляги тоже не было.

– Я где–то посеял свою.

– Ладно. Так уже глотнул. Чего звал?

– Вы всё, что нужно нашли в кишлаке?

– Что могли – то нашли, – был неопределённый ответ. – Что дальше?

– Если всё – надо отходить. Отправляй ослов по дороге.

– Уже отправил. Здесь нас осталось четверо. Ты, я, Немец и Шевалье. Остальные минут пять, как ушли.

– О минах предупредил?

– Сами учёные. Разберутся.

– Немец и Шевалье с пулемётами?

– Только Шевалье. Немец с подствольником. Чего спрашиваешь?

– Не слышал, как стрелял.

– Не было целей. Не хрен патроны тратить. Могут пригодиться.

–

Чего ж вы сеяли?

–

Так, – отмахнулся Сотка. – Надо было показать, что не мальчики.

– Определил, сколько их? – спросил Александр, имея в виду напавших.

– Не точно. На горе двое. Или уже один. И в посёлке где–то около пяти. Может меньше. Где–то затаились или крадутся.

– Ладно, Сотка, порядок такой: ты с Немцем идёшь за погонщиками. Мы с Шевалье вас прикрываем. Отдашь мне автомат Немца с подствольником и пару рожков сверху. Сазонов наверняка видел эту иллюминацию и уже выдвинулся. Идите ему навстречу, не останавливаясь, даже если услышите стрельбу. Когда встретитесь с Сазоновым, а мы будем связаны боем – пойдёте с бронёй нам на выручку. Остальные пусть

займут круговую оборону и ждут нас. Ты меня понял?

К этому времени глаза привыкли к темноте и можно было различить близкий дувал, за которым они укрывались. Лица старшины не было видно, но очертания его огромной фигуры нависали над присевшим офицером, отчего тот чувствовал себя неуютно.

– Как скажешь, старлей, – без эмоций ответил Сотка и тихо позвал:

– Шевалье! Немец! Ко мне! Прибежали солдаты.

– Немец, отдай свой автомат старшему лейтенанту. Его забери себе.

Один рожок я тебе дам, старлей, другой займёт Немец. Обмен оружием занял меньше минуты.

– Бывай, старлей, – бросил старшина и откатился в темноту. Немец

скользнул за ним. Шевалье повернул голову в сторону Александра.

– Что, Евгений, как тебя там по батюшке…

– Васильевич, командир.

– Теперь дело за нами. Давай уйдём отсюда. Я, пока горела ракета, приметил в метрах пятидесяти пару хороших валунов, где можно укрыться. Слишком долго мы тут сидели, чтобы прикормить гадов.

Они неторопливо, стараясь не шуметь, дошли до намеченного места. Шевалье медленно и тихо откинул сошки на пулемёте и занял позицию. Александр перешёл на противоположную сторону дороги. Оставалось ждать. Если против них выступили не глупцы, от этой позиции толк будет один – их обойдут по склону горы и попытаются напасть на угнанный караван. Лёжа в засаде, Александр то и дело замирал, стараясь расслышать в шуме ветра, как скатываются камни вверху по склону, но было тихо. По–прежнему шумел ветер с дождём. В горячке скоротечного слепого боя думать о холоде было некогда. Теперь же снова стал изматывать озноб.

Один за другим прозвучали два взрыва. Короткая яркая вспышка озарила то место, где они были недавно. Тут же ударили долгие автоматные очереди. Их преследователи, видимо, рассчитывали под прикрытием темноты подкрасться, забросать гранатами врага и добить из автоматов кинжальным огнём. Классическая схема зачистки. Александр отчётливо видел вспышки с трёх автоматных стволов. Выждав несколько секунд, он стал на колено, и, вскинув автомат, выпустил гранату. Она ушла, с капроновым звуком, как волан для бадминтона от ракетки. Разрыв его гранаты оказался ярче. Стрелял он, не целясь, намереваясь лишь напугать, раскидать в панике преследователей, но граната взорвалась почти в том месте, где чуть раньше играли вспышки выстрелов. Вместе со звуком взрыва донёсся чей–то истошный… смех. Это было так неожиданно и неестественно, что Александр отшатнулся и упал на зад, выронив оружие. Тут же справа, из валунов ударила длинная пулемётная очередь. Когда она смолкла, странный хохот продолжался, но постепенно перешёл в захлёбывающийся болью крик. Так кричать мог только смертельно раненый человек.

Подхватив оружие, он подбежал к Шевалье.

– Вставай! Пошли.

Евгений встал.

– Ты кого–то ухлопал.

– Потом будем разбираться. Пошли.

Первые тридцать метров они бежали, держась обочины. Затем остановились и тихо перешли на противоположную сторону.